Глава 1

Шлюз № 14

Из тщательнейшим образом установленных фактов следовало покамест только одно: находка двух коноводов из Дизи представлялась совершенно, так сказать, несуразной.

В воскресенье, 4 апреля, с трех часов дня дождь лил как из ведра. В порту, что выше шлюза № 14, соединяющего канал с Марной, стояли две моторные баржи, которым предстояло спускаться по течению; одно судно под разгрузкой и еще одно — для очистки канала.

Около семи часов, едва начало смеркаться, оповестило о своем прибытии и вошло в шлюзовую камеру наливное судно «Эко-3».

Смотритель шлюза вышел неохотно: у него в гостях были родственники. К шлюзу приблизилась баржа, которую медленно тащили две лошади, но смотритель отрицательно покачал головой и вернулся в дом. Почти сразу же вслед за ним вошел знакомый коновод.

— Можно пройти через шлюз? Хозяин хотел бы завтра быть в Жювиньи.

— Проходи, если хочешь, но только шлюз закрывай сам.

Дождь все усиливался. Через окно смотритель видел коренастую фигуру коновода. Тот тяжелым шагом шел от одних ворот шлюза к другим, подгоняя лошадей и набрасывая канаты на кнехты.

Баржа понемногу поднималась. За рулем стоял не хозяин, а его жена, тучная бельгийка из Брюсселя с кричаще светлыми волосами и пронзительным голосом.

В семь двадцать баржа «Провидение» остановилась напротив кафе «Флотское», позади «Эко-3». Лошадей завели на судно. Коновод и хозяин баржи направились в кафе, где уже сидели другие речники и два лоцмана из Дизи.

В восемь, когда совсем стемнело, буксир подвел к воротам шлюза еще четыре судна, спускавшиеся вниз по течению.

Народу в кафе «Флотское» заметно прибавилось. Заняты были все шесть столиков. Люди окликали друг друга.

Вошедшие, оставляя за собой ручейки воды, счищали глину с сапог.

В соседнем помещении, освещенном керосиновой лампой, женщины закупали провизию.

Было душно. Разговор шел о несчастном случае, имевшем место у шлюза № 8, из-за чего суда, идущие вверх по реке, рисковали опоздать.

В девять хозяйка баржи «Провидение» пришла в кафе за мужем и коноводом. Они попрощались со всеми и ушли.

К десяти почти на всех баржах погасли огни. Смотритель шлюза проводил своих родственников до шоссе в Эперне, пересекавшего канал в двух километрах от шлюза.

Он не заметил ничего необычного. На обратном пути, проходя мимо кафе «Флотское», он заглянул туда, и его окликнул знакомый лоцман:

— Зайди выпить рюмочку. Ты же весь вымок.

Смотритель стоя выпил стопку рома.

Два коновода, отяжелевшие от красного вина, поднялись и пошли в конюшню, принадлежавшую хозяину кафе.

Там они спали на полу, на соломе, возле своих лошадей.

Они были не совсем пьяны, однако выпили достаточно и сразу уснули тяжелым сном.

В конюшне, которую освещал лишь потайной фонарь, служивший ночником, стояло пять лошадей.

В четыре утра один из коноводов разбудил товарища, и оба принялись чистить своих животных. Они слышали, как выводили и запрягали лошадей с баржи «Провидение».

В тот же час у себя в комнате на втором этаже зажег лампу хозяин кафе «Флотское». Он тоже слышал, как баржа «Провидение» пустилась в путь.

В половине пятого заработал дизель на наливном судне «Эко-3», но отвалило оно не сразу. Хозяин его сначала выпил грогу в кафе, уже открытом в этот ранний час.

Вскоре после этого, когда судно еще не достигло моста, оба коновода и сделали свое открытие. Один из них вывел лошадей, чтобы запрячь их на бечевнике, по которому идут лошади, когда тащат за собой баржу. Другой рылся в соломе, ища потерянный кнут, и вдруг рука его коснулась остывшего тела.

Ему показалось, будто он видит человеческое лицо. Бедняга схватил фонарь и осветил лицо покойника. Это происшествие всколыхнуло весь Дизи и нарушило спокойную жизнь на берегу.

Комиссар Мегрэ из первой опербригады раздумывал обо всех этих фактах, стараясь представить себе обстановку.

Это было в понедельник вечером. Утром прокуратура города Эперне выехала на место, где был обнаружен труп, и после осмотра его сотрудниками отдела идентификации и судебно-медицинскими экспертами тело перевезли в морг.

По-прежнему лил дождь, мелкий, частый, пронизывающий.

У ворот шлюза сновали люди и чуть заметно поднималась баржа.

Комиссар прибыл сюда час назад и с тех пор думал только о том, как поближе познакомиться с внезапно раскрывшимся перед ним миром, о котором он до сих пор имел ложное или смутное представление.

Смотритель шлюза сказал ему, что в бьефе[1] судов почти не было: две моторные баржи шли вниз по течению, одна, моторная, прошла через шлюз вверх после полудня, потом прошла баржа для очистки канала и две «панамы». Потом прибыл шодрон и привел еще четыре баржи.

Мегрэ узнал, что «шодрон» означает «буксир», а «панама» — баржа, не имеющая ни мотора, ни лошадей, поэтому ее хозяину приходится нанимать коновода с лошадьми на определенный рейс; это называется навигацией с малой скоростью.

Прибыв в Дизи, комиссар увидел в трех километрах от Эперне узкий канал и деревушку возле каменного моста.

Ему пришлось шлепать по грязи всю дорогу по бечевнику до самого шлюза, а это в двух километрах от Дизи.

Здесь он нашел выстроенный из серого камня дом смотрителя с надписью на дверях — Проверка судовых документов.

Комиссар зашел в кафе «Флотское», второе здание в этой местности. Других здесь не было.

Слева довольно бедный зал со столиками, покрытыми коричневой клеенкой, и стенами, выкрашенными наполовину в коричневый, наполовину в грязно-желтый цвет. Но по особому, характерному запаху этот зал легко было отличить от любого деревенского кафе. Здесь пахло конюшней, сбруей, дегтем, керосином и машинным маслом.

На двери справа висел колокольчик, на стеклах окон были наклеены рекламы или плакаты. В углу навалом лежали дождевики, сабо, холщовые спецовки, мешки с картошкой, бочонки с растительным маслом, ящики с сахаром, горохом, фасолью и овощами вперемешку с фаянсовой посудой.

В лавке не было ни одного покупателя. В конюшне стояла только одна лошадь: хозяин запрягал ее, когда собирался ехать на рынок. Лошадь была совсем ручная, как собака.

Ее не привязывали, и она время от времени свободно разгуливала по двору среди кур.

Все вокруг было влажно от дождя. Это создавало соответствующий фон. Промокшие прохожие, чьи фигуры казались черными и блестящими, при ходьбе наклонялись вперед.

В ста метрах оттуда по узкоколейке на верфи ходил маленький грузовой состав, а его машинист пристроил позади миниатюрного локомотива зонтик, под которым сидел, дрожа от холода и втянув голову в плечи.

Одна из барж отвалила от берега, ее багром тащили к шлюзу, откуда уже выходила другая баржа.

Как эта женщина попала сюда? Зачем? Этот вопрос с удивлением задавали себе и представители полиции Эперне, и прокуратура, и судебные медики, и техники из отдела идентификации. Ломал над ним голову и Мегрэ.

Женщина была задушена — это не вызывало сомнения.

Смерть наступила в воскресенье вечером, вероятнее всего — около половины одиннадцатого.

А труп обнаружили в конюшне утром в понедельник.

Возле шлюза нет ни одной дороги. Человеку, не связанному с навигацией, здесь нечего делать. Для автомобиля бечевник слишком узок. А тому, кто решился бы идти пешком, пришлось бы в эту ночь месить грязь и утопать по колено в лужах.

Женщина же, судя по всему, принадлежала к разряду людей, которые редко ходят пешком и чаще разъезжают в роскошных машинах или спальных вагонах.

На ней было кремовое шелковое платье и белые замшевые туфли, пригодные скорее для пляжа, чем для города. На измятом платье ни пятнышка грязи. Когда ее нашли, мокр был только кончик левой туфли.

— Возраст лет тридцать восемь-сорок, — определил врач после осмотра.

В ушах у нее красовались серьги с настоящими жемчужинами, стоившими тысяч пятнадцать франков. На браслете из золота и платины в ультрасовременном вкусе было выгравировано имя ювелира с Вандомской площади.

Лицо, обезображенное при удушении, бесспорно отличалось красотой.

Это была, несомненно, блестящая женщина.

Под наманикюренными и покрытыми лаком ногтями скопилась грязь.

Сумочки при ней не нашли. Полиция Эперне, Реймса и Парижа, запасшись фотографией трупа, с самого утра тщетно пыталась установить личность потерпевшей.

А дождь лил не переставая над и без того унылым пейзажем. Слева и справа по горизонту высились меловые холмы, а виноградники напоминали мрачные деревянные кресты на фронтовом кладбище.

Смотритель шлюза, которого легко узнать по фуражке с серебряными галунами, с озабоченным видом ходил вокруг своего водоема, где вода начинала бурлить всякий раз, как он открывал подъемные затворы. Пока судно, зайдя в шлюз, поднималось или опускалось, он каждому речнику рассказывал о том, что здесь произошло.

Иногда хозяин судна и коновод, получив положенные подписи на официальных бумагах, направлялись в кафе «Флотское», чтобы выпить там стопку рома или стакан белого вина.

А смотритель непременно указывал легким движением головы на бродившего без определенной цели и, казалось, растерянного Мегрэ.

На самом деле так оно и было. Дело представлялось совершенно необычным. Не было даже свидетелей, потому что прокуратура, предварительно допросив смотрителя шлюза и договорившись с бассейновым инженером, закрыла движение по каналу. Оба коновода уехали последними около полудня: каждый из них сопровождал «панаму».

Поскольку расстояние между шлюзами не превышает трех-четырех километров и между ними существует телефонная связь, в любую минуту можно было узнать местонахождение любого судна и задержать его.

Более того, комиссар полиции Эперне сам допросил всех, но из его протоколов Мегрэ не сделал никаких выводов, кроме одного: все выглядит совершенно невероятным.

Всех, кого накануне можно было застать в кафе «Флотское», знал либо его хозяин, либо смотритель шлюза, а чаще всего — оба.

Коноводы не реже чем раз в неделю ночевали в той самой конюшне, и всегда в состоянии, близком к опьянению.

«Понимаете, возле каждого шлюза люди пропускают по стаканчику. Почти все смотрители шлюзов продают вино…»

Наливное судно «Эко-3», прибывшее в воскресенье днем и ушедшее в понедельник утром, перевозило горючее и принадлежало одной крупной компании в Гавре. Что до баржи «Провидение», рулевой которой был одновременно ее хозяином, то она проходила здесь раз двадцать в год, неизменно с двумя лошадьми и старым коноводом. Так же дело обстояло и с другими баржами.

Мегрэ хмурился. Он то и дело заходил в конюшню, потом в кафе или лавку.

Люди видели, как он шел до каменного моста, сосредоточенно, словно считал шаги или искал что-то оброненное.

Раз десять присутствовал при проходе баржей через шлюз.

Все ждали его выводов, но, в сущности, он пока не составил себе никакого мнения. Впрочем, он пока с этим и не спешил, а просто хотел понять жизнь канала, так не похожую на все, что он знал до сих пор.

Он проверил, сможет ли одолжить велосипед, если ему понадобится добраться до той или иной баржи.

Смотритель шлюза вручил ему Официальный справочник для плавания по внутренним водным путям. Судя по нему, никому не известные места, вроде Дизи, по топографическим причинам — из-за слияния рек, пересечения путей, наличия поблизости какого-нибудь порта, подъемного крана или даже Бюро проверки судовых документов — неожиданно приобретают важное значение.

Он пытался мысленно проследить за баржами и коноводами.

«Э — речная пристань — шлюз № 13.

Марейль-сюр-Э — судоверфь — речная пристань — поворотный бассейн — шлюз № 12 — береговая отметка 74, 36…»

Затем Биссейль — Тур-сюр-Марн, Конде, Эньи…

Суда поднимаются по лестнице шлюзов на Лангрское плато, а затем по склону спускаются к Соне, Шалону, Макону, Лиону.

— С какой стати принесло сюда эту женщину?

Оказаться в конюшне с жемчугом в ушах, с таким стильным браслетом, в туфлях из белой замши!

Она, конечно, попала сюда еще живой, раз преступление совершилось после десяти вечера. Но как? Зачем? И никто ничего не слышал! Она не кричала, иначе коноводы проснулись бы.

Если бы не потерянный кнут, ее могли бы найти через неделю, две, а то и месяц.

Лил холодный дождь, в воздухе ощущалось что-то тяжелое, неумолимое, а ритм жизни казался замедленным.

По бечевнику и стенам шлюза тащились люди в сапогах или сабо. Мокрые лошади покорно ждали, пока баржа пройдет через шлюз и они снова пустятся в путь, напрягая задние ноги и вздыбливая крупы.

Наступил вечер. Как и накануне, баржи, идущие вверх по течению, пришвартовались на ночь, а продрогшие речники группами направились в кафе.

Мегрэ поднялся взглянуть на комнату, которую ему только что приготовили рядом с комнатой хозяина. Пробыл он там минут десять — сменил обувь и прочистил трубку. А спустившись вниз, увидел, как вдоль берега медленно проплыла яхта, управляемая матросом в дождевике.

Судно немного сдало назад и остановилось между двумя кнехтами.

Все эти маневры рулевой проделал сам, без чьей-либо помощи. Чуть позже из каюты вышли двое мужчин, со скучающим видом огляделись и направились в кафе «Флотское».

Они тоже были в дождевиках, под которыми, однако, виднелись тельняшки с большими вырезами на груди, и в белых брюках, выглядевших здесь несколько странно и непривычно.

Речники уставились на вновь прибывших, но тех это нисколько не смутило, скорее напротив. Казалось, они привыкли к подобному вниманию.

Один из них, высокий, толстый, седоватый, с кирпично-красным лицом и глазами навыкате, мутным взором окидывал людей и предметы, словно смотрел и не видел.

Он развалился на соломенном стуле, другой стул подвинул себе под ноги и щелкнул пальцами, подзывая хозяина.

Спутник его, молодой человек лет двадцати пяти, говорил с ним по-английски с небрежностью и почти снобизмом.

Он спросил у хозяина по-французски без акцента:

— Есть у вас натуральное шампанское?

— Есть.

— Принесите бутылку!

Курили они турецкие сигареты. Разговор речников, на минуту прекратившийся, возобновился. Не успел хозяин принести шампанское, в кафе вошел матрос. На нем тоже были белые брюки и полосатая тельняшка.

— Присаживайтесь, Владимир.

Толстый зевнул, явно скучая. Он осушил свой бокал с гримаской, свидетельствовавшей о том, что вино не слишком ему по вкусу.

— Еще бутылку, — кивнул он своему молодому спутнику.

А тот, видимо привыкший передавать приказания, повторил погромче:

— Еще бутылку! Того же.

Мегрэ вышел из своего угла, где сидел за столиком и пил пиво.

— Простите, господа. Могу я задать вам вопрос?

Старший указал на спутника жестом, означавшим: «Обращайтесь к нему».

В жесте не было ни удивления, ни интереса. Матрос налил себе бокал.

— Вы пришли сюда по Марне?

— Конечно, по Марне.

— Где вы швартовались в прошлую ночь?

Толстый повернул голову к спутнику и буркнул по-английски:

— Скажите, что это его не касается.

Мегрэ сделал вид, что не понял, и, не прибавив ни слова, вынул из бумажника фотографию и положил ее на стол.

Речники, сидевшие за столиками и стоявшие у стойки, наблюдали за происходившим.

Яхтсмен лишь слегка повернул голову, чтобы посмотреть на фото. Потом окинул взглядом Мегрэ и со вздохом спросил:

— Полиция?

Говорил он усталым голосом и с сильным английским акцентом.

— Уголовная полиция. В прошлую ночь здесь было совершено преступление. Личность потерпевшей не установлена.

— Где она находится? — осведомился молодой, вставая и указывая на фото.

— В морге в Эперне. Вы ее знаете?

Лицо толстяка было непроницаемо. Однако Мегрэ заметил, что его апоплексическая шея стала лиловой. Он взял свою белую фуражку, натянул на лысеющую голову и, повернувшись к своему спутнику, ворчливым голосом произнес по-английски:

— Опять осложнения!

Потом, непринужденно затянувшись сигаретой, объявил:

— Это моя жена.

Воцарилась тишина, словно вся жизнь остановилась.

Стало слышно, как барабанит по стеклам дождь и скрипят лебедки шлюза.

— Расплатитесь, Вилли.

Англичанин накинул на плечи дождевик и проворчал, обращаясь к Мегрэ:

— Пройдемте на яхту.

Матрос, которого он назвал Владимиром, допил бутылку шампанского и вышел вместе с Вилли.

Первый, кого увидел комиссар, поднявшись на борт яхты, была женщина в халате, босая, с растрепанными волосами. Она спала на диване, обитом гранатовым бархатом.

Англичанин тронул ее за плечо и флегматично, весьма нелюбезным тоном приказал:

— Поди-ка на палубу.

Потом окинул взглядом стол, где стояла бутылка виски, полдюжины грязных стаканов и пепельница, наполненная окурками.

Затем машинально налил себе и толкнул бутылку в сторону Мегрэ. Это означало: «Если желаете…»

Почти вплотную прошла баржа. В пятидесяти метрах от яхты коновод остановил лошадей, бубенцы которых звякнули.

Глава 2

Хозяева яхты «Южный Крест»

Мегрэ был не ниже ростом и не уже в плечах, чем англичанин. На набережной Орфевр ходили легенды о невозмутимости комиссара. Однако на этот раз спокойствие собеседника выводило его из терпения.

Казалось, спокойствие было девизом яхты. Начиная с матроса Владимира и кончая женщиной, которую только что так грубо разбудил владелец судна, каждый здесь казался равнодушным или отупевшим, как после страшной попойки.

Вот, например, одна подробность. Встав с дивана и ища пачку сигарет, женщина заметила на столе фотографию, которая за короткий переход от кафе «Флотское» до яхты успела вымокнуть.

— Мэри? — спросила она, слегка вздрогнув.

— Yes, Мэри.

На этом все кончилось. Она тут же вышла через дверь, которая вела в носовую часть яхты.

Вилли поднялся на палубу и склонился над люком. Салон был крошечный, переборки из полированного красного дерева тонкие, и с носовой части, вероятно, все было слышно, потому что владелец яхты, нахмурив брови, посмотрел в ту сторону и несколько нетерпеливо бросил:

— Ну что же, входите, Вилли.

И повернувшись к Мегрэ, резким голосом представился:

— Уолтер Лэмпсон, полковник Индийской армии в отставке.

Представляясь, он сухо поклонился и указал комиссару на банкетку.

— А этот господин? — спросил комиссар, повернувшись в сторону Вилли.

— Мой друг Вилли Марко.

— Испанец?

Полковник пожал плечами. Мегрэ всматривался в лицо молодого человека явно восточного типа.

— Грек по отцу, венгр по материнской линии.

— Я вынужден задать вам ряд вопросов, сэр Уолтер Лэмпсон, — сказал Мегрэ.

Вилли с развязным видом сидел на спинке стула и, покачиваясь, курил сигарету.

— Слушаю вас.

Но в тот момент, когда комиссар собрался открыть рот, владелец яхты осведомился:

— Кто же это сделал? Вам известно? — указал он на фотографию.

— Пока нет. Но вы можете помочь расследованию, если проинформируете меня кое о чем.

— Веревка? — снова спросил полковник, коснувшись рукой шеи.

— Нет. Убийца действовал руками. Когда вы видели миссис Лэмпсон в последний раз?

— Вилли…

Вилли, очевидно, был не последним человеком в жизни полковника. Он заказывал напитки и отвечал на вопросы, заданные полковнику. Он знал все.

— В Мо, в четверг вечером, — сказал он.

— И вы не сообщили об ее исчезновении в полицию?

Сэр Лэмпсон налил себе виски.

— Она была вольна делать, что ей захочется. Не так ли, Вилли?

Вилли кивнул.

— И часто она исчезала таким образом?

— Бывало.

Дождь барабанил по палубе над их головами. Сумерки уступили место ночи, и Вилли зажег электричество.

— Аккумуляторы заряжены? — спросил полковник по-английски. — А то еще получится, как в тот раз.

Мегрэ старался уточнить многое, но ему все время мешали новые впечатления. Он невольно присматривался ко всему, думая одновременно обо всем, и от этого голова его была переполнена неясными мыслями.

Он был не столько возмущен, сколько стыдился за этого человека, который в кафе «Флотское», бросив взгляд на фото, заявил, даже не вздрогнув:

— Это моя жена.

Потом представлял себе незнакомку в халате, так спокойно спросившую:

— Мэри?

А теперь еще этот Вилли Марко раскачивается с сигаретой во рту, а полковник тревожится из-за аккумуляторов.

У себя в кабинете Мегрэ чувствовал бы себя уверенней.

Здесь он начал с того, что без приглашения снял пальто и взял со стола фотографию, мрачную, как все снимки такого рода.

— Вы живете во Франции?

— Во Франции, в Англии, иногда в Италии. Я путешествую на своей яхте «Южный Крест».

— Вы сейчас прибыли из…

— Из Парижа, — ответил Вилли, которому полковник знаком велел отвечать. — Провели там две недели, а до этого — месяц в Лондоне.

— Вы жили на борту?

— Нет. Яхту мы оставили в Отейле, а остановились в гостинице «Распайль» на Монпарнасе.

— Полковник, его жена, вы и особа, которую я видел сейчас?

— Да. Эта дама — вдова чилийского депутата госпожа Негретти.

Сэр Лэмпсон раздраженно вздохнул и снова перешел на английский:

— Объясняйтесь побыстрее, иначе он просидит здесь до завтрашнего утра.

Мегрэ даже бровью не повел, только его вопросы стали теперь звучать чуть-чуть грубее.

— Госпожа Негретти ваша родственница? — осведомился он у Вилли.

— Отнюдь нет!

— Значит, она вам совсем чужая — и вам, и полковнику. Не угодно ли вам будет объяснить, как расположены каюты?

Сэр Лэмпсон отпил глоток виски, кашлянул и зажег сигарету.

— В носовой части есть кубрик для экипажа, там ночует Владимир. Это бывший русский гардемарин. Служил на флоте у Врангеля.

— У вас есть еще матрос? Или слуга?

— Нет. Со всем справляется Владимир.

— А дальше?

