Глава 1

По дороге с Набережной Орфевр к мосту Мари Мегрэ вдруг остановился, потом сразу же двинулся вперед, так что Лапуэнт, шедший рядом, не успел даже ничего заметить. На какое-то мгновение комиссар почувствовал себя таким же юным, как и его спутник.

Должно быть, в этом был повинен воздух — удивительно прозрачный, какой-то пряный и благоухающий. Вот в такое же солнечное утро, что и нынче, Мегрэ, тогда еще молодой инспектор, только что назначенный в отдел охраны уличного порядка Сыскной полиции — парижане продолжали называть ее по-старому, Сюртэ, — долге бродил по парижским улицам.

Хотя настало уже двадцать пятое марта, это был первый настоящий весенний день, безоблачный и ясный. Недаром ночью на город обрушился грозовой ливень, сопровождаемый далекими перекатами грома. Первый раз в этом году Мегрэ оставил пальто у себя в кабинете, и теперь легкий ветерок трепал полы его расстегнутого пиджака.

Мегрэ шел, заложив руки за спину, поглядывая направо и налево, подмечая все, на что он давным-давно уже перестал было обращать внимание.

Для такой короткой прогулки не стоило брать одну из черных машин, стоявших во дворе Сыскной полиции, и мужчины двинулись пешком по набережной. На паперти Собора Парижской богоматери они невольно спугнули стаю голубей. Неподалеку, прямо на площади, стоял туристический автобус — большой желтый автобус, прибывший из Кельна.

Перейдя железный мостик, они очутились на острове Сен-Луи, и в одном из окон Мегрэ заметил молоденькую горничную в черном платье и белой кружевной наколке, похожую на героиню пьес, идущих на Бульварах. Немного дальше помощник мясника, в белом фартуке, отпускал мясо. Из соседнего дома вышел почтальон.

Утром распустились почки, окропив деревья своей нежной зеленью.

— Вода в Сене стоит еще высоко, — заметил Лапуэнт, до сих пор не раскрывавший рта.

Да, паводок был высокий. Целый месяц, почти не переставая, лили бесконечные дожди, и чуть ли не каждый вечер по телевизору показывали затопленные города и селения, где на улицах бесновалась вода. Желтоватые волны Сены несли мимо разные обломки, старые ящики, ветви деревьев.

Мегрэ и Лапуэнт добрались по набережной Бурбонов до моста Мари и теперь неторопливо переходили мост, пристально рассматривая сероватую баржу, стоявшую на приколе ниже по течению. Судя по красно-белому треугольнику, намалеванному на носовой части, она принадлежала компании водных перевозок. Баржа называлась «Пуату». Пыхтение и скрежет парового подъемного крана, разгружавшего ее трюмы, набитые песком, примешивались к смутному городскому гулу.

Выше моста, в метрах пятидесяти от «Пуату», стояла на причале другая баржа. Чистенькая и опрятная, она, казалось, уже с раннего утра была надраена до блеска. За кормой лениво плескался бельгийский флаг, а возле белой рубки, в парусиновой люльке, напоминавшей гамак, спал ребенок. Высоченный светловолосый мужчина смотрел в сторону набережной, словно поджидая кого-то.

На барже золотыми буквами было написано: «Зваарте Зваан»[1]. Ни Мегрэ, ни Лапуэнт не понимали, что означало это фламандское название.

Было около десяти часов. Полицейские вышли к набережной Селестэн и собирались было спуститься к причалу, как в эту минуту подкатила служебная машина. Из нее вышли трое мужчин. Хлопнула дверца.

— Смотрите, какое единодушие! Все собрались вовремя… Эта троица прибыла тоже из Дворца Правосудия, но из другой части здания — именно из той самой, где заседали лица поважнее — чиновники судебного ведомства. Это были помощник прокурора Паррен, судья Данцигер и старик, секретарь суда, фамилию которого Мегрэ никак не мог запомнить, хотя и встречался с ним сотни раз.

Прохожие, торопившиеся по своим делам, дети, игравшие на тротуаре, — все они и не подозревали, что присутствуют при выезде прокуратуры на место преступления. Да и действительно, в такое весеннее утро это событие отнюдь не выглядело торжественно. Помощник прокурора вынул из кармана золотой портсигар и машинально протянул его Мегрэ, хотя у того была во рту трубка.

— Ах, извините, не заметил… Это был высокий, худощавый, изысканно одетый блондин, и комиссар в который раз подумал, что щегольство, видно, присуще сотрудникам прокуратуры. Зато судья Данцигер, этакий маленький толстячок, одет был совсем просто.

— Что ж, пошли, господа?

Все спустились по выбитой мостовой и оказались у самой воды неподалеку от баржи.

— Вот эта?

Мегрэ знал не больше своих спутников. Утром он прочел в суточном отчете краткое изложение всех ночных происшествий, а полчаса назад раздался телефонный звонок: его просили присутствовать при выезде прокуратуры.

Он не возражал. Приятно было снова очутиться в привычной обстановке и в хорошо знакомой среде. Впятером они направились к самоходной барже, с которой на берег была переброшена доска.

Рослый, светловолосый речник сделал несколько шагов им навстречу.

— Давайте руку, — сказал он помощнику прокурора, который шел первым. — Так оно будет безопаснее. Верно?

Говорил он с заметным фламандским акцентом. Резкие черты лица, голубые глаза, сильные руки, манера двигаться — все напоминало гонщиков-велосипедистов после пробега, когда они дают интервью для печати.

Здесь, у самой реки, подъемный кран, выгружавший песок, грохотал еще сильнее.

— Вас зовут Жозеф ван Гут? — спросил Мегрэ, мельком взглянув на листок бумаги.

— Да, мосье. Жеф ван Гут.

— Вы владелец этого судна?

— Ну конечно, мосье, я его хозяин. А то кто же!

Из рубки тянуло чем-то вкусным. Внизу, у самого трапа, выстланного цветастым линолеумом, хлопотала по хозяйству молоденькая женщина. Мегрэ кивнул на ребенка в люльке.

— Ваш сын?

— Ха, не сын, мосье, дочка. А звать ее Йоланда. Мою сестру тоже зовут Йоланда, и она крестная малышки… Но тут счел нужным вмешаться помощник прокурора, предварительно дав знак секретарю приготовиться к записи.

— Расскажите нам, как все это произошло.

— Ну что ж. Я его выловил, а вон тот, с соседней баржи, мне помог…

Жеф показал пальцем на «Пуату», где на корме, прислонясь к рулю, стоял какой-то человек и смотрел в их сторону, словно поджидая своей очереди.

Несколько раз пропела сирена, и мимо них, вверх по течению, медленно прошел буксир, ведя за собой четыре баржи. И когда каждая проходила мимо «Зваарте Зваан», Жеф ван Гут в знак приветствия поднимал правую руку.

— Вы знали утопающего?

— В жизни не видал.

— Давно вы стоите на причале у этой набережной?

— Со вчерашнего вечера. Я иду из Жемона в Руан с грузом шифера… Хотел было дотемна пройти Париж и заночевать у Сюренского шлюза… Да вот, слышу, двигатель пошаливает. Мы ведь, речники, не очень-то любим ночевать в Париже. Понимаете?..

Вдали, прямо под мостом, Мегрэ заметил двух-трех бродяг и среди них очень толстую женщину. Ему показалось, что он уже где-то видел ее.

— Как это произошло? Он бросился в воду?

— Вот уж не думаю, мосье! Если б он сам бросился в воду, то что же делали здесь тогда те двое?

— В котором часу это было? Где вы находились в это время? Расскажите нам подробно обо всем, что случилось в течение вечера. Вы стали на якорь у набережной незадолго до наступления темноты?

— Точно.

— Вы заметили под мостом бродягу?

— Да разве их замечаешь? Они почти всегда там торчат.

— Что вы делали потом?

— Поужинали — Хуберт, Аннеке и я.

— Кто такой Хуберт?

— Мой брат. Он работает со мной. Аннеке — моя жена, ее имя Анна, а по-нашему — Аннеке.

— А потом?

— Мой брат принарядился и пошел на танцы. Годы такие, верно?

— Сколько ему?

— Двадцать два.

— Сейчас он здесь?

— Пошел за продуктами, скоро вернется.

— Что вы делали после ужина?

— Занялся двигателем и сразу же заметил утечку масла. А поскольку я хотел отчалить сегодня утром, вот и пришлось взяться за починку.

Фламандец подозрительно оглядывал их, одного за другим, как человек, не привыкший иметь дело с правосудием.

— В котором часу вы окончили вашу работу?

— Вчера я не успел и доделал утром.

— Где вы находились, когда услыхали крики? Жеф почесал голову, глядя на просторную, надраенную до глянца палубу.

— Сперва я поднялся сюда, чтобы выкурить папиросу и посмотреть, спит ли Аннеке.

— В котором часу?

— Около десяти, точно не помню.

— Она спала?

— Да, мосье. И малышка тоже. Дочурка иногда плачет ночью: у нее режутся первые зубки…

— Потом вы снова спустились к двигателю?

— Совершенно верно.

— В рубке было темно?

— Да, мосье, ведь жена спала.

— На палубе тоже было темно?

— Конечно.

— Ну, а потом?

— Прошло порядочно времени, потом я услыхал звук мотора — будто неподалеку затормозила машина…

— И вы не вышли взглянуть?

— Нет, мосье. Да и зачем?

— Ну, а дальше…

— Немного погодя слышу — бух!

— Как если бы кто-нибудь упал в воду?

— Да, мосье.

— И тогда?

— Я поднялся по трапу и высунулся из люка.

— И что же вы увидели?

— Двух человек, которые бежали к машине…

— Так там стояла машина?

— Да, мосье, красная машина, марки «Пежо-403».

— Неужели было так светло, что вы могли ее рассмотреть?

— Там, как раз над стеной, на набережной, стоит фонарь.

— Как выглядели эти двое?

— Тот, что пониже ростом, — широкоплечий, в светлом дождевике.

— А другой?

— Мне не удалось хорошенько его разглядеть, потому что он первым сел в машину и сразу же включил мотор.

— Вы не запомнили номерной знак?

— Какой знак?

— Номер, обозначенный на табличке?

— Помню только, что там было две девятки и кончался он на семьдесят пять…

— Когда вы услышали крики?

— Как только машина тронулась с места.

— Иначе говоря, прошло некоторое время, прежде чем человек, которого бросили в воду, стал кричать? В противном случае вы, наверно, услышали бы его крики раньше?

— Думаю, что так, мосье. Ведь ночью тише, чем днем.

— А который был час?

— За полночь.

— Вы не заметили кого-нибудь на мосту?

— Я не смотрел вверх.

На набережной, как раз над стеной, начали останавливаться прохожие, с интересом наблюдая за этими людьми, что-то обсуждавшими с хозяином баржи. Мегрэ показалось, что бродяги тоже подошли ближе. Кран по-прежнему черпал песок из трюма «Пуату» и ссыпал его в грузовики, подъезжавшие один за другим.

— Он громко кричал?

— Да, мосье.

— А как он кричал? Звал на помощь, что ли?..

— Просто кричал… Потом крики стихли…

— Что же вы сделали?

— Спрыгнул в ялик и отвязал его…

— Вам удалось сразу же разглядеть тонущего?

— Нет, мосье, не сразу. Хозяин «Пуату», должно быть, тоже услышал крики: он бежал по палубе и пытался зацепить что-то багром…

— Продолжайте.

Фламандец, как было видно, старался изо всех сил, рассказывая о происшедшем, но давалось это ему не легко — недаром на лбу у него проступили бусинки пота.

— Вы все время видели тонущего?

— То видел, то не видел.

— Потому что тело скрывалось под водой?

— Да, мосье, и его уносило течением.

— Так же, как и ваш ялик?

— Да, мосье… Сосед спрыгнул в него…

— Владелец «Пуату»?

Жеф вздохнул, очевидно подумав, что собеседники его не слишком понятливы. Для него-то все было очень просто, и, вероятно, он не в первый раз переживал подобные происшествия.

— И вы вдвоем вытащили его из воды?

— Да.

— В каком он был состоянии?

— Глаза у него были открыты… В ялике его начало рвать…

— Он ничего не говорил?

— Нет, мосье.

— Он казался испуганным?

— Нет, мосье.

— А как он выглядел?

— Да никак. Он лежал неподвижно, а вода все лилась и лилась изо рта…

— Глаза у него все время были открыты?

— Да, мосье, я уже думал, что он умер.

— Вы звали на помощь?

— Нет, мосье. Звал не я…

— Ваш приятель с «Пуату»?

— Нет. Нас окликнули с моста.

— Значит, кто-то был на мосту Мари?

— В ту минуту — да. Он спросил нас, не утонул ли кто. Я подтвердил. Тогда он крикнул, что сейчас сообщит полиции.

— И он это сделал?

— Да. Немного погодя на велосипедах приехали два ажана.

— Дождь уже шел?

— Гроза началась как раз в то время, когда мы втаскивали этого человека на палубу.

— Вашего судна?

— Да.

— Ваша жена проснулась?

— В рубке горел свет. Аннеке набросила на себя пальто и смотрела на нас.

— Когда вы обнаружили кровь?

— Когда его положили возле руля; она текла из трещины в голове.

— Из трещины?

— Ну, из дырки… Я не знаю, как вы это называете…

— Полицейские приехали сразу?

— Почти сразу.

— А прохожий, который их вызвал?

— Больше я его не видал.

— Вам не известно, кто он?

— Нет, мосье.

В это солнечное утро нелегко было представить себе ночную сцену, о которой Жеф ван Гут рассказывал так подробно, тщательно подбирая слова, словно переводя их с фламандского.

— Вам, конечно, известно, что бродягу ударили по голове, а потом уже бросили в воду?

— Так сказал доктор. Ведь один из полицейских сам сбегал за доктором. Потом приехала «скорая помощь». Когда раненого увезли, мне пришлось вымыть палубу — там натекла здоровенная лужа крови…

— Что же, по-вашему, произошло?

— Не знаю, мосье.

— Вы сказали полицейским…

— Сказал то, что думал. Разве я поступил не так?

— Что же вы им сказали?

— Этот малый, наверно, спал под мостом.

— Но вы прежде его не видели?

— Что-то не помню… Под мостами всегда спят люди…

— Прекрасно. Продолжайте. Значит, подъехала машина…

— Да, да, красная машина. Вот в этом-то я уверен!

— Она остановилась недалеко от вашей баржи?

Жеф кивнул и указал рукой на берег.

— Мотор у нее работал?

На сей раз речник отрицательно мотнул головой.

— Итак, вы услышали шаги?

— Да, мосье.

— Шаги двух человек?

— Я увидел двоих мужчин, они возвращались к машине…

— А когда они подъезжали к мосту, вы их не видели?

— В то время я возился внизу с мотором.

— Значит, эти двое, из которых один был в светлом дождевике, очевидно, оглушили спящего бродягу и бросили в Сену. Так?

— Когда я поднялся на палубу, он был уже в воде…

— В медицинском заключении говорится, что потерпевший не мог так поранить голову при падении в воду… даже если бы случайно стукнулся головой о камни…

Ван Гут смотрел на них с таким видом, будто хотел сказать, что уж это его никак не касается.

— Вы не возражаете, что мы допросим вашу жену?

— Я не против, чтоб вы потолковали с Аннеке, но она все равно вас не поймет, потому что говорит только по-фламандски…

Помощник прокурора взглянул на Мегрэ, как бы спрашивая, нет ли у него вопросов. Комиссар отрицательно покачал головой. Если у него и возникли кое-какие вопросы, то он задаст их позже, когда господа из прокуратуры покинут баржу.

— Мы скоро сможем двинуться дальше? — спросил речник.

— Как только подпишете свои показания и сообщите нам, куда вы направляетесь.

— В Руан.

— Вам придется и в дальнейшем держать нас в курсе вашего местонахождения. Мой секретарь принесет вам бумаги для подписи.

— А когда?..

— Наверно, после полудня.

Подобный ответ явно не удовлетворил Жефа ван Гута.

— Кстати, в котором часу ваш брат возвратился на судно?

— Почти сразу после отъезда «скорой помощи».

— Благодарю вас.

Жеф ван Гут снова помог господину Паррену и его спутникам перейти по узкой доске, и маленькая группа направилась к мосту. Бродяги, стоявшие у баржи, отошли на несколько шагов.

— Что вы думаете об этом деле, Мегрэ?

— Думаю, что все это выглядит очень странно. Не часто бездомный бродяга подвергается нападению… Под сводами моста Мари, как раз у каменной стены, прилепилось некое сооружение, которое можно было бы назвать собачьей конурой. Бесформенное и полуразвалившееся, оно тем не менее на какое-то время служило жильем человеческому существу.

Заметив, что господин Паррен застыл от изумления, Мегрэ усмехнулся и, не выдержав, сказал:

— Такие же конуры существуют под всеми парижскими мостами. Одну из них можете увидеть напротив здания Сыскной полиции.

— И полиция ничего не предпринимает?

— Если полиция их уничтожит, они вырастут снова, только подальше… Это причудливое логово сооружалось, как правило, из старых ящиков и кусков брезента. Размеры его были рассчитаны на то, чтобы там, скорчившись, мог разместиться лишь один-единственный человек. От соломы, рваных одеял, старых газет, разбросанных по земле, шел такой тяжелый дух, что никакие сквозняки не могли выветрить его.

Господин Паррен поостерегся дотрагиваться до вещей пострадавшего, и Мегрэ пришлось самому бегло осмотреть весь этот хлам.

Жестяной цилиндр с дырками и решеткой заменял плиту. В нем еще лежала сероватая зола. Тут же валялись куски бог знает где подобранного древесного угля. Разворошив подстилку, комиссар обнаружил своеобразный клад: две черствые горбушки хлеба, огрызок чесночной колбасы, а рядом, в углу, — книги, заглавия которых он вполголоса прочел:

— «Мудрость» Верлена, «Надгробные речи» Боссюэ…

Мегрэ поднял с земли какой-то журнал, который, должно быть, долго валялся под дождем и был извлечен из мусорного ящика. Оказалось, что это старый номер «Медицинского вестника».

И, наконец, половина книги — вторая часть «Записок с острова Святой Елены».

Судья Данцигер казался не меньше озадаченным, чем представитель прокуратуры.

— Странный подбор книг, — заметил судья.

— Он мог ведь быть и случайным, — высказал свое мнение Мегрэ.

Там же, под дырявым одеялом, комиссар нашел кой-какую одежду: серый, весь в заплатах свитер с пятнами краски, вероятно принадлежавший какому-нибудь художнику; брюки из желтоватого тика; войлочные домашние туфли с протертыми подошвами; пять непарных носков. И, наконец, ножницы с отломанным острием.

— Этот человек умер? — спросил помощник прокурора, по-прежнему держась на почтительном расстоянии, словно боялся набраться блох.

— Час назад, когда я звонил в больницу, он был еще жив.

— Что же, его надеются спасти?

— Пытаются… У бедняги проломлен череп, и, кроме того, врачи опасаются, как бы он не заболел воспалением легких.

Мегрэ машинально катал взад и вперед сломанную детскую коляску — наверно, бродяга брал ее с собой, когда ходил рыться в мусорных ящиках. Обернувшись к группке оборванцев, внимательно следивших за ним, комиссар оглядел их одного за другим. Кое-кто из них сразу же отвернулся. На лицах остальных было написано тупое равнодушие.

— Эй, подойди-ка сюда!.. — подозвал он женщину, поманив ее пальцем.

Если бы все это происходило лет тридцать назад, когда Мегрэ служил еще в отделе охраны уличного порядка, он мог бы назвать по имени каждого из этих людей, ибо в то время лично знал большинство парижских бродяг.

Впрочем, с тех пор они почти не изменились. Разве только число их заметно поубавилось.

— Где ты ночуешь?

Женщина улыбнулась, будто желая задобрить его.

— Вон там, — ответила она, указав на мост Луи-Филиппа.

— Ты знаешь человека, которого ночью вытащили из воды?

Лицо у нее было отекшее, изо рта несло винным перегаром. Сложив руки на животе, женщина кивнула.

— Наши звали его Тубибом[2].

— Почему?

— А он из ученых. Говорят, и вправду был раньше врачом.

— Давно он живет под мостами?

— Уже несколько лет.

— Сколько?

— Не знаю… Я давно потеряла счет годам… Сказав это, она рассмеялась и отбросила с лица седую прядь. Когда она молчала, ей можно было дать лет шестьдесят, но стоило ей заговорить, как сразу же обнажалась почти беззубая челюсть, и толстуха казалась много старше. Однако в глазах ее по-прежнему таилась усмешка, и время от времени она оборачивалась к остальным бродягам, как бы призывая их в свидетели.

— Разве не так? — спрашивала она у них. Они смущенно кивали в ответ, чувствуя себя неловко в присутствии комиссара и всех этих хорошо одетых господ.

— Он всегда ночевал под этим мостом?

— Не всегда… Я встречала его и под Новым мостом, а еще раньше — на набережной Берси…

— А на Центральном рынке? — Мегрэ прекрасно знал, что многие бедняки проводят ночи именно там.

— Нет, — ответила женщина.

— Случалось тебе встречать его у мусорных ящиков?

— Очень редко. Чаще всего он нанимался в ходячие рекламы.

— А что тебе еще известно о нем?

— Больше ничего…

— Он когда-нибудь разговаривал с тобой?

— А как же! Ведь это я иногда подстригала ему волосы. Нужно помогать друг другу!

— Он много пил?

Мегрэ понимал бессмысленность этого вопроса: пили почти все бродяги.

— Не больше других.

— Много?

— Пьяным я его никогда не видала. А вот уж про меня этого не скажешь! — И она засмеялась. — Представьте себе, я вас знаю и помню, что вы не злой. Как-то раз вы меня допрашивали у себя в кабинете… Давно это было, может, лет двадцать назад, когда я еще работала у ворот Сен-Дени…

— Ты ничего не слыхала прошлой ночью?

Она показала рукой на мост Луи-Филиппа, чтобы подчеркнуть расстояние, которое отделяло его от моста Мари.

— Слишком далеко…

— И ты ничего не видела?

— Видела только фары машины… Я подошла поближе — правда, не очень — боялась, как бы меня в нее не упрятали, — и разглядела, что это была «скорая помощь»…

— Ну, а вы что-нибудь видели? — обратился Мегрэ к трем другим бродягам.

Они испуганно замотали головами.

— А не пройти ли нам к хозяину «Пуату»? — предложил помощник прокурора, очевидно желая поскорее покончить с этим делом.

Речник с «Пуату», совсем не похожий на фламандца, уже поджидал их. Вместе с ним на борту «Пуату» тоже жили жена и дети, хотя баржа принадлежала не ему. Она почти всегда ходила лишь от песчаных карьеров Верхней Сены до Парижа. Речника звали Жюстен Гуле. Этому самому Жюстену Гуле — низкорослому, с плутоватыми глазками и прилипшей к губе потухшей сигаретой — можно было дать лет сорок пять.

Из-за грохота крана, продолжавшего разгружать песок, приходилось говорить очень громко.

— Вот ведь занятно! — хмыкнул Гуле.

— Что занятно?

— Да то, что нашлись люди, которые не поленились трахнуть бродягу и швырнуть его в воду.

— Вы их видели?

— Я ровно ничего не видел.

— Где вы находились?

— Когда кокнули этого малого? У себя в постели.

— Что же вы слышали?

— Слышал, как кто-то завопил.

— А шума машины не слышали?

— Может, и слышал. Наверху, по набережной, вечно мчатся машины, так что на это я не обратил внимания.

— Вы поднялись на палубу?

— Ну да… Как был — в пижаме, даже штаны не успел натянуть.

— А ваша жена?

— Она спросонья спросила: «Куда ты?»

— Что вы увидели с палубы?

— А ничего… Как всегда, в Сене крутились воронки. Я крикнул: «Э-эй!», чтобы малый ответил, и я бы знал, с какой стороны он барахтается.

