Слушание дела было бурным... Отчеты читать?
      Процесс тянулся восемь месяцев. Заседания часто приходилось переносить. Большинство полагало, что обвиняемого оправдают, в особенности после показаний его жены, которая поклялась, что муж ее невиновен и если его отправят на каторгу, она последует за ним.
      - Осужден? - спросил Мегрэ.
      - Пятнадцать лет каторжных работ. Постойте! В нашем досье ничего больше нет. Но я послал велосипедиста в Министерство внутренних дел, он только что вернулся...
      Было слышно, как Бенуа говорит с кем-то, как перебирают бумаги.
      - Ну, вот... Это мало что даст. Директор Сен-Лоран-дю-Марони {каторжная тюрьма во Французской Гвиане} хотел, чтобы Даршамбо работал в одной из больниц исправительной колонии. Тот отказался. Поведение у него хорошее. Послушный каторжник. Только одна попытка к бегству - вместе с пятнадцатью дружками, которые потащили его за собой.
      Пять лет спустя новый директор пробует, что называется, перевоспитать Даршамбо, но тут же отмечает на полях отчета, что в каторжнике, которого ему привели, ничто не напоминает о бывшем интеллектуале или даже о человеке с известным образованием. Вот так! Это вас интересует? Когда его назначили санитаром в больницу при Сен-Лоран, он сам просил о том, чтобы его вернули на общие работы. Он кроток, упрям, молчалив. Один из его собратьев врачей, заинтересовавшись этим случаем, наблюдает за ним с точки зрения его умственных способностей, но не может сказать ничего определенного. Он пишет, подчеркивая эти слова красными чернилами: наблюдается постепенное затухание умственной жизни и в то же время что-то вроде гипертрофии физического начала. Два раза Даршамбо уличен в воровстве. Оба раза он ворует съестное. Второй раз - у каторжника, скованного с ним одной цепью; тот ранит его в грудь куском заточенного кремня. Приезжавшие туда журналисты напрасно советуют ему просить о помиловании.
      Отбыв свои пятнадцать лет, он остается на месте, нанимается подсобником на лесопилку, где ухаживает за лошадьми. В сорок пять лет он рассчитался с законом. След его теряется.
      - Это все?
      - Я могу послать вам дело. Я изложил только основное.
      - О его жене нет никаких сведений? Вы говорили, что она родилась в Этампе, не так ли?.. Благодарю вас, Бенуа.
      Бумаги посылать не стоит. Достаточно того, что вы сказали.
      Когда Мегрэ в сопровождении Люкаса вышел из кабины, он был весь в поту.
      - Вы сейчас позвоните в мэрию Этампа. Если Селина Морне умерла, вам это скажут. Во всяком случае, если она значилась под такой фамилией. Проверьте также в Мулене, есть ли у Мари Дюпен родственники в Этампе.
      Комиссар прошел через весь город, ничего не видя, засунув руки в карманы, прождал пять минут на берегу канала, потому что подъемный мост был разведен и тяжело нагруженная баржа с трудом тащила свое плоское брюхо по дну, с которого, булькая, поднимался на поверхность ил.
      Поравнявшись с "Провидением", Мегрэ подошел к агенту, которого поставил на бечевнике.
      - Вы свободны.
      Он увидел полковника, расхаживавшего по палубе своей яхты.
      К Мегрэ подбежала хозяйка баржи, еще более взволнованная, чем утром. Она плакала.
      - Это ужасно, комиссар!
      Мегрэ побледнел, лицо его помрачнело, он спросил:
      - Умер?
      - Нет... Вот послушайте! Сейчас я была возле него. Он, надо вам сказать, любил моего мужа, но всегда предпочитал мое общество. Я гораздо моложе его, и все-таки он относился ко мне почтительно, как к матери. Мы целыми неделями могли не разговаривать, но вот пример: мой муж всегда забывает дату моих именин - день святой Гортензии. А Жан за восемь лет ни разу не забыл преподнести мне в этот день цветы, даже если мы бывали далеко от города. И еще он непременно привязывал помпоны на шоры лошадям.
      Так вот сейчас я села рядом с ним, понимая, что это его последние часы. Я взяла его огромную руку в свои. Я говорила ему, что все обойдется, что он поправится, что мы постараемся взять груз до Эльзаса, где летом так красиво. Я чувствовала, что его пальцы все сильнее сжимают мои. Я не могла сказать ему, что он делает мне больно. И тут он захотел говорить. Понимаете? Человек, который еще вчера был сильнее своих лошадей... Он открывал рот... Он так напрягался, что вены у него на висках лиловели. И я услышала какой-то хриплый звук, словно крик зверя. Я умоляла Жана лежать спокойно, но он упрямился. Он сел на солому, уж не знаю, как у него хватило сил. И все открывал рот.
