1. Ночной поезд

Мегрэ угрюмо смотрел в окно. Он невольно держался с той напускной отчужденностью, которая появляется у человека после долгих часов, праздно проведенных в купе поезда. Обычно едва состав начнет приближаться к станции, даже хода еще не замедлит, как из всех щелей выползают какие-то неуклюжие фигуры в широченных плащах. С чемоданом или портфелