8. Мегрэ играет

Мегрэ Когда Мегрэ вошел в гостиную, вид у него был самый естественный. Он ссутулился и слегка склонил голову набок, как человек, который продрог и спешит поближе к огню. Впрочем, он и впрямь продрог, ведь он так долго бродил в этом промозглом тумане, забыв о холоде, и только теперь, когда снял плащ, его начало знобить, только теперь он почувствовал, сколько ледяной сырости впитало его тело. Ему было не по себе, словно у него начинался грипп. Его тяготил предстоящий разговор, он не любил подобных вещей. И, главное, он колебался. Теперь, когда пришла пора действовать, принять окончательное решение, он вдруг стал выбирать между двумя диаметрально противоположными методами. Именно этой раздвоенностью, а отнюдь не тем, что он хотел походить на того легендарного увальня Мегрэ, каким его обычно представляют, и объяснялось, что он вошел в гостиную с угрюмым видом, боком, как медведь, с пустым, невидящим взглядом. Казалось, он вошел ни на что не глядя, но он заметил все: и рюмку, и бутылку арманьяка, и чересчур уж приглаженные волосы Этьена Но, который приветствовал его с наигранной беззаботностью.

– Ну как, комиссар, удачный вечер?

Видно было, что он только сейчас старательно причесал волосы расческой. Он очень следил за собой, но, наверно, раньше, в томительном одиночестве ожидая Мегрэ, он нервным жестом приглаживал их просто рукой.

Вместо ответа Мегрэ подошел к стене и поправил косо висящую картину. Это не было рисовкой, просто его действительно раздражало, что картина висела косо, а сейчас, в такой решительный момент, ему не хотелось раздражаться из-за ерунды.

В гостиной было жарко. Еще не улетучился запах блюд, которые подавались к ужину, благоухал арма-ньяк, и Мегрэ, не выдержав, налил себе рюмку.

– Так вот! – выпив, вздохнул он.

Этьен Но от неожиданности вздрогнул. Его охватила тревога. Это "так вот!" прозвучало, как вывод, сделанный после какой-то внутренней борьбы. Если бы Мегрэ находился сейчас в стенах полиции или хотя бы имел официальное поручение вести это дело, он бы считал себя обязанным, чтобы добиться максимального успеха, применить свой обычный метод: довести Этьена Но до такого состояния, когда тот не сможет уже больше сопротивляться. Нагнать на него страху, сломи гь дух, то вселяя надежду, то приводя в трепет. Это было бы нетрудно. Сначала надо дать ему запутаться в собственной лжи. Затем осторожно намекнуть, что ему. Мегрэ, известно содержание телефонных разговоров, и наконец-была не была! – в упор заявить: "Ваш друг месье Альбан Гру-Котель завтра утром будет арестован…" Но Мегрэ ничего этого не сделал. Он попросту подошел к камину и облокотился на него. Огонь припекал ему ноги. Этьен Но сидел рядом. Видимо, он еще не терял надежды.

– Я уеду завтра трехчасовым, как вы того хотели, – несколько раз коротко затянувшись из своей трубки, проговорил наконец Мегрэ.

Ему было жаль Этьена Но. Он чувствовал себя словно бы виноватым перед ним. Жил себе человек, немолодой уже-они с ним примерно одного возраста, жил спокойной, размеренной жизнью, в довольстве и душевном покое, и вот сейчас над ним нависла угроза: он может все потерять и остаток дней своих провести за тюремной решеткой. Попытается ли он защищаться, снова лгать? Мегрэ предпочел бы, чтобы он не делал этого. Так из сострадания хотят, чтобы скорее умерло нечаянно раненное животное. Избегая взгляда Этьена Но, он уставился на ковер.

– К чему такие слова, комиссар! Вы же знаете, вы у нас желанный гость, и все мы-и я в том числе! – ваши поклонники и глубоко симпатизируем вам…

– Я слышал ваш разговор по телефону с шурином, месье Но.

Не хотел бы сейчас Мегрэ оказаться в шкуре Этьена. Да, неприятный момент, ничего не скажешь. О таклх минутах потом обычно стараются не вспоминать.

