- Благодарю вас, мать-настоятельница...
      Он нашел разгадку! Он заработал свои двадцать тысяч франков! Во всяком случае, он их получит! Все жертвы шляпника были запечатлены на фотографии. А две, оставшиеся пока в живых, не считая мадам Лаббе, - это, очевидно, те, чей скорый конец предсказывал убийца.
      - Благодарю вас, мать-настоятельница . Я должен немедленно идти... Меня ждут...
      Впрочем, это была правда. Скоро комиссар должен прийти на примерку. Возможно, маленький портной вел себя не так, как полагалось. Он не привык к монастырям.
      Тем хуже, если его посчитают сумасшедшим или дурно воспитанным.
      Он благодарил, отпускал поклоны, пятился к двери, в ту минуту, когда он выходил на улицу, его охватил страх при мысли о возможно притаившемся в темноте шляпнике. Ведь теперь, если иметь в виду, что он вышел, откуда вышел, его песенка спета.
      - Я могу вам сказать, господин комиссар, кто следующая жертва... Ею станет, во всяком случае, одна из двух женщин, которых я вам назову. Но вначале я хотел бы, чтобы вы дали мне некоторые гарантии относительно двадцати тысяч франков...
      Вот что он заявит. Напрямик, как человек, который не желает оставаться в дураках. Кто все раскрыл, он или не он?
      И не просто волей случая, уж он сумеет обратить на это внимание журналистов. Бумажный клочок в манжете брюк, да, конечно! Ну а остальное? А монастырь? Кто подумал о монастыре? Кашудас, и никто другой! Так что настоятельница Святая Урсула обязана ему жизнью. И мадам д'Отбуа, которая живет в загородном замке и очень богата, тоже...
      Он шагал быстро. Бежал. Время от времени оглядывался назад. Уже видна была его мастерская. Он стремительно вошел в дом Ему хотелось крикнуть:
      - Я выиграл двадцать тысяч франков!
      Он взобрался на антресоли. Зажег свет. Бросился к окну, чтобы задернуть занавески.
      Да так и застыл на месте, не в силах сдержать дрожь в коленях. Занавески на окнах напротив были до конца раздвинуты, чего раньше никогда не случалось. В комнате горел свет. Видна была большая кровать из орехового дерева, белое покрывало, красная перина. Еще виднелся зеркальный шкаф, туалетный столик, два кресла, покрытые ковриками, и увеличенные фотографии на стене.
      На перине лежала деревянная болванка.
      А посреди комнаты стояли двое мужчин и мирно разговаривали: комиссар Мику и Альфред, молодой рыжий приказчик из шляпного магазина.
      Наверное, в комнате был затхлый воздух, потому что они не только отдернули занавески, но и раскрыли окна.
      - Господин комиссар... - позвал Кашудас через улицу, распахнув свое окно.
      - Минутку, приятель...
      - Идите. Я все знаю...
      - Я тоже.
      Неправда. Это невозможно. Хотя, да. Внимательно всмотревшись в одну из фотографий, висящую чуть правее кровати, Кашудас узнал группу девушек из монастыря.
      Взглянув вниз, он увидел у двери полицейского. Сбежав с лестницы, Кашудас пересек улицу.
      - Куда ты? - крикнула ему жена.
      Отстаивать свои двадцать тысяч франков!
      - Что вам угодно?
      - Меня ждет комиссар...
      Он прошел в мастерскую шляпника, поднялся по винтовой лестнице. Он слышал голоса. Голос комиссара:
      - И когда же у вас создалось впечатление, что мадам Лаббе нет в живых?
      Пронзительный женский голос:
      - Я давно уже догадывалась... Я догадывалась, но не подозревала... Главное, из- за рыбы...
      То была служанка, которую Кашудас не мог видеть из окна, так как ее скрывала стена.
      - Из-за какой рыбы?
      - Да из-за всякой - селедки, мерлана, трески...
      - Объясните...
      - Она не могла есть рыбу...
      - Почему?
      - Она ее не переносила... Бывают такие люди... У меня вот крапивница от клубники и помидоров... Я их ем, потому что люблю, особенно клубнику, но потом всю ночь чешусь...
      - Ну, и что дальше?
      - Вы обещаете, что я получу свои двадцать тысяч франков?
      Кашудаса, стоящего у порога, охватило тоскливое чувство.
      - Учитывая, что вы первая нас известили...
      - Знаете, я была в нерешительности, ведь всегда боишься ошибиться... Не говоря уже о том, что и я женщина старая... Понимаете? Конечно, мне понадобилось мужество, чтобы по-прежнему приходить сюда... И хоть я говорила себе, что мне он вряд ли посмеет причинить зло, все-таки больше пятнадцати лет у них проработала...
