1

Мегрэ сердился. Во-первых, потому, что когда он успокаивался, его всегда обуревало чувство гнева по этому поводу. Во-вторых, по непонятной причине он предпочел не говорить о письме своей супруге и теперь немного стыдился того, что ему пришлось придумывать предлог для поездки в Париж. В-третьих, поспешность, с какой он отправился на назначенную встречу, служила доказательством, что он не был так уж счастлив в своем саду, как ему хотелось бы заставить себя и других в это верить, и что, подобно новичку, он ухватился за первую же тайну.

Наконец, как это чаще всего случается в жизни, существовала прямо-таки смехотворная причина для его гнева. Когда он в семь часов утра уезжал из Мён-сюр-Луар, над долиной стоял пронизывающий до мозга костей холодный туман, и Мегрэ надел свое тяжелое зимнее пальто.

А теперь, когда он сидел на террасе «Кафе-де-Мадрид», сверкающее майское солнце заливало бульвары, по которым прохаживались люди, одетые исключительно по-весеннему.

«Перво-наперво, — размышлял он, — это письмо слишком отдает литературщиной, чтобы быть искренним. Что касается коллеги, убитого на моих глазах незадолго до моей отставки, то им может быть только бригадир Люка, но он мне никогда не говорил о племяннице…»

На террасе было пустынно. Он один сидел за столиком и, не зная, что отведать, поскольку уже выпил свою чашку кофе на Орлеанском вокзале, заказал пива.

«Вот будет хорошо, если она не придет и я смогу вернуться домой одиннадцатичасовым поездом!»

В тот самый момент, когда стрелки электрических часов на ближайшем перекрестке показали десять, в толпе мелькнула маленькая красная шляпка, и минуту спустя немного пухленькая молодая особа уже сидела рядом с Мегрэ, который сразу обратил внимание на ее прерывистое дыхание.

— Прошу прощения… — выдохнула она, прижимая руку к левой стороне груди, где, должно быть, бешено стучало сердце. — Мне все время так страшно… — И добавила, пытаясь изобразить улыбку: — Но с той минуты, как вы пришли, со страхом покончено!.. Я обещаю вам, что стану смелой…

Все это продолжалось лишь несколько секунд, и Мегрэ не переставал удивляться, что рядом с ним сидит живая коротышка, чьи дрожащие пальцы нервно теребили сумочку из крокодиловой кожи. Поскольку за ними наблюдал официант, он спросил:

— Что будете пить?

— Что-нибудь крепкое, если позволите…

— Коньяк?

— Пожалуй… Я не сомневалась, что вы приедете… Но мне было страшно думать, что вы, возможно, не приедете вовремя…

— Вы племянница Люка?

— Да… Я полагала, что вы об этом догадаетесь… Вернее, его внучатая племянница… Я не сообщила вам свое имя и свой адрес только из опасения, что почта…

В этот самый момент она впилась взглядом во что-то, вернее в кого-то: за столик террасы чуть поодаль сел молодой человек. Мегрэ почувствовал, как в глазах девушки промелькнула тревога, и проворчал:

— Это он?

— Кто?

— Вон тот тип…

Но она тут же взяла себя в руки и улыбнулась:

— Да нет же! Вы ошибаетесь… Просто как только появляется мужчина, особенно в бежевом плаще, я вздрагиваю помимо своей воли…

Мегрэ заметил, что вместо того, чтобы осушить свою рюмку одним глотком, она медленно смачивала губы в коньяке. От него также не ускользнул ироничный и немного презрительный взгляд официанта, и он понял, что ему выпала роль некого господина неопределенного возраста, любителя свежей юности.

— Меня зовут Берта, — продолжала девушка, по всей видимости не любившая молчание. — Мне двадцать восемь лет… Теперь, когда вы согласны заняться моим делом, я готова рассказать вам обо всем…

Ее красная шляпка делала ее столь же ослепительной, как и весна, но тем не менее в ней чувствовалась уверенность хозяйки, которая знает, что она хочет.

— Ибо вы согласны, не так ли, господин комиссар?

— Мне еще ничего не известно о вашей истории…

— Вы о ней узнаете! Вы узнаете обо всем! Отныне вы избавите меня от тревоги…

Неужели присутствие молодого человека в плаще выбивало ее из колеи? Она постоянно вертела головой по сторонам. Ее взгляд провожал проходивших мимо людей, возвращался к Мегрэ, потом переходил на рюмку коньяку, на молодого человека, она по-прежнему старалась улыбаться.