— Между кубриком для экипажа и этим салоном — направо дверь в кухню, налево в туалет.

— Значит, вы все четверо ночевали в этой каюте?

— Не удивляйтесь. Здесь четыре спальных места. Видите эти две банкетки? Их можно превратить в диваны. А потом…

Вилли подошел к переборке и вытянул что-то похожее на ящик; там оказалась постель.

— По одной с каждой стороны. Видите?

Мегрэ и в самом деле начал видеть яснее и понял, что скоро ему откроются все тайны этого странного мирка.

Глаза у полковника были мутные и влажные, как у пьяницы. Казалось, разговор его совсем не интересует.

— Что произошло в Мо? И прежде всего, когда вы туда прибыли?

— В Мо мы прибыли в среду вечером: это день ходу от Парижа. Туда мы захватили с собой двух приятельниц с Монпарнаса. Погода была прекрасная. Мы слушали музыку, танцевали на палубе. Около четырех утра я проводил наших приятельниц в отель: утром они должны были вернуться в Париж поездом.

— Где пришвартовался «Южный Крест»?

— Возле шлюза.

— Что было в четверг?

— Мы проснулись поздно, нас разбудил подъемный кран, который грузил камни на баржу, совсем рядом с нами. Мы с полковником выпили аперитив. Затем, после двенадцати… Минутку, сейчас вспомню… Полковник спал. Я играл в шахматы с Глорией. Глория — это госпожа Негретти. Да. Мне помнится, Мэри пошла прогуляться.

— Она больше не возвращалась?

— Как же! Пообедала здесь, на борту. Полковник предложил провести вечер в дансинге, но Мэри отказалась. Когда вернулись около трех ночи, ее здесь уже не было.

— И вы не стали ее искать?

Сэр Лэмпсон барабанил кончиками пальцев по полированному столу.

— Полковник же сказал вам, что его жена вольна была уходить и приходить, когда ей заблагорассудится. Мы ждали ее до субботы, а потом пошли дальше. Маршрут ей был известен, и она знала, где сможет догнать нас.

— Вы отправляетесь на Средиземное море?

— Да, на остров Поркероль, где мы проводим большую часть года. Полковник купил там бывший форт — «Маленький лангуст».

— А в пятницу в течение дня все оставались на борту?

Вилли, поколебавшись, чуточку торопливо ответил:

— Я ездил в Париж.

— Зачем?

Он засмеялся неприятным смехом, губы его неестественно скривились.

— Я говорил вам о наших двух приятельницах. Мне захотелось их повидать. Во всяком случае, одну из них.

— Можете назвать их фамилии?

— Только имена: Сюзи и Лиа. Они каждый вечер бывают в «Куполе». Живут в гостинице на углу улицы Гранд-Шомьер.

— Профессионалки?

— Славные бабенки.

Дверь открылась. Вошла г-жа Негретти в зеленом шелковом платье.

— Мне можно войти?

Полковник пожал плечами: к этому времени он уже выпил третий стакан виски, и почти неразбавленного.

— Вилли, спросите относительно формальностей.

Мегрэ понял без переводчика. Его начинала раздражать эта дерзкая и небрежная манера беседовать.

— Само собой разумеется, вы прежде всего должны опознать труп. После вскрытия, конечно, получите разрешение на похороны.

— Можно ехать сейчас? Здесь есть гараж, чтобы нанять машину?

— Только в Эперне.

— Вилли, позвоните и закажите машину. Сейчас же!

— Телефон есть в кафе «Флотское», — сообщил Мегрэ, пока молодой человек с явной неохотой надевал дождевик.

— Где Владимир?

— Только что я слышал, как он вернулся.

— Скажите ему, что обедать будем в Эперне.

Г-жа Негретти, полная, с черными блестящими волосами и светлой кожей, сидела в углу и, подперев рукой подбородок, не то с отсутствующим, не то с задумчивым видом слушала разговор.

— Едете с нами? — спросил полковник Лэмпсон.

— Не знаю. Дождь не перестал?

Мегрэ и так был раздражен, а следующий вопрос полковника привел его в негодование.

— Как вы думаете, сколько дней потребуется на все это? — спросил Лэмпсон.

Комиссар сердито буркнул:

— Вы имеете в виду похороны?

— Трех дней достаточно?

— Если судебные медики дадут разрешение на предание земле, а следователь не будет возражать, думаю, вы сможете провернуть все за сутки.

Почувствовал ли полковник горькую иронию в этих словах?

А Мегрэ вдруг захотелось еще раз внимательно рассмотреть фото.

— Выпьете чего-нибудь?

— Нет, спасибо.

— Ну, тогда… — Сэр Уолтер Лэмпсон поднялся, давая понять, что он считает разговор оконченным, и крикнул:

— Владимир, костюм!

— Сожалею, но мне придется задать вам еще кое-какие вопросы, — спокойно остановил его комиссар. — Быть может, даже тщательно осмотреть яхту.

— Завтра. А сейчас — в Эперне. Сколько времени придется ждать машину?

— Я останусь здесь одна? — испугалась г-жа Негретти.

— С Владимиром. А можете ехать с нами.

— Я не одета.

В каюту ворвался Вилли, на ходу стаскивая мокрый дождевик.

— Машина будет здесь через десять минут.

— Итак, комиссар, — полковник указал на дверь, — нам надо одеться…

Мегрэ был взбешен, он охотно разбил бы сейчас кому-нибудь физиономию. Уходя, он услышал, как за ним захлопнулся люк.

Снаружи виден был лишь свет восьми иллюминаторов и сигнального фонаря на мачте. Метрах в десяти вырисовывалась широкая кормовая часть какой-то баржи, а слева на берегу — большая куча угля.

Может быть, это только казалось Мегрэ, что дождь льет с удвоенной, утроенной силой и что он никогда еще не видел такого черного неба и так низко нависших туч.

Он направился в кафе «Флотское». Как только он вошел в зал, голоса разом смолкли. Речники сидели вокруг чугунной печки. Смотритель шлюза пристроился у стойки возле дочки хозяина кафе, высокой рыжей девушки в сабо.

На столиках, покрытых клеенкой, в беспорядке стояли бутылки и стопки.

— Это действительно его жена?

— Да. Пива мне, пожалуйста. Впрочем, нет. Чего-нибудь горяченького. Я выпил бы грогу.

Комиссар представлял себе, как все три действующих лица одеваются сейчас в тесном салоне, представил он себе и Владимира.

Подумал он также о многом другом, но лениво и не без отвращения.

Речники мало-помалу разговорились. Служанка принесла стакан с горячим грогом и при этом слегка задела фартуком плечо Мегрэ.

Комиссар мысленно побывал на шлюзе в Мо. Как и шлюз в Дизи, шлюз этот соединяет Марну и канал в том месте, где расположен порт, всегда забитый тесно стоящими баржами.

Среди баржей, сияя огнями, стоит яхта «Южный Крест», а две девицы с Монпарнаса, тучная Глория Негретти, г-жа Лэмпсон, Вилли и полковник танцуют на палубе под звуки патефона и пьют вино…

В углу кафе двое мужчин в синих блузах ели колбасу, которую, как и хлеб, резали карманным ножом и запивали красным вином.

Кто-то рассказывал о несчастном случае, происшедшем утром у «свода» — так называлось место, где канал, пересекая самую высокую часть плато Лангр, уходит под землю и течет так на протяжении восьми километров.

Какой-то речник запутался в веревке, которую тащат за собой лошади. Он кричал, но коновод не услышал, и, когда кони тронулись, упал в воду.

В тоннеле не было света. На судне горел только сигнальный фонарь, и на воде мерцали едва заметные блики. Брат речника — баржа называлась «Два брата» — прыгнул за борт. Нашли только одного, но он был уже мертв. Другого еще ищут.

Долг за судно они погасили бы через два года, но теперь, кажется, согласно договору, их жены вообще не будут платить.

В зал вошел шофер в кожаной фуражке, поискал глазами.

— Кто заказывал машину?

— Я, — отозвался Мегрэ.

— Мне пришлось оставить ее на мосту. У меня нет желания свалиться в канал.

— Обедать будете здесь? — осведомился хозяин у комиссара.

— Пока не знаю.

Он шел рядом с шофером. Яхта «Южный Крест», выкрашенная в белый цвет, выделялась молочным пятном, и двое мальчишек с соседней баржи, несмотря на ливень, с восхищением разглядывали ее.

— Жозеф! — раздался женский голос. — Веди-ка брата сюда. Сейчас тебе попадет!

— «Южный Крест», — прочел шофер на носу яхты. — Они что, англичане?

Мегрэ поднялся по сходням и постучал. Дверь открыл уже готовый к поездке Вилли в очень элегантном темном костюме. Полковник с багровым лицом сидел еще без пиджака, а Глория Негретти завязывала ему галстук.

В каюте пахло одеколоном и бриллиантином.

— Машина подъехала? — спросил Вилли. — Она здесь?

— На мосту, в двух километрах отсюда.

Мегрэ в каюту не вошел. До негр доносились обрывки английской речи — это полковник о чем-то спорил с молодым человеком.

Наконец Вилли вышел и объявил:

— Он не хочет шлепать по грязи. Владимир спустит сейчас шлюпку. Мы подойдем к вам туда.

— Ну и ну! — проворчал шофер.

Через пятнадцать минут он и Мегрэ уже ходили взад и вперед по каменному мосту возле машины с притушенными фарами. Прошло около получаса, прежде чем заурчал маленький двухтактный мотор.

Раздался голос Вилли:

— Вы здесь, комиссар?

— Да, здесь.

Лодка с навесным мотором описала круг и причалила.

Владимир помог полковнику сойти на берег и условился, где встречать хозяина.

В машине сэр Лэмпсон не произнес ни слова. Несмотря на свою тучность, он был удивительно элегантен. Очень ухоженный, флегматичный, настоящий джентльмен, какими их изображали на гравюрах прошлого века.

Вилли Марко курил сигарету за сигаретой.

— Ну и колымага! — вздыхал он на каждом ухабе.

Мегрэ заметил у него на пальце платиновый перстень с огромным бриллиантом.

Когда въехали на сверкающие улицы города, шофер полюбопытствовал:

— Куда везти?

— В морг, — ответил комиссар.

Все произошло очень быстро. Полковник почти не раскрывал рта.

Все двери были уже заперты. Послышался скрип замков. Пришлось зажечь свет.

Мегрэ подошел первый и откинул простыню.

— Yes.

Вилли был, казалось, взволнован сильнее всех.

— Вы ее узнаете?

— Конечно, это она. Как она…

Не закончив фразы, он заметно побледнел. Губы у него вдруг высохли. Если бы комиссар тут же не вывел его на воздух, ему, несомненно, стало бы дурно.

— Вы не знаете, кто это сделал? — выдавил полковник.

Лишь теперь комиссар уловил тревогу у него в голосе. А может быть, причиной тому были бесчисленные порции виски?

Они стояли на тротуаре в скудном свете единственного фонаря, перед машиной, шофер которой остался за рулем.

— Пообедаете с нами? — спросил сэр Лэмпсон у Мегрэ, даже не повернувшись в его сторону.

— Благодарю, но раз уж я здесь, лучше займусь делами.

Полковник поклонился и не стал настаивать.

— Пойдемте, Вилли, — бросил он.

Мегрэ еще минуту постоял на пороге, а молодой человек, посовещавшись с полковником, наклонился к шоферу. Он решил узнать, какой ресторан в городе считается лучшим.

Мимо них шли люди, пролетали позванивая освещенные трамваи. В нескольких километрах отсюда тянулся канал, а у шлюзов дремали баржи, которые в четыре утра уйдут своим путем, унося с собой запах горячего кофе и конюшни.

Глава 3

Ожерелье Мэри

Мегрэ очень устал за день, но характерный запах, стоявший в комнате, долго не давал ему заснуть. Он сопоставлял в уме две картины.

Вот он смотрит через освещенные окна «Бекаса», лучшего в Эперне ресторана, и видит, как чинно восседают за столом полковник и Вилли, окруженные респектабельными официантами.

А ведь прошло меньше получаса после их визита в морг. Сэр Уолтер Лэмпсон держался там несколько натянуто, и его кирпично-красное лицо, окаймленное редкими седыми волосами, было до невероятия бесстрастно.

Рядом с ним, таким элегантным, а точнее говоря, породистым, манеры Вилли, хоть и держался тот свободно, казались плебейскими.

Мегрэ пообедал в другом месте, связался по телефону с префектурой парижской полиции и полицией Мо.

Потом в дождливой мгле одиноко прошел пешком всю длинную ленту дороги. Увидел освещенные иллюминаторы яхты «Южный Крест» и решил из любопытства зайти туда под тем предлогом, что забыл трубку.

Там ему и предстала вторая картина. В облицованной красным деревом каюте Владимир, по-прежнему в полосатой тельняшке и с сигаретой в зубах, сидел напротив г-жи Негретти.

Они играли в карты — в шестьдесят шесть, игру, распространенную в Центральной Европе.

Произошло замешательство, но лишь на мгновение.

Оба даже не вздрогнули — только на секунду задержали дыхание.

Владимир тут же поднялся и пошел за трубкой, а Глория Негретти заискивающе спросила:

— Наши еще не вернулись?.. Это и в самом деле Мэри?

Комиссар чуть было не взгромоздился на свой велосипед и не помчался вдоль канала, чтобы нагнать баржи, которые провели в Дизи ночь с воскресенья на понедельник.

Его удержал лишь вид размокшей дороги и черного неба.

Когда к нему в комнату постучали, в окно уже проникал скудный свет утренней зари.

Ночью Мегрэ спал беспокойно, ему мешали конский топот, какие-то неясные крики, шаги на лестнице, звон стаканов внизу. А сейчас он почувствовал запах кофе и горячего грога.

— Что случилось?

— Это я, Люкас, можно войти?

Инспектор Люкас, почти всегда работавший вместе с комиссаром Мегрэ, толкнул дверь и пожал влажную руку шефа, высунутую из-под одеяла.

— У вас уже есть что-нибудь? Не очень устали, старина?

— Не очень, шеф. Сразу же после вашего звонка я отправился в указанную вами гостиницу на углу улицы Гранд-Шомьер. Малюток там не оказалось. На всякий случай я записал имена. Сюзанна Вердье, по кличке Сюзи, родилась в Онфлере, в тысяча девятьсот шестом году, Лиа Лаувенштайн — в великом герцогстве Люксембургском в девятьсот третьем. Первая приехала в Париж четыре года назад и сначала работала служанкой, потом некоторое время натурщицей. Вторая жила главным образом на Лазурном берегу. Ни та, ни другая — я это проверил — не фигурируют в картотеке отдела охраны нравственности. Но последнее не имеет значения.

— Старина, не могли бы вы передать мне трубку и заказать кофе?

Слышно было, как в шлюзе бурлит вода и дизель замедляет обороты. Мегрэ встал с постели, подошел к умывальнику, налил в таз воды.

— Продолжайте.

— Я пошел в «Купол», как вы велели. Девиц там тоже не было, но все официанты их знают. Они направили меня в «Динго», потом в «Аист». Наконец я нашел их в маленьком американском баре, на улице Вавен, название я забыл. Они были одни и держались не очень-то уверенно. Лиа в самом деле недурна собой. У нее свой стиль. Сюзи — славная, добродушная блондиночка. Живи она в провинции, могла бы стать прекрасной матерью семейства.

— Вы не видите здесь полотенца? — спросил Мегрэ. Он зажмурился, по лицу его струилась вода. — Кстати, дождь идет по-прежнему?

— Когда я приехал, дождя не было. Но он может пойти с минуты на минуту. В шесть утра стоял такой туман, что нечем было дышать. Итак, я предложил девицам выпить. Они тут же попросили сандвичей, что меня сначала не удивило.

Но потом я заметил на шее у Лии Лаувенштайн жемчужное ожерелье. На всякий случай я его куснул. Настоящий! Не такой, конечно, как у американских миллиардеров, но на сто тысяч франков потянет. И вот, когда подобные дамочки предпочитают сандвичи и шоколад коктейлям…

Мегрэ, раскуривавший первую трубку, пошел открыть дверь девушке, которая принесла кофе. Потом поглядел в окно на яхту, где еще не было признаков жизни. Мимо «Южного Креста» прошла баржа. Речник, прислонившись спиной к рулевому колесу, с восхищением и завистью разглядывал своего соседа.

— Дальше. Я слушаю.

— Я отвел их в спокойное кафе. Там показал им свой жетон, посмотрел на ожерелье и спросил:

— Жемчуг Мэри Лэмпсон, не так ли?

Мои дамы, наверное, не знали, что ее нет в живых. Во всяком случае, если и знали, то отлично сыграли роль. Несколько минут они молчали. Потом Сюзи посоветовала подруге:

— Скажи правду, раз уж он так много знает.

— И это оказалось интересным… Помочь вам, шеф?

Мегрэ как раз старался поймать подтяжки, которые свисали ему на бедра.

— Сначала главное: обе поклялись, что Мэри Лэмпсон сама отдала им жемчужное ожерелье в прошлую пятницу в Париже, куда приехала повидать их. Вам должно быть все это понятнее, чем мне: я ведь знаю о деле только то, что вы сказали по телефону. Я спросил, не приезжала ли госпожа Лэмпсон в сопровождении Вилли Марко. Они заверили, что не видели Вилли с четверга, когда уехали из Мо.

— Не так быстро, — прервал его Мегрэ, завязывая галстук перед зеркалом, которое страшно искажало лицо. — Значит, так. В среду вечером «Южный Крест» прибывает в Мо. На борту обе наши девицы. Ночь в компании с полковником, Вилли, Мэри Лэмпсон и Глорией Негретти проходит весело. Очень поздно девиц отвозят в гостиницу, а в четверг утром они уезжают в Париж поездом… Денег им дали?

— По их словам, пятьсот франков.

— Они знали полковника прежде?

— Познакомились за несколько дней до этого.

— А что происходило на борту яхты?

Люкас криво улыбнулся.

— Хорошенькие вещи! Для англичанина вся жизнь — виски и женщины. Госпожа Негретти — его любовница.

— А жена об этом знала?

— Черт возьми! Она сама была любовницей Вилли. Но это не помешало им привезти на яхту девиц. Понимаете?

На рассвете они поспорили. Лиа Лаувенштайн возмущалась, говорила, что пятьсот франков — жалкая подачка. Сам полковник не ввязывался в спор, предоставив это Вилли.

Все были пьяны. Негретти уснула на палубе, и Владимиру пришлось стащить ее в каюту.

Мегрэ стоял у окна и смотрел на черную ленту канала, на левой стороне которого поезд узкоколейки по-прежнему возил грунт и камни.

Небо было серое, над землей нависли темные рваные тучи, но дождь еще не пошел.

— И что дальше?

— В общем, это все. В пятницу Мэри Лэмпсон, кажется, приезжала в Париж и встретилась в «Куполе» с нашими двумя девицами. Она отдала им свое ожерелье.

— Вот как? Ничего себе подарочек!

— Она поручила им продать ожерелье и оставить ей половину суммы. Сказала, что муж не дает ей денег.

Оклеен был номер желтыми обоями в цветочек. Эмалированный таз вносил в общий фон мертвенно-бледную ноту.

Мегрэ видел, как в кафе торопливо зашел смотритель шлюза в сопровождении какого-то речника и его коновода.

Они выпили у стойки по стопке рома.

— Это все, что мне удалось из них вытянуть! — закончил Люкас. — Я расстался с ними в два ночи, поручив инспектору Дюфуру следить за ними. Потом, согласно инструкции, пошел в префектуру навести справки по картотеке. Я нашел карточку Вилли Марко, высланного четыре года назад из Монако за не слишком честную игру. В прошлом году его задержали в Ницце по жалобе какой-то американки, у которой пропали драгоценности. Но потом жалобу, неизвестно по какой причине, взяли обратно, а Марко оставили на свободе. Вы думаете, сейчас он тоже причастен?

— Я ничего не думаю и могу поклясться, что говорю с вами искренне. Не забывайте, что преступление совершено в воскресенье, после десяти вечера, когда «Южный Крест» стоял на причале у Ла-Ферте-су-Жуар…

— А что вы скажете о полковнике?

Мегрэ пожал плечами и указал на Владимира, который только что выскочил из переднего люка и направился к кафе «Флотское» в неизменных белых брюках, свитере, туфлях на веревочной подошве и надвинутом на ухо американском берете.

— Месье Мегрэ просят к телефону, — крикнула подошедшая к двери рыжая девица.

— Спуститесь вместе со мной, старина, — попросил Мегрэ.

Аппарат находился в коридоре, рядом с вешалкой.

— Алло!.. Это Мо?.. Что вы говорите?.. Да, «Провидение»… Ее грузили весь день, в четверг, в Мо?.. Отвалила в пятницу, в три часа ночи? Больше никаких… «Эко-3». Это баржа-цистерна, не так ли?.. В пятницу вечером в Мо… Отправилась дальше в субботу утром… Благодарю, комиссар…

Да, допросите на всякий случай… Да, по прежнему адресу.

Люкас слушал разговор, не понимая его смысла. Не успел Мегрэ открыть рот, чтобы объяснить, как в дверях показался приехавший на велосипеде полицейский.

— Сообщение из отдела идентификации. Срочное!

Сапоги и брюки полицейского были в грязи.

— Пойдите немного просушитесь и выпейте за мое здоровье грогу, — посоветовал Мегрэ.

Он распечатал конверт и вполголоса прочел:

Результаты первых анализов по делу в Дизи: в волосах потерпевшей обнаружены следы смолы и рыжий конский волос.

Пятна на платье — керосиновые.

Желудок содержит красное вино и консервированную говядину, продаваемую в лавках под названием «Corned beef»[2].

— Ничего себе улики! Восемь лошадей из каждого десятка — рыжей масти, — вздохнул Мегрэ.

Владимир вошел в кафе и справился, где поблизости можно купить еды. Ему давали советы одновременно трое, включая полицейского, прибывшего на велосипеде из Эперне, который под конец направился в сопровождении русского к каменному мосту.

А Мегрэ вместе с Люкасом пошли к конюшне, где со вчерашнего вечера, кроме серой лошади, принадлежавшей хозяину, стояла еще только больная кобыла, которую собирались забить.

— Здесь она не могла выпачкаться в смоле, — заметил комиссар.

Он дважды прошел расстояние от канала до конюшни, огибая здание.

— Это не совсем смола. Мы называем это норвежским дегтем. Им покрывают деревянные баржи выше ватерлинии. Для нижней части используют газовый деготь — он значительно дешевле.

— У вас он есть?

— В лавке всегда имеется в запасе десятка два бидонов.