      По подбородку текла кровь.
      Я хотела позвать мужа, но Жан не отпускал мою руку.
      Мне стало страшно. Вы не можете себе представить. Я старалась понять. Спрашивала его:
      - Дать попить? Нет? Кого-нибудь позвать?
      Он был в таком отчаянии оттого, что не может говорить.
      Мне бы догадаться, чего он хочет, но как я ни старалась...
      Скажите, чего он от меня хотел? А потом у него в горле словно что-то разорвалось, полилась кровь. Наконец он снова лег, сжав зубы, на сломанную руку. Ему, конечно, не могло не быть больно, и тем не менее, казалось, он ничего не чувствует. Лежит и смотрит в пространство. Я дорого дала бы, чтобы облегчить его муки, но боюсь, скоро все кончится.
      Мегрэ бесшумно прошел к конюшне и заглянул в нее через откинутый щит.
      Зрелище было ужасное и напоминало агонию животного, которому нельзя помочь из-за невозможности общения с ним.
      Коновод весь скрючился. Он сорвал с себя повязку, которую врач ночью наложил вокруг торса. Через определенные промежутки времени слышался свист: Жан задыхался.
      Нога лошади запуталась в поводе, но лошадь стояла неподвижно, словно понимала, что происходит.
      Мегрэ тоже колебался. Он представлял себе убитую женщину, зарытую в соломе на конюшне в Дизи, потом холодное утро и тело Вилли, плавающее в канале, холодное утро и людей, пытающихся зацепить труп багром.
      Он нащупал в кармане значок Яхт-клуба Франции и запонку. Вспомнил, как полковник, раскланявшись со следователем, попросил у него разрешения продолжать свое путешествие на яхте.
      В Эперне, в холодильнике морга, заполненном, как подвал банка, пронумерованными металлическими ящиками, ждали своей очереди два трупа.
      А в Париже две молодые женщины с грубо размалеванными лицами в глухой тоске таскались из бара в бар.
      Пришел Люкас.
      - Ну, что? - издали крикнул ему Мегрэ.
      - Селина Морне не подавала признаков жизни в Этампе с того дня, как она затребовала бумаги, необходимые для ее брака с Даршамбо.
      Инспектор с любопытством смотрел на комиссара.
      - Что с вами, комиссар?
      - Тс-с!
      Но Люкас напрасно оглядывался вокруг: он не увидел ничего, что могло бы дать повод к малейшему волнению.
      Тогда Мегрэ подвел его к открытому щиту над конюшней и указал на вытянувшееся на соломе тело.
      Хозяйка баржи недоумевала, что они собираются делать. С проходящей мимо моторной баржи донесся чей-то веселый голос:
      - Ну, что там у вас? Авария?
      Бельгийка заплакала. Муж ее, шедший с берега с ведром смолы в одной руке и кистью в другой, крикнул:
      - Там что-то на плите горит!
      Она машинально пошла в кухню.
      Мегрэ словно нехотя бросил Люкасу:
      - Пошли вниз.
      Лошадь тихонько заржала. Коновод не пошевелился.
      Комиссар вынул из бумажника фотографию убитой женщины, но Жан не посмотрел на нее.
      Глава 10
      Два мужа
      - Слушай, Даршамбо...
      Мегрэ сказал это, пытливо глядя в лицо коновода. Машинально он вытащил из кармана трубку, но не стал ее набивать.
      Удалось ли ему вызвать реакцию, на которую он рассчитывал? Комиссар тяжело опустился на скамью, нагнулся вперед, подперев подбородок руками, и продолжал, но уже другим тоном:
      - Слушайте и не волнуйтесь. Я знаю, что вы не можете говорить.
      Промелькнувшая на соломе тень заставила его поднять голову, и он увидел полковника у края открытого щита конюшни.
      Англичанин не сдвинулся с места и продолжал следить за тем, что происходило у него под ногами.
      Люкас держался в стороне, насколько это позволяли размеры конюшни. Мегрэ продолжал разговор, но уже не так спокойно:
      - Вас не станут увозить отсюда. Вы понимаете меня, Даршамбо? Через две-три минуты я уйду. Вместо меня придет ваша хозяйка.