— Вас не затруднит пойти ко мне? Я живу недалеко отсюда… Улица Коленкур, что на Монмартре… На такси мы доберемся туда очень быстро…

И Мегрэ, все такой же хмурый, поскольку ситуация казалась ему нелепой, бросил на столик монету. Покидая террасу, он заметил, что молодой человек в бежевом плаще в свою очередь подозвал официанта.

Это был № 67-а, расположившийся рядом с площадью Константин-Пекёр, между булочной и лавкой угольщика. Дом, похожий на большинство домов Монмартра, с привратницкой около парадной двери, с изношенным красноватым ковром на лестнице, со стенами из желтоватого искусственного мрамора и двумя дверьми с медными ручками на каждом этаже.

— Мне неудобно заставлять вас карабкаться так высоко… Это на самом верху, на пятом этаже, и у нас нет лифта…

Встав на половик, она достала из сумочки ключ, и сразу же все преобразилось как по волшебству. Весна Больших бульваров выглядела бледной и безвкусной по сравнению с той весной, что представала взору из этого жилища, взобравшемуся поверх крыш Парижа.

Сверху улица Коленкур, по которой разъезжали автобусы и грузовики, походила на темную реку, и возникало чувство жалости к тем, кто пребывал так далеко от воздуха и солнца.

Наружная застекленная дверь выходила на длинный железный балкон. Вдоль всего балкона герани словно истекали на свету кровью, а в клетке, где еще осталось с утра немного звездчатки, прыгала канарейка.

— Раздевайтесь, господин комиссар… Вы позволите мне немного привести себя в порядок?.. Я собиралась на скорую руку, мучаясь вопросом, придете ли вы…

Все двери были открыты, и поэтому можно было рассмотреть всю квартиру. Она состояла из трех комнат, весьма мило обставленных и старательно убранных, с обилием светлых тканей, что еще больше ее оживляло.

Мадемуазель Берта сняла жакет от костюма и осталась в обтягивающей грудь желтой кофточке в мелкий цветочек.

— Дайте мне ваше пальто… Садитесь, прошу вас… Я больше не знаю, где нахожусь… Я так счастлива, поверьте! У меня такое впечатление, что кошмар закончился…

И действительно, радость озарила лицо девушки. Ее влажные глаза блестели. Пухлые розовые губы приоткрылись в улыбке.

— Вы поймете… Я не знаю, с чего начать, но это не важно, правда? Ибо вы привыкли… Вам достаточно было увидеть эту комнату со швейной машинкой и остатками тканей, чтобы догадаться, что я портниха… Я скажу вам даже больше: я шью главным образом платья, которые мои клиентки, а они весьма приличные особы, просят меня скопировать с моделей, что они приносят, беря их из больших Домов моды. Вы не выдадите меня?

Она излучала столько энергии, что не оставалось времени на размышление, его с трудом хватало, чтобы следить за ее мимикой. И Мегрэ в который раз почувствовал себя смущенным оттого, что находится в атмосфере женственности и юности, словно расшалившийся женатый мужчина.

— Теперь необходимо, чтобы я сделала более серьезное признание… Мне стыдно, но другого выхода нет… Я никогда не смогла сказать бы об этом дяде Люка… Видите ли, комиссар, я вовсе не благоразумная девушка…

У меня есть, вернее, был дружок… И именно из-за него…

Смущение Мегрэ переросло в замешательство. До чего же он оказался наивным, что на какое-то время поверил в серьезное дело, тогда как речь шла о романтичной девчонке, которой угрожал возлюбленный в надежде вернуть ее себе?

Она словоохотливо продолжала:

— Я познакомилась с ним прошлым летом в Сен-Мало, где проводила отпуск… Это молодой человек из хорошей семьи, сын промышленника, который был вынужден объявить себя несостоятельным. Как богатого ребенка, его баловали всю юность, но внезапно в двадцать три года ему пришлось начать работать.

— Чем он занимался? — неуверенно спросил Мегрэ.

— В Сен-Мало он продавал автомобили для большого гаража… Или, вернее, он пытался продавать, поскольку дела шли неважно… А Альбер — его зовут Альбер — не любит докучать людям. Некоторое время спустя после моего возвращения в Париж он также приехал сюда и принялся искать место…

— Извините! Он жил здесь?

И Мегрэ бросил взгляд на открытую дверь спальни, где он заметил зеркальный шкаф и тщательно натертый паркет.

— Нет… — сказала она. — Я не захотела… Он снимал маленькую комнатку в гостинице на улице Лепик… Он часто приходил, но только днем…

— Он был вашим любовником?

Она покраснела, утвердительно кивнула головой и встала, спросив у Мегрэ, не хочет ли тот выпить стаканчик вина.

— У меня только белое… Сладкое бордо… Я даже не знаю, куда я его дела… Я не знаю, как я живу… Послушайте! Разрешите мне изложить все вкратце, поскольку я чувствую, что снова приду в сильное волнение… Я ошибалась насчет Альбера, вот так! Я довольно быстро поняла, что он по-настоящему не ищет места и что он проводит большую часть своего времени в подозрительных барах… Несколько раз я видела, как он пожимал руку весьма темным личностям… Вы понимаете, что я имею в виду?..

Она ходила взад и вперед. Ее голос звучал глухо. Чувствовалось, что она не замедлит расплакаться.

— Неделю тому назад случилось одно происшествие…

Вы о нем читали в газетах, но возможно, не придали ему значения… Ночью четверо молодых людей ограбили магазин торговца радиотоварами на бульваре Бомарше… Их интересовало не довольно-таки громоздкое оборудование, но деньги. Одному Богу известно, откуда они узнали, что деньги находились в кассе… Они унесли шестьдесят тысяч франков… В тот момент, когда они убегали, их заметила полиция… Один из молодых людей выстрелил и убил стража порядка…

Внезапно Мегрэ обрел свою величавость, и любой сказал бы, что его силуэт стал более полновесным, а взгляд более твердым. Машинально он зажег свою трубку, которую до сих пор не решался вынуть из кармана.

— А дальше?.. — спросил он до сих пор незнакомым мадемуазель Берте голосом.

— Двух воров арестовали… Двух хорошо известных полиции личностей, одного по кличке Рябой, второго по кличке Марселец… Оба молодые, почти новички. Их штаб-квартира находилась рядом с площадью Бланш, где Альбер посещал…

— Кто стрелял? — спросил Мегрэ, пристально глядя на канарейку сквозь табачный дым.

— Неизвестно… Вернее, на тротуаре нашли револьвер, и он принадлежит Альберу… Тем более легко было установить, что этот револьвер он взял у отца, поскольку на нем написано его имя… Когда отец узнал о происшедшем из газет, он дал о себе знать… Его допрашивали на набережной Орфевр…

— А Альбер?

— Его ищут. Вы лучше меня знаете, как происходят подобные вещи. Я полагаю, что его описание разослано повсюду. Вот почему…

Она вытерла глаза, вышла ненадолго на балкон, встав к Мегрэ спиной, и он увидел, как вздрагивают ее плечи, словно от рыданий.

Когда она вернулась, то выглядела бледной, осунувшейся.

— Я могла бы рассказать правду полиции, но я боялась… Вам, господин Мегрэ, я доверяю, поскольку знаю, что вы не предадите меня… Держите!..

Она открыла супницу, выполненную под руанский фаянс, которая стояла на буфете, и, вынув оттуда письмо, протянула его Мегрэ. Тот прочел письмо. Оно было написано неровным почерком, фиолетовыми чернилами:

«Моя малютка Берта!

Как ты узнаешь из этого письма, я нахожусь в Кале.

Мне необходимо перейти границу как можно раньше. Но я решил не уезжать без тебя. Итак, я тебя жду. Ты должна лишь поместить в «Энтран» следующее объявление:

«Альбер, в такой-то день, в такой-то час» — и я буду ждать на вокзале Кале. Спешу сразу тебя предупредить, что, если ты покажешь это письмо шпикам, я сумею отомстить за себя. То, что я сделал, я сделал ради тебя. Поэтому ты понимаешь, в чем заключается твой долг.

Я возлагаю на тебя ответственность за все, что может со мной случиться. Я также предупреждаю тебя, что скорее помешаю тебе принадлежать другому, чем уеду один.

Если захочешь, то поймешь.

Твой Альбер».