Но он не продается. Речники будут красить свои баржи, когда появится солнце.

— А «Эко-3» — деревянная баржа?

— Железная, как большинство моторных судов.

— А «Провидение»?

— Из дерева. Вы уже что-нибудь выяснили?

Мегрэ не ответил.

— А знаете, что они говорят? — продолжал хозяин кафе, бросив свою тачку.

— Кто это — они?

— Люди с канала — речники, лоцманы, смотрители шлюзов. Они считают, что машина едва ли могла бы проехать по бечевнику. Ну, а мотоцикл? Мотоцикл мог проехать, наследив не намного больше, чем велосипед.

На «Южном Кресте» открылась дверь каюты, но никто не вышел.

На миг кусочек неба слегка пожелтел, как если бы солнцу удалось наконец пробиться сквозь тучи.

Мегрэ и Люкас медленно ходили вдоль канала.

Не прошло и пяти минут как подул сильный ветер, а еще через минуту начался ливень.

Мегрэ протянул руку. Люкас понял шефа, вынул из кармана пачку табака и подал ему.

Они остановились перед шлюзом, который готовили к работе, так как вдалеке три раза просвистел пока еще не видимый буксир, а это означало, что он тянет за собой три судна.

— Как вы думаете, где сейчас может находиться баржа «Провидение»? — спросил Мегрэ у смотрителя шлюза.

— Минутку! Марейль… Конде… Близ Эньи друг за другом идут десять барж, они ее задержат. У шлюза Вро сейчас работают только два подъемных затвора… Пожалуй, «Провидение» должна теперь быть в Сен-Мартене.

— Это далеко?

— Ровно тридцать два километра.

— А «Эко-3»?

— Эта баржа должна быть сейчас в Ла-Шоссе. Но один речник сказал вчера вечером, что она сломала винт, когда проходила через двенадцатый шлюз. Словом, вы найдете ее в Тур-сюр-Марн, в пятидесяти километрах отсюда. А в поломке они сами виноваты. По правилам запрещено грузить на баржу больше двухсот восьмидесяти тонн, а все упорно это делают…

Было десять утра. Садясь на велосипед, Мегрэ заметил полковника, расположившегося на палубе в кресле-качалке.

Он просматривал принесенные почтальоном парижские газеты.

— Никаких особых поручений, — сказал комиссар Люкасу. — Оставайтесь здесь и не выпускайте их из виду.

Дождь утих. Дорога была прямая. Когда Мегрэ оказался у третьего шлюза, выглянуло солнце и капельки воды засверкали на тростнике.

Время от времени Мегрэ приходилось сходить с велосипеда, чтобы обогнать лошадей, которые с усилием, обрисовывавшим мускулы, тянули баржу. Запряженные парами, они занимали весь бечевник.

Двух коней вела девочка в красном платьице с куклой в руке. Ей было лет восемь-десять.

Деревни располагались в основном в некотором отдалении от канала, и прямая полоса спокойной водной глади, казалось, тянулась среди полного безлюдья. Лишь кое-где можно было увидеть людей, склонившихся над темной землей. Но чаще всего бечевник шел вдоль леса. А камыш, поднимавшийся над каналом на полтора метра, усугублял ощущение покоя.

У шлюза Сен-Мартен стояло судно, но это была не баржа «Провидение».

— Они, должно быть, позавтракают в бьефе выше Шалона, — сказала жена смотрителя, переходившая от одних ворот шлюза к другим, в то время как двое малышей цеплялись за ее юбку.

Мегрэ упрямо двигался вперед. Часов около одиннадцати он с удивлением заметил, что все вокруг выглядит по-весеннему, а воздух трепещет от солнца и тепла.

Перед ним километров на шесть тянулась прямая линия канала, окаймленная с двух сторон ельником. В конце ее угадывались белые стены шлюза, сквозь ворота которого пробрызгивала вода.

На полпути поперек канала стояла баржа. Две распряженные лошади, опустив головы в торбы, с фырканьем жевали овес.

Первое впечатление — радостное, если не умиротворяющее. Вокруг ни одного дома и такие широкие медленные отблески на тихой воде.

Еще несколько оборотов педалей, и комиссар увидел на корме баржи под тентом стол, покрытый клеенкой в голубую и белую клеточку. Светловолосая женщина ставила на середину его дымящееся блюдо.

Прочитав на закругленном блестящем корпусе слово «Провидение», Мегрэ сошел с велосипеда.

Одна из лошадей пристально посмотрела на него, шевельнула ушами, издала забавное ворчание и снова принялась за еду.

Узкая и тонкая доска между баржей и берегом прогнулась под тяжестью комиссара. Двое мужчин завтракали, следя за ним, а женщина пошла ему навстречу.

— Что случилось? — спросила она, на ходу застегивая блузку на пышной груди.

Она говорила нараспев — так, как говорят на юге. Она не испугалась. Она ждала, готовая, казалось, защитить мужчин всем своим дородным телом.

— Мне нужно получить у вас кое-какие сведения, — сказал комиссар. — Вы, конечно, знаете, что в Дизи совершено преступление.

— Нам рассказали люди с «Кастора и Поллукса», который обогнал сегодня утром нашу баржу. Неужели это правда? Нет, это немыслимо! Как можно было такое сделать? И главное, на канале! Здесь же всегда так спокойно!

На щеках ее выступил румянец. Оба мужчины продолжали есть, не переставая наблюдать за комиссаром. А Мегрэ машинально взглянул на блюдо с черноватым мясом, запах которого щекотал ноздри.

— Козленок, я его купила сегодня утром у шлюза в Эньи… Вы пришли, чтобы получить от нас сведения? Но мы ведь отплыли до того, как был обнаружен труп. Кстати, вы уже знаете, кто эта несчастная дама?

Один из двух сидящих за столом мужчин был ее мужем — небольшого роста, черноволосый, длинноусый. Все его существо излучало доброту и покорность. Он слегка кивнул незнакомцу, предоставив жене вести разговор.

Второму было лет шестьдесят. Густые брови, густые плохо подстриженные и совсем седые волосы. Такая же седая трех-четырехсантиметровая щетина на подбородке и щеках. Словом, волосы как у зверя. Зато светлые невыразительные глаза.

— Я хотел бы задать несколько вопросов вашему коноводу, — сказал он.

Женщина засмеялась.

— Жану? Должна вас предупредить, что он не слишком разговорчив. Он у нас медведь! Посмотрите, как он ест! Но лучшего коновода не сыщешь.

Вилка старика замерла в воздухе. Он устремил на Мегрэ трогательно-чистые зрачки. Такой взгляд бывает у деревенских дурачков или привыкших к ласке животных, с которыми вдруг начинают обращаться грубо.

Некоторая глуповатость — да. Но, кроме нее, еще что-то невыразимое, какая-то самоуглубленность.

— В котором часу вы поднялись и стали чистить лошадей?

— Как всегда.

— Широкие плечи старика казались еще шире оттого, что ноги у него были очень короткие.

— Жан каждый день встает в половине третьего ночи, — вмешалась хозяйка. — Вы бы посмотрели на наших лошадей! Он ежедневно бинтует им ноги, как породистым скакунам. А вечером его не заставишь выпить стакан белого вина, пока он не оботрет их соломенным жгутом.

— Вы спите в конюшне?

Казалось, Жан не понял вопроса. За него снова ответила женщина. Указав на постройку, возвышавшуюся посреди баржи, она сказала:

— Это конюшня. Он всегда спит там. Наша каюта — на корме. Хотите посмотреть?

Палуба блистала чистотой. Медные части были надраены лучше, чем на яхте «Южный Крест». А когда женщина открыла двустворчатую дверь из американской сосны, Мегрэ увидел маленький уютный салон с иллюминатором из цветного стекла.

Там стояла дубовая мебель в стиле Генриха III, традиционная для мещанских интерьеров. Стол покрыт вышитой разноцветным шелком скатертью, на нем — вазы, фотографии на подставках, жардиньерка с цветами. На буфете лежали кружевные салфетки, кресла были покрыты строчеными чехлами.

— Если бы Жан захотел, мы могли бы устроить ему постель поближе к нам. Но он уверяет, что может спать только в конюшне. Мы даже побаиваемся, как бы он не получил удар копытом. Конечно, лошади его знают, но ведь во сне…

И она принялась за еду, как истая хозяйка, которая готовит лакомые блюда для других, а сама, не задумываясь, довольствуется тем, что останется.

Жан поднялся, поглядывая то на лошадей, то на комиссара, а хозяин стал свертывать себе цигарку.

— И вы ничего не видели и не слышали? — спросил Мегрэ, пристально глядя на коновода.

Жан повернулся к хозяйке, и та с набитым ртом ответила за него:

— Поверьте, он бы сказал, если бы что-нибудь видел.

— «Мария» подходит, — с тревогой в голосе сказал муж.

Вот уже несколько секунд в воздухе ощущалось дрожание мотора. Теперь позади «Провидения» неясно различались очертания другой баржи.

Жан посмотрел на женщину, а та смущенно взглянула на Мегрэ.

— Послушайте, — наконец сказала она. — Если вам надо поговорить с Жаном, вы, может, сделаете это в пути? «Мария», хоть и моторная баржа, идет медленнее нас… Если она обгонит «Провидение» перед шлюзом, она задержит нас на целых два дня.

Жан не стал ждать, пока она договорит. Он снял с лошадей торбы с зерном и провел их на сто метров вперед от баржи.

Хозяин схватил жестяную трубу, поднес ее ко рту, послышались дрожащие звуки.

— Вы останетесь на барже? Можете не сомневаться, мы вам скажем все, что нам известно. Нас все знают на каналах от Льежа до Лиона.

— Я догоню вас у шлюза, — сказал комиссар и сошел на берег.

Сходни убрали. У ворот шлюза появился человек, и подъемные щиты отворились. Лошади пустились в путь, позвякивая бубенчиками и потряхивая красными султанами на головах.

Жан шел рядом медлительный, безразличный ко всему.

В двухстах метрах позади моторная баржа замедлила ход — там заметили, что подошли слишком поздно.

Мегрэ поехал вслед за судном. Он видел женщину, которая торопливо заканчивала трапезу, ее мужа, худого и хрупкого, почти лежавшего на слишком тяжелом для него штурвале.

Глава 4

Любовник

Мегрэ зашел в кафе «Флотское» и, увидев у окна за столиком Люкаса, объявил:

— Я уже завтракал.

— В Эньи? — полюбопытствовал хозяин. — Там гостиница моего шурина.

— Принесите нам пива, — сказал Мегрэ.

Все произошло, словно по заказу. Комиссар жал на все педали. Когда он подъезжал к Дизи, погода стала портиться.

Небо заволоклось тучами, последние солнечные лучи скрылись, и полил дождь.

«Южный Крест» по-прежнему стоял на месте. На палубе ни души. От шлюза не доносилось никакого шума, так что Мегрэ, услышав кудахтанье кур во дворе, впервые почувствовал себя по-настоящему в деревне.

— Ничего нового? — осведомился он у инспектора.

— Матрос вернулся с провизией. На минуту показалась женщина в голубом пеньюаре. Полковник и Вилли зашли выпить аперитив. По-моему, смотрели на меня косо.

Мегрэ набивал трубку, выжидая, пока хозяин, подавший пиво, удалится к себе в лавку.

— У меня тоже ничего, — недовольно проворчал он. — Из двух судов, которые могли доставить Мэри Лэмпсон сюда, одно потерпело аварию в пятнадцати километрах от Дизи, а другое тащится по каналу со скоростью три километра в час. Первая баржа — железная, поэтому никакой смолы там нет и покойница не могла в ней выпачкаться.

Другая — деревянная. Фамилия речников — Канель. Хозяйка, дородная мамаша, всячески хотела влить в меня стопку жуткого рома, а муж ее, пигалица, вертелся вокруг нее, как спаниель.

Есть еще коновод. Он либо тупое животное, либо прикидывается дурачком и тогда делает это превосходно. Вот уже восемь лет как живет с ними. Если муж похож на спаниеля, то этот Жан — типичный бульдог. Встает в половине третьего ночи, кормит и чистит лошадей, выпивает чашку кофе и пускается в путь. Так он проделывает в день тридцать-сорок километров размеренным шагом и выпивает стакан белого вина у каждого шлюза. Вечером обтирает лошадей соломенным жгутом.

Я проверил его документ — старый военный билет, который и перелистать-то трудно: страницы склеились. Выдан он на имя Жана Либержа, уроженца Лилля, год рождения тысяча восемьсот шестьдесят девятый.

Вот и все. Впрочем, нет. Если допустить, что Мэри Лэмпсон села на баржу «Провидение» в четверг вечером в Мо, значит, она была еще жива, когда приехала в Дизи, в воскресенье вечером. Два дня прятать человека против его воли в конюшне баржи фактически невозможно, раз не только виноваты все трое.

По лицу Мегрэ было видно, что он в это не верит.

— Если предположить, что пострадавшая села на баржу по своей воле… Знаете, что вам сейчас нужно сделать, старина? Узнайте-ка у сэра Лэмпсона девичью фамилию его жены. И не отходите от телефона, пока не добудете все сведения о ней.

Кое-где пробивались лучи солнца, но дождь лил все сильнее и сильнее. Едва Люкас вышел из кафе «Флотское» и направился к «Южному Кресту», с яхты сошел Вилли Марко, одетый по-городскому, легкий и беспечный. Вот уж поистине это была общая черта всех обитателей яхты «Южный Крест».

Они встретились на бечевнике. Казалось, Вилли заколебался, увидев, что инспектор поднимается на яхту, но потом, прикурив новую сигарету от той, которую еще держал в руке, направился прямо к кафе.

Он, конечно, искал Мегрэ. Шляпу не снял, а лишь прикоснулся к ней рукой и бросил:

— Добрый день, комиссар. Хорошо спали? Я хотел бы вам кое-что сказать.

— Слушаю.

— Если вам все равно, где меня слушать, то лучше не здесь. Нельзя ли, например, подняться к вам в номер?

Вилли был, как всегда, развязен, весел и даже лукав.

Глазки его поблескивали.

— Вы курите?

— Да.

— Значит, это правда, что вы курите только трубку?

Комиссар провел его к себе в комнату, хотя там было еще не убрано. Взглянув через окно на яхту, Вилли уселся на край кровати и сразу начал:

— Вы, конечно, уже навели обо мне справки.

Он поискал глазами пепельницу и, не найдя, тут же стряхнул пепел на пол.

— Не очень-то утешительно, правда? Впрочем, я и не пытаюсь выдавать себя за святого. А полковник по три раза в день твердит, что я негодяй.

Удивительно было то, что глаза его выражали искренность. Мегрэ даже подумал, что его собеседник, который поначалу был ему антипатичен, теперь стал вполне терпим.

Странное сочетание. С одной стороны — плутовство. С другой — какая-то обезоруживающая искренность, налет чудачества.

— Имейте в виду, я учился в Итоне как принц Уэльский.

Будь мы с ним ровесники, вероятно, стали бы закадычными друзьями. Но только мой отец торгует инжиром в Смирне. А я этого терпеть не могу! Со мной происходили разные истории. Честно говоря, мать одного из моих товарищей по Итону вызволила меня из очень затруднительного положения. Я могу это вам сказать, поскольку не называю ее имени, не так ли? Прелестная женщина! Но муж ее стал министром, и она боялась его скомпрометировать.

А потом… Вероятно, вам говорили о Монако и об истории в Ницце. В действительности все это было не так страшно. Никогда не верьте тому, что вам рассказывает американка зрелого возраста, которая весело проводит время на Ривьере, пока неожиданно, без предупреждения, из Чикаго не появляется ее муж. Украденные бриллианты на самом деле не всегда украдены. Пойдем дальше!

Ожерелье… Либо вы о нем уже знаете, либо все равно скоро узнаете. Я хотел поговорить с вами вчера вечером, но, учитывая обстановку, решил, что это было бы не совсем корректно.

Несмотря ни на что, полковник все-таки джентльмен.

Допустим, он слишком любит виски, тут его можно понять.

Он должен был закончить свою карьеру генералом и был в Лиме человеком на виду, когда из-за истории с женщиной — это была дочь одного из местных тузов — ему пришлось подать в отставку.

Вы его видели — великолепный мужчина! Там у него в распоряжении было тридцать слуг, ординарцы, секретарши, не знаю уж сколько машин и лошадей.

И вдруг все рухнуло. Сотня тысяч франков на все про все.

Говорил я вам, что до Мэри он был женат дважды? Первая жена умерла в Индии. Со второй он развелся, взяв при этом всю вину на себя, хотя застал супругу с одним из боев.

Настоящий джентльмен!

Вилли, откинувшись назад, медленно покачивал ногой, а Мегрэ, не выпуская изо рта трубку, сидел неподвижно, прислонившись к стене.

— Ну, вот! Теперь он проводит дни как придется. На Поркероле живет в старом форту, который называется Маленький лангуст. Если ему удается сэкономить там немного денег, он едет в Париж или Лондон. Но подумать только, в Индии он каждую неделю устраивал обеды на тридцать-сорок персон!

— Вы хотели говорить со мной о полковнике, — напомнил Мегрэ.

Вилли не моргнул глазом.

— По правде сказать, я просто пытаюсь обрисовать вам обстановку. Вы ведь не жили ни в Индии, ни в Лондоне, у вас не было в распоряжении ни тридцати слуг, ни, уж не знаю сколько, хорошеньких девушек. Только не подумайте, что я намерен вас обидеть… Короче, я познакомился с ним два года назад.

Вы не знали Мэри живой. Прелестная женщина, но мозги куриные. Чуточку криклива. Если не чувствовала себя в центре внимания, могла впасть в истерику или закатить скандал.

Кстати, вы знаете сколько полковнику лет? Шестьдесят восемь!

Она его утомляла. Прощала ему все его прихоти, а они у него еще случаются, но была несколько обременительна.

Она влюбилась в меня. Мне она тоже нравилась.

— Я полагаю, что госпожа Негретти — любовница сэра Лэмпсона?

— Да, — с гримаской подтвердил молодой человек. — Это трудно вам объяснить. Ни жить, ни пьянствовать в одиночку нельзя. Хочется видеть вокруг себя людей. Глорию мы подобрали на стоянке в Бандоле[3]. На следующее утро она осталась с нами. Для полковника этого достаточно.

Она будет с ним, пока ей не надоест.

Я — другое дело. У меня редкая способность — я пью виски не хуже, чем полковник. По этой части мы с ним уступаем разве что Владимиру, который в девяти случаях из десяти укладывает нас на койки.

Не знаю, представляете ли вы себе по-настоящему мое положение. Конечно, мне не надо думать о материальной стороне жизни. Хотя иногда мы по две недели ждем в каком-нибудь порту чека из Лондона, чтобы купить горючего.

Да вот, например, колье, о котором я сейчас вам расскажу.

Раз двадцать оно было заложено в ломбарде. Но это неважно! Без виски мы остаемся редко! Нашу жизнь роскошной не назовешь, зато мы спим всласть, ездим, куда хотим, возвращаемся, когда хотим. Лично я предпочитаю это отцовскому инжиру…

Вначале полковник подарил жене какие-то драгоценности. Время от времени она требовала у него денег. Ей нужно было одеваться и иметь кое-что на мелкие расходы, вы же понимаете. Клянусь вам, для меня было ударом, когда я узнал ее на этом ужасном фото. Впрочем, для полковника тоже. Но он скорее даст изрезать себя на мелкие кусочки, чем выкажет свои чувства. Такой уж человек. Одним словом, англичанин.

Когда мы покинули Париж на прошлой неделе — сегодня, по-моему, вторник, — наш кошелек совсем опустел.

Полковник телеграфировал в Лондон, чтобы ему выслали аванс в счет пенсии. Мы ждали его в Эперне. Чек, может быть, уже и прибыл.

Однако в Париже у меня остались долги. До этого я уже два-три раза подсказывал Мэри, что она могла бы продать ожерелье, а мужу сказать, что потеряла его или что его украли.

В четверг вечером, как вы уже знаете, мы веселились на борту. Однако я не хочу, чтобы вы об этом думали черт знает что. Просто стоит Лэмпсону увидеть хорошеньких женщин, как он приглашает их на борт. А через два часа напьется и велит мне выставить их, да так, чтобы заплатить подешевле.

В четверг Мэри поднялась немного раньше обычного и, когда мы встали, была уже на палубе. После завтрака мы с ней оказались вдвоем. Она была очень нежна со мной. Необычная нежность, смешанная с грустью. В какое-то мгновение она сунула мне свое ожерелье и сказала:

— Можешь его продать.

Не знаю, поверите ли вы мне. Я был и смущен, и взволнован. Если бы вы ее знали, вы бы поняли… Она настояла. Я сунул ожерелье в карман. Вечером полковник потащил нас в дансинг, и Мэри осталась на борту одна. Когда мы вернулись, на яхте ее не было. Лэмпсон нисколько не встревожился; она уже не раз сбегала. Однажды, например, по случаю праздника на Поркероле в Маленьком лангусте около недели длился загул. Первые два дня Мэри веселилась вместе со всеми. На третий исчезла. И знаете, где мы ее нашли? В Жьене, в гостинице. Она по-матерински возилась с двумя грязными малышами.

История с ожерельем меня угнетала. В пятницу я поехал в Париж. Я чуть было его не продал, но потом подумал: если некоторые из жемчужин окажутся фальшивыми, я рискую навлечь на себя неприятности. Я вспомнил о двух вчерашних красотках. С такими девочками можно провернуть что угодно. Кроме того, с Лией я уже раньше встречался в Ницце и знал, что с ней можно иметь дело.

Я отдал ей ожерелье. На всякий случай посоветовал сказать, если у нее спросят, что ожерелье ей привезла сама Мэри и просила его продать.

Все казалось проще пареной репы, а вышло черт-те что…

Лучше бы я не вмешивался в эту историю. Теперь, если мне не посчастливится иметь дело с умными полицейскими, меня могут судить.

Я это понял вчера, когда узнал, что Мэри задушена. Я даже не спрашиваю вас, что вы на этот счет думаете. Честно говоря, я готов к тому, что меня арестуют. Но это будет вашей ошибкой. Я мог бы вам помочь. Есть вещи, которые кажутся странными, но на самом деле совсем просты.

Вилли почти развалился на кровати и беспрестанно курил, устремив взгляд в потолок.

Чтобы скрыть свое замешательство, Мегрэ встал у окна, спиной к собеседнику.

— Полковник знает, что вы пошли ко мне? — спросил он, неожиданно обернувшись.

— Нет, равно как и об ожерелье. И даже о наших отношениях. Я, понятно, ни на что не претендую. И все же я предпочел бы, чтобы он так ничего и не узнал.