— А где в это время находился Жеф ван Гут?

— Фламандец-то? Я вскоре разглядел его на палубе баржи… Он как раз отвязывал свой ялик… Когда течение проносило его мимо меня, я спрыгнул в лодку… Мы увидели того самого малого — он то всплывал, то исчезал… Фламандец попытался зацепить его багром…

— С большим железным крюком на конце?

— Как и все багры.

— А не могли вы разбить ему голову, когда пытались зацепить багром?

— Ну нет!.. В конце концов, мы все-таки зацепили его за штанину. Я сразу нагнулся и схватил его за ногу.

— Он был без сознания?

— Глаза у него были открыты.

— Он ничего не сказал?

— Его рвало водой… Потом на барже у фламандца мы заметили, что бедняга весь в крови.

— Полагаю, что на этом можно и закончить, — вполголоса буркнул господин Паррен. Вся эта история мало интересовала его.

— Хорошо. Я займусь остальным, — сказал Мегрэ.

— Вы пойдете в больницу?

— Да, собираюсь. Врачи говорят, что пройдет несколько часов, прежде чем он сможет говорить.

— Держите меня в курсе.

— Непременно.

Когда они снова проходили под мостом Мари, Мегрэ сказал Лапуэнту:

— Позвони в районный комиссариат, пусть пришлют человека.

— А где я вас найду, шеф?

— Здесь.

И Мегрэ сухо попрощался с представителями прокуратуры.

Глава 2

— Они из суда? — спросила толстуха, глядя вслед трем уходящим мужчинам.

— Из прокуратуры, — поправил Мегрэ.

— А разве это не одно и то же? — И, тихонько присвистнув, она продолжала:

— Подумать только! Носятся с ним как с писаной торбой! Значит, он и вправду тубиб?

Этого Мегрэ еще не знал. И, казалось, вовсе не спешил узнать. Он все никак не мог избавиться от странного ощущения, будто все это он давным-давно пережил. Лапуэнт поднялся на набережную и исчез из виду. Помощник прокурора в сопровождении коротышки-судьи и секретаря осторожно взбирался по откосу, внимательно глядя себе под ноги: не дай бог, еще испачкаешь ботинки!

Черно-белый «Зваарте Зваан», позолоченный солнцем, казался таким же чистеньким снаружи, каким, наверно, был и внутри. Высоченный фламандец стоял у рулевого колеса и посматривал в сторону Мегрэ, а жена его, такая маленькая, больше похожая на девочку, со светлыми, почти белыми волосами, склонилась над люлькой младенца и меняла под ним пеленку.

Несмотря на неумолчный шум машин, мчащихся по набережной Селестэн, несмотря на скрежет крана, разгружавшего песок с «Пуату», было хорошо слышно, как щебечут птицы, как плещутся волны Сены.

Трое бродяг все еще держались поодаль, и только толстуха пошла за комиссаром под мост. Ее полинявшая, некогда красная кофта напоминала теперь обсосанный розовый леденец.

— Как тебя звать?

— Леа. Обычно меня зовут «толстуха Леа».

Это показалось ей очень смешным, и она опять расхохоталась.

— Где ты ночевала прошлую ночь?

— Я вам уже говорила.

— С тобой кто-нибудь был?

— Только Дедэ, вон тот низенький, он сейчас повернулся к вам спиной.

— Дедэ твой друг?

— Все они мои друзья.

— Ты всегда ночуешь под этим мостом?

— Иногда я меняю квартиру. А что вы здесь ищете?

Мегрэ и вправду что-то искал. Он снова нагнулся над кучей хлама, составлявшего имущество Тубиба. Теперь, когда помощник прокурора и его спутники ушли, он чувствовал себя свободнее. Мегрэ не торопился. Он вытащил из-под тряпья таганок, сковороду, ложку и вилку. Потом примерил очки в металлической оправе, с треснувшим стеклом. Все затуманилось у него перед глазами.

— Тубиб надевал их только для чтения, — пояснила толстуха Леа.

— Непонятно, — начал Мегрэ, глядя на нее в упор, — почему я не нахожу…

Женщина не дала ему кончить. Она отошла на несколько шагов от конуры и вытащила из-за большого камня бутылку, в которой еще оставалось пол-литра фиолетового вина.

— Ты пила его?

— Да, я хотела прикончить. Пока Тубиб вернется, оно все равно прокиснет.

— Когда ты брала бутылку?

— Ночью, после того как его увезла «скорая помощь».

— Больше ни к чему не прикасалась?

Леа с серьезным видом сплюнула на землю.

— Клянусь!

Мегрэ поверил. Он по опыту знал, что бродяги никогда не крадут друг у друга. Да и вообще редко крадут не только потому, что их могут сразу же схватить, но в силу какого-то безразличия ко всему на свете.

Напротив, на острове Сен-Луи, были настежь распахнуты окна уютных квартир, и в одном из них видна была женщина, расчесывавшая волосы перед зеркалом.