— Почему вы не отправились в Кале? — наивно спросил Мегрэ.

— Потому что я не желаю быть ни женой, ни любовницей убийцы. Я полагала, что люблю Альбера. Я принимала его за честного молодого человека, которому не повезло. Я помогала ему по мере своих сил.

Ее нижняя губа дрожала. Еще чуть-чуть — и она зальется слезами.

— Теперь я знаю, что он претендовал и до сих пор претендует лишь на мои деньги. Поскольку ему известно, что у меня есть накопления. В Сберегательном банке у меня лежит более пятнадцати тысяч франков… — Слезы брызнули из глаз. — Он никогда меня не любил, понимаете! А я так страдаю! Я боюсь! Я не хочу туда ехать… сама мысль о том, что он… что он…

Мегрэ неуклюже поднялся и похлопал по плечу мадемуазель Берты. Она положила локти на стол и плакала, уткнувшись лицом в ладони. Впрочем, вскоре она вознегодовала:

— Из полиции приходили меня допрашивать… Меня едва не забрали как сообщницу… Я не рассказала о письме, поскольку иначе мной бы заинтересовались, я уверена в этом… Но я боюсь!.. Я уверена, что он вернется оттуда и причинит мне неприятности!.. Однажды, когда кот терся о ноги Альбера, он так грубо его отшвырнул, что несчастное животное осталось хромым…

Я бы все сделала для него… Если бы вы его видели, вы бы сочли, так же как и я, что это…

— Вы действительно не знаете молодого человека, который сидел рядом с нами на террасе кафе? — прервал Мегрэ.

— Клянусь!

— Это любопытно…

— Почему?

Он вышел на балкон, откуда открывался вид на площадь Константин-Пекёр. И там, прямо на углу улицы Коленкур, он смог заметить знаменитый бежевый плащ, который прохаживался туда-сюда.

— Я не знаю… Думаю…

— Что вы думаете?.. Скажите мне!.. Успокойте меня!..

Обещайте мне, господин комиссар, что защитите меня…

Мне необходимо знать, где скрывается Альбер… Если только бы я была уверена, что он перешел границу!..

— И как бы вы поступили? — пробурчал он.

— Я стала бы дышать более вольготно… Иначе я чувствую, что он меня убьет, поскольку он…

А Мегрэ окружала некая квинтэссенция маленького мирка Монмартра, который мужественно трудится, довольствуясь незначительными радостями. На кухонном столе лежала отбивная, предназначавшаяся на обед, и картонная коробка с тертым сельдереем, приправленным соусом провансаль, купленная у молочницы, а также тарелка из голубого фаянса с сердцем, тушенным в сливках.

Около швейной машинки — начатое платье, вечернее платье из органди, усеянное весенними букетами. В фарфоровой чашке булавки, пуговицы, карандаш, мелки и несколько марок.

Одним словом, частная жизнь, освещенная этим балконом, повисшим над городом.

Мадемуазель Берта всхлипывала, без всякого кокетства показывая красный нос, блестящие щеки.

— Я знаю, что я бестактна, что я говорю о вещах так, как понимаю их… Тем не менее если вы мне не поможете, я не сомневаюсь, вы понимаете, что на днях вам придется опознавать меня в морге… Это мой первый любовник, господин комиссар!.. До сих пор я вела себя благоразумно, верите вы мне или нет… Я хотела выйти замуж, иметь детей… Особенно иметь детей!

А теперь…

— Я доживу до этого момента, — неумело пообещал Мегрэ, поскольку он всегда питал отвращение к излияниям чувств.

Но он еще не закончил, как она схватила его руку и поцеловала.

— Спасибо, комиссар! Но скажите еще одну вещь… Я ведь не чудовище, правда? Я его любила, я не вру… Но тот, кого я любила, был честным юношей, которого я видела в нем… И я не предала его ради предательства…

Доказательством этому служит то, что я не обратилась в полицию… Вы совсем иное дело… Я позвала вас для того, чтобы вы меня защитили, поскольку я боюсь, поскольку я слишком молода, чтобы умирать.

Он вновь отдалился от нее и, стоя на балконе, повернулся к ней спиной, в то время как табачный дым образовывал ореол вокруг его головы.

— Что вы собираетесь предпринять? — продолжала она. — Разумеется, я оплачу расходы. Я не богата, но я вам сказала, что у меня есть немного денег…

— Этот дом прямо напротив — это, случайно, не гостиница?

— Да, гостиница «Конкарно»…

— Прекрасно! Возможно, я там остановлюсь… Вот вам добрый совет: выходите из дому как можно реже…

— Я вовсе не буду выходить, если вам так угодно, разве что за покупками…

— Вы не могли бы их делать через консьержку?

— Я попрошу ее об этом…

— Я приду навестить вас вечером… Жаль, что вы не знаете этого молодого человека…

— Какого молодого человека?

— Того, кто шел за вами до «Кафе-де-Мадрид» и который караулит на углу улицы.

— Если только… — начала она, широко раскрыв глаза.

— Если только?

— …Если только он не сообщник Альбера… Предположим, что вместо того, чтобы прийти самому, он дал поручение одному из своих друзей…

— До скорого! — проворчал Мегрэ, направляясь к Двери.

Он остался недоволен. Но не знал отчего. На лестничной площадке он смахнул белую нитку, прилипшую к рукаву. Спускаясь по лестнице, он не переставал задавать себе вопрос, что он собирается делать.

Увидев комиссара, молодой человек в плаще нырнул в бистро, находившееся на углу площади, а Мегрэ зашел туда за ним следом, заказал большую кружку пива, удостоверился, что телефонная кабина расположена в самом зале, и вошел в нее, нарочно не закрыв за собой дверь.

— Алло!.. Уголовная полиция?.. Будьте добры инспектора Лакруа… Да, Жерома Лакруа… Это его дядя Мегрэ… Алло! Это ты, сынок? Как дела? Что-что? Тем хуже. Твои дела немного подождут… Прыгай в такси и приезжай поприветствовать меня на улицу Коленкур… Минутку!

Он высунулся из кабины и спросил у хозяина:

— Как называется ваше заведение?

— «Занзибар».

Он снова взял телефонную трубку:

— В «Занзибар»… Да… Я тебя жду… Да нет же! Твоя тетя чувствует себя, как Новый мост… Я тоже… До скорого…

Вернувшись за стойку, он заметил, что ироничные огоньки сверкают в серых глазах юноши, одетого в светлый костюм, туфли с отливом и ремень из змеиной кожи.

— Сыграем в костяной покер? — предложил он хозяину.

— Некогда…

— А вы, месье? Сыграем партию в костяной покер?

Мегрэ поколебался, но в конце концов схватил стаканчик для игры таким угрожающим жестом, словно он уже надел наручники на своего собеседника.

2

— Три короля один раз, — объявил юный проходимец.

И, бросив беглый взгляд на комиссара, собиравшего кости, добавил:

— Ваш ход, господин Мегрэ!

Тому выпало две девятки и одна десятка. Он спросил, вновь начиная игру:

— Разве ты меня знаешь?

— Страна должна знать своих героев, не так ли? — сладко пропел юноша. — Три валета! Вы пасуете? Что вы пьете? Там, наверху, вам, должно быть, не предложили ничего путного? За исключением приторного вина, похожего на смородиновый сироп.

В подобном случае не оставалось ничего другого, как сохранять хладнокровие и особенно не показывать, что злишься. Мегрэ продолжал курить свою трубку короткими затяжками и взял старую спичку, поскольку его партнер с ангельским видом открыл три дамы.

— Вы и вправду не помните меня? Стоило тогда допрашивать меня однажды ночью с девяти часов вечера до пяти часов утра!

Он становился все более и более веселым. У него была симпатичная рожица, и он об этом знал. Но самое главное, он так простодушно улыбался, когда хотел, что было трудно прийти в ярость.

— Кокаиновое дельце… До вас еще не дошло? Несколько лет тому назад… Я служил посыльным в Сели, что находится на улице Пигаль, а вы непременно хотели выбить из меня признание… Три короля два раза! Великолепно. Хорошо. Две девятки… Передайте мне спичку.

И, заказав с таким же беззаботным и радостным видом аперитив, он пошел в атаку:

— Ну, что вы скажете о бабенке?

В бистро почти не было посетителей. Только лишь один пьянчужка упрямо продолжал сражаться с игральным автоматом, а хозяин пользовался этим и наливал в стакан вино с осадком.

— Вам следовало просечь момент с первой минуты, разве я не прав?