— А госпожа Негретти?

— От нее никакого толку. Красивая женщина, которая способна целый день валяться на диване, курить и пить сладкие ликеры. Явилась к нам, да так и застряла. Да, простите, она еще играет в карты. Это, пожалуй, ее единственная страсть.

Скрип ржавого железа возвестил о том, что открываются затворы шлюза. Мимо дома прошли и остановились поодаль два мула, тогда как пустая баржа продолжала скользить по инерции, словно хотела взобраться на береговой склон.

Владимир, согнувшись, вычерпывал дождевую воду, которая грозила переполнить ялик.

По каменному мосту проехала машина, свернула на бечевник, забуксовала, попыталась выбраться и в конце концов совсем застряла.

Из машины вышел человек в черном. Вилли поднялся и, посмотрев в окно, сказал:

— Похоронное бюро…

— Когда полковник собирается отсюда уехать?

— Сразу же после похорон.

— А они состоятся здесь?

— Для него неважно — где. Одна из его жен похоронена возле Лимы, другая вышла за ньюйоркца и успокоится на американской земле.

Мегрэ невольно посмотрел на него и подумал, что молодой человек шутит. Но Вилли Марко был серьезен. Однако в глазах его мелькнул двусмысленный огонек.

— Только бы пришло разрешение. Иначе нельзя будет хоронить.

Человек в черном в нерешительности постоял возле яхты, потом обратился к Владимиру. Тот ответил ему, не прекращая работы. Человек в черном поднялся на борт и скрылся в каюте.

Мегрэ больше не видел Люкаса.

— Вы свободны, — сказал он молодому человеку.

Вилли заколебался. На лице его вдруг выразилось волнение.

— Вы расскажете ему об ожерелье?

— Еще не решил.

Разговор был окончен, и Вилли снова стал развязен. Он поправил свою шляпу и, жестом попрощавшись с комиссаром, спустился с лестницы.

Когда Мегрэ в свой черед вошел в кафе, он увидел у стойки за бутылкой пива двух речников.

— Ваш друг у телефона, — сказал ему хозяин. — Он вызвал Мулен.

Вдалеке пять раз просвистел буксир, и Мегрэ, машинально подсчитав, проворчал себе под нос:

— Пять…

Жизнь канала шла своим чередом. Подходили пять барж. Смотритель в сабо вышел из дома и направился к подъемным затворам.

Люкас вернулся после телефонного разговора взволнованный.

— Ох, и трудно же было!

— Что трудно?

— Полковник заявил мне, что жена его — урожденная Мари Дюпен. Для бракосочетания она представила выписку из книги актов гражданского состояния, где было указано это имя. Она из Мулена. Я только что туда звонил, потребовав, чтобы меня соединили вне очереди.

— И что же?

— В книге числится одна-единственная Мари Дюпен.

Ей сорок два года, у нее трое детей и муж, некий Пьебеф, булочник с улицы От. Секретарь мэрии, с которым я говорил, еще вчера видел ее за стойкой и уверяет, что она весит не менее ста восьмидесяти фунтов.

Мегрэ ничего не сказал. Не обращая внимания на своего помощника, он походкой праздного рантье направился к шлюзу, чтобы понаблюдать за всеми маневрами, происходящими на канале, но на каждом шагу большим пальцем руки яростно уминал табак в трубке.

Чуть позже к смотрителю шлюза подошел Владимир и, откозыряв, спросил, где бы он мог пополнить запас питьевой воды.

Глава 5

Значок Я.К.Ф.

Мегрэ рано лег спать, а инспектор Люкас, получив от него инструкции, отправился в Мо, Париж и Мулен.

Когда комиссар уходил из кафе, там оставалось трое посетителей: два речника и жена одного из них — она зашла сюда за мужем и, сидя в углу, вязала.

Погода была гнетущая, дышалось тяжело. Какая-то баржа пришвартовалась метрах в двух от «Южного Креста», на котором светились все иллюминаторы.

Едва комиссар уснул, кто-то забарабанил в дверь и диким голосом закричал:

— Комиссар! Комиссар! Быстрее!

Мегрэ кинулся открывать дверь и увидел на пороге дочь хозяина кафе. Она бросилась к нему.

— Быстрее, комиссар! Быстрее! Ох, нет, не уходите! Я боюсь остаться одна.

Мегрэ никогда не обращал на нее особого внимания, но считал ее девушкой крепкой, здоровой, уравновешенной.

Освободившись от нее — она буквально повисла на нем, — он подошел к окну и открыл его.

Было уже, вероятно, часов шесть утра. Едва-едва светало.

В ста метрах от «Южного Креста» по направлению к каменному мосту в Эперне несколько мужчин пытались с помощью тяжелого багра поймать что-то плывущее по воде. А один из речников, отвязав свой ялик, стал грести кормовым веслом.

На Мегрэ была измятая пижама. Он набросил на плечи плащ, отыскал ботинки и натянул их на босу ногу.

— Это он… Они его… Вы знаете… — невнятно твердила девушка.

Комиссар рывком высвободился из ее рук, спустился с лестницы и вышел из дома в ту минуту, когда к группе столпившихся людей подошла женщина с маленьким ребенком на руках.

Мегрэ не присутствовал при обнаружении тела Мэри Лэмпсон. Однако новая находка оказалась пострашней уже в силу того, что это было повторное преступление. Над каналом навис почти мистический ужас.

Мужчины суетились. Хозяин кафе «Флотское» — он первый заметил на воде всплывшее человеческое тело — руководил их действиями.

Труп дважды удалось зацепить багром, но каждый раз крюк соскакивал, и тело, вместо того чтобы вынырнуть, уходило на несколько сантиметров в воду.

Мегрэ узнал темный костюм Вилли. Лица не было видно: более тяжелая голова все время опускалась вниз.

Наконец человек в ялике задел утопленника бортом, схватил рукой за грудь, приподнял. Оставалось втащить его в лодку.

Человек оказался не из брезгливых. Он одну за другой поднял ноги пострадавшего, бросил причальный конец на берег, тыльной стороной руки утер мокрое лицо.

В это мгновение Мегрэ увидел заспанное лицо Владимира, появившегося из люка яхты. Он протер глаза и исчез.

— Ничего не трогать!

Речник запротестовал: мол, его шурин в Эльзасе ожил, проведя в воде чуть ли не три часа.

Хозяин кафе указал ему на горло мертвеца. Все было ясно: два черных следа пальцев, как и на шее Мэри Лэмпсон.

Эта трагедия особенно взволновала всех. Глаза Вилли были широко раскрыты, в правой руке он сжимал пучок тростника.

Мегрэ почувствовал вдруг, что за ним кто-то стоит. Он обернулся и увидел полковника. Тот был в пижаме, поверх которой накинул шелковый халат, и в голубых кожаных шлепанцах.

Седые волосы его были растрепаны, лицо опухшее. Он странно выглядел в своем наряде здесь, среди мусора и грязи, среди речников в сабо и грубой суконной одежде, тем более что от него исходил легкий запах одеколона.

— Это Вилли!.. — выдавил он хриплым голосом.

Потом произнес несколько слов по-английски, слишком быстро, чтобы Мегрэ мог понять их, наклонился и коснулся рукой лица молодого человека.

Девушка, разбудившая комиссара, рыдала. К ней подбежал смотритель шлюза.

— Позвоните в полицию Эперне… Врача, пожалуйста…

Из каюты вышла Негретти в неряшливом виде, босиком. Она не решалась сойти с палубы и звала полковника:

— Уолтер! Уолтер!

Позади стояли незаметно подошедшие машинист узкоколейки, землекопы, какой-то крестьянин — его корова шла без присмотра по бечевнику.

— Труп надо перенести в кафе.

Факт смерти молодого человека не вызывал сомнений.

Пока вытаскивали тело, элегантный костюм на нем превратился в лохмотья.

Полковник медленно шел следом. Его халат, голубые шлепанцы, багровое лицо, взлохмаченные ветром волосы придавали ему несуразный и в то же время торжественный вид.

Когда труп поднесли к дверям кафе, девушка снова зарыдала во весь голос и бросилась в кухню. Хозяин кафе орал в телефонную трубку:

— Да нет, мадемуазель! Полицию! Полицию!.. Быстрее!.. Не разъединяйте!.. Алло!.. Алло!..

Мегрэ не позволил войти в кафе толпе зевак, но речники, обнаружившие труп и выловившие его, вошли и сели за столик, где еще со вчерашнего дня стояли стаканы и пустые бутылки. Урчала печка. Посреди помещения валялась метла.

Появился Владимир, он успел надеть свою американскую морскую пилотку. Речники обращались к нему с вопросами, но он не отвечал.

Полковник не отрывал глаз от Вилли, лежавшего на полу, и трудно было понять, взволнован он, раздосадован или испуган.

— Когда вы видели его в последний раз? — спросил Мегрэ у полковника.

Сэр Лэмпсон вздохнул и огляделся, словно искал того, кому всегда поручал отвечать за себя.

— Это ужасно, — наконец проговорил он.

— Вилли не ночевал на борту?

Англичанин указал на речников, которые слушали их разговор. Это было как бы напоминанием о необходимой благопристойности. Это как бы означало: «Считаете ли вы допустимым и приличным при подобных людях…»

Мегрэ попросил посторонних выйти.

— Вчера вечером, в десять часов. На борту кончилось виски. Владимир не смог найти его в Дизи. Я решил пойти в Эперне.

— Вилли был с вами?

— Недолго. За мостом он меня оставил.

— Почему?

— Мы немного повздорили.

Полковник устремил взгляд на искаженное бледное лицо покойника, и черты его дрогнули.

Может быть, он мало спал и его опухшее лицо придавало ему более взволнованный вид? Во всяком случае Мегрэ готов был поклясться, что на мясистые веки англичанина навернулись слезы.

— Вы поругались?

Полковник пожал плечами, словно нехотя принимая столь вульгарное и грубое выражение.

— Вы его в чем-нибудь упрекали?

— Нет. Я хотел узнать… Я твердил: «Вилли, вы негодяй.

Но вы должны мне сказать…»

Он удрученно замолчал и отвел глаза, чтобы вид мертвеца не гипнотизировал его.

— Вы обвиняли его в убийстве вашей жены?

Англичанин пожал плечами и вздохнул:

— Он ушел. Один. Раньше бывало, мы с ним ссорились, а назавтра выпивали вместе виски и больше об этом не вспоминали.

— Вы дошли пешком до Эперне?

— Да.

— Вы пили?

Полковник бросил печальный взгляд на своего собеседника.

— Я еще играл в клубе. В ресторане «Бекас» мне сказали, что там есть клуб. Я возвратился на машине.

— В котором часу?

Он развел руками — не помнит.

— Вилли на яхте не было?

— Нет. Владимир сказал мне об этом, когда раздевал меня.

Перед дверью остановился мотоцикл с коляской. В комнату вошли бригадир жандармов из Эперне и врач.

— Уголовная полиция, — сказал Мегрэ, представляясь своему коллеге. — Не впускайте сюда никого и позвоните в прокуратуру.

Врачу достаточно было беглого осмотра. Он заявил:

— В момент погружения в воду он был мертв. Посмотрите следы.

Мегрэ это знал — он уже видел следы. Он машинально взглянул на руку полковника, мускулистую с квадратными ухоженными ногтями и набухшими венами.

Потребовалось не менее часа, чтобы вызвать прокуратуру на место происшествия. Полицейские на велосипедах окружили кафе «Флотское» и яхту «Южный Крест».

— Могу я одеться? — спросил полковник.

И, несмотря на халат, шлепанцы и голые лодыжки, проходя мимо рядов любопытных, он держался с достоинством. Войдя в каюту, тут же выглянул из нее и позвал:

— Владимир!

И все люки на яхте снова закрылись.

Мегрэ допрашивал смотрителя, которого ждала у шлюза моторная лодка.

— Я полагаю, что тело должно остаться в том месте, куда его бросили. Ведь в канале нет течения.

— В больших бьефах протяженностью в десять-пятнадцать километров так и бывает. Но здесь меньше пяти. Если какое-нибудь судно спускается по шлюзу номер тринадцать, что выше моего, я чувствую, как через несколько минут вода начинает прибывать. Если я сам пропускаю судно, идущее вверх по реке, течение создается за счет той воды, которую я пропускаю по каналу.

— В котором часу вы начинаете работу?

— В принципе, на рассвете. На деле — гораздо раньше.

Баржи на конной тяге — у них малая скорость — отправляются около трех утра и сами проводят судно через ворота шлюза, мы даже не слышим. Им это не запрещено, их хорошо знают. «Фредерик», который заночевал здесь, должен был отправиться в половине четвертого, а в пять пройти через шлюз в Э.

Мегрэ обернулся. Напротив кафе «Флотское» и на бечевнике собрались кучки любопытных. Когда комиссар проходил мимо них, направляясь к каменному мосту, к нему обратился старый лоцман с прыщеватым носом:

— Хотите, я покажу, в каком месте молодого человека бросили в воду?

И он гордо посмотрел на своих товарищей, которые колебались, идти ли им в ту же сторону.

Он оказался прав. В пятидесяти метрах от каменного моста на большом участке был поломан тростник. Здесь не только топтались, но, должно быть, и тащили тяжелое тело — след был широкий.

— Видите? Я живу в пятистах метрах отсюда, на окраине Дизи, в одном из первых домов. Я пришел сегодня утром справиться, спустились ли к нам суда по Марне и не нуждаются ли они в моей помощи, и был поражен. Тем более что нашел на дороге вот такую штуку…

Этот человек был неприятен, он то и дело бросал насмешливые взгляды на сопровождавших его спутников.

Однако предмет, который он вытащил из кармана, представлял для Мегрэ большой интерес. Это был тонкой работы значок из эмали, на нем, кроме якоря, были выгравированы инициалы: Я.К.Ф.

— «Яхт-клуб Франции», — расшифровал лоцман. — Яхтсмены носят его в петлице.

Мегрэ обернулся и посмотрел на яхту, стоявшую примерно на расстоянии двух километров. Под словами «Южный Крест» красовались те же буквы: Я.К.Ф.

Не обращая больше внимания на своего собеседника, который отдал ему значок, комиссар медленно пошел к мосту. Направо дорога вела в Эперне, прямая, чистая после вчерашних дождей. По ней с большой скоростью мчались машины. Налево дорога, давая крюк, вела к деревне Дизи.

По другую сторону канала, напротив верфи Всеобщей навигационной компании, стояло несколько барж в ожидании ремонта.

Мегрэ несколько взволнованно повернул обратно. Сейчас прибудет прокуратура и начнется час-другой нервотрепки: вопросы, хождение взад-вперед и самые нелепые версии.

Когда он поравнялся с яхтой, оказалось, что она по-прежнему закрыта. На некотором расстоянии расхаживал полицейский, уговаривая любопытных разойтись, но не сумев помешать двум журналистам из Эперне сделать фотоснимок.

Погода была ни хорошей, ни плохой. Сероватая дымка — как потолок из матового стекла.

Мегрэ прошел по мостику и постучал в дверь.

— Кто там? — послышался голос полковника.

Комиссар вошел. У него не было желания вести переговоры. Он увидел Негретти в таком же неопрятном виде, как прежде. Она всхлипывала и утирала слезы.

Сэр Лэмпсон сидел на диване, протянув ноги Владимиру, который надевал на них туфли.

Где-то кипятилась вода, слышно было, как клокочет пар.

Обе койки, полковника и Глории, не были еще убраны.

На столе валялись игральные карты и карты судоходных путей Франции.

По-прежнему тот же приглушенный пряный запах, напоминавший бар, будуар и альков одновременно. На вешалке комиссар увидел белую яхтсменскую фуражку, а рядом — хлыст с ручкой из слоновой кости.

— Вилли был членом Яхт-клуба Франции? — спросил Мегрэ нарочито безразличным тоном.

Полковник выразительно пожал плечами, давая понять, что это праздный вопрос. Так оно и было: Яхт-клуб Франции существовал только для избранных.

— Я член этого клуба, — произнес Лэмпсон. — А также Королевского яхт-клуба Англии.

— Покажите мне пиджак, который вы надевали вчера вечером.

— Владимир!

Полковник, уже обутый, встал и наклонился к маленькому шкафу, превращенному в погребец. Там не было виски, но были другие напитки, и полковник задумался — что выбрать.

Наконец он достал бутылку коньяка и предложил, однако не очень настаивая:

— Выпьете?

— Спасибо.

Он наполнил серебряную рюмку и поискал сифон, морщась от того, что нормальный ход его жизни нарушен, а он это плохо переносит…

Владимир вернулся из туалетной комнаты с черным шевиотовым костюмом через руку. Полковник жестом приказал передать его Мегрэ.

— Значок Яхт-клуба Франции вы обычно носили на этом пиджаке?

— Yes. Разве не все кончено? А Вилли все еще там?

Он осушил свою рюмку и колебался, не налить ли еще.

Потом взглянул на иллюминатор, заметил чьи-то ноги и заворчал.

— Выслушайте меня, полковник, — начал Мегрэ.

Лэмпсон сделал знак, что слушает. Мегрэ вынул из кармана эмалевый значок.

— Его нашли сегодня утром в том месте, где тащили по тростникам тело Вилли, прежде чем сбросить его в канал.

Негретти рухнула на диван, обитый гранатовым бархатом, и, стиснув голову руками, зарыдала.

Владимир не шевельнулся. Он ждал, когда ему отдадут костюм, чтобы снова повесить его на место.

Полковник как-то странно засмеялся и несколько раз повторил:

— Yes! Yes!

При этом он снова подлил себе коньяку.

— У нас полиция допрашивает иначе, — сказал полковник. — Она предупреждает, что все сказанное может быть использовано против того, кто дает показания. Я скажу все сразу. Вы не будете записывать? Я повторяться не буду.

Итак, мы с Вилли немного повздорили. Я у него спрашивал… Но это неважно. Он не такой уж негодяй, как другие.

Бывают симпатичные негодяи. Я сказал ему грубые слова, и он схватил меня за пиджак, вот здесь… — Англичанин показал отвороты, при этом бросив взгляд на иллюминатор, за которым все мелькали ноги, обутые в сабо или тяжелые башмаки. — Это все. А значок, должно быть, упал. Это было по другую сторону моста.

— Однако его нашли с этой стороны.

Владимир, казалось, даже не слушал. Он поднимал валявшиеся предметы, уходил в носовую часть судна и сразу же возвращался.

С явно выраженным русским акцентом он спросил у Глории, которая уже не плакала, а лежала неподвижно, обхватив голову руками:

— Принести вам что-нибудь?

На мостике послышались шаги. В дверь постучали, и голос бригадира осведомился:

— Вы здесь, комиссар? Приехала прокуратура.

— Иду.

Бригадир стоял неподвижно, невидимый за дверью из красного дерева с медными ручками.

— Еще один вопрос, полковник. Когда похороны?

— В три часа.

— Сегодня?

— Yes. Мне здесь делать нечего.

Проглотив третью рюмку коньяка, англичанин взглянул на комиссара мутными глазами. Такие глаза Мегрэ уже видел однажды у него.

И флегматичный, безучастный, словно настоящий вельможа, заметив, что комиссар собирается уходить, он задал ему вопрос:

— А что, я арестован?

Негретти, совсем бледная, внезапно подняла голову.

Глава 6

Американский берет

Встреча следователя с полковником приобрела под конец чуть ли не торжественный характер, и это было замечено не одним только державшимся в стороне Мегрэ. Когда взгляд его встретился со взглядом товарища прокурора, он понял, что у того создалось такое же впечатление.

Представители прокуратуры собрались в помещении кафе «Флотское». Одна из дверей выходила на кухню, оттуда доносился звон передвигаемых кастрюль. За другой дверью, застекленной, оклеенной прозрачными рекламами макарон и минерального мыла, были видны мешки и ящики — там помещалась лавка.

В окне то появлялось, то исчезало кепи полицейского, а поодаль собрались наблюдатели. Они молчали, но упорно не расходились.

На скамейке без спинки сидел письмоводитель; он писал, и по лицу его было видно, что он чем-то недоволен.

Когда опознание было закончено, Вилли перенесли в угол, подальше от печки, и покрыли коричневой клеенкой, сняв ее со стола из неплотно сбитых досок.

В кафе стоял тот же запах. Пахло пряностями, конюшней, смолой, дешевым вином.

А следователь, который слыл самым дотошным судейским в Эперне — он принадлежал к семье Клерфонтен де Ланьи и очень гордился своим дворянским происхождением, — протирал пенсне, повернувшись спиной к огню.

Прежде всего, он сказал по-английски:

— Вы, наверное, предпочитаете объясняться на родном языке…

Сам он хорошо говорил по-английски. Может быть, правда, немного манерно. И кривил рот, как это делают все, кто тщетно пытается подражать истинным англичанам.

Сэр Лэмпсон поклонился и, повернувшись к письмоводителю, стал медленно отвечать на все вопросы, чтобы тот успел записать его слова.

Он повторил, ничего не прибавив и не убавив, то, что сказал комиссару во время двух предыдущих встреч.

Ради этого случая он надел темно-синий костюм почти военного покроя, в петлице была одна ленточка — Орден Крест заслуг.

В руке он держал фуражку с большой золоченой кокардой с гербом Яхт-клуба Франции.

Все было очень просто: один человек задавал вопросы, другой отвечал. И все-таки Мегрэ любовался им, не без чувства униженности, и вспоминал свои вторжения на «Южный Крест».

Он не настолько знал английский язык, чтобы улавливать все оттенки. Но смысл последних реплик во всяком случае понял.

— Попрошу вас, сэр Лэмпсон, — сказал следователь, — не уезжать далеко до тех пор, пока не прояснятся оба эти дела. Кроме того, я вынужден задержать разрешение на похороны леди Лэмпсон.

Полковник поклонился.

— Вы разрешите мне уйти на своей яхте из Дизи? — жестом полковник показал на зевак, столпившихся на улице, на все окружающее, даже на небо. — Мой дом на Поркероле.

А мне только до Соны добираться неделю.

Теперь поклонился следователь. Они едва не пожали друг другу руки.

Полковник окинул всех взглядом, не заметил, казалось, ни врача, сидевшего со скучающим видом, ни Мегрэ и поклонился лишь прокурору.

Секунду спустя он уже преодолевал расстояние, отделявшее кафе «Флотское» от «Южного Креста».

Он даже не спустился в каюту. Владимир был на палубе. Полковник отдал ему какие-то приказания, а сам стал у руля.