      - А что рыба?..
      - Ах да, совсем забыла... Так вот! В первый раз, когда я для него приготовила рыбу, а для госпожи хотела сделать мясо, он сказал, что не стоит, что она будет есть то же, что и он... Он сам относил ей еду...
      - Я знаю... Он был скуп?
      - Скорее, расчетлив...
      - Что вы хотите, Кашудас?
      - Ничего, господин комиссар... Я все знал...
      - Что мадам Лаббе мертва?
      - Нет, но что настоятельница Святая Урсула и мадам д'Отбуа...
      - Что вы мне рассказываете?
      - Он собирался их убить...
      - Почему?
      Но зачем что-то объяснять, зачем показывать фотографию выстроенных в ряд девушек с медалями на груди теперь, когда нечего и надеяться, что он получит двадцать тысяч франков?
      Если бы еще можно было поделить? Он в нерешительности приглядывался к старой служанке, но понял, что она ни за что не согласится.
      - И еще веревочка...
      - Какая веревочка?
      - Та, которую я обнаружила на днях, когда наводила порядок в его мастерской. Он не желал, чтобы я там убирала. Я сделала это в его отсутствие, потому что в комнате было очень грязно. И за шляпами увидела свисавшую с потолка веревочку. Я потянула за нее и услышала тот же звук, как если бы госпожа стучала сверху в пол своей палкой... Тогда я вам и написала...
      - Как там мой костюм, Кашудас?
      - Будет готов, господин комиссар... А что вы сделали с шляпником?
      - Я оставил двух своих людей у "Кафе де ла Пэ" на тот случай, если он вдруг прервет партию... Письмо этой доброй женщины мы получили сегодня утром... Остается теперь найти тело мадам Лаббе; возможно, оно спрятано в погребе или закопано в саду...
      Его обнаружили спустя час не а саду, а в погребе, где оно покоилось под слоем бетона. Теперь в доме шляпника было людно - местный комиссар, следователь, заместитель прокурора, два врача - один из них завсегдатай "Кафе де ла Пэ", - не считая разных бездельников, которые одному богу известно как проникли в дом.
      Люди сновали по всему дому, все трогали, все ящики были открыты, а их содержимое вывалено, матрасы и подушки вспороты. В семь часов на улице собралось более тысячи человек, а в восемь - жандармерия была вынуждена сдерживать взбешенную толпу, в ярости кричавшую: "Смерть ему!"
      Господин Лаббе тоже находился здесь, невозмутимый и важный, у него был слегка отсутствующий вид, на запястьях - наручники.
      - Начали вы с того, что убили свою жену...
      Он пожал плечами.
      - Вы задушили ее, как и остальных...
      Здесь он уточнил:
      - Не как остальных... Руками... Она слишком страдала...
      - А точнее, вам надоело ухаживать за ней...
      - Если угодно... Вы слишком глупы...
      - Затем вы принялись убивать подруг вашей жены. Почему?
      Пожатие плечами. Молчание.
      - Потому что они имели привычку время от времени навещать ее, не могли же вы каждый раз говорить, что она не желает никого видеть.
      - Если хотите... Раз вы считаете себя хитрее всех!
      Шляпник встретился взглядом с Кашудасом, он словно призывал маленького портного в свидетели. Кашудас даже покраснел. Он стыдился этой своеобразной близости, которая возникла между ними.
      - День рождения... - мог бы подсказать Кашудас комиссару.
      День рождения мадам Лаббе приходился на следующую субботу. А ведь каждый год в этот день подруги, включая настоятельницу Святую Урсулу, приходили все вместе навестить ее.
      Разве не следовало к этому дню их всех ликвидировать?
      - Он сумасшедший? - напрямик спросил комиссар в присутствии господина Лаббе, обращаясь к врачам. - Скажите-ка, Лаббе, вы сумасшедший, а?
      - Весьма возможно, господин комиссар, - произнес тот мягко.
      И подмигнул Кашудасу. Сомнений не было: он подмигнул ему, как сообщнику.
      "Глупцы!.. - казалось, говорит он. - Мы-то с вами понимаем друг друга..."
      Однако маленький портной, потерявший двадцать тысяч франков - ибо только что он окончательно потерял-таки двадцать тысяч франков, которые ему почти что полагались, - смог лишь улыбнуться улыбкой слегка натянутой, но дружеской, во всяком случае благодушной, потому что вопреки всему их связывало что-то, что они пережили вместе.
      Другие, те, из "Кафе де ла Пэ", наверное, ходили вместе с шляпником в школу; некоторые, быть может, жили с ним в одной казарме.
      Он же, Кашудас, разделил с ним, если можно так сказать, преступление.
      А это порождает все-таки совершенно иную близость!
      1950