      Сцена - неизвестно почему - была волнующая, поэтому Мегрэ невольно говорил почти так же ласково, как женщина из Брюсселя.
      - Мне нужно получить от вас ответы на некоторые вопросы. Вы не можете говорить, поэтому отвечайте движением век - да или нет. С минуты на минуту против многих людей может быть выдвинуто обвинение, их могут арестовать. Вы ведь этого не хотите? Тогда подтвердите мне правду.
      Слышал ли умирающий его слова? Он лежал так, что должен был видеть полковника над своей головой. Но взгляд его ничего не выражал. Во всяком случае ничего такого, что можно было бы понять.
      Произнося эти слова, комиссар внимательно следил за умирающим, стараясь разгадать, кто лежит сейчас перед ним - врач, каковым он был когда-то, упрямый каторжник, огрубевший конюх или жестокосердный убийца Мэри Лэмпсон.
      Черты коновода оставались по-прежнему грубы. Но не появилось ли в его глазах новое выражение, уже без всякой иронии?
      Выражение бесконечной грусти.
      Дважды Жан пытался что-то сказать. Дважды присутствующие услышали звук, похожий на стон животного, и на губах умирающего вспузырилась розовая пена.
      Мегрэ все еще видел тень от ног полковника.
      - Когда вас отправили на каторгу, вы были уверены в том, что ваша жена сдержит обещание и приедет к вам. Ее-то вы и убили в Дизи!
      Коновод ничем не выдал, что слышит и понимает. Лицо его посерело.
      - Она не приехала, и вы отчаялись. Решили забыть все, даже собственное "я".
      Теперь Мегрэ говорил быстрее, нетерпеливее. Он торопился закончить. А больше всего он боялся, что Жан умрет во время этого страшного допроса.
      - Вы встретили ее случайно, когда стали другим человеком. Это было в Мо. Так ведь?
      Комиссару пришлось довольно долго ждать, прежде чем коновод, в знак подтверждения, опустил веки.
      Тень полковника колыхнулась. Баржа на мгновение закачалась - мимо прошло моторное судно.
      - Она-то осталась прежней. Такой же красивой. И кокетливой. И веселой! На палубе яхты танцевали... Вы сперва и не думали убивать ее. Иначе зачем было везти ее в Дизи?
      Она клялась, что последует за вами всюду, и не сделала этого. Вы побывали на каторге. Жили в конюшне. И вам в голову пришла мысль снова овладеть ею, такой, какой она стала - с ее драгоценностями, накрашенным лицом, белым платьем, - и заставить ее делить с вами соломенную подстилку. Так, Даршамбо?
      Веки Жана не опустились, зато грудь приподнялась. Он опять захрипел. Люкас, не в силах вынести это, закопошился в своем углу.
      - Так оно и было. Я чувствую, - произнес Мегрэ. Он говорил все быстрее, как будто у него вдруг закружилась голова. - При виде бывшей жены у коновода Жана, который уже почти забыл доктора Даршамбо, воскресли воспоминания. И он задумал страшную месть? Нет, вряд ли. Скорее ощутил смутную потребность довести до своего уровня ту, которая обещала всю жизнь принадлежать ему. И Мэри Лэмпсон прожила три дня, спрятанная в этой конюшне почти по своей доброй воле. Она боялась этого восставшего из мертвых человека, этого призрака, который приказал ей следовать за ним. Боялась тем более, что сознавала, какую низость совершила. А вы, Жан, приносили ей мясные консервы, дешевое красное вино. Приходили к ней две ночи подряд, после нескончаемых перегонов вдоль Марны в Дизи...
      Умирающий опять заметался. Но у него не было сил. И он снова упал, обмякший и опустошенный.
      - Должно быть, она взбунтовалась. Она не могла долго выносить подобную жизнь. Вы пришли в ярость и задушили ее: вам это было легче, чем отпустить ее. Вы отнесли труп в конюшню... Верно я говорю?
      Вопрос пришлось несколько раз повторить, пока, наконец, коновод не подтвердил это равнодушным движением век.
      С палубы донесся шум. Полковник отстранил бельгийку, которая хотела подойти ближе. Она послушалась, растерявшись при виде столь импозантной фигуры.