Вот уже более четырех лет Мегрэ не слышал блатного жаргона, и у него почти что возникло желание улыбнуться, как это случается со ссыльным, встретившим земляка.

— При всем моем уважении к вам, между нами говоря, я надеюсь, что вы не дали себя окрутить?

Требовалось дать ему выговориться. Чтобы выиграть время, Мегрэ мог либо потягивать пиво, либо вытряхивать трубку и набивать в нее новый табак.

— Я предполагал, что она со дня на день выкинет фортель. Подобные припадки вырисовываются заранее.

Но я никогда не предполагал, что она потревожит столь большую шишку, как вы… Будьте осторожны, господин Мегрэ! Вы принимаете даму за валета… Четыре валета!

Вы пасуете?

Он подбросил кости.

— Четыре короля! Вам не везет, однако! Чтобы уж закончить с бабенкой, то это не ее вина, что она немного со странностями, как говорится… Еще в детстве ее лечили по поводу лунатизма… — И, взглянув на дверь, он воскликнул: — Гляди-ка! А вот и ваш коллега… будет лучше, если я вас оставлю вдвоем.

Он стушевался перед Жеромом Лакруа, который только что вышел из такси и входил в бистро. Мужчины пристально поглядели друг на друга, причем юный проходимец по-прежнему обезоруживающе улыбался, а полицейский с набережной Орфевр нахмурил брови.

— Здравствуйте, дядюшка… А что здесь делал этот тип?

— Кто он?

— Малыш Луи… Вы должны были его знать, когда он служил посыльным в ночных кабаре Монмартра… Тип, который считает себя весельчаком и которого я рано или поздно застукаю…

Жером Лакруа, поступивший в уголовную полицию по протекции Мегрэ, был высоким костлявым юношей, с густыми волосами и упрямым характером. У него был длинный нос, маленькие глаза, огромные руки и ноги.

Его считали грустным, настойчивым, готовым лучше отдать себя на растерзание, чем пренебречь малейшей крупицей своего долга.

— Садись сюда в уголок, сынок! — промолвил Мегрэ, выбрав столик, оттуда он мог видеть № 67-а. — Ты знаком с его сестрой?

— С чьей сестрой? Малыша Луи? Действительно, я как раз заходил к ней на днях.

Мегрэ не подал виду, но новость не доставила ему удовольствия.

— Речь идет о мадемуазель Берте?

— Да. Портниха, живущая напротив… Тетушка хорошо себя чувствует?

— Ты меня об этом уже спрашивал по телефону…

— Правда… Прощу прощения…

— Что из себя представляет эта мадемуазель Берта?

И Мегрэ с некоторым удовлетворением констатировал, что племянник затрудняется ответить.

— Она портниха.

— Ты об этом только что сказал.

— Она любовница некого Альбера Марсинелля, которого мы разыскиваем за убийство сержанта муниципальной полиции на бульваре Бомарше…

— Это все?

— Честное слово, это все, что я смог выудить. Она ведет размеренный образ жизни. Сведения, полученные от консьержки, превосходны. Помимо этого Альбера, она никогда не принимает у себя мужчин, даже своего брата, которого она выставила за дверь раз и навсегда… Но…

Действительно… Ведь вы приехали в Париж не из-за нее?

— Напротив!

Удивленный Жером принялся размышлять, уставившись в рюмку. Он не понимал, каким образом эта история могла заинтересовать его дядю, который отказывался Утруждать себя и более серьезными делами.

— Знаете… По моему разумению… Мы сцапаем его со дня на день, и со всем будет покончено… Закоренелый подлец, который не стоит того, чтобы тратить на него время… Мы повсюду разослали его описание, и меня удивит, если…

— Тебе следовало бы поместить объявление в «Энтран».

Решительно, Жером понимал все меньше и меньше.

— Объявление, чтобы его найти?

— Запиши текст: «Альбер, среда, 3 часа 17 минут». Позаботься, чтобы на вокзале Кале в это время находился полицейский… Если наш Альбер там…

— Это все?

— Это все.

— Вы полагаете, он там будет?

— Ставлю один против десяти, что нет.

— И тогда?

— И тогда ничего! Поцелуй от меня жену и сына.

Конечно, если появится что-нибудь новенькое, было бы любезно с твоей стороны позвонить мне в гостиницу «Конкарно». Это через три дома отсюда…

— До свидания, дядюшка.