– Кстати, – продолжал Мегрэ, – вы очень заб нуждаетесь относительно меня, месье Но. Ваш шурин, следователь Брежон, обоатился ко мне с просьбой оказать ему услугу и приехать сюда, чтобы помочь вам в довольно щекотливом деле. Я сразу догадался, поверьте, что он не правильно понял вас и вы ждете от него совсем иной помощи… Ваше письмо было такое сумбурное, вы просили у него совета… Вы писали о слухах, что ходят по городу, умолчав, конечно, о том, что они обоснованны. И он, бедняга, честный, добросовестный человек, но ограниченный служака, не подозревая ничего дурного, послал агента, чтобы вызволить вас из затруднительного положения…

Этьен Но тяжело встал, подошел к столику и налил себе полную рюмку арманьяка. Рука его дрожала и лоб, наверно, был покрыт потом. Мегрэ не смотрел на него, ему было жаль этого человека. Но даже если бы и не жалость, он все равно просто из деликатности не смог бы сейчас встретиться с ним взглядом.

– Я бы тотчас уехал после первой же нашей встречи, если бы вы не призвали на помощь Жюстена Кавра. Только его вмешательство вызвало во мне желание проявить упорство.

Этьен Но молчал, теребя цепочку от часов и не спуская глаз с портрета тещи.

– Поскольку я приехал сюда, не имея официального предписания, и мне не перед кем отчитываться, вам нечего меня опасаться, месье Но. Мне же это облегчает разговор с вами. Вы провели чудовищные несколько недель, не правда ли? И ваша жена тоже, потому что, я убежден, она все знает…

Этьен Но еще не сдавался. А ведь стоит только ему сейчас кивнуть головой или сделать знак глазами, прошептать несколько слов – и кончится эта пытка неопределенностью. Кончится мучительное напряжение. Ему нечего будет скрывать, не нужно будет притворяться…

Наверху жена Этьена Но, верно, тоже не спит, прислушивается с беспокойством к каждому шороху, спрашивает себя, почему мужчины не поднимаются к себе в комнаты. А его дочь? Смогла ли уснуть она?

– Теперь, месье Но, я поделюсь с вами моими сокровенными мыслями, и вы поймете, почему я не уехал, не поговорив с вами, как я уже готов был сделать, хотя вам это и может показаться странным. Выслушайте меня внимательно и не спешите с выводами, чтобы не ошибиться. Мне кажется-я даже почти убежден в этом! – что, хотя вы и виноваты в гибели Альбера Ре-тайо, вы в то же время сами жертва. Я даже скажу больше: вы были орудием преступления, но по-настоящему не вы виноваты в его смерти.

Мегрэ налил себе рюмку арманьяка, чтобы дать собеседнику время подумать, прежде чем ответить ему. Но так как тот продолжал молчать, Мегрэ наконец посмотрел ему прямо в глаза, заставил его выдержать свой взгляд и спросил:

– Вы мне не доверяете?

Реакция Этьена Но была столь же тягостной, сколь и неожиданной: он разрыдался. Веки этого крепкого мужчины сразу набухли, на глаза набежали слезы, губы по-детски искривились. Какое-то мгновение он, пытаясь взять себя в руки, в полной растерянности стоял посреди гостиной, а затем, не в силах сдерживать себя больше, бросился к стене и, уткнувшись в нее, закрыл лицо руками.

Плечи его судорожно вздрагивали. Мегрэ ничего не оставалось другого, как ждать. Дважды он пытался продолжать разговор, но тщетно: Этьен еще не совладал с собой. Мегрэ из деликатности сел перед камином, и, поскольку здесь нельзя было помешать угли, как он привык у себя дома, он принялся щипцами ворочать поленья.

– А теперь, если вы не против, расскажите мне, как все произошло. Впрочем, это не так уж необходимо. События того вечера восстановить легко, а вот остальные…

– Что вы хотите сказать?