И к удивлению речников, матрос в полосатой тельняшке спустился в машинное отделение, завел мотор, вернулся на палубу, откуда точным движением сдернул швартовы.

Спустя некоторое время группа из нескольких человек, что-то обсуждая и жестикулируя, направилась к дороге, где ждали машину, это была выездная бригада прокуратуры.

Мегрэ остался один на берегу. Он смог наконец набить трубку, а потом плебейски сунул руки в карманы и пробормотал:

— Напрасный труд!

Разве не надо было начинать все сначала?

Из всего, что выяснила прокуратура, интересными пока казались несколько фактов, но важность их еще нельзя было оценить.

На теле Вилли Марко, кроме следов удушья, были обнаружены синяки на руках и на торсе. По мнению врача, версию о том, что Вилли попал в западню, следовало отбросить. Скорее можно было предположить, что ему пришлось бороться с необыкновенно сильным противником.

Кроме того, сэр Лэмпсон заявил, что впервые встретил свою жену в Ницце, причем, хоть она и развелась тогда со своим первым мужем, итальянцем Секкальди, она еще носила его фамилию.

Показания полковника, намеренно двусмысленные, позволяли предполагать, что в ту пору Мари Дюпен, она же Секкальди, жила почти в нищете и пользовалась щедростью друзей, однако в разряд женщин известного сорта окончательно не перешла.

Сэр Лэмпсон женился на ней во время путешествия в Лондон; тогда-то она и получила из Франции копию свидетельства на имя Мари Дюпен.

— Это была очаровательная женщина!

Мегрэ вспомнил лицо полковника, мясистое, красное и гордое, когда он произнес эти слова — спокойно, ненаигранно. И это, видимо, произвело впечатление на следователя.

Мегрэ пришлось посторониться, чтобы пропустить носилки с телом Вилли. Пожав плечами, он решительно направился в кафе, где тяжело опустился на скамейку и скомандовал:

— Кружку пива!

Пиво подала дочь хозяина — глаза все еще красные, нос блестит. Мегрэ с интересом посмотрел на нее, но, прежде чем он успел задать ей вопрос, она прошептала, осмотревшись вокруг и убедившись, что их никто не слышит:

— Он очень страдал?

Лицо у нее было некрасивое, ступни массивные, руки грубые. И тем не менее она одна-единственная тревожилась об изящном Вилли, который, может быть, накануне в шутку ущипнул ее за мягкое место. Впрочем, может быть, он даже этого и не сделал.

Девушку позвали к другому столику. Какой-то речник бросил ей вслед:

— Ты вроде бы не в себе, Эмма.

И она попыталась улыбнуться, заговорщически взглянув на Мегрэ.

Движение на реке застопорилось с утра. Напротив кафе «Флотское» стояли семь барж, из них три — моторные.

Женщины закупали провизию, и каждый раз, когда они входили в лавку, дребезжал звонок.

— Когда вы будете завтракать? — спросил хозяин, обращаясь к Мегрэ.

— Сейчас.

Мегрэ вышел на порог, посмотрел туда, где еще сегодня утром был пришвартован «Южный Крест».

Итак, вечером с яхты сошли два человека, направились к каменному мосту. Если верить полковнику, они о чем-то поспорили и расстались. Сэр Лэмпсон пошел дальше по пустынной, совершенно прямой дороге, которая ведет в Эперне. А Вилли с того момента никто не видел живым.

Когда полковник вернулся на такси, он не нашел ничего особенного в том, что Вилли нет на яхте.

И никто ничего не слышал. Мясник, живший в шестистах метрах от моста, утверждает, что его собака лаяла, но он не стал выяснять — почему и не заметил, в котором часу это было.

Бечевник представлял собой сплошное месиво, истоптанное слишком многими людьми и лошадьми, чтобы на нем можно было разобрать следы.

В прошлый четверг Мэри Лэмпсон, живая, здоровая, в нормальном виде, сошла с яхты, на которой была одна.

Перед этим, по словам Вилли, она передала любовнику жемчужное ожерелье, единственную свою серьезную драгоценность.

И след ее потерялся. Больше нигде ее живой не видели.

Двое суток ее исчезновения никто не замечал.

В воскресенье вечером она, задушенная, уже лежала под соломой в одной из конюшен Дизи, в ста километрах от места, откуда отправилась, и рядом с ее телом храпели два коновода.

Это все. По распоряжению следователя оба трупа отправили в холодильник Института судебной медицины.

«Южный Крест» ушел на юг, на поркерольский форт Маленький лангуст, свидетель бесконечных оргий.

Мегрэ, наклонив голову, обошел строения кафе «Флотское». На пути он оттолкнул разъяренного гуся, который почему-то направлялся к нему со злобным шипением.

На дверях конюшни был не замок, а только простой деревянный засов. Перекормленная охотничья собака, бродившая по двору, с радостным визгом вертелась вокруг каждого посетителя.

Распахнув двери, Мегрэ нос к носу столкнулся с серой лошадью хозяина, которая, как всегда, была не привязана и, воспользовавшись случаем, отправилась на прогулку.

Кобыла с пятном на лбу лежала в своем стойле, и глаза у нее были печальны.

Мегрэ разгреб солому ногой в надежде найти что-нибудь, чего он не заметил, когда в первый раз осматривал конюшню.

Несколько раз он с досадой повторял:

— Все то же!

Комиссар уже решил было вернуться в Мо или даже в Париж и оттуда шаг за шагом повторить путь, пройденный яхтой.

В конюшне валялась всякая всячина — старые поводья, части сбруи, огарок свечи, сломанная трубка.

Вдруг он издали заметил что-то белое, торчавшее из кучи сена, и секунду спустя держал в руках белый берет, какие носят американские матросы, похожий на тот, что он видел у Владимира.

Ткань, перепачканная грязью и навозом, измялась так, словно ее рвали из стороны в сторону.

Но напрасно Мегрэ искал другие улики. На место, где обнаружили тело, уже накидали свежей соломы — пусть выглядит не так зловеще.

— Я что, арестован?

Мегрэ не мог бы сказать, почему эта фраза, произнесенная полковником, вспомнилась ему, когда он направлялся к дверям конюшни. И он сразу представил себе сэра Лэмпсона, этого опустившегося аристократа с большими влажными глазами, всегда пьяного, но потрясающе невозмутимого.

Он вспомнил его краткий диалог с напыщенным следователем в зале провинциальной гостиницы со столами, покрытыми коричневой клеенкой, которую магия нескольких интонаций и жестов на мгновение превратила в светскую гостиную.

Мегрэ мрачно и недоверчиво ощупывал берет.

— Будьте осторожны, — сказал ему тогда господин де Клерфонтен де Ланьи, коснувшись его руки.

Свирепый гусь преследовал тем временем лошадь, которую он нещадно ругал на своем гусином языке. А та, понуря массивную голову, спокойно все это сносила.

Комиссар, не выпуская берета из рук и потухшей трубки изо рта, сел на каменную тумбу, находившуюся у входа в конюшню.

Перед ним высилась огромная куча навоза, потом живая изгородь с частыми проплешинами, а за ней поля, где еще ничего не росло, и холм, на который всей своей тяжестью давила черная посередине туча.

— Очаровательная женщина, — сказал полковник, говоря о Мэри Лэмпсон.

— Настоящий джентльмен, — сказал Вилли о полковнике.

Один Владимир не сказал ничего, а только ходил взад и вперед, покупал провизию, горючее, наполнял резервуары питьевой водой, вычерпывал воду из ялика и помогал хозяину одеваться.

По дороге, громко разговаривая, шли фламандцы.

Вдруг Мегрэ наклонился. Двор был вымощен неровным булыжником. В двух метрах от комиссара, между двумя камнями, упал луч солнца, и там что-то заблестело.

Это была золотая запонка с двумя платиновыми прожилками. Накануне, когда Вилли, растянувшись на постели, пускал к потолку дым сигареты и небрежно разговаривал с комиссаром, Мегрэ видел у него на руке такие запонки.

Тут уже Мегрэ забыл о лошади, о гусе и обо всем, что его окружало. Минуту спустя он накручивал ручку телефона.

— Эперне… Морг, да… Полиция!..

Он был так возбужден, что один из фламандцев, выходивших из кафе, остановился и с удивлением уставился на него.

— Алло!.. У телефона комиссар Мегрэ из уголовной полиции. Вам только что привезли тело… Да нет! Речь не об автомобильной катастрофе… Об утопленнике в Дизи… Да…

Посмотрите сейчас в приемной среди его вещей… Там должна быть запонка… И скажите мне, какая она… Да, жду.

Комиссар прождал ответа минуты три, получил его и отошел от телефона, по-прежнему держа в руке берет и запонку.

— Ваш завтрак готов.

Комиссар не дал себе труда ответить рыжей девушке, хотя она сообщила ему это очень любезно. У него было такое чувство, что он держит конец нити запутанного клубка и боится выпустить его из рук.

«Берет в конюшне… Запонка — во дворе… Значок Яхт-клуба Франции — возле каменного моста», — размышлял он.

Он быстро пошел к каменному мосту. Разные соображения вспыхивали и таяли у него в голове.

Не прошел он и километра, как вдруг остановился, с изумлением глядя вперед.

«Южный Крест», который отошел от Дизи час тому назад, и по всей видимости поспешно, стоял направо от моста, в камышах. Снаружи никого не было видно. Однако, когда комиссар приблизился к яхте и его отделяли от нее всего лишь метров сто, на противоположном берегу остановился автомобиль, прибывший из Эперне. Владимир, сидевший в своем обычном матросском наряде рядом с шофером, соскочил на землю и бегом направился к судну.

Он еще не добежал до него, как люк открылся и на палубе показался полковник, протянувший руку кому-то, кто был внутри.

Мегрэ не стал прятаться. Он не знал, видит его полковник или нет.

Все произошло мгновенно. Комиссар не слышал, о чем говорят на яхте, но по движениям действующих лиц все точно угадал.

Сэр Лэмпсон помог Негретти выйти из каюты. Мегрэ в первый раз увидел ее прилично одетой. Даже издали можно было понять, что она разгневана.

Владимир взял два уже приготовленных чемодана и понес их к машине.

Полковник подал ей руку, чтобы помочь пройти по доске на берег, но она отказалась от помощи и бросилась вперед так стремительно, что чуть не угодила головой в камыши. И пошла, не ожидая полковника.

Он невозмутимо следовал за ней. Она в бешенстве вскочила в машину, на мгновение ее возбужденное лицо показалось за дверцей, она что-то выкрикнула, должно быть, ругательство.

Однако же, когда машина тронулась с места, сэр Лэмпсон галантно поклонился, посмотрел ей вслед и в сопровождении Владимира вернулся на яхту.

Мегрэ не двинулся с места. Он отчетливо чувствовал, что в англичанине происходит некая перемена.

Сэр Лэмпсон не улыбался, был, как всегда, флегматичен. Но в тот момент, когда он поднимался на мостик, что-то говоря по ходу Владимиру, он сердечно, даже ласково потрепал его по плечу.

Отвалили они великолепно. На борту были двое. Русский поднял на палубу доску, одним усилием сорвал петли швартовых.

Нос «Южного Креста» запутался в камышах. Сзади приближалась баржа, с нее подавали сигналы.

Лэмпсон обернулся. Он почти наверняка узнал Мегрэ, но ничем этого не обнаружил. Одной рукой он включил мотор, другой два раза повернул медный штурвал, и яхта скользнула назад ровно настолько, чтобы освободиться от камышей, не столкнувшись с баржей, вовремя застопорила и рванулась вперед, оставляя за собой кипящую пену.

Яхта не прошла и ста метров, как полковник тремя гудками сирены оповестил шлюз Э о своем приближении.

— Не теряйте времени. Езжайте по дороге. Если возможно, догоните машину.

Мегрэ остановил грузовичок булочника, ехавший в сторону Эперне. Машина, в которой сидела Негретти, видна была издали. Она шла довольно медленно, потому что шоссе было влажно и скользко от дождя.

Когда комиссар объяснил, кто он, рассыльный булочник посмотрел на него с веселым любопытством.

— Знаете, я могу догнать ее без труда.

— Не торопитесь.

Мегрэ улыбнулся при виде того, как его спутник взял на себя роль преследователя, каких изображают в детективных фильмах.

Опасных маневров не потребовалось, трудностей преодолевать не пришлось. На одной из первых улиц Эперне автомобиль на несколько секунд остановился, несомненно, для того, чтобы пассажирка могла переговорить с шофером.

Затем машина продолжила путь и три минуты спустя подъехала к довольно шикарному отелю.

Мегрэ вышел из грузовичка за сто метров от входа в отель, поблагодарил рассыльного, который не принял от него чаевых, но твердо решил посмотреть, что будет дальше, и поставил свою машину поблизости от отеля.

Швейцар подхватил оба чемодана. Глория Негретти торопливо пересекла тротуар.

Десять минут спустя комиссар представился управляющему отелем.

— В каком номере остановилась дама, которая только что приехала?

— В девятом. Я как раз подумал: с ней что-то неладное.

Она отчаянно волновалась. Говорила быстро, пересыпая речь иностранными словами. Но я понял, что она не хочет, чтобы ее беспокоили, и велела принести ей в номер сигареты и кюммель. А она не устроит скандал?

— Никакого скандала не будет, не волнуйтесь, — заверил Мегрэ. — Мне просто надо получить от нее кое-какие сведения.

Приближаясь к двери с цифрой 9, он не мог удержаться от улыбки. Слышно было, как Глория закрыла окно, толкнула чемодан, открыла водопроводный кран, бросилась на кровать, встала, швырнула туфлю в другой конец комнаты.

Мегрэ постучался.

— Войдите!

Голос Негретти дрожал от гнева и нетерпения. Она прибыла сюда всего десять минут назад, но уже успела обрести привычный для нее облик: переоделась, растрепала волосы. Словом, выглядела так же неряшливо, как на «Южном Кресте».

Когда она увидела комиссара, в ее карих глазах вспыхнула ярость.

— Чего вы от меня хотите? Зачем вы сюда явились? Я здесь у себя дома. Я плачу за эту комнату и…

Она продолжала на иностранном языке, вероятно, на испанском, открыла флакон одеколона и большую часть содержимого вылила себе на руки, прежде чем увлажнить разгоряченный лоб.

— Я задам вам один вопрос.

— Я же сказала, что никого не хочу видеть. Уходите!

Слышите?

Она была в одних шелковых чулках и, конечно, без подвязок, потому что они сползли у нее с ног, обнажив очень белые, пухлые колени.

— Лучше бы задавали свои вопросы тем, кто может на них ответить. Но вы, конечно, не смеете, да? Потому что он полковник, да? Потому что он сэр Лэмпсон? Хорош сэр! Да расскажи я половину того, что знаю!.. Вот, посмотрите!

Она лихорадочно пошарила у себя в сумочке и наконец вытащила пять скомканных тысячефранковых билетов.

— Вот что он мне сейчас дал! А я прожила с ним два года, с ним, кто…

Она бросила банкноты на ковер, потом, одумавшись, снова положила их в сумочку.

— Он, естественно, обещал прислать мне чек, но известно, чего стоят его обещания. Какой там чек! У него не хватит денег, чтобы добраться до Поркероля. Но это не помешает ему каждый день упиваться виски.

Она не плакала, хотя голос ее звучал слезливо. Эта женщина, которую Мегрэ привык всегда видеть погруженной в блаженную лень и другою себе ее не представлял, была сейчас охвачена каким-то особым возбуждением.

— А его Владимир тоже… Он посмел сказать, пытаясь поцеловать мне руку: «Прощайте, мадам…» У них у всех эта привычка целовать руки. А когда полковник отсутствовал, Владимир…

Но это вас не касается! Почему вы все еще здесь? Чего вы ждете? Надеетесь, что я вам что-то скажу? Ровно ничего, и не ждите! Хотя, согласитесь, я имею право сказать…

Она все так же ходила по комнате, хватала вещи из чемодана, совала их куда придется, снова брала в руки и швыряла.

— Оставить меня в Эперне! В этой грязной, дождливой дыре! Я умоляла его довезти меня по крайней мере до Ниццы, где у меня есть друзья. Ведь это из-за него я с ними рассталась. Правда, я должна быть довольна и тем, что он не убил меня. Я ничего вам не скажу, слышите? Можете убираться! Не выношу полицию! И англичан тоже! Если посмеете, поезжайте и арестуйте его. Но вы же не посмеете.

Я прекрасно знаю, как это бывает.

Бедная Мэри! Конечно, у нее был вздорный характер.

Пусть она была кем угодно. Конечно, она сделала бы все что угодно для Вилли, которого я всегда не выносила. Но умереть так!..

Они уехали. Кого же вы в конце концов арестуете? Может, меня в самом деле? Нет? Так вот, слушайте, что я скажу. Сегодня утром, когда он одевался, чтобы предстать перед прокурором — для него главное произвести впечатление, показать свои значки, ордена, — так вот, когда Уолтер одевался, он сказал Владимиру по-русски, он ведь думает, что я не понимаю этого языка…

Она говорила так быстро, что в конце концов задохнулась, запуталась во фразе, вновь начала употреблять испанские слова.

— Он велел Владимиру попытаться выяснить, где находится «Провидение». Понятно? Так называется баржа, которая стояла рядом с нами в Мо. Они хотят ее нагнать, но боятся меня. Я сделала вид, что ничего не слышала… Но вы все равно не посмеете…

Она посмотрела на свои разрытые чемоданы, на комнату, которую за несколько минут привела в совершеннейший беспорядок и в которой стоял теперь резкий запах ее духов.

— У вас хотя бы есть сигареты? Что это за отель? Я ведь велела принести сигареты и кюммель…

— Вы не обратили внимание, в Мо полковник не разговаривал с кем-нибудь с «Провидения»?

— Ничего я не видела. Меня это не интересовало. Я только слышала сегодня утром… Как вы думаете, зачем им было беспокоиться о какой-то барже? Интересно, как умерла в Индии первая жена Уолтера. И если вторая жена с ним разошлась, значит, у нее были на то причины.

Постучал официант, принес сигареты и кюммель. Негретти взяла пачку и тут же бросила ее в коридор с криками:

— Я заказывала «Абдуллу»!

— Но, мадам…

— Ох эти люди! Эти…

Вид ее предвещал истерику.

Она вернулась к Мегрэ, который с интересом рассматривал ее, и закричала:

— Чего вы ждете? Я больше ничего не скажу. Я ничего не знаю. Я ничего не сказала. Слышите? Я не хочу, чтобы мне надоедали с этой историей. Хватит с меня того, что из-за нее я потеряла два года жизни.

Официант, выходя в коридор, многозначительно посмотрел на Мегрэ. И когда молодая женщина в истерике бросилась на постель, комиссар тоже вышел.

На улице его все еще ждал булочник.

— Ну как? Вы не арестовали ее? — разочарованно полюбопытствовал он. — Я-то думал…

Мегрэ пришлось пройти до вокзала, где он сел в такси и вернулся к каменному мосту.

Глава 7

Сломанная педаль

Когда Мегрэ поравнялся с яхтой, полковник все еще стоял за рулем, а на носу Владимир укладывал канат в бухту.

Мегрэ подождал яхту у шлюза Эньи. «Южный Крест» причалил по всем правилам, яхта была пришвартована, Владимир сошел на берег с бумагами и чаевыми для смотрителя шлюза.

— Это ваш берет? — спросил у него комиссар.

Владимир осмотрел берет и внимательно взглянул на собеседника.

— Спасибо, — сказал он, помолчав, и взял берет.

— Минутку! Скажите, пожалуйста, когда вы его потеряли?

Полковник совершенно невозмутимо наблюдал за сценой.

— Он упал в воду вчера вечером, — объяснил Владимир. — Я перегнулся через ахтерштевень, шестом вытаскивал водоросли, забившие винт. За нами шла баржа. Женщина стояла на коленях в шлюпке и полоскала белье. Это она выловила берет, а я оставил его посушиться на палубе.

— Значит, сегодня ночью он был на палубе?

— Да.

— Вчера он был уже грязный?

— Нет. Хозяйка баржи выстирала его в мыльной воде вместе со своим бельем.

Яхта поднималась толчками, и смотритель шлюза уже крепко, обеими руками, держал рукоять ворот, куда должны были входить суда, идущие против течения.

— За вами шел «Феникс», не так ли?

— Кажется, да. Сегодня я его уже не видел.

Мегрэ слегка поклонился и направился к своему велосипеду, в то время как невозмутимый полковник включил мотор и кивнул, когда яхта проходила мимо смотрителя шлюза.

В течение нескольких минут комиссар задумчиво смотрел на полковника, пораженный удивительной простотой, с которой все происходило на борту «Южного Креста».

Полковник продолжал вести яхту, не обращая внимания на Мегрэ. Стоя у руля, он спросил что-то у Владимира, тот коротко ответил.

— «Феникс» далеко? — спросил Мегрэ у хозяйки баржи.

— Сейчас, видимо, где-то в Жювиньи, в семи километрах отсюда. Он идет не так быстро, как эта штука, — указала она на «Южный Крест».

Мегрэ прибыл туда чуть-чуть раньше, чем «Южный Крест», и Владимир, должно быть, издали видел на подходе, что комиссар разговаривал с хозяйкой баржи.

Владимир сказал о берете правду. Действительно, накануне она полоскала белье, которое теперь развевалось над баржей на ветру, и выловила из воды берет матроса. И матрос дал два франка ее мальчишке.

Было четыре часа пополудни. Комиссар снова сел на велосипед. Голова у него распухла от версий. Бечевник был посыпан гравием, который скрипел под шинами велосипеда, и в обе стороны из-под них отскакивали мелкие камешки. И хотя дорога была нелегкой, к шлюзу № 9 Мегрэ прибыл намного раньше англичанина.

— Не скажете, где сейчас находится «Провидение»?

— Недалеко от Витри-ле-Франсуа. Они идут быстро: у них сильные лошади, а главное — коновод работает здорово.

— Они что, торопятся?

— Не больше и не меньше, чем обычно. На канале всегда все торопятся, правда? Никогда не знаешь, что тебя там ждет. Можно потерять целые часы у какого-нибудь шлюза, а можно пройти и за десять минут. Но ведь быстрее идешь, больше заработаешь.

— Вы ничего не слышали сегодня ночью?

— Ничего. А почему вы спрашиваете? Что-нибудь случилось?

Мегрэ не ответил. Он поехал дальше и теперь останавливался у каждого шлюза, у каждого судна.

Он без труда раскусил Глорию Негретти. Хоть она и утверждала, что ничего такого не скажет, но фактически выложила все, что знала, так как была неспособна сдерживаться. И неспособна лгать. Иначе она придумала бы что-нибудь посложней.