      - Бечевник... Снова прежняя жизнь на канале. Но вы тревожились. Вы боялись смерти, боялись вторично пойти на каторгу. И особенно боялись, что вам придется покинуть ваших лошадей, конюшню, солому, этот уголок, который стал вашим миром. И вот однажды ночью вы взяли велосипед смотрителя шлюза. Я вас уже допрашивал. Вы тогда догадались о моих подозрениях. Вы стали бродить по Дизи, вам хотелось сделать что-то, все равно что, лишь бы отвести от себя подозрения.
      Теперь Жан был спокоен. Могло показаться, что он уже покинул этот мир. Впрочем, веки его еще раз опустились.
      - Когда вы пришли туда, на "Южном Кресте" было темно. Вы решили, что все спят. На палубе сушилась морская шапочка. Вы взяли ее и пошли в конюшню, чтобы спрятать в солому. Этим способом вы хотели изменить ход расследования, направить его в сторону обитателей яхты.
      Вы не могли знать, что Вилли Марко, который был на берегу, видел, как вы взяли шапочку, и следовал за вами шаг за шагом. Он ждал вас у дверей конюшни и там потерял запонку. Ему хотелось узнать, в чем дело, и он пошел за вами, когда вы вернулись к каменному мосту, где оставили велосипед. Окликнул он вас? Услышали ли вы за спиной какой-то шум? Началась борьба. Вы убили его своими страшными лапами, которыми уже задушили Мэри Лэмпсон. Дотащили тело до канала. Потом, вероятно, пошли по дороге, опустив голову. На бечевнике вы заметили что-то блестящее. Это был значок Яхт-клуба Франции. Вы знали, кому принадлежит этот значок - вероятно, видели на лацкане полковника, - и бросили его там, где происходила борьба. Отвечайте, Даршамбо. Все было так, как я рассказал?
      - Эй, "Провидение", у вас что, авария? - снова раздался голос с баржи, прошедшей так близко, что можно было видеть, как на уровне открытой крышки люка мелькнула чья-то голова.
      И вдруг глаза Жана наполнились слезами. Это было и странно, и трогательно. Он быстро заморгал, словно признавался во всем, чтобы скорее покончить с допросом. Он слышал, как его хозяйка ответила с кормы:
      - Жан у нас поранился!
      Мегрэ встал, заключил:
      - Вчера вечером, когда я рассматривал ваши сапоги, вы поняли, что я непременно узнаю правду. И вы решили покончить с собой, бросившись в водоворот у шлюза.
      Но коновод был так близок к концу, ему так трудно было дышать, что комиссар даже не стал ждать ответа. Он подал знак Люкасу, в последний раз огляделся вокруг.
      В тот момент, когда Мегрэ и Люкас выходили - прибавить к допросу было нечего, - Жан еще раз отчаянно, невзирая на боль, попытался заговорить и с безумными глазами приподнялся на своем ложе.
      Мегрэ не сразу занялся полковником. Он поманил к себе бельгийку, которая издали наблюдала за ним.
      - Ну, что? Как он там? - спросила она.
      - Побудьте с ним.
      - За ним не приедут?
      Она не посмела закончить фразу. Она вся застыла, услышав неясный зов Жана: он боялся умереть в одиночестве.
      Она побежала в конюшню.
      Владимир, сидевший на лебедке яхты с сигаретой во рту, в белом берете набекрень, скручивал канат.
      На набережной комиссара ждал полицейский. Мегрэ, еще не сойдя с баржи, осведомился:
      - Есть новости?
      - Получен ответ из Мулена.
      Он подал Мегрэ конверт. Записка гласила:
      "Булочница Мари Дюпен заявляет, что в Этампе у нее была двоюродная сестра по имени Селина Морне".
      Мегрэ окинул взглядом полковника. На голове у него была белая фуражка с большим гербом. Глаза были не очень мутны, и это означало, что англичанин выпил сегодня не так уж много виски.
      - Вы подозревали кого-то на "Провидении"? - неожиданно спросил комиссар.
      Это было так очевидно! Разве сам Мегрэ не понял бы этого сразу, если бы его сомнения не были на короткое время направлены на обитателей яхты.
      - Почему вы мне ничего не сказали?
      Ответ оказался достойным диалога между сэром Лэмпсоном и следователем в Дизи.
      - Я хотел доказать сам, - сказал полковник.
      Этого было достаточно, чтобы выразить презрение к полиции.
      - Что вы скажете о моей жене?
      - Как вы сами сказали, как сказал и Вилли Марко, ваша жена была прелестной женщиной.