Этьен Но стоял перед Мегрэ, огромный, сильный, но это было лишь чисто внешнее впечатление. Сейчас он походил на ребенка, который не по возрасту рано физически развился и к двенадцати годам ростом и дородностью напоминает взрослого мужчину.

– Вы подозревали об отношениях, существовавших между вашей дочерью и этим молодым человеком?

– Я его едва знал, господин комиссар. Конечно, я слышал о нем, потому что более или менее знаю всех местных жителей, но как он выглядит, сразу затруднился бы сказать. Я до сих пор ума не приложу, где Же-невьева познакомилась с ним, ведь она почти нигде не бывает…

– В тот вечер вы уже лежали в постели?

– Да… И знаете… Это глупо… У нас на ужин тогда был гусь… Он припоминал мельчайшие подробности, словно они могли своей обыденностью скрасить трагическую действительность.

– Я очень люблю гусятину, хотя она для меня тяжеловата… И вот что-то около часу ночи я встал, чтобы выпить соды… Вы примерно представляете себе наш дом… Рядом со спальней находится наша ванная, дальше-комната для гостей, затем еще одна комната, куда мы никогда не заходим, потому что…

– Знаю… Она напоминает о ребенке…

– А в конце коридора, на отлете-комната дочери. Обе наши служанки спят наверху… Так вот, зашел я в ванную и шарю там в темноте, чтобы не разбудить жену, а то начнет меня корить за обжорство… И вдруг слышу какой-то разговор… Словно кто-то ссорится… Я и подумать не мог поначалу, что это в комнате дочери… Но когда я вышел в коридор, то убедился, что это именно там. К тому же из-под двери выбивалась полоска света… Слышу – мужской голос… Не знаю, господин комиссар, есть ли у вас дочь и что бы вы сделали на моем месте… Понимаете, здесь, в Сент-Обене, все мы немного старомодны… Может, я слишком наивен… Ведь Женевьеве уже двадцать лет… Но мне никогда и в голову не приходило, что она может что-то скрывать от меня и от своей матери… Ну, а уж допустить, что мужчина… Нет! Видите, я и сейчас еще…

Этьен Но приложил к глазам платок и машинальным движением достал из кармана пачку сигарет.

– Я чуть не бросился туда прямо в рубашке… В этом я тоже старомоден, сплю в рубашке, а не в пижаме… Но спохватился, понял, что буду выглядеть нелепо, вернулся в ванную и в темноте начал одеваться… Как раз когда я натягивал носки, я снова услышал шум, но уже со двора… В ванной ставни не были закрыты, и я раздвинул занавески… В ту ночь светила луна, и я увидел силуэт мужчины, который по приставной лестнице спускался из комнаты дочери во двор… Сам не помню, как я сунул ноги в башмаки и ринулся вниз… Мне показалось, будто жена позвала меня: "Этьен", а может, просто послышалось… Вы не обратили внимания на ключ от той двери, которая выходит во двор? Огромный старинный ключ, тяжелый, как молоток… Не могу поклясться, что я схватил его машинально, но, во всяком случае, здесь не было и продуманного намерения, потому что я не собирался убивать, и если бы меня в тот момент…

Этьен Но говорил тихо, голос его дрожал. Пытаясь взять себя в руки, он закурил сигарету и сделал несколько глубоких затяжек-так, наверно, в последний раз затягивается приговоренный к смерти.

– Мужчина обогнул дом, перелез через ограду, где она пониже, недалеко от дороги. Я побежал за ним. Я и не старался таиться, он, видимо, слышал мои шаги, но продолжал идти не спеша. Когда я подошел близко, он обернулся, и, хотя я плохо видел его лицо, мне показалось-я и сам не знаю почему, – что он смотрел на меня с презрением… "Что вам от меня надо?" – спросил он вызывающим тоном. Клянусь вам, господин комиссар, это было ужасное мгновение. Своему врагу я не пожелал бы пережить такое. Я его узнал. Для меня он был просто мальчишка. И этот мальчишка вышел из комнаты моей дочери да еще издевается надо мной! Я совсем потерял голову… Подобные вещи происходят совсем не так, как обычно представляют себе… Я, не находя слов, молча тряс его за плечи, а он кричал мне: "Ах, вас не устраивает, что я бросил вашу шлюху дочь!.. Вы все заодно, да?"