Итак, она слышала, как сэр Лэмпсон просил Владимира узнать, где находится «Провидение». Значит, комиссар не зря интересовался баржей, которая прибыла из Мо в воскресенье вечером, незадолго до смерти Мэри Лэмпсон. Почему-то полковник хотел нагнать именно ее. Какая связь существовала между «Южным Крестом» и тяжелой баржей, которую медленно тащили две лошади?

Двигаясь на велосипеде вдоль канала и все с большими усилиями нажимая на педали, Мегрэ строил разные предположения, но они приводили только к отрывочным или неприемлемым заключениям.

Но разве гневные обвинения Негретти не бросали свет на историю со значками?

Не один раз Мегрэ пытался восстановить, куда ходили и откуда возвращались участники событий, разыгравшихся на канале в течение ночи; твердо он знал одно: Вилли Марко мертв.

Всякий раз комиссар чувствовал: в его версиях что-то не сходится. Ему казалось, что в них не хватает еще одного действующего лица, которым был не полковник, не мертвец, не Владимир.

И вот обитатели «Южного Креста» теперь вновь встретятся с кем-то на борту «Провидения». С кем-то, кто, очевидно, причастен к преступлению. А может быть, и к двум преступлениям. Разве нельзя предположить, что этот кто-то принимал участие и во втором убийстве?

Ночью расстояния на бечевнике преодолеваются быстрее, тем более на велосипеде.

— Вы ничего не слышали этой ночью? Не заметили ничего необычного на борту «Провидения», когда эта баржа проходила здесь?

Комиссар и без того занимался неблагодарной работой, а тут еще опять заморосил дождь.

— Ничего.

Расстояние между Мегрэ и «Южным Крестом» все увеличивалось. «Южный Крест» терял у каждого шлюза не меньше двадцати минут, а Мегрэ, хоть ему и тяжело было ехать в одиночку по пустынной дороге, упрямо продолжал путь.

Он проехал уже сорок километров. Смотритель шлюза в Сарри сказал:

— Моя собака залаяла, но я не придал этому значения и сразу заснул.

— Вы знаете, где ночевала баржа «Провидение»?

Собеседник что-то мысленно подсчитал.

— Постойте. Я не удивлюсь, если она уже дошла до Поньи. Хозяин баржи хотел сегодня вечером быть в Витриле-Франсуа.

Еще два шлюза. Ничего! Мегрэ оба раза пришлось подниматься наверх к смотрителям: чем дольше он ехал, тем оживленней становилось движение. В Везиньоле очереди ждали три судна. В Поньи их было семь.

— Ничего я не слыхал, — проворчал смотритель шлюза Поньи, — но очень хотел бы знать, какой наглец взял мой велосипед.

Комиссар вытер пот с лица. Он задыхался, ему было жарко. Он проехал пятьдесят километров, не выпив и кружки пива.

— А где же ваш велосипед?

— Откроешь затворы, Франсуа? — крикнул смотритель коноводу, а сам повел Мегрэ к своему дому.

В кухне речники пили белое вино, которое подавала им женщина, держа на руках грудного ребенка.

— Вы не будете на нас жаловаться, правда? Продавать вино, конечно, запрещается, но ведь все это делают. Не из-за денег даже, а скорее — чтобы оказать услугу. Вот поглядите… — Смотритель шлюза указал на дощатый чулан в стене. Двери в нем не было. — Видите велосипед? Это женин. Я всегда ей говорил, что его нужно убирать на ночь, но она считает, что от него в доме грязь. А пропал — и мы как без рук. Ведь до ближайшей бакалеи отсюда четыре километра. Обратите внимание: тот, кто его брал, — странный человек Я мог бы сразу и не заметить. Но вчера к нам на целый день приехал мой племянник. Он работает механиком в Реймсе. А у меня цепь лопнула. Он починил ее и все смазал. Вчера на машине никто не ездил. А сейчас смотрите: левая педаль сломана и шина выглядит так, словно на ней проехали не меньше ста километров. Вы что-нибудь понимаете? Но велосипедом кто-то пользовался и, приведя его назад, не дал себе труд почистить его. А ведь дождь лил всю ночь. Вы же видели, какая грязь на дороге!

— Какие баржи ночевали поблизости?

— Минутку… «Мадлена», должно быть, пошла в Ла-Шоссе: зять ее хозяина держит там закусочную «Милосердие» — да, эта баржа ночевала здесь, пониже моего шлюза.

— Она пришла из Дизи?

— Нет. Эта баржа шла вверх по течению от Соны. Остается только «Провидение». Баржа прошла здесь вчера в семь вечера. Направлялась в Оме — там хорошая гавань.

— У вас есть другой велосипед?

— Нет. Но этим все-таки можно пользоваться.

— Я вас попрошу запереть его где-нибудь. Не ездите пока на нем. Если понадобится, возьмите где-нибудь напрокат. Могу я на вас рассчитывать?

Из кухни выходили речники, и один из них крикнул смотрителю:

— Так-то ты нас угощаешь, Дезире?

— Минутку. Я разговариваю с месье.

— Как вы думаете, где я смогу догнать «Провидение»?

— Ну, эта баржа идет пока еще быстро. Вряд ли вы нагоните ее ближе Витри-ле-Франсуа.

Мегрэ уже было отъехал, но вернулся, отыскал в своей велосипедной сумке гаечный ключ и отвинтил обе педали с велосипеда смотрителя.

Смотритель шлюза в Дизи шутя сказал:

— Когда уже нигде нет дождя, существуют все-таки два места, где он наверняка льет, — Дизи и Витри-ле-Франсуа.

Мегрэ приближался к городу, а дождь заморосил вновь, мелкий, ленивый, бесконечный.

Облик канала менялся. На берегах появились заводы, и комиссар долго ехал в толпе рабочих, выходивших с одного из них.

Кое-где шла разгрузка барж, другие ждали своей очереди.

Каждый километр — цементный завод, или карьер, или печь для гашения извести. А дождь смешивал белую пыль, рассеянную в воздухе, с грязью дороги. От цементной пыли все тускнело: черепичные крыши домов, деревья, трава.

От усталости Мегрэ уже качало из стороны в сторону.

Он непрестанно думал о деле, хотя ему казалось, что он ни о чем не думает. Он старался связать концы с концами, но не мог пока что соединить их в надежный узел.

Когда он увидел шлюз Витри-ле-Франсуа, спустилась ночь, испещренная огнями многочисленных барж. Их стояло в длинной очереди друг за другом около шестидесяти.

Слышались крики, ругательства, иногда на ходу передавались новости.

— Эй, «Самум»! Твоя невестка из Шалон-сюр-Сон просила передать тебе, что увидится с тобой на Бургундском канале. С крестинами подождут. Привет от Пьера!

У ворот шлюза суетились люди.

А над всем этим расстилался туман, сквозь который едва различались фигуры, перемещавшиеся от одной баржи к другой.

Мегрэ читал названия, написанные на корме. Кто-то крикнул ему:

— Здравствуйте, месье!

Он не сразу узнал хозяина «Эко-3».

— Закончили ремонт?

— Да там была ерунда! Мой помощник просто болван.

Приехал механик из Реймса и сделал все за пять минут.

— «Провидение» не видели?

— Впереди. Но мы пройдем раньше. Из-за этой пробки через шлюзы будут пропускать всю эту ночь, а может быть, и следующую. Подумайте, сколько скопилось барж, и прибывают все новые. В принципе у моторных барж должно быть преимущество перед конными. На этот раз инженер решил, что будут пропускать попеременно: одну баржу с конной тягой, одну моторную.

И симпатичный малый с открытым лицом протянул руку:

— Видите? Прямо напротив подъемного крана. Я узнал ее по рулю, он выкрашен белым.

Проходя мимо барж, Мегрэ через иллюминаторы различал людей, ужинавших при желтом свете керосиновых ламп.

Хозяина «Провидения» Мегрэ нашел на причале. Тот, разгоряченный, спорил о чем-то с другими речниками.

— Конечно, моторкам не полагалось бы давать преимущество. Возьмите к примеру «Мари»: на пяти километрах бьефа мы выиграли у нее целый километр. А при такой системе она пройдет раньше нас… Глядите-ка! Комиссар!

И маленький человечек протянул Мегрэ руку, словно тот был его давним приятелем.

— Значит, вы опять с нами? Хозяйка на борту. Она будет рада: она считает, что среди полицейских вы самый приличный человек.

В темноте на баржах светились сигнальные огни так близко друг от друга, что приходилось удивляться, каким образом суда еще двигались.

Мегрэ узнал дородную уроженку Брюсселя, которая разливала суп, и, прежде чем подать ему руку, вытерла ее о передник.

— Не нашли убийцу?

— Вы!.. Я хочу еще раз поговорить с вами.

— Садитесь. Выпьете рюмочку?

— Спасибо.

— Да уж выпейте. В такую погоду это никому не вредит.

Послушайте, вы приехали на велосипеде не из Дизи ли?

— Из Дизи.

— Так это ведь шестьдесят восемь километров!

— А ваш коновод здесь?

— Он, наверное, на шлюзе, спорит там. Нас хотят выбросить из очереди, а мы сейчас не можем уступить, потому что и так потеряли уйму времени.

— У него есть велосипед?

— У кого? У Жана? Что вы!

Она засмеялась. И объяснила, снова принявшись за работу:

— Не представляю себе его на велосипеде: у него такие короткие ноги. У моего мужа есть велосипед, но он уже больше года им не пользовался. По-моему, шины лопнули.

— Вы ночевали в Оме?

— Точно. Мы всегда стараемся пришвартоваться там, где можно запастись провизией. К тому же — ночью. Не дай Бог остановишься днем, тебя обязательно оттеснят другие баржи.

— В котором часу вы туда прибыли?

— Примерно в такое же время, как сейчас. Мы ведь больше смотрим на солнце, чем на часы. Еще рюмочку?

Это можжевеловая водка, мы берем ее из Бельгии в каждую поездку.

— Вы были в бакалее?

— Да, успела, пока мужчины пили аперитив. Спать мы легли в девятом часу.

— Жан был в конюшне?

— А где же ему еще быть? Ему хорошо только с лошадьми.

— Ночью вы не слышали шума?

— Нет. В три часа Жан пришел сюда, чтобы сварить кофе. Такая уж у него привычка. Потом мы отчалили.

— Вы не заметили ничего необычного?

— Что вы имеете в виду? Уж не подозреваете ли вы нашего старика? Послушайте, он у нас уже восемь лет. Если он уйдет от нас, «Провидению» не бывать прежним.

— Ваш муж спит с вами?

Она опять рассмеялась. Мегрэ стоял возле нее, и она толкнула его в бок локтем.

— Ну, а как же? Неужели я выгляжу старухой?

— Можно пройти в конюшню?

— Если хотите… Только возьмите фонарь, он на палубе.

Лошади на бечевнике, потому что мы все-таки надеемся пройти шлюз сегодня ночью. А когда доберемся до Витри, тут уж мы будем спокойны. Большинство судов идет по каналу от Марны до Рейна. А по направлению к Соне — свободнее. Правда, там туннель длиной в восемь километров, он меня всегда пугает.

Мегрэ один направился к середине баржи, в надстроенную над ней конюшню. Он взял фонарь, служивший сигнальным огнем, и проскользнул в царство Жана, где стоял теплый запах навоза и кожи.

Однако он напрасно протоптался так около четверти часа, не переставая слышать разговор на причале между хозяином «Провидения» и другими речниками.

Когда Мегрэ снова подошел к шлюзу, он увидел коновода, который, повесив на шею, как ожерелье, кнут, возился с затвором.

Как и в Дизи, он был одет в потертый вельветовый костюм, на голове у него была старая фетровая шляпа.

Из шлюза, отталкиваясь багром, вывели одну баржу: двигаться по-другому среди сгрудившихся судов было невозможно.

От одной баржи к другой доносились хриплые, озлобленные голоса, и, когда время от времени свет сигнального фонаря падал на лица речников, было видно, что люди смертельно устали.

Все они были в пути с трех-четырех часов утра и мечтали только о том, как бы поесть супу и свалиться наконец в постель.

Но для этого каждый должен был сначала пройти через закупоренный шлюз.

Смотритель шлюза бегал взад и вперед, хватал на лету бумаги какой-нибудь из барж, бежал в контору, где подписывал их, ставил печать, совал в карман чаевые.

— Простите, — Мегрэ тронул коновода за руку, тот медленно обернулся. — Скажите, у вас есть сапоги, кроме тех, что сейчас на вас?

Жан, казалось, не сразу понял. Он удивленно посмотрел на свои ноги. Наконец тряхнул головой, вынул изо рта трубку и промямлил:

— Другие?..

— У вас только эти сапоги?

Жан очень медленно кивнул.

— Вы умеете ездить на велосипеде?

К ним стал приближаться народ. Любопытных везде много.

— Пройдемте со мной, — сказал Мегрэ.

Коновод последовал за ним в сторону «Провидения».

Баржа была пришвартована на расстоянии около двухсот метров оттуда. Проходя мимо своих лошадей, стоявших с опущенными головами и блестящими от дождя спинами, он погладил шею той, что была к нему ближе.

— Поднимайтесь.

Хозяин, совсем маленький и худой, изо всех сил нажимал на опущенный до самого дна шест, чтобы отогнать свою баржу к берегу и дать возможность пройти тем, что продвигались по течению.

Он видел издали комиссара и коновода, но ему некогда было подойти к ним.

— Этой ночью вы спали здесь?

— Да.

— А вы не брали велосипед у смотрителя шлюза в Поньи?

У коновода был несчастный вид, как у юродивого, которого дразнят, или как у собаки, с которой всегда обращались хорошо и вдруг беспричинно обидели.

Он сдвинул шляпу на затылок и почесал седые жесткие волосы.

— Снимите сапоги.

Коновод не пошевелился, бросил взгляд на берег, где паслись лошади. Одна заржала, словно почуяла, что хозяин в беде.

— Снимите сапоги! Живо! — приказал Мегрэ.

С этими словами он толкнул Жана к доске, прибитой вдоль одной из стен конюшни, и заставил его сесть.

Только тогда старик покорился и, укоризненно посматривая на комиссара, начал стаскивать сапог.

Носков на нем не было — их заменяли смазанные жиром портянки, навернутые на ступни и щиколотки и словно сросшиеся с кожей.

Лампа давала скудный свет. Хозяин, которому наконец-то удалось поставить баржу вдоль берега, присел на корточки, чтобы видеть, что происходит в конюшне.

В то время как Жан с жестким озлобленным лицом поднял ворча вторую ногу, Мегрэ очистил соломой подошву сапога.

Странно было видеть этого оторопевшего старика, созерцавшего свои разутые ноги. Брюки его, сшитые, вероятно, на человека ниже ростом, доходили ему до колен. А в черноватых промасленных портянках виднелись соломинки и комочки грязи.

Мегрэ, поднеся фонарь совсем близко, рассматривал едва заметные следы на подошве сапога.

— Сегодня ночью вы брали в Поньи велосипед смотрителя шлюза, — спокойно произнес он. — Куда вы ездили?

— Эй, «Провидение»! «Провидение»! Выходите, «Скворец» отказывается от своей очереди, ночует здесь.

Жан посмотрел на людей, суетившихся на берегу, потом на комиссара.

— Вы можете перевести баржу через шлюз, — сказал Мегрэ. — Держите сапоги.

Хозяин уже орудовал багром. Прибежала бельгийка.

— Жан! К лошадям, живо! Нам нельзя упускать момент.

Коновод быстро сунул ноги в сапоги и, подтянувшись, поднялся на палубу. Он издал странные звуки:

— Xo!..Xo!..Нo!..Нo!..

И лошади, отряхиваясь, пустились в путь, а он соскочил с баржи на бечевник и тяжело пошел с ними в ногу, с кнутом на плечах.

— Xo!..Нo!..

Пока хозяин отталкивался багром, его жена, всей тяжестью навалившись на руль, держала его, чтобы не столкнуться с баржей, идущей навстречу. В тумане едва были видны ее закругленный нос и слабый свет сигнального фонаря.

— Ну, что же вы? «Провидение»! — нетерпеливо надсаживался смотритель.

Баржа бесшумно скользнула по черной воде, но она три раза наткнулась на каменную стену, прежде чем вошла в камеру, заполнив ее на всю ширину.

Глава 8

Палата № 10

Обычно четыре шлюзовых затвора открывают один за другим, постепенно, чтобы избежать появления водоворотов, которые могут порвать швартовы.

Но сегодня пропуска через шлюз ждали шестьдесят барж. Речники, очередь которых была уже на подходе, взяли на себя всю работу в шлюзе, а смотритель только регистрировал документы.

Мегрэ стоял на причале, одной рукой держа велосипед и следя за мечущимися в темноте фигурами. Обе лошади сами встали метрах в пятидесяти от верхних ворот. Жан вращал одну из рукоятей.

Вода врывалась в камеру с грохотом горного потока.

Было видно, как, вся белая от пены, она бушует в узких пространствах, не занятых «Мадленой».

И вот в момент, когда падение воды достигло предельной интенсивности, послышался сдавленный крик, за которым последовал удар по носу баржи, а затем шум суматохи.

Комиссар скорее угадал, чем понял, что произошло. Коновода больше не было на его месте у ворот. Остальные бежали вдоль стен шлюза. Со всех сторон раздавались крики.

Место происшествия освещали только две лампы: одна на подъемном мосту у входа в шлюз, другая на барже, быстро поднимавшейся в камере.

— Закрывай затворы!

— Открывай ворота!

Кто-то пробежал мимо с огромным багром, задевшим щеку комиссара.

Речники сбегались издалека. Смотритель, обезумев от мысли об ожидающей его ответственности, выскочил из дома.

— Что случилось?

— Старик!..

С обеих сторон баржи между ее бортами и стенами камеры оставалось не больше тридцати сантиметров свободного пространства. С бешеной скоростью низвергаясь в эти узкие проходы, вода взбухала и кипела.

Бывают неловкие маневры. Вот так и в эту ночь кто-то неправильно повернул рукоять одного из затворов верхних ворот, и сразу стало слышно, как они затрещали, угрожая сорваться с петель. Смотритель бросился исправлять ошибку.

Только позже комиссар узнал, что могло быть затоплено все расстояние до следующего шлюза, а полусотне скопившихся в бьефе судов грозила авария.

— Ты его видишь?

— Вон там что-то черное. Баржа все поднималась, но медленно. Три подъемных затвора из четырех снова закрыли. Но баржа то и дело резко ударялась о стену камеры и, возможно, давила коновода.

— Какая здесь глубина?

— Не меньше метра под баржей.

Это было страшно. При слабом свете стоящего в конюшне фонаря бельгийка металась по палубе со спасательным кругом в руках.

Она в отчаянии кричала:

— Он не умеет плавать!

Где-то близко от Мегрэ чей-то грустный голос произнес:

— Тем лучше! Значит меньше страдал.

Это продолжалось минут пятнадцать. Временами людям казалось, что они видят всплывшее тело. Но напрасно они погружали багор там, где оно будто бы появлялось.

«Мадлена» медленно вышла из шлюза, и какой-то старый коновод проворчал:

— Он наверняка застрял под рулем! Недавно был такой же случай в Вердене…

Но он ошибся. Когда баржа подошла к месту происшествия, речники, при помощи багров прощупывавшие затворы, позвали на помощь. На глубине около метра они нащупали что-то похожее на тело. И в тот момент, когда один из них уже собирался нырнуть, а жена со слезами на глазах пыталась его удержать, тело вынесло на поверхность.

С десяток рук одновременно ухватились за вельветовую куртку, разорванную, потому что она зацепилась за один из болтов затвора, и подняли утопленника.

Дальше все пошло как в кошмаре. В доме смотрителя заливался телефон. Какой-то мальчишка помчался на велосипеде за врачом, хотя тот вряд ли мог уже помочь. Старый коновод без признаков жизни лежал на откосе. И все-таки кто-то приблизился к нему, снял куртку и энергично принялся делать искусственное дыхание.

Принесли фонарь. Тело Жана казалось более приземистым и плотным, чем раньше. Тишина стояла такая; что любое слово звучало гулко, как в соборе. И по-прежнему было слышно, как через плохо закрытый затвор пробрызгивается вода.

— Ну что? — спросил вернувшийся смотритель.

— Шевелится. Но едва-едва.

— Надо бы зеркало.

Хозяин «Мадлены» побежал за ним на судно. Человек, делавший искусственное дыхание, весь залился потом, и его сменил другой, движения которого сотрясали утопленника еще сильней.

Когда объявили о приезде врача, подоспевшего на машине по параллельному каналу шоссе, все уже убедились, что грудь Жана медленно вздымается.

С него сняли куртку. Из-под расстегнутой рубахи выглядывала мохнатая, как у зверя, грудь. Под правым соском тянулся длинный шрам, и Мегрэ смутно различил на левом плече нечто вроде татуировки.

— Кто следующий? Отправляться! — крикнул смотритель, рупором приложив руки ко рту. — Раз уж доктор здесь, ваша помощь не нужна. Да и чем вы можете помочь?

Первым нехотя удалился тот, кто собирался нырять, и, увидев жену, которая стояла поодаль и причитала вместе с другими женщинами, накинулся на нее:

— Ты хоть не выключила мотор?

Доктор заставил зрителей расступиться. Ощупав грудь утопленника, он нахмурился.

— Он жив, правда? — с гордостью спросил тот, кто делал искусственное дыхание.

— Уголовная полиция, — представился Мегрэ. — Положение серьезное?

— Большинство ребер сломано. Пока жив, но вряд ли долго протянет. Его, что, зажало между двумя баржами?

— Между баржей и стеной шлюза.

— Вот, посмотрите, — врач дал комиссару пощупать правую руку с переломами в двух местах. — Сейчас я сделаю ему укол. Надо как можно скорее доставить его в больницу. Она в пятистах метрах отсюда. Носилки есть?

На шлюзе, согласно правилам, должны были быть носилки, но они оказались на чердаке. В слуховом окне появилось пламя движущейся свечи — кто-то отправился на поиски.

Бельгийка рыдала, но не подходила к Мегрэ, а только укоризненно на него глядела.

Несколько человек с трудом подняли коновода, у которого вырвался новый хрип. Свет фонаря удалялся в сторону дороги. А в это время моторная баржа с зажженными зеленым и красным огнями дала три гудка и пошла швартоваться, чтобы на следующее утро уйти первой.

Палата № 10. Мегрэ разглядел цифру чисто случайно. В помещении было двое больных, один из которых скулил, как ребенок. Комиссар расхаживал по коридору, выложенному белыми плитами. Здесь то и дело сновали медицинские сестры, вполголоса передавая друг другу распоряжения.