      Мегрэ говорил без иронии. Он прислушивался к разговору. Из конюшни доносился приглушенный шепот хозяйки, и казалось, что она утешает больного ребенка.
      - Когда она вышла замуж за Даршамбо, ей уже хотелось жить в роскоши. И, конечно, из-за нее бедный врач, каковым был тогда Жан, помог умереть своей тетке. Я не хочу сказать, что она была сообщницей. Я говорю, что он сделал это - ради нее. И она знала об этом, почему и поклялась на суде, что поедет вслед за ним. Прелестная женщина! Но это не то же самое, что героиня. Желание жить красиво было сильнее. Вы должны понять это, полковник.
      Светило солнце, и одновременно пул ветер. На небе собрались угрожающие облака. С минуты на минуту мог хлынуть теплый весенний ливень.
      - С каторги возвращаются редко. А она была красива.
      Все удовольствия были ей доступны. Стесняла ее только фамилия. И вот на Лазурном берегу, где она в первый раз встретила поклонника, готового жениться на ней, ей пришло в голову потребовать в Мулене выписку о рождении кузины, которую она помнила. Это нетрудно. Настолько нетрудно, что теперь поднимается вопрос о том, чтобы ставить на документах записи гражданского состояния отпечатки пальцев новорожденных. Она развелась с первым мужем. Стала вашей женой. Прелестная женщина! И я уверен, добрая. Иногда в душе ее разгорался огонь и толкал ее на необъяснимые поступки. Я уверен, что она последовала за Жаном не из-за его угроз. Она хотела просить у него прощения. В первый день, укрывшись в конюшне, где стоит неистребимый запах, ей, наверное, было приятно сознавать, что она искупает свою вину. То же испытывала она на суде, когда кричала, что поедет за мужем в Гвиану. Бывают такие прелестные существа, у которых первый порыв души - от доброты. Они сотканы из добрых намерений. Но только жизнь с ее низостями и компромиссами оказывается сильнее.
      Мегрэ говорил с воодушевлением, но не переставая прислушиваться к звукам, доносившимся из конюшни. И следил за движением судов, входивших в шлюз или выходивших из него.
      Полковник стоял перед ним с поникшей головой. Потом он поднял ее и впервые за все время посмотрел на Мегрэ с очевидной симпатией, может быть, даже со сдержанным волнением.
      - Пойдемте выпьем, - предложил он, указывая на яхту.
      Люкас стоял в стороне.
      - Вы дадите мне знать, - бросил ему комиссар.
      Они понимали друг друга с полуслова. Инспектор остался бродить вокруг конюшни.
      "Южный Крест" был в порядке, как будто ничего не произошло. В каюте на переборках из красного дерева - ни пылинки. На столе бутылка виски, сифон и стаканы.
      - Оставайтесь на палубе, Владимир.
      В отношении Мегрэ к обитателям яхты появилась теплота. Сейчас он пришел на "Южный Крест" не затем только, чтобы окончательно приблизиться к правде. Сам он был теперь не так напорист и груб, как в первый раз.
      И полковник обращался с ним так, как недавно с г-ном Клерфонтеном де Ланьи.
      - Он скоро умрет, правда?
      - С минуты на минуту. Он и сам знает об этом со вчерашнего дня.
      Из сифона с шипением брызнула газировка.
      Сэр Лэмпсон торжественно произнес:
      - Ваше здоровье!
      И Мегрэ выпил с не меньшим удовольствием, чем хозяин яхты.
      - Почему он ушел из больницы?
      Разговор шел в замедленном темпе. Прежде чем ответить, комиссар огляделся, примечая в каюте малейшие детали.
      - Потому что...
      Пока он искал нужные слова, полковник уже наполнил бокалы.
      - Человек, порвавший все нити, связывавшие его с прошлым, со своим прежним "я"... Должен же он привязаться к чему-нибудь! У него была его конюшня, царивший там запах, лошади, горячий кофе, который он глотал в три часа утра, а потом шел с лошадьми до самого вечера. Это был его мир, его нора, полная животного тепла.
      Мегрэ в упор посмотрел на полковника. Тот отвернулся.
      Комиссар взял свой стакан и добавил:
      - Бывают разные норы. Иные пахнут виски, одеколоном, женщинами. В них гоняют пластинки и...
      Мегрэ замолчал и выпил. Когда он поднял голову, сэр Лэмпсон уже успел осушить третий стакан и теперь, глядя на гостя мутными большими глазами, протягивал ему бутылку.