Этьен Но провел ладонью по лицу.

– Дальше я ничего не помню, господин комиссар. При всем желании я не могу точно рассказать вам, что произошло потом. Он был в таком бешенстве, как и я, но владел собою лучше. Он обливал грязью меня, мою дочь. Вместо того чтобы упасть на колени, упасть к моим ногам, как – пусть это было глупо с моей стороны! – представлялось мне, этот мальчишка насмехался надо мной, над моей женой, над моим домом, кричал: "Да, ничего себе семейка!.." А уж что он говорил о моей дочери, я просто не могу повторить вам. Это были самые неприличные слова, и я, не помня себя, принялся бить его. А ведь в руке у меня был ключ… Парень в ответ неожиданно ударил меня головой в живот… Это была такая боль… И тогда я ударил изо всех сил… Он упал… Сначала я убежал, хотел вернуться в дом… Клянусь вам, я говорю правду. Я решил позвонить в жандармерию в Бенэ… Но, подходя к дому, увидел свет в комнате дочери и подумал, что если расскажу все… Да вы сами понимаете… Я вернулся назад… Он был мертв…

– Вы его отнесли на железнодорожную насыпь, – вставил Мегрэ, чтобы помочь Этьену Но поскорее закончить свою страшную исповедь.

– Да.

– Один?

– Один.

– А когда вы вернулись?

– Жена ждала меня за дверью, за той, что выходит на дорогу. Она тихо спросила: "Что ты сделал?" Я попытался солгать, но она все поняла. Она глядела на меня с ужасом и в то же время с жалостью… Я лег и забылся в лихорадочном бреду, а она тщательно осмотрела в ванной всю мою одежду, не осталось ли…

– Понимаю…

– И знаете, вы можете мне не поверить, но до сих пор ни у жены, ни у меня не хватило мужества заговорить об этом с дочерью. И между собой мы тоже ни разу не обмолвились ни единым словом. Даже намеком. Вот что, наверно, самое ужасное, самое невероятное. В доме жизнь течет как прежде, а ведь мы все трое знаем…

– А месье Гру-Котель?

– Как бы вам объяснить… Сначала я о нем совсем забыл… Но на следующий день, когда мы садились за стол, я с удивлением заметил, что его нет… Я спросил о нем-нужно было хоть о чем-то говорить! – сказал, что надо, мол, позвонить ему… И позвонил… Служанка ответила, что его нет дома… Но я был убежден, что слышал его голос: он был в той же комнате и что-то сказал ей… Мне не давала покоя мысль: почему Альбан не приходит?.. Неужели он что-то подозревает? Глупо, конечно, но мне уже стало казаться, что единственная опасность-это он. Прошло три дня, четыре – он не появлялся, и тогда я отправился к нему сам… Я хотел только выяснить, почему он вдруг как в воду канул, и отнюдь не собирался ничего рассказывать ему… И все же рассказал… Я нуждался в нем… Окажись вы в моем положении, вы бы меня поняли… Он передавал мне все, что говорили в городке… От него я узнал, как прошли похороны… Он же сообщил мне, когда впервые поползли слухи. И тогда меня начала преследовать мысль: я должен хоть в какой-то степени искупить свою вину. Умоляю вас, не смейтесь надо мной…

– Что вы, месье Но, я видел столько людей, которые находились в подобном положении!

– И они вели себя так же идиотски? Они, как я, шли к матери своей жертвы? Знаете, все было как в мелодраме: темной ночью, после того как Гру-Котель убедился, что улицы пустынны, я отправился к ней… Нет, я не выложил напрямик ей всю правду… Просто сказал, что смерть сына – для нее большое горе, тем более что она вдова и теперь осталась без всякой поддержки… Не знаю, господин комиссар, ангел она или черт… Как сейчас вижу: застыла у печки, белая как полотно, на плечах шаль накинута… У меня в кармане лежали две пачки по десять тысяч франков. Я не знал, как их вынуть, как положить на стол. Мне было стыдно… За себя… за нее… Да, да, стыдно… И все-таки деньги перекочевали из моего кармана к ней. "И я буду считать своим долгом, мадам, каждый год…" – начал я. Но она нахмурилась, и я поспешил добавить: "Если вы предпочитаете, я в ближайшие дни передам вам ту сумму, которая…"

Он замолк и, совершенно подавленный, подошел к столику налить себе еще рюмку арманьяка.