— Ты знаешь, у кого он покупал вино?

— Я несколько раз видела, как он выходил из бистро на улице Аве-Мария… Это недалеко отсюда, на углу улицы Жардэн…

— А как относился Тубиб к другим?

Желая угодить комиссару и ответить поточнее, толстуха задумалась.

— Право, не знаю… Он мало отличался от них…

— Он не рассказывал о своей жизни?

— У нас об этом никто не говорит. Разве что когда изрядно налакаются…

— А ему случалось напиваться?

— По-настоящему — ни разу.

Из-под кипы старых газет — они, видимо, служили бродяге своего рода одеялом — Мегрэ извлек вдруг раскрашенную деревянную лошадку со сломанной ногой. Но это его нисколько не удивило. Как, впрочем, и толстуху.

Какой-то человек, обутый в эспадрильи[3], легко и бесшумно спустился по откосу и подошел к барже фламандца. В каждой руке он держал по сетке с провизией, откуда торчали два больших батона и перья зеленого лука.

Судя по всему, это был брат фламандца, очень похожий на Жефа ван Гута, только помоложе и посимпатичнее. На нем были синие полотняные брюки и свитер в белую полоску. Поднявшись на палубу, он перекинулся парой слов с братом, потом посмотрел в сторону комиссара.

— Не трогай здесь ничего! А сама ты можешь мне еще понадобиться. Если узнаешь что-нибудь… приходи, — сказал комиссар толстухе Леа.

— Неужто такая, как я, пойдет в ваше заведение? — опять рассмеялась она. — Можно прикончить ее? — спросила она, показав на бутылку.

Мегрэ кивнул в ответ и пошел навстречу Лапуэнту, возвращавшемуся в сопровождении полицейского. Комиссар приказал ему до прихода эксперта охранять груду старья, составлявшего имущество Тубиба. Потом в сопровождении Лапуэнта направился к «Зваарте Зваан».

— Вас зовут Хуберт ван Гут?

Куда молчаливее, а может, и подозрительнее, чем брат, юноша ограничился кивком головы.

— Вчера вечером вы ходили на танцы?

— А что в этом плохого?

Акцент у него был меньше заметен. Разговаривая с ним, Мегрэ и Лапуэнту, стоявшим на набережной, приходилось высоко закидывать голову.

— Где же это вы были?

— Возле площади Бастилии. Там есть такая узенькая улочка и на ней с полдюжины кабаков. Я был у «Леона».

— Вы туда и раньше захаживали?

— Не раз… — Значит, вам ничего не известно о том, что случилось ночью?

— Лишь то, что мне рассказал брат.

Из медной трубы на палубу валил дым. Женщина с ребенком уже спустилась вниз, в каюту, откуда до комиссара и инспектора доносился аппетитный запах еды.

— Когда мы сможем отчалить? — спросил молодой человек.

— Наверное, после полудня, как только судья пришлет вашему брату на подпись протокол допроса.

У Хуберта ван Гута, аккуратного, тщательно причесанного, была, как и у брата, розоватая кожа и очень светлые волосы.

Немного погодя Мегрэ и Лапуэнт пересекли набережную Селестэн и на углу улицы Аве-Мария увидели бистро «Маленький Турин». На пороге стоял хозяин в жилете. Внутри никого не было.

— Можно войти?

Хозяин посторонился, удивившись, что его бистро привлекло таких посетителей. Оно было крохотное: стойка да три столика — вот и все. Стены были ярко-зеленые. С потолка свисали окорока, болонские колбасы, странные желтоватые сыры, с виду похожие на раздутые бурдюки с вином.

— Что пожелаете?

— Вина.

— Кьянти?

На полках стояли оплетенные бутыли, но хозяин не прикоснулся к ним, а достал из-под прилавка бутылку и наполнил стаканы, не сводя любопытных глаз с гостей.

— Вы знаете бродягу, по прозвищу Тубиб?

— Как он там? Надеюсь, жив?

Здесь звучал уже не фламандский, а итальянский акцент и вместо флегматичного Жефа ван Гута и его брата — экспансивный хозяин бистро.

— Вы в курсе дела? — спросил Мегрэ.

— Слыхал, что с ним ночью что-то случилось.

— Кто вам сказал об этом?

— Какой-то бродяга утром.

— Что же он вам сказал?

— Что возле моста Мари была потасовка и за Тубибом приехала «скорая помощь».

— И все?

— Кажется, речники вытащили его из воды.

— Тубиб у вас покупал вино?

— Частенько.

— Он много пил?

— Около двух литров в день… Конечно, когда у него водились деньжонки… — А как он их зарабатывал?

— Как все они — подсоблял на Центральном рынке или в другом месте… Иногда разгуливал по улицам с рекламными щитами. Тубибу я охотно давал в долг.

— Почему?

— Потому что он был не простой бродяга, как другие… Он спас мою жену.