      - Спасибо, довольно, - запротестовал Мегрэ.
      - Прошу вас... Мне это нужно.
      Полковник посмотрел на Мегрэ дружески, почти ласково.
      - Моя жена... И Вилли...
      И тут острая боль пронзила сердце комиссара. Разве сэр Лэмпсон не был так же одинок и растерян, как Жан, умирающий в своей конюшне? А ведь рядом с коноводом его лошади и матерински пекущаяся о нем бельгийка.
      - Пейте. Прошу вас... Вы джентльмен...
      Англичанин почти умолял. Он смущенно протянул стакан. Было слышно, как Владимир расхаживает по палубе.
      Кто-то постучал. За дверью послышался голос Люкаса:
      - Комиссар!
      И распахнув дверь, инспектор добавил:
      - Кончено.
      Полковник не шевельнулся. Он мрачно смотрел вслед Мегрэ и Люкасу. Обернувшись, комиссар увидел, как Лэмпсон залпом выпил стакан, который только что подавал Мегрэ, и услышал, как он зовет:
      - Владимир!
      Перед "Провидением" собрались люди, услышавшие с берега, что на барже кто-то рыдает.
      Это была Ортанз-Канель, хозяйка баржи. Она стояла на коленях возле Жана, все еще пытаясь говорить с ним, хотя прошло уже несколько минут, как его не стало.
      Муж ее, стоя на палубе, ждал комиссара. Увидев его, он, тощенький, суетливый, подскочил к нему и растерянно проговорил:
      - Что мне делать? Он умер. Моя жена... Она с ума сойдет.
      Это была картина, которую Мегрэ вряд ли забудет: в конюшне, почти целиком заполненной лошадьми, - скрюченное тело, голова наполовину зарыта в солому. И ярко освещенные солнцем светлые волосы бельгийки, которая тихо стонала, повторяя:
      - Бедный мой Жан!
      Как будто Жан был ребенок, а не этот твердый как кремень старик, повергший в недоумение врачей.
      Глава 11
      Обгон
      Никто не заметил всего этого, кроме Мегрэ. Через два часа после смерти Жана, когда тело его несли на носилках к машине, полковник - глаза у него были красные, воспаленные, но держался он вполне достойно - спросил у Мегрэ:
      - Вы думаете, мне дадут разрешение похоронить ее?
      - Завтра же.
      Пять минут спустя Владимир свойственными ему точными движениями снял швартовы.
      Перед шлюзом Витри-ле-Франсуа ждали две баржи, следовавшие в Дизи. Первая из них, отталкиваясь шестами, уже направлялась к шлюзовой камере, когда яхта прошла почти вплотную к ней, обошла ее и проникла в открытый шлюз.
      Послышались протестующие голоса. Один из речников крикнул смотрителю, что сейчас его очередь, что он будет жаловаться, и наговорил еще всякой всячины.
      Но полковник не обернулся. Он стоял у медного штурвального колеса, бесстрастно глядя вперед.
      Когда ворота шлюза снова закрылись, Владимир сошел на землю и подал свои бумаги.
      - Черт побери! Яхты на все имеют право! - проворчал какой-то коновод. - Еще бы! Они у каждого шлюза дают десять франков в лапу.
      В бьефе между шлюзами ниже Витри-ле-Франсуа скопилось много барж. Казалось, между судами, ожидавшими своей очереди, почти невозможно проскользнуть. И все же, как только открылись ворота шлюза, полковник равнодушным движением включил мотор. "Южный Крест", сразу набрав полную скорость, прошел почти вплотную мимо тяжелых шаланд, но не задел ни одну из них.
      Две минуты спустя яхта исчезла за поворотом, а Мегрэ бросил сопровождающему его Люкасу:
      - Оба в стельку пьяны!
      Никому это и в голову не пришло бы. Полковник с огромной кокардой на фуражке был все так же корректен и полон чувства собственного достоинства. Владимир в тельняшке, с беретом на голове, не сделал ни одного неверного движения.
      Но если апоплексическая шея сэра Лэмпсона казалась, как всегда, лиловой, с лица его не сходила смертельная бледность, под глазами висели тяжелые мешки и губы совсем обескровились.
      Русский мог бы потерять равновесие от малейшего толчка: он спал стоя.
      На борту "Провидения" царила тишина. Лошадей привязали к дереву в ста метрах от баржи. Хозяева ушли в город заказывать траурную одежду.
      1930г.