– Вот и все… Я очень сожалею, что не признался сразу же. А потом было уже слишком поздно… В доме внешне все идет по-прежнему… Не знаю, как у Женевье-вы хватило мужества продолжать жить так, будто ничего не прсизошло. Иногда я спрашиваю себя, не померещилось ли мне все это… Когда я понял, что в городке подозревают меня в убийстве, да тут еще получил анонимные письма и узнал, что такие же были отправлены в прокуратypу, я написал шурину. Это было глупо, конечно… Чем он мог помочь мне, гем более не зная правды?.. Я наивно полагал, что юристы при желании могут замять дело, об этом часто поговаривают… А он вместо этого прислал вас сюда, и еще как раз тогда, когда я уже связался с частным сыскным агентством в Париже… Да! Я решился и на это! Адрес я нашел среди газетных объявлений. И вот понимаете… Шурину я не смог признаться, а совершенно чужому человеку все рассказал! Мне необходима была чья-то поддержка… Месье Кавр знал, что вы приедете… Ведь как только шурин известил меня об этом, я сразу же дал телеграмму в агентство Кавра… Мы договорились встретиться на следующий день в Фонтенэ. Что вы еще хотели бы узнать, господин комиссар? Как вы должны презирать меня!.. Да иначе и не может быть… Я сам себя презираю, поверьте мне… Держу пари, что среди всех преступников, с которыми вам довелось столкнуться, вы еще не встречали такого идиота, как я…

При этих словах Мегрэ впервые улыбнулся. Этьен Но говорил совершенно искренне. И отчаяние его было искреннее… И все же, как это бывает с каждым преступником, как он сам себя сейчас назвал, в нем вдруг заговорило самолюбие. Ему было неприятно, досадно, что он такой жалкий преступник. Несколько секунд, а может, и минут Мегрэ сидел неподвижно, глядя на языки пламени, лизавшие обугленные поленья. Этьен Но, сбитый с толку поведением комиссара, в растерянности стоял посреди комнаты. Теперь, когда он во всем признался и добровольно покаялся, он счел бы естественным, если бы комиссар отнесся к нему более снисходительно и ободрил его. Разве он уже не втоптал себя в грязь?

Разве он недостаточно трогательно описал свои страдания и страдания всей семьи? Вначале, до исповеди, он считал, что Мегрэ относится к нему с сочувствием, и думал, что это сочувствие не угаснет. Собственно, на него-то и рассчитывал. Но сейчас он не видел в комиссаре и следа участия. Спектакль окончился. Мегрэ спокойно покуривал свою трубку и, судя по его взгляду, о чем-то серьезно размышлял. Лицо его не выдавало никакого волнения. – А что бы вы сделали на моем месте? – спросил все-таки Этьен Но. Мегрэ так взглянул на него, что бедняга подумал, уж не перегнул ли он палку, как ребенок, который, едва его простили за злую шалость, уже спешит воспользоваться снисходительностью взрослых и становится еще более требовательным и нетерпимым, чем раньше. О чем же думает Мегрэ? У Этьена Но мелькнула мысль, что благожелательное отношение комиссара к нему было не чем иным, как западней. А вот теперь комиссар встанет, вынет из кармана наручники и произнесет обычные в таких случаях слова: "Именем закона…"

– Я вот думаю… – неуверенно начал Мегрэ. Он снова сделал несколько затяжек, закинул ногу за ногу, потом опять принял прежнюю позу.

– Я вот думаю… да… что мы могли бы позвонить вашему другу месье Альбану… Который час?.. Десять минут первого. Должно быть, телефонистка еще не легла и соединит нас… Да, пожалуй, правильно… Если вы, месье Но, не очень устали, мне кажется, лучше со всем покончить сегодня же. Тогда завтра я смогу уехать…

– А разве…

Этьен Но не знал, как закончить свой вопрос, вернее, он не осмеливался произнести слова, которые чуть не сорвались у него с языка: "А… разве мы еще не покончил и?"

– Разрешите? – Мегрэ встал, прошел в переднюю и принялся крутить ручку телефона.

– Алло… Простите, дорогая мадемуазель, что я так поздно беспокою вас… Да, да, это я… Вы узнали мой голос?.. Нет… Никаких неприятностей… Будьте так любезны, соедините меня с месье Гру-Котелем… Пожалуйста… Позвоните погромче и подольше, а то вдруг он крепко спит…

Через приоткрытую дверь Мегрэ видел, как Этьен Но в полном недоумении, весь какой-то обмякший, обессиленный, безвольный, залпом выпил рюмку арманьяка.

– Месье Гру-Котель?.. Как вы поживаете?.. Вы уже легли? Что вы говорите?.. Читали, лежа в постели?.. Да, это комиссар Мегрэ… Я у вашего друга… Мы с ним болтали… Что?.. Вы простудились?.. Как это некстати!.. Можно подумать, вы предвидели, что я собирался вам предложить… Нам бы хотелось, чтобы вы заглянули сюда… Да, да… Знаю, что туман… Вы уже разделись? В таком случае мы к вам приедем. На машине нам недолго… Что?.. Вы предпочитаете сами?.. Нет… Ничего особенного. Я завтра уезжаю. Представьте себе, важные дела призывают меня в Париж…

Несчастный Этьен Но, окончательно сбитый с толку, поглядывал на потолок, думая, наверно, о том, что его жена все слышит и очень волнуется. Может, пойти успокоить ее? А как он мог успокоить? Поведение Мегрэ сейчас вселяло в него тревогу, и он уже сожалел о своей откровенности.

– Что вы говорите?.. – все еще доносился из прихожей голос Мегрэ. – Через четверть часа? Долговато… Поторопитесь… До встречи… Спасибо, мадемуазель…

Мегрэ повесил трубку.

– Он сейчас придет, – сказал он. – Очень обеспокоен. Вы не представляете, в какое состояние привел его мой звонок…

– Но ведь у него нет никаких оснований для…

– Вы так полагаете? – спросил Мегрэ.

Этьен уже окончательно перестал понимать комиссара.

– Вы не будете возражать, если я поищу на кухне что-нибудь перекусить?.. Не беспокойтесь, я найду выключатель… А где холодильник, я уже приметил…

А не прикинулся ли Мегрэ голодным, не разыграл ли он комедию оттого, что ему просто не улыбалась перспектива провести еще десять минут в гостиной наедине с Этьеном Но? Возможно! В кухне Мегрэ зажег свет. Плита уже остыла. Он разыскал куриную ножку, покрытую застывшим желе, отрезал себе толстый ломоть хлеба, густо намазал его маслом… 

– Простите… 

Мегрэ, жуя, вернулся в гостиную.

– …у вас не найдется пивка?

– Может быть, рюмку бургундского?

– Лучше бы пива, но если нет…

– В погребе, кажется, есть… Я всегда заказываю сразу несколько ящиков, но не знаю, осталось ли…

И вот, как бывает иногда, когда близкие, оплакивая дорогого покойника, вдруг среди ночи прерывают слезы и стенания, чтобы утолить голод, Мегрэ и Этьен Но после всех потрясений деловито расхаживали по погребу.

– Нет… Это лимонад… Подождите… Пиво должно стоять под лестницей…

Так оно и оказалось. Они вылезли из погреба с бутылками. Еще надо было отыскать кружки. Мегрэ, зажав в руке куриную ножку, продолжал жевать, и подбородок у него лоснился от жира.

– Интересно, ваш друг месье Альбан придет один или нет? – как бы невзначай проговорил он.

– Что вы хотите сказать?

– Ничего. Предлагаю пари…

Но заключить пари они не успели. Во входную дверь тихонько постучали. Этьен Но бросился открывать, а Мегрэ, держа в одной руке кружку пива, а в другой-куриную ножку на ломте хлеба, спокойно прошел на середину гостиной. Он услышал шепот Гру-Котеля:

– Я встретил месье и позволил себе привести его сюда, он… Взгляд Мегрэ на мгновение стал жестким, но тут же, без всякого перехода, в глазах его вспыхнули веселые огоньки. Он крикнул:

– Входите, Кавр… Я вас ждал…

9. Шорох за дверью

Бывает, что какой-нибудь сон, который длился, как нас заверяют, всего несколько секунд, мы помним очень долго, иногда всю жизнь. Вот и сейчас эти трое мужчин, что вошли в гостиную, на какое-то мгновение показались Мегрэ совсем не теми, что были в действительности, или, уж во всяком случае, не такими, какими они представлялись себе сами. Но именно такими они навсегда запечатлелись в памяти Мегрэ. Все они, в том числе и сам Мегрэ, были уже немолоды, но, как это ни странно, при взгляде на них у Мегрэ создалось впечатление, что здесь собрались великовозрастные школьники. У Этьена Но в юности, наверно, намечалось брюшко и была склонность к полноте – добродушный здоровяк, хорошо воспитанный и немного застенчивый. С Кавром Мегрэ познакомился давно, в дни ею молодости, и уже тогда он был таким же желчным и необщительным, как и сейчас. И как он ни старался – а в те времена он следил за собой,платье никогда не выглядело на нем элегантно, как на других. Всегда он казался каким-то невзрачным, дурно одетым. От него веяло тоской. Когда он был ребенком, его мать, должно быть, постоянно твердила: "Жюстен, пойди поиграй с детьми…" И делилась с соседями своими опасениями:

"Знаете, мой сын никогда не шалит, не играет. Боюсь, как бы это не отразилось на его здоровье. Слишком уж он серьезен. Все время о чем-то думает…" Ну, и Альбан, по-видимому, не очень изменился. Наверно, он всегда такой и был: длинные, худые ноги, холеное, продолговатое лицо, узкие белые кисти рук, покрытые рыжеватыми волосами, аристократизм во всем облике… Он, наверно, списывал уроки у товарищей, курил их сигареты и где-нибудь в уголке рассказывал им непристойности… И вот теперь эти трое мужчин оказались втянутыми в историю, которая для одного из них может кончиться пожизненной тюрьмой. А ведь они люди семейные.

Двое детей, живущих где-то на юге, носят имя Гру-Котеля и, возможно, унаследовали и кое-какие его пороки. Жена и дочь Этьена Но находятся сейчас здесь, в этом доме, и они едва ли смогли в эту ночь забыться во сне. Что касается Кавра, то его супруга, должно быть, по обыкновению воспользовалась отсутствием мужа – предвидя это, он был еще мрачнее обычного. Мегрэ сразу заметил, что с Этьеном Но за несколько минут, что он отсутствовал, произошла довольно резкая перемена. Только сейчас он рассказывал Мегрэ о своем преступлении, откровенно, как мужчина мужчине, поверял ему свои душевные муки, и вот, войдя в гостиную вместе с Кавром и Гру-Котелем, еще весь пунцовый от волнения, он, тщетно, правда, пытался принять независимый вид. "А ведь в нем есть что-то детское,подумал Мегрэ, – бедняга краснеет, как мальчишка". И он вдруг почувствовал себя школьным учителем, который только что отчитал ученика Этьена Но за неблаговидный поступок, а теперь пришли его однокашники и выжидающе смотрят на своего товарища, словно спрашивая: "Ну, как ты держался?" А держался он плохо. Не защищался. Плакал. И теперь думал, не остались ли у него на лице следы слез. Но Этьен не сдавался: пусть они считают, будто все прошло великолепно. Он засуетился, достал из буфета рюмки, налил всем арманьяка. В Мегрэ вдруг вселилось какое-то мальчишество: бывают моменты, когда человек не задумывается над своими поступками. Он подождал, пока все рассядутся, а затем вышел на середину гостиной, посмотрел на Ка-вра, на Гру-Котеля и сказал:

– Итак, господа, вы влипли!