В палате № 8, той, что напротив, лежали женщины. Они расспрашивали и строили разные предположения о вновь прибывшем больном.

— Ну раз его положили в десятую палату!..

Доктор, упитанный человек с очками в черепаховой оправе, прошел несколько раз мимо Мегрэ, но ничего не сказал. Было уже около одиннадцати, когда он, наконец, соизволил подойти к комиссару.

— Вы хотите его видеть?

Зрелище было печальное. Комиссар едва узнал старика.

Он был побрит, на лице две зашитые раны — на щеке и на лбу. Жан лежал чистенький, на белой простыне, освещенный нейтральным светом лампы с матовым стеклом.

Доктор откинул простыню.

— Посмотрите на этот костяк! Он сложен как медведь.

Никогда не видел подобного скелета. И как это его угораздило?

— Он упал в затвор в тот момент, когда отворялись ворота.

— Понимаю. Его, видимо, зажало между стеной и баржей. Грудь буквально продавлена. Ребра не выдержали.

— А остальное?..

— Завтра его посмотрят мои коллеги, если он, конечно, дотянет. Жизнь его на волоске. Малейшее движение может его убить.

— Он приходил в сознание?

— Не знаю. Но вот что удивительно. Только сейчас, когда я зондировал раны, мне показалось, что он следит за мной взглядом. Но как только я начинал внимательно смотреть на него, глаза оказывались закрытыми. Он не бредил. Разве что хрипел время от времени.

— А как его рука?

— Ничего серьезного. Двойной перелом — вот и все. Уже вправили. Но грудь едва ли починишь. Откуда он родом?

— Не знаю.

— Я не случайно спросил вас об этом. У него странная татуировка. Я вам покажу ее завтра перед консилиумом.

Привратник пришел сообщить, что явились речники, желающие во что бы то ни стало увидеть раненого. Мегрэ сам отправился в привратницкую и увидел там хозяев «Провидения», которые сменили рабочую одежду и явились в больницу в приличном виде.

— Нам можно его повидать, не так ли, комиссар? Это все из-за вас, знаете: вы взволновали его. Ему не лучше?

— Лучше. Завтра врачи скажут свое мнение.

— Позвольте мне посмотреть на него. Хотя бы издали.

Без него наша баржа совсем осиротела!

Бельгийка сказала не «семья», а «баржа», и, может быть, это было самое трогательное в ее словах.

Муж ее скромно держался позади, чувствуя себя неловко в синем шерстяном костюме и целлулоидном воротничке, который плотно охватывал его тонкую шею.

— Только не шумите.

Они увидели Жана из коридора. Он лежал под простыней, лишь лицо его цвета слоновой кости и седые волосы можно было рассмотреть отчетливо. Хозяйка баржи попыталась броситься к нему, но комиссар ее остановил.

— Скажите, если заплатить, за ним будут лучше ухаживать?

Она не решилась открыть свою сумку и только нервно теребила ее.

— Ведь есть такие больницы, не так ли, где, если заплатить…

— Вы останетесь в Витри?..

— Ну, конечно, мы не уйдем без него. Теперь уж нам не до груза.. В котором часу можно прийти завтра?

— Утром, в десять, — вмешался в разговор врач.

— А можно ему что-нибудь принести?.. Бутылку шампанского, например?.. Или испанский виноград?

— Он получит все, что ему необходимо.

И доктор незаметно оттеснил их в сторону привратницкой. Оказавшись там, эта славная женщина украдкой вытащила из своей сумочки десятифранковый билет и сунула его в руку привратнику, который с удивлением посмотрел на нее.

Мегрэ лег в двенадцать ночи, предварительно позвонив в Дизи, чтобы ему передавали все сообщения, которые могут поступить в его адрес.

В последний момент он узнал, что «Южный Крест», обогнав большинство барж, находится в Витри-ле-Франсуа и пришвартовался в конце вереницы ожидающих судов.

Комиссар занял комнату в гостинице «Марна». Она располагалась довольно далеко от канала, и атмосфера здесь была иная, чем та, что окружала его в последние дни.

Постояльцы, сплошь люди, разъезжающие по торговым делам, играли в карты.

Мегрэ подошел в тот момент, когда к сидевшим за столиком подошел молодой человек и объявил:

— У шлюза кто-то утонул.

— Ты будешь четвертым? Ламперьер все время проигрывает… Ну, и что же, этот человек погиб?

— Не знаю.

Хозяйка дремала у кассы. Официант посыпал опилками пол и загружал дровами на ночь беспрерывно топившуюся печку.

В гостинице была одна ванная комната, и та с облупившейся эмалированной ванной. Но Мегрэ все-таки вымылся в ней. На следующее утро, в восемь часов, он послал официанта купить ему новую рубашку и воротничок.

Однако официант что-то долго не возвращался, и Мегрэ уже начинал терять терпение. Ему хотелось снова оказаться на канале. Услышав вой сирены, он спросил у хозяйки гостиницы:

— Это на шлюзе?

— Может быть, у подъемного моста. У нас их три в городе.

Было пасмурно. Дул ветер. Комиссар искал дорогу в больницу, но почему-то неизменно выходил к рыночной площади, и ему несколько раз пришлось спрашивать у прохожих, как пройти в больницу.

Привратник узнал его и кинулся навстречу с возгласом:

— Вот не поверите, комиссар!

— Что?.. Он жив? Умер?

— Главный врач только что звонил вам в гостиницу…

— Ну, ну, говорите!

— Так вот, он исчез. Исчез — и все! Доктор клянется, что это невозможно, что ему не пройти и ста метров в таком состоянии. А его-таки нет!

Комиссар услышал голоса в саду, с другой стороны здания, и бросился туда. Там старик главный врач, которого он прежде не видел, отчитывал ординатора и молоденькую рыжую сестру.

— Вы не хуже меня представляете, что это такое, — оправдывался доктор. — У него же сломаны чуть ли не все ребра, но это еще не все. Он перенес падение в воду, потрясение!..

— Каким образом он ушел? — спросил Мегрэ.

Ему показали окно на высоте не менее двух метров от земли. Под окном — два больших следа и вмятина, позволявшая предположить, что коновод, спрыгнув, растянулся во весь рост.

— Вот как это было. Медсестра, мадемуазель Берта, как обычно, провела ночь в дежурной комнате. Она ничего не слышала. Около трех часов она ухаживала за больной из восьмой палаты и заглянула в десятую. Лампы были потушены, все спокойно. Она не знает, лежал еще больной на койке или нет.

— А два другие?

— Одному должны делать трепанацию — ждем только хирурга. Второй крепко спал.

— Ворота были открыты?

— Здесь ведь не тюрьма, — возразил главный врач. — И разве мы можем предвидеть, что больной выскочит через окно? У нас запирается на ночь только главный вход.

Искать следы было бесполезно. На улице, сразу за воротами, начиналась мостовая. Между двумя домами виднелась двойная шеренга деревьев, окаймлявших канал.

— Если уж говорить начистоту, — добавил врач, — я был почти уверен, что он не дотянет до утра. А раз положение безнадежно… Поэтому я положил его в десятую палату.

Мегрэ с минуту ходил по саду кругами, как цирковая лошадь. Неожиданно, попрощавшись на ходу, направился к шлюзу. Туда только что вошел «Южный Крест». Владимир с ловкостью заправского матроса бросил швартовую петлю и остановил судно. А полковник, в длинном непромокаемом плаще и белой фуражке, невозмутимо стоял за небольшим колесом штурвала.

— Ворота! — крикнул смотритель шлюза.

Оставалось не более двадцати барж, не прошедших через шлюз.

— Сейчас ее очередь? — спросил Мегрэ, указав на яхту.

— И ее, и не ее. Поскольку это моторное судно, оно имеет право пройти через шлюз раньше барж с конной тягой.

Однако же «Южный Крест» — увеселительная яхта, такие здесь проходят редко, и для них не очень строго соблюдают правила… К тому же, если учесть, что владелец яхты дал речникам на чай… Делайте выводы сами, комиссар. Конечно, сейчас пройдет «Южный Крест».

Речники суетились вокруг затворов.

— А где баржа «Провидение»?

— Она загораживала дорогу судам. Сегодня утром она поднялась на сто метров по течению, чтобы пришвартоваться перед вторым мостом… Какие новости о старике?

Мне эта история дорого обойдется. В принципе я должен сам проводить суда через шлюз, но если бы я это делал, у нас каждый день была бы очередь из ста барж. Сами посудите: четверо ворот, шестнадцать затворов. К тому же, знаете, сколько мне платят?

Смотрителю пришлось отойти от комиссара, потому что Владимир протянул ему документы и чаевые.

Воспользовавшись паузой, Мегрэ пошел вдоль канала.

На повороте он заметил «Провидение» — он теперь узнал бы ее издали среди сотни барж. Из трубы струился дымок, на палубе никого не было, все люки задраены.

Он хотел подняться на баржу по заднему мостику, ведущему в жилище хозяев, но передумал и пошел по широким сходням, по которым на баржу водили лошадей.

Один из щитов, накрывавших конюшню, подняли, и оттуда выглядывала голова лошади.

Заглянув в конюшню, Мегрэ увидел такую картину: распростертая на соломе темная масса — и склоненная с кружкой кофе в руке уроженка Брюсселя.

Удивительно нежно, по-матерински, она шептала:

— Ну, давайте, Жан! Пейте, пока горячий! Вам будет легче, старый безумец. Хотите, я поддержу вам голову?

Но Жан не шевелился, он смотрел вверх и, должно быть, видел голову Мегрэ.

Комиссару показалось, что на исполосованном марлевыми наклейками лице блуждает ироническая улыбка.

Старый коновод попытался поднять руку, чтобы оттолкнуть чашку, которую ему подносили к губам. Но рука упала, бессильная, морщинистая, мозолистая, испещренная синими точками, должно быть, остатками давней татуировки.

Глава 9

Врач

— Вот видите! Он вернулся, как раненая собака возвращается в конуру.

Понимала ли хозяйка баржи, в каком состоянии Жан?

Во всяком случае, в истерику она не впадала. Была так же спокойна, как если бы ухаживала за ребенком, схватившим легкую простуду.

— Кофе ведь ему не повредит, не правда ли, доктор? Но он ничего не хочет. Было, наверное, четыре утра, когда мы с мужем проснулись от шума на борту. Я взяла револьвер и велела мужу идти за мной с фонарем. Когда мы вышли, Жан был здесь и лежал в таком же точно положении, в каком вы видите его сейчас. Он, должно быть, упал с мостика.

Высота там приблизительно два метра.

Сперва мы ничего не видели. Когда попригляделись, я подумала, что он мертв. Муж хотел позвать кого-нибудь с соседних барж, чтобы помогли положить его на кровать. Но Жан понял… Он сжал мне руку, и я услышала, как он всхлипывает. Я смекнула: он не хочет никого видеть. За восемь лет, что он с нами, мы так привыкли к нему. И вот он не может говорить. Но мне кажется, он слышит, что говорю я.

Правда, Жан?.. Тебе больно?

Невозможно было понять, в сознании ли коновод. Во всяком случае, взгляд его оставался безучастным.

Женщина убрала соломинку, которая царапала ему ухо.

— Вся моя жизнь — это мое хозяйство, мои медные кастрюли, скромная мебель. Я думаю, если бы мне дали дворец, я не была бы в нем счастлива. Вот и для Жана дороже всего его конюшня. И лошади. У нас бывают дни, когда мы разгружаемся и стоим на месте. Тогда Жану делать нечего.

Он мог бы пойти в кабачок. Но нет! Он поудобней устраивается в конюшне на том же месте, где сейчас, и греется на солнце.

Мегрэ окинул взглядом конюшню: справа просмоленная перегородка, кнут на согнутом гвозде, на другом гвозде оловянная чашка, кусочек неба виден на стыке щитов, служивших потолком, справа — мускулистые крупы лошадей.

От всего этого веяло животным теплом, многогранной, насыщенной, как иные терпкие вина, жизнью.

— Скажите, его ведь можно оставить здесь, правда?

Она попросила комиссара выйти вместе с ней. Шлюз работал в том же ритме. А вокруг — улицы города, оживленные, чуждые каналу.

— Можете вы мне объяснить, комиссар, что он сделал?

Я никогда не подумала бы про него дурное, он никогда не вызывал у нас подозрений. Правда, однажды муж увидел Жана без рубашки, с голой грудью и обратил внимание на татуировку. Она была не такой, как у наших речников. Ну, мы и решили, что он не тот, за кого себя выдает, но меньше любить его не стали. Расспрашивать его не хотелось. Зачем? Скажите, комиссар, вы ведь не думаете, что он убил ту женщину? Но поверьте, если даже он это сделал, значит, она того заслужила! Жан — это, знаете, какой человек? — Она искала слово, которое бы выразило ее мысль, но не нашла. — Ладно! Вот муж встанет… Я послала его спать: у него с детства грудь слабая… Что, если я схожу приготовлю бульон покрепче?

— Сейчас приедут врачи. Лучше бы пока…

— А это нужно? Они не отравят ему последние минуты?

— Это необходимо.

— Ему ведь хорошо с нами, верно? Могу я оставить вас на минутку? Вы не будете его мучить?

Мегрэ утвердительно кивнул, вернулся в конюшню, вытащил из кармана металлическую коробочку, в которой лежала маленькая штемпельная подушечка, пропитанная чернилами.

Понять, в сознании Жан или нет, было все еще нельзя.

Веки его были полуоткрыты, взгляд ясен и равнодушен.

Но когда комиссар приподнял его правую руку и прижал пальцы поочередно к подушечке, ему показалось, что на долю секунды на лице Жана промелькнула улыбка.

Мегрэ приложил пальцы к чистому листку бумаги, с минуту наблюдал за ним, как будто надеялся открыть тайну, в последний раз взглянул на лошадей, которые уже начали беспокоиться и топтаться на месте, и вышел.

Хозяин баржи с женой пили кофе с молоком и внимательно смотрели в его сторону. На расстоянии не более пяти метров от «Провидения» был пришвартован «Южный Крест», на палубе яхты никого не было.

Накануне Мегрэ оставил свой велосипед возле шлюза, там он и нашел его сейчас. Десять минут спустя он уже был в полицейском участке и послал агента в Эперне, чтобы тот передал отпечатки пальцев по бильд-телеграфу в Париж.

Когда он вернулся на «Провидение», на борту баржи стояли два врача, с которыми пришлось поспорить. Они хотели забрать Жана в больницу. Встревоженная хозяйка бросала на Мегрэ умоляющие взгляды.

— Есть надежда на выздоровление? — спросил комиссар.

— Нет. У него продавлена грудь. Одно ребро проникло в правое легкое.

— Сколько ему осталось жить?

— Другой на его месте уже давно бы умер… от часа до пяти.

— Тогда оставьте его в покое. Не мучьте.

Старик не пошевелился, даже не вздрогнул. Когда Мегрэ проходил мимо хозяйки баржи, она с застенчивой благодарностью коснулась его руки.

Врачи с недовольным видом перешли по мостику на берег.

— Оставить его умирать в конюшне!.. — проворчал один из них.

— Подумаешь! А жил-то он в ней!

Комиссар все-таки поставил полицейского поблизости от баржи и яхты, чтобы тот предупредил его, если там что-нибудь произойдет.

Со шлюза он позвонил в кафе «Флотское» в Дизи, где ему сообщили, что инспектор Люкас только что там был и взял в Эперне машину, чтобы съездить в Витри-ле-Франсуа.

В течение часа все было тихо. Хозяин «Провидения» воспользовался перерывом и просмолил ялик, который баржа тащила за собой. Владимир надраивал медные части на «Южном Кресте».

Хозяйка баржи то и дело сновала на палубе между кухней и конюшней. Она несла то белоснежную подушку, то дымящуюся чашку с бульоном, который упрямо приготовила для Жана.

Около одиннадцати Люкас прибыл гостиницу «Марна», где его ждал Мегрэ.

— Ну, как дела, старина?

— Ничего, шеф. Зато вы порядком устали.

— Что вы узнали?

— Маловато! В Мо — ничего, если не считать небольшого скандала из-за яхты. Речники, которым мешали уснуть музыка и песни, грозились все там переломать.

— Баржа «Провидение» была там?

— Ее грузили на расстоянии меньше двадцати метров от «Южного Креста». Но ничего особенного там не заметили.

— А что в Париже?

— Я еще раз повидал обеих девиц. Они сказали, что ожерелье дала им не Мэри Лэмпсон, а Вилли Марко. Мне подтвердили это в гостинице, где его узнали по фотографии. Я не совсем в этом уверен, но думаю, что Лиа Лаувенштайн знала Вилли лучше, чем хочет в этом признаться, и уже в Ницце, случалось, помогала ему.

— А что в Мулене?

— Ничего. Заходил к булочнице, единственной Мари Дюпен во всей округе. Славная женщина, бесхитростная.

Даже не понимает, что это за история, и боится подпортить из-за всего этого свою репутацию. Выписка из метрического свидетельства сделана восемь лет назад. Но вот уже три года как там новый секретарь — старый умер в прошлом году. Мы перерыли весь архив, но не нашли ничего, относящегося к делу.

Помолчав немного, Люкас спросил:

— А что у вас?

— Пока еще не знаю. Может быть — ничего, а может быть — все. Это вот-вот решится… Что говорят в Дизи?

— Что не будь «Южный Крест» прогулочной яхтой, его ни за что не пропустили бы вне очереди. Вспоминают также, что полковник был женат уже не в первый раз.

Мегрэ молча потащил собеседника по узким улицам городка на телеграф.

— Соедините с уголовной полицией Парижа.

Фототелеграммы с отпечатками пальцев коновода должны были получить в префектуре еще часа два назад. А дальше уж как повезет. Можно среди восьмисот тысяч других карточек сразу же найти карточку с соответствующими отпечатками пальцев, а можно проискать долгие часы.

— Возьмите трубку, старина!.. Алло! Кто у аппарата?..

Это вы, Бенуа?.. Говорит Мегрэ. Получили мою телеграмму?.. Что вы говорите? Вы сами разыскали эту карточку?..

Подождите минутку.

Он вышел из кабины и попросил телефонистку:

— Я, может быть, займу линию надолго. Проследите, чтобы меня ни в коем случае не прерывали.

Когда Мегрэ снова взял трубку, взгляд его был куда более оживлен.

— Сядьте, Бенуа: вам придется прочесть мне все дело.

Люкас — он здесь, рядом, — будет записывать. Итак, начинайте.

Мегрэ представил себе своего собеседника так же ясно, как если бы тот стоял рядом с ним. Комиссару часто приходилось заглядывать на чердак Дворца правосудия, где в железных шкафах хранятся карточки всех преступников Франции и многих иностранных бандитов.

— Сначала фамилию.

— Жан Эварист Даршамбо, уроженец Булони, сейчас ему пятьдесят пять…

Мегрэ пытался вспомнить о каком-то деле, участник которого носил эту фамилию, но равнодушный голос Бенуа, тщательно выговаривавшего слоги, все раздавался в трубке телефона, в то время как Люкас записывал самое главное.

— Врач. Женился в двадцать пять лет на некой Селине Морне из Этампа. Устроился в Тулузе, где и учился. Жизнь вел довольно беспорядочную. Вы меня слышите, комиссар?

— Очень хорошо слышу. Продолжайте.

— Я взял все дело, потому что на карточке почти ничего не значится… Так вот. Эта пара быстро залезла в долги. Через два года после женитьбы, в двадцать семь лет, Даршамбо обвинен в отравлении своей тетки, Жюли Даршамбо, которая приезжала в гости к этой чете в Тулузу и порицала их образ жизни. Тетка была богата. Даршамбо были ее единственными наследниками.

Слушание дела было бурным… Отчеты читать?

Процесс тянулся восемь месяцев. Заседания часто приходилось переносить. Большинство полагало, что обвиняемого оправдают, в особенности после показаний его жены, которая поклялась, что муж ее невиновен и если его отправят на каторгу, она последует за ним.

— Осужден? — спросил Мегрэ.

— Пятнадцать лет каторжных работ. Постойте! В нашем досье ничего больше нет. Но я послал велосипедиста в Министерство внутренних дел, он только что вернулся…

Было слышно, как Бенуа говорит с кем-то, как перебирают бумаги.

— Ну, вот… Это мало что даст. Директор Сен-Лоран-дю-Марони[4] хотел, чтобы Даршамбо работал в одной из больниц исправительной колонии. Тот отказался. Поведение у него хорошее. Послушный каторжник. Только одна попытка к бегству — вместе с пятнадцатью дружками, которые потащили его за собой.

Пять лет спустя новый директор пробует, что называется, перевоспитать Даршамбо, но тут же отмечает на полях отчета, что в каторжнике, которого ему привели, ничто не напоминает о бывшем интеллектуале или даже о человеке с известным образованием. Вот так! Это вас интересует? Когда его назначили санитаром в больницу при Сен-Лоран, он сам просил о том, чтобы его вернули на общие работы. Он кроток, упрям, молчалив. Один из его собратьев врачей, заинтересовавшись этим случаем, наблюдает за ним с точки зрения его умственных способностей, но не может сказать ничего определенного. Он пишет, подчеркивая эти слова красными чернилами: наблюдается постепенное затухание умственной жизни и в то же время что-то вроде гипертрофии физического начала. Два раза Даршамбо уличен в воровстве. Оба раза он ворует съестное. Второй раз — у каторжника, скованного с ним одной цепью; тот ранит его в грудь куском заточенного кремня. Приезжавшие туда журналисты напрасно советуют ему просить о помиловании.

Отбыв свои пятнадцать лет, он остается на месте, нанимается подсобником на лесопилку, где ухаживает за лошадьми. В сорок пять лет он рассчитался с законом. След его теряется.

— Это все?

— Я могу послать вам дело. Я изложил только основное.

— О его жене нет никаких сведений? Вы говорили, что она родилась в Этампе, не так ли?.. Благодарю вас, Бенуа.

Бумаги посылать не стоит. Достаточно того, что вы сказали.

Когда Мегрэ в сопровождении Люкаса вышел из кабины, он был весь в поту.

— Вы сейчас позвоните в мэрию Этампа. Если Селина Морне умерла, вам это скажут. Во всяком случае, если она значилась под такой фамилией. Проверьте также в Мулене, есть ли у Мари Дюпен родственники в Этампе.

Комиссар прошел через весь город, ничего не видя, засунув руки в карманы, прождал пять минут на берегу канала, потому что подъемный мост был разведен и тяжело нагруженная баржа с трудом тащила свое плоское брюхо по дну, с которого, булькая, поднимался на поверхность ил.