И Мегрэ оплатил заказ. Чувствовал он себя гораздо более уверенно, нежели утром, поскольку ему казалось, что дело сдвинулось с мертвой точки.

В общем и целом, если описать его впечатление, то с одной стороны, со стороны полиции, все было слишком просто, и слишком сложно с другой стороны, то есть со стороны мадемуазель Берты. Неподалеку отсюда располагался небольшой ресторан для водителей с двумя столиками на террасе, и поскольку один из них был свободен, то он присел за него и обнаружил в меню одно из своих любимых блюд — фрикандо с щавелем.

В воздухе так пахло весной, а порывы ветра были настолько теплыми и ароматными, что, не без помощи божоле, кровь ударяла в голову и возникало желание поваляться на траве, прикрыв лицо газетой.

В два часа Мегрэ пришел в гостиницу «Конкарно» и не без труда получил комнату на пятом этаже, окна которой выходили на улицу, прямо на балкон мадемуазель Берты.

Подойдя к окну, он чуть было не покраснел, поскольку девушка примеряла платье клиентке, а та стояла полураздетая в голубоватой полутьме.

Он несколько раз спрашивал себя, уж не делает ли она это нарочно и даже не заметила ли она его в окне. Но разве температура воздуха не объяснила причину, по которой девушка оставила окно распахнутым настежь?

Мегрэ не сводил, так сказать, с нее глаз, и в его позе не было ничего противоестественного.

Закончив примерку первой клиентке, она терпеливо стала заниматься голубым платьем, вынимая одну за другой булавки изо рта и подолгу стоя на коленях перед манекеном, обтянутым черным полотном. Затем она налила себе стакан воды, села за машинку, подняла голову, так как в дверь постучали, и приняла вторую клиентку, которая принесла ей отрез. С наблюдательного пункта Мегрэ можно было почти что догадаться о словах по движениям губ, и он понял, что они обсуждали цену и что в конце концов клиентка уступила.

Только около четырех, часов Мегрэ надумал предупредить жену, что он не вернется домой ни нынешним вечером, ни, возможно, в ближайшие дни. Он позвонил горничной, отдал ей телеграмму и воспользовался моментом, чтобы заказать бутылку пива, поскольку сыр бри, который он съел вместе с фрикандо, вызывал у него жажду.

— Либо у этой девушки огромная сила воли, — порой бурчал он себе под нос, грызя свою трубку, — либо же…

Что либо же? Зачем он взялся за этот каторжный труд?

Почему не уехал с одиннадцатичасовым поездом, почему пренебрег мимолетным желанием так поступить?

Предположим, она говорит правду, поскольку все обстоятельства позволяют предположить подобное.

Да! Если дело обстоит таким образом, то что он станет делать? Играть в ангела-хранителя, подражая частным американским детективам, которые сопровождают нянек и детей, чтобы защитить их от гангстеров?

Это может длиться долго. Похоже, что Альбер не торопится возвращаться в Париж, чтобы убить свою любовницу, а Мегрэ внезапно вспомнил, что он даже не знает, как тот выглядит.

А если это ложь? Зачем тогда потребовалось взывать к его помощи? Зачем надо было тащить его в этот мелкобуржуазный уголок Парижа в то время, когда ему так спокойно жилось в провинции?

Он оставил свое тяжелое пальто в комнате, спустился и зашел к консьержке № 67-а.

— Мадемуазель Берта у себя?

— Конечно… Я даже хожу для нее за покупками, ведь у нее столько работы… Не будете ли вы так добры передать ей это письмо, раз уж поднимаетесь к ней?

Он узнал почерк Альбера и увидел марку с булонским штемпелем.

— Итак! — ворчал он, взбираясь по лестнице, отвечая таким образом на замечание, которое он себе сделал.

Он постучал. Ему пришлось немного подождать на площадке, а когда дверь открыли, то он был вынужден пройти на кухню, поскольку еще одна клиентка делала примерку. Кухня была такой же чистой, как и остальная квартира. В углу стояла начатая бутылка белого бордо и грязная тарелка. Он услышал:

— Немного более приталенное… Да… Так… Это всегда молодит… Когда будет готово?

— В следующий понедельник…

— Вы не могли бы пораньше?..