Хозяйка бистро, почти такая же толстая, как Леа, но очень подвижная, суетилась рядом на кухне.

— Ты это про меня?

— Я тут рассказываю, как Тубиб…

Она вошла в зал, вытирая руки о передник.

— Так это правда, что его хотели убить? Вы из полиции? Как вы думаете, он выкарабкается?

— Пока еще неизвестно, — уклончиво ответил комиссар. — А от чего он вас спас?

— Ах, если б вы меня видели два года назад, вы б меня не узнали. Я была вся в экземе. Лицо красное, как кусок говядины на прилавке мясника… И не видно было конца этой болезни. В диспансере меня лечили самыми разными средствами, прописывали всякие мази, от которых так омерзительно пахло, что я сама себе опротивела… Ничего не помогало… Мне даже запрещали есть, но у меня и аппетита-то не было… Делали мне еще уколы…

Слушая ее, муж согласно кивал головой.

— Как-то днем Тубиб сидел вон в том углу возле двери, а я жаловалась на свою хворь зеленщице. И тут я почувствовала, что он как-то странно смотрит на меня… А потом вдруг мне и говорит, да так просто, будто заказывает стакан вина: «Пожалуй, я сумею вас вылечить». Я спросила, правда ли, что он доктор. Тубиб улыбнулся и тихо ответил: «Меня никто не лишал права заниматься врачебной практикой».

— Он выписал вам рецепт?

— Нет. Только попросил немножко денег — насколько я помню, двести франков — и сам сходил за порошками к аптекарю. «Будете растворять по одному порошку в теплой воде и пить перед каждым приемом пищи. Утром и вечером умывайтесь очень соленой водой». Хотите верьте, хотите нет, но через два месяца кожа у меня стала такой же гладкой, как теперь.

— Тубиб лечил еще кого-нибудь, кроме вас?

— Не знаю. Ведь разговорчивым его не назовешь…

— Он приходил к вам каждый день?

— Почти каждый день… и покупал свои два литра вина.

— Он всегда был один? Вам никогда не приходилось видеть его в обществе неизвестных людей?

— Нет… — Он не называл вам своей фамилии, не говорил, где раньше жил?

— Знаю только, что у него была дочь. У нас тоже есть дочка, сейчас она в школе… Как-то она принялась разглядывать Тубиба, он ей и сказал: «Не бойся… У меня тоже была маленькая девочка».

Лапуэнт, должно быть, только удивлялся: почему это Мегрэ вдруг заинтересовался историей какого-то бродяги? В газетах, в отделе происшествий, ей отведут всего несколько строк, не больше.

Но Лапуэнт не знал — он был еще слишком молод, — что за всю свою служебную карьеру Мегрэ впервые пришлось иметь дело с покушением на жизнь бродяги.

— Сколько с меня?

— Не выпьете ли еще стаканчик — за здоровье бедного Тубиба?

Они выпили еще по стакану кьянти — на сей раз угощал хозяин.

Миновав мост Мари, Мегрэ и Лапуэнт вскоре вошли под серые своды больницы. Там им пришлось вести долгие переговоры с неуступчивой женщиной, восседавшей в регистратуре.

— Вы не знаете его фамилии?

— Мне известно лишь, что на набережных его звали Тубиб и что сюда его доставили прошлой ночью.

— Прошлой ночью дежурила не я. В какое отделение его поместили?

— Не знаю… Я говорил по телефону с одним из практикантов. Он не сказал мне, будут его оперировать или нет.

— Как фамилия практиканта?

Регистраторша несколько раз перелистала книгу записей и позвонила куда-то по телефону.

— А кто вы будете?

— Комиссар Мегрэ.

Ясно было, что это имя ничего ей не говорят, и она повторила в трубку:

— Комиссар Мегрэ…

Прошло не меньше десяти минут, пока она, словно оказывая ему великую услугу, со вздохом произнесла:

— Пройдите по лестнице «С». Подниметесь на четвертый этаж. Там вы найдете старшую сестру.

По пути Мегрэ и Лапуэнту встречались санитары, молодые врачи, больные в халатах, а через открытые двери палат виднелись ряды коек.

На четвертом этаже им снова пришлось ждать; старшая сестра раздраженно разговаривала с двумя мужчинами, которые тщетно старались ее в чем-то убедить.

— Ничего не могу сделать, — бросила она напоследок. — Обращайтесь к администрации, не я устанавливаю порядки.

Мужчины удалились, проворчав сквозь зубы что-то нелестное. Старшая сестра повернулась к Мегрэ:

— Вы по поводу бродяги?

— Комиссар Мегрэ, — представился тот. Сестра тщетно пыталась вспомнить, кто это, но и ей имя комиссара ничего не говорило. Здесь был совсем другой мир — мир занумерованных кабинетов, разделенных перегородками отделений, коек, расставленных рядами в просторных палатах, и в ногах каждой койки — дощечка с начертанными на ней таинственными знаками.