Поравнявшись с «Провидением», Мегрэ подошел к агенту, которого поставил на бечевнике.

— Вы свободны.

Он увидел полковника, расхаживавшего по палубе своей яхты.

К Мегрэ подбежала хозяйка баржи, еще более взволнованная, чем утром. Она плакала.

— Это ужасно, комиссар!

Мегрэ побледнел, лицо его помрачнело, он спросил:

— Умер?

— Нет… Вот послушайте! Сейчас я была возле него. Он, надо вам сказать, любил моего мужа, но всегда предпочитал мое общество. Я гораздо моложе его, и все-таки он относился ко мне почтительно, как к матери. Мы целыми неделями могли не разговаривать, но вот пример: мой муж всегда забывает дату моих именин — день святой Гортензии. А Жан за восемь лет ни разу не забыл преподнести мне в этот день цветы, даже если мы бывали далеко от города. И еще он непременно привязывал помпоны на шоры лошадям.

Так вот сейчас я села рядом с ним, понимая, что это его последние часы. Я взяла его огромную руку в свои. Я говорила ему, что все обойдется, что он поправится, что мы постараемся взять груз до Эльзаса, где летом так красиво. Я чувствовала, что его пальцы все сильнее сжимают мои. Я не могла сказать ему, что он делает мне больно. И тут он захотел говорить. Понимаете? Человек, который еще вчера был сильнее своих лошадей… Он открывал рот… Он так напрягался, что вены у него на висках лиловели. И я услышала какой-то хриплый звук, словно крик зверя. Я умоляла Жана лежать спокойно, но он упрямился. Он сел на солому, уж не знаю, как у него хватило сил. И все открывал рот.

По подбородку текла кровь.

Я хотела позвать мужа, но Жан не отпускал мою руку.

Мне стало страшно. Вы не можете себе представить. Я старалась понять. Спрашивала его:

— Дать попить? Нет? Кого-нибудь позвать?

Он был в таком отчаянии оттого, что не может говорить.

Мне бы догадаться, чего он хочет, но как я ни старалась…

Скажите, чего он от меня хотел? А потом у него в горле словно что-то разорвалось, полилась кровь. Наконец он снова лег, сжав зубы, на сломанную руку. Ему, конечно, не могло не быть больно, и тем не менее, казалось, он ничего не чувствует. Лежит и смотрит в пространство. Я дорого дала бы, чтобы облегчить его муки, но боюсь, скоро все кончится.

Мегрэ бесшумно прошел к конюшне и заглянул в нее через откинутый щит.

Зрелище было ужасное и напоминало агонию животного, которому нельзя помочь из-за невозможности общения с ним.

Коновод весь скрючился. Он сорвал с себя повязку, которую врач ночью наложил вокруг торса. Через определенные промежутки времени слышался свист: Жан задыхался.

Нога лошади запуталась в поводе, но лошадь стояла неподвижно, словно понимала, что происходит.

Мегрэ тоже колебался. Он представлял себе убитую женщину, зарытую в соломе на конюшне в Дизи, потом холодное утро и тело Вилли, плавающее в канале, холодное утро и людей, пытающихся зацепить труп багром.

Он нащупал в кармане значок Яхт-клуба Франции и запонку. Вспомнил, как полковник, раскланявшись со следователем, попросил у него разрешения продолжать свое путешествие на яхте.

В Эперне, в холодильнике морга, заполненном, как подвал банка, пронумерованными металлическими ящиками, ждали своей очереди два трупа.

А в Париже две молодые женщины с грубо размалеванными лицами в глухой тоске таскались из бара в бар.

Пришел Люкас.

— Ну, что? — издали крикнул ему Мегрэ.

— Селина Морне не подавала признаков жизни в Этампе с того дня, как она затребовала бумаги, необходимые для ее брака с Даршамбо.

Инспектор с любопытством смотрел на комиссара.

— Что с вами, комиссар?

— Тс-с!

Но Люкас напрасно оглядывался вокруг: он не увидел ничего, что могло бы дать повод к малейшему волнению.

Тогда Мегрэ подвел его к открытому щиту над конюшней и указал на вытянувшееся на соломе тело.

Хозяйка баржи недоумевала, что они собираются делать. С проходящей мимо моторной баржи донесся чей-то веселый голос:

— Ну, что там у вас? Авария?

Бельгийка заплакала. Муж ее, шедший с берега с ведром смолы в одной руке и кистью в другой, крикнул:

— Там что-то на плите горит!

Она машинально пошла в кухню.

Мегрэ словно нехотя бросил Люкасу:

— Пошли вниз.

Лошадь тихонько заржала. Коновод не пошевелился.

Комиссар вынул из бумажника фотографию убитой женщины, но Жан не посмотрел на нее.

Глава 10

Два мужа

— Слушай, Даршамбо…

Мегрэ сказал это, пытливо глядя в лицо коновода. Машинально он вытащил из кармана трубку, но не стал ее набивать.

Удалось ли ему вызвать реакцию, на которую он рассчитывал? Комиссар тяжело опустился на скамью, нагнулся вперед, подперев подбородок руками, и продолжал, но уже другим тоном:

— Слушайте и не волнуйтесь. Я знаю, что вы не можете говорить.

Промелькнувшая на соломе тень заставила его поднять голову, и он увидел полковника у края открытого щита конюшни.

Англичанин не сдвинулся с места и продолжал следить за тем, что происходило у него под ногами.

Люкас держался в стороне, насколько это позволяли размеры конюшни. Мегрэ продолжал разговор, но уже не так спокойно:

— Вас не станут увозить отсюда. Вы понимаете меня, Даршамбо? Через две-три минуты я уйду. Вместо меня придет ваша хозяйка.

Сцена — неизвестно почему — была волнующая, поэтому Мегрэ невольно говорил почти так же ласково, как женщина из Брюсселя.

— Мне нужно получить от вас ответы на некоторые вопросы. Вы не можете говорить, поэтому отвечайте движением век — да или нет. С минуты на минуту против многих людей может быть выдвинуто обвинение, их могут арестовать. Вы ведь этого не хотите? Тогда подтвердите мне правду.

Слышал ли умирающий его слова? Он лежал так, что должен был видеть полковника над своей головой. Но взгляд его ничего не выражал. Во всяком случае ничего такого, что можно было бы понять.

Произнося эти слова, комиссар внимательно следил за умирающим, стараясь разгадать, кто лежит сейчас перед ним — врач, каковым он был когда-то, упрямый каторжник, огрубевший конюх или жестокосердный убийца Мэри Лэмпсон.

Черты коновода оставались по-прежнему грубы. Но не появилось ли в его глазах новое выражение, уже без всякой иронии?

Выражение бесконечной грусти.

Дважды Жан пытался что-то сказать. Дважды присутствующие услышали звук, похожий на стон животного, и на губах умирающего вспузырилась розовая пена.

Мегрэ все еще видел тень от ног полковника.

— Когда вас отправили на каторгу, вы были уверены в том, что ваша жена сдержит обещание и приедет к вам. Ее-то вы и убили в Дизи!

Коновод ничем не выдал, что слышит и понимает. Лицо его посерело.

— Она не приехала, и вы отчаялись. Решили забыть все, даже собственное «я».

Теперь Мегрэ говорил быстрее, нетерпеливее. Он торопился закончить. А больше всего он боялся, что Жан умрет во время этого страшного допроса.

— Вы встретили ее случайно, когда стали другим человеком. Это было в Мо. Так ведь?

Комиссару пришлось довольно долго ждать, прежде чем коновод, в знак подтверждения, опустил веки.

Тень полковника колыхнулась. Баржа на мгновение закачалась — мимо прошло моторное судно.

— Она-то осталась прежней. Такой же красивой. И кокетливой. И веселой! На палубе яхты танцевали… Вы сперва и не думали убивать ее. Иначе зачем было везти ее в Дизи?

Она клялась, что последует за вами всюду, и не сделала этого. Вы побывали на каторге. Жили в конюшне. И вам в голову пришла мысль снова овладеть ею, такой, какой она стала — с ее драгоценностями, накрашенным лицом, белым платьем, — и заставить ее делить с вами соломенную подстилку. Так, Даршамбо?

Веки Жана не опустились, зато грудь приподнялась. Он опять захрипел. Люкас, не в силах вынести это, закопошился в своем углу.

— Так оно и было. Я чувствую, — произнес Мегрэ. Он говорил все быстрее, как будто у него вдруг закружилась голова. — При виде бывшей жены у коновода Жана, который уже почти забыл доктора Даршамбо, воскресли воспоминания. И он задумал страшную месть? Нет, вряд ли. Скорее ощутил смутную потребность довести до своего уровня ту, которая обещала всю жизнь принадлежать ему. И Мэри Лэмпсон прожила три дня, спрятанная в этой конюшне почти по своей доброй воле. Она боялась этого восставшего из мертвых человека, этого призрака, который приказал ей следовать за ним. Боялась тем более, что сознавала, какую низость совершила. А вы, Жан, приносили ей мясные консервы, дешевое красное вино. Приходили к ней две ночи подряд, после нескончаемых перегонов вдоль Марны в Дизи…

Умирающий опять заметался. Но у него не было сил. И он снова упал, обмякший и опустошенный.

— Должно быть, она взбунтовалась. Она не могла долго выносить подобную жизнь. Вы пришли в ярость и задушили ее: вам это было легче, чем отпустить ее. Вы отнесли труп в конюшню… Верно я говорю?

Вопрос пришлось несколько раз повторить, пока, наконец, коновод не подтвердил это равнодушным движением век.

С палубы донесся шум. Полковник отстранил бельгийку, которая хотела подойти ближе. Она послушалась, растерявшись при виде столь импозантной фигуры.

— Бечевник… Снова прежняя жизнь на канале. Но вы тревожились. Вы боялись смерти, боялись вторично пойти на каторгу. И особенно боялись, что вам придется покинуть ваших лошадей, конюшню, солому, этот уголок, который стал вашим миром. И вот однажды ночью вы взяли велосипед смотрителя шлюза. Я вас уже допрашивал. Вы тогда догадались о моих подозрениях. Вы стали бродить по Дизи, вам хотелось сделать что-то, все равно что, лишь бы отвести от себя подозрения.

Теперь Жан был спокоен. Могло показаться, что он уже покинул этот мир. Впрочем, веки его еще раз опустились.

— Когда вы пришли туда, на «Южном Кресте» было темно. Вы решили, что все спят. На палубе сушилась морская шапочка. Вы взяли ее и пошли в конюшню, чтобы спрятать в солому. Этим способом вы хотели изменить ход расследования, направить его в сторону обитателей яхты.

Вы не могли знать, что Вилли Марко, который был на берегу, видел, как вы взяли шапочку, и следовал за вами шаг за шагом. Он ждал вас у дверей конюшни и там потерял запонку. Ему хотелось узнать, в чем дело, и он пошел за вами, когда вы вернулись к каменному мосту, где оставили велосипед. Окликнул он вас? Услышали ли вы за спиной какой-то шум? Началась борьба. Вы убили его своими страшными лапами, которыми уже задушили Мэри Лэмпсон. Дотащили тело до канала. Потом, вероятно, пошли по дороге, опустив голову. На бечевнике вы заметили что-то блестящее. Это был значок Яхт-клуба Франции. Вы знали, кому принадлежит этот значок — вероятно, видели на лацкане полковника, — и бросили его там, где происходила борьба. Отвечайте, Даршамбо. Все было так, как я рассказал?

— Эй, «Провидение», у вас что, авария? — снова раздался голос с баржи, прошедшей так близко, что можно было видеть, как на уровне открытой крышки люка мелькнула чья-то голова.

И вдруг глаза Жана наполнились слезами. Это было и странно, и трогательно. Он быстро заморгал, словно признавался во всем, чтобы скорее покончить с допросом. Он слышал, как его хозяйка ответила с кормы:

— Жан у нас поранился!

Мегрэ встал, заключил:

— Вчера вечером, когда я рассматривал ваши сапоги, вы поняли, что я непременно узнаю правду. И вы решили покончить с собой, бросившись в водоворот у шлюза.

Но коновод был так близок к концу, ему так трудно было дышать, что комиссар даже не стал ждать ответа. Он подал знак Люкасу, в последний раз огляделся вокруг.

В тот момент, когда Мегрэ и Люкас выходили — прибавить к допросу было нечего, — Жан еще раз отчаянно, невзирая на боль, попытался заговорить и с безумными глазами приподнялся на своем ложе.

Мегрэ не сразу занялся полковником. Он поманил к себе бельгийку, которая издали наблюдала за ним.

— Ну, что? Как он там? — спросила она.

— Побудьте с ним.

— За ним не приедут?

Она не посмела закончить фразу. Она вся застыла, услышав неясный зов Жана: он боялся умереть в одиночестве.

Она побежала в конюшню.

Владимир, сидевший на лебедке яхты с сигаретой во рту, в белом берете набекрень, скручивал канат.

На набережной комиссара ждал полицейский. Мегрэ, еще не сойдя с баржи, осведомился:

— Есть новости?

— Получен ответ из Мулена.

Он подал Мегрэ конверт. Записка гласила:

«Булочница Мари Дюпен заявляет, что в Этампе у нее была двоюродная сестра по имени Селина Морне».

Мегрэ окинул взглядом полковника. На голове у него была белая фуражка с большим гербом. Глаза были не очень мутны, и это означало, что англичанин выпил сегодня не так уж много виски.

— Вы подозревали кого-то на «Провидении»? — неожиданно спросил комиссар.

Это было так очевидно! Разве сам Мегрэ не понял бы этого сразу, если бы его сомнения не были на короткое время направлены на обитателей яхты.

— Почему вы мне ничего не сказали?

Ответ оказался достойным диалога между сэром Лэмпсоном и следователем в Дизи.

— Я хотел доказать сам, — сказал полковник.

Этого было достаточно, чтобы выразить презрение к полиции.

— Что вы скажете о моей жене?

— Как вы сами сказали, как сказал и Вилли Марко, ваша жена была прелестной женщиной.

Мегрэ говорил без иронии. Он прислушивался к разговору. Из конюшни доносился приглушенный шепот хозяйки, и казалось, что она утешает больного ребенка.

— Когда она вышла замуж за Даршамбо, ей уже хотелось жить в роскоши. И, конечно, из-за нее бедный врач, каковым был тогда Жан, помог умереть своей тетке. Я не хочу сказать, что она была сообщницей. Я говорю, что он сделал это — ради нее. И она знала об этом, почему и поклялась на суде, что поедет вслед за ним. Прелестная женщина! Но это не то же самое, что героиня. Желание жить красиво было сильнее. Вы должны понять это, полковник.

Светило солнце, и одновременно пул ветер. На небе собрались угрожающие облака. С минуты на минуту мог хлынуть теплый весенний ливень.

— С каторги возвращаются редко. А она была красива.

Все удовольствия были ей доступны. Стесняла ее только фамилия. И вот на Лазурном берегу, где она в первый раз встретила поклонника, готового жениться на ней, ей пришло в голову потребовать в Мулене выписку о рождении кузины, которую она помнила. Это нетрудно. Настолько нетрудно, что теперь поднимается вопрос о том, чтобы ставить на документах записи гражданского состояния отпечатки пальцев новорожденных. Она развелась с первым мужем. Стала вашей женой. Прелестная женщина! И я уверен, добрая. Иногда в душе ее разгорался огонь и толкал ее на необъяснимые поступки. Я уверен, что она последовала за Жаном не из-за его угроз. Она хотела просить у него прощения. В первый день, укрывшись в конюшне, где стоит неистребимый запах, ей, наверное, было приятно сознавать, что она искупает свою вину. То же испытывала она на суде, когда кричала, что поедет за мужем в Гвиану. Бывают такие прелестные существа, у которых первый порыв души — от доброты. Они сотканы из добрых намерений. Но только жизнь с ее низостями и компромиссами оказывается сильнее.

Мегрэ говорил с воодушевлением, но не переставая прислушиваться к звукам, доносившимся из конюшни. И следил за движением судов, входивших в шлюз или выходивших из него.

Полковник стоял перед ним с поникшей головой. Потом он поднял ее и впервые за все время посмотрел на Мегрэ с очевидной симпатией, может быть, даже со сдержанным волнением.

— Пойдемте выпьем, — предложил он, указывая на яхту.

Люкас стоял в стороне.

— Вы дадите мне знать, — бросил ему комиссар.

Они понимали друг друга с полуслова. Инспектор остался бродить вокруг конюшни.

«Южный Крест» был в порядке, как будто ничего не произошло. В каюте на переборках из красного дерева — ни пылинки. На столе бутылка виски, сифон и стаканы.

— Оставайтесь на палубе, Владимир.

В отношении Мегрэ к обитателям яхты появилась теплота. Сейчас он пришел на «Южный Крест» не затем только, чтобы окончательно приблизиться к правде. Сам он был теперь не так напорист и груб, как в первый раз.

И полковник обращался с ним так, как недавно с г-ном Клерфонтеном де Ланьи.

— Он скоро умрет, правда?

— С минуты на минуту. Он и сам знает об этом со вчерашнего дня.

Из сифона с шипением брызнула газировка.

Сэр Лэмпсон торжественно произнес:

— Ваше здоровье!

И Мегрэ выпил с не меньшим удовольствием, чем хозяин яхты.

— Почему он ушел из больницы?

Разговор шел в замедленном темпе. Прежде чем ответить, комиссар огляделся, примечая в каюте малейшие детали.

— Потому что…

Пока он искал нужные слова, полковник уже наполнил бокалы.

— Человек, порвавший все нити, связывавшие его с прошлым, со своим прежним «я»… Должен же он привязаться к чему-нибудь! У него была его конюшня, царивший там запах, лошади, горячий кофе, который он глотал в три часа утра, а потом шел с лошадьми до самого вечера. Это был его мир, его нора, полная животного тепла.

Мегрэ в упор посмотрел на полковника. Тот отвернулся.

Комиссар взял свой стакан и добавил:

— Бывают разные норы. Иные пахнут виски, одеколоном, женщинами. В них гоняют пластинки и…

Мегрэ замолчал и выпил. Когда он поднял голову, сэр Лэмпсон уже успел осушить третий стакан и теперь, глядя на гостя мутными большими глазами, протягивал ему бутылку.

— Спасибо, довольно, — запротестовал Мегрэ.

— Прошу вас… Мне это нужно.

Полковник посмотрел на Мегрэ дружески, почти ласково.

— Моя жена… И Вилли…

И тут острая боль пронзила сердце комиссара. Разве сэр Лэмпсон не был так же одинок и растерян, как Жан, умирающий в своей конюшне? А ведь рядом с коноводом его лошади и матерински пекущаяся о нем бельгийка.

— Пейте. Прошу вас… Вы джентльмен…

Англичанин почти умолял. Он смущенно протянул стакан. Было слышно, как Владимир расхаживает по палубе.

Кто-то постучал. За дверью послышался голос Люкаса:

— Комиссар!

И распахнув дверь, инспектор добавил:

— Кончено.

Полковник не шевельнулся. Он мрачно смотрел вслед Мегрэ и Люкасу. Обернувшись, комиссар увидел, как Лэмпсон залпом выпил стакан, который только что подавал Мегрэ, и услышал, как он зовет:

— Владимир!

Перед «Провидением» собрались люди, услышавшие с берега, что на барже кто-то рыдает.

Это была Ортанз-Канель, хозяйка баржи. Она стояла на коленях возле Жана, все еще пытаясь говорить с ним, хотя прошло уже несколько минут, как его не стало.

Муж ее, стоя на палубе, ждал комиссара. Увидев его, он, тощенький, суетливый, подскочил к нему и растерянно проговорил:

— Что мне делать? Он умер. Моя жена… Она с ума сойдет.

Это была картина, которую Мегрэ вряд ли забудет: в конюшне, почти целиком заполненной лошадьми, — скрюченное тело, голова наполовину зарыта в солому. И ярко освещенные солнцем светлые волосы бельгийки, которая тихо стонала, повторяя:

— Бедный мой Жан!

Как будто Жан был ребенок, а не этот твердый как кремень старик, повергший в недоумение врачей.

Глава

11 Обгон

Никто не заметил всего этого, кроме Мегрэ. Через два часа после смерти Жана, когда тело его несли на носилках к машине, полковник — глаза у него были красные, воспаленные, но держался он вполне достойно — спросил у Мегрэ:

— Вы думаете, мне дадут разрешение похоронить ее?

— Завтра же.

Пять минут спустя Владимир свойственными ему точными движениями снял швартовы.

Перед шлюзом Витри-ле-Франсуа ждали две баржи, следовавшие в Дизи. Первая из них, отталкиваясь шестами, уже направлялась к шлюзовой камере, когда яхта прошла почти вплотную к ней, обошла ее и проникла в открытый шлюз.

Послышались протестующие голоса. Один из речников крикнул смотрителю, что сейчас его очередь, что он будет жаловаться, и наговорил еще всякой всячины.

Но полковник не обернулся. Он стоял у медного штурвального колеса, бесстрастно глядя вперед.

Когда ворота шлюза снова закрылись, Владимир сошел на землю и подал свои бумаги.

— Черт побери! Яхты на все имеют право! — проворчал какой-то коновод. — Еще бы! Они у каждого шлюза дают десять франков в лапу.

В бьефе между шлюзами ниже Витри-ле-Франсуа скопилось много барж. Казалось, между судами, ожидавшими своей очереди, почти невозможно проскользнуть. И все же, как только открылись ворота шлюза, полковник равнодушным движением включил мотор. «Южный Крест», сразу набрав полную скорость, прошел почти вплотную мимо тяжелых шаланд, но не задел ни одну из них.

Две минуты спустя яхта исчезла за поворотом, а Мегрэ бросил сопровождающему его Люкасу:

— Оба в стельку пьяны!

Никому это и в голову не пришло бы. Полковник с огромной кокардой на фуражке был все так же корректен и полон чувства собственного достоинства. Владимир в тельняшке, с беретом на голове, не сделал ни одного неверного движения.

Но если апоплексическая шея сэра Лэмпсона казалась, как всегда, лиловой, с лица его не сходила смертельная бледность, под глазами висели тяжелые мешки и губы совсем обескровились.

Русский мог бы потерять равновесие от малейшего толчка: он спал стоя.

На борту «Провидения» царила тишина. Лошадей привязали к дереву в ста метрах от баржи. Хозяева ушли в город заказывать траурную одежду.

1

Пространство между шлюзами.

2

Говяжья тушенка (англ.)

3

Город на средиземноморском побережье Франции между Марселем и Тулоном.

4

Каторжная тюрьма во Французской Гвиане.