И именно в этот момент, впервые за весь день, он сам стал "играть Мегрэ", как говорили в полиции об инспекторах, которые пытались подражать своему знаменитому патрону. С трубкой в зубах, засунув руки в карманы, Мегрэ то становился спиной к камину, то склонялся к нему и ворошил щипцами обуглившиеся поленья, что-то говорил, бурчал себе под нос, тяжелой, медвежьей походкой переходил от одного собеседника к другому, задавал вопрос и вдруг замолкал, сея тревогу.

– Мы с месье Но только что дружески долго беседовали. Я ему сказал, что решил завтра уехать в Париж, но, перед тем как расстаться, нам следует поговорить по душам. И мы поговорили. Месье Гру, почему вы вздрогнули? Кстати, Кавр, извините, что из-за меня вас вытащили чуть ли не из постели. Да, признаюсь, виноват. Ведь когда я позвонил нашему другу месье Альба-ну, я великолепно знал, что у него не хватит мужества прийти одному. Не понимаю, почему он в моем приглашении зайти к нам поболтать часок углядел какую-то опасность и за неимением адвоката привел с собой сыщика, благо тот оказался под рукой… Не так ли, месье Гру-Котель?

– Не я вызвал его из Парижа, – буркнул этот облезлый аристократ.

– Знаю. И не вы убили беднягу Ретайо^ведь в ту ночь вы случайно оказались в Ла-Роше-сюр-Йон… И не вы бросили свою жену, она сама от вас уехала. И не вы… Словом, все не вы… И ничего хорошего вы тоже никогда не сделали…

Гру-Котель, встревоженный тем, что неожиданно оказался в положении обвиняемого, умоляюще взглянул на Кавра, как бы взывая к нему о помощи, но тот, положив портфель на колени, обеспокоенно смотрел на Мегрэ. Кавр достаточно хорошо знал полицию и, в частности, своего бывшего коллегу, чтобы понять: вся эта инсценировка преследует определенную цель, после чего будет сделан вывод. К тому же Этьен Но ни словом не возразил комиссару, когда тот заявил: "Господа, вы влипли!" Так чего же еще он добивается?

А Мегрэ ходил взад и вперед, то останавливаясь перед каким-либо портретом, то подходя к двери в переднюю, то к двери в столовую, не переставая говорить, и Кавр даже подумал было, уж не тянет ли комиссар время в ожидании какого-то события, которое вот-вот должно произойти.

– Итак, господа, завтра я уезжаю, – говорил Мегрэ, – ведь все вы хотели этого… Между прочим, я мог бы упрекнуть вас и особенно Кавра, с которым мы давно знакомы, за такое недоверие ко мне. Вы же знали, черт побери, что я всего-навсего гость, да к тому же гость, принятый в этом доме наилучшим образом… Все, что здесь произошло до моего приезда, в конце концов меня не касается. Но вы, конечно, могли бы со мной посоветоваться… В каком положении сейчас месье Но? Да, он совершил преступление, тяжелое преступление… Но разве кто-нибудь подал на него в суд? Нет! Даже мать юноши заявила, что она, если можно так выразиться, удовлетворена…

Мегрэ нарочно как бы вскользь произнес эту ужасную фразу.

– Мы все здесь люди порядочные, воспитанные. Правда, ходят какие-то слухи, и можно было бы опасаться двух-трех неприятных свидетелей, но благодаря стараниям нашего друга Кавра и деньгам месье Но, а также пристрастию некоторых субъектов к спиртным напиткам эта опасность устранена. Ну, а кепку, которая, впрочем, и не могла служить достаточной уликой, Кавр, как я думаю, из предосторожности уничтожил. Не так ли, Жюстен?

Кавр вздрогнул, услышав свое имя. Все повернулись к нему, но он предпочел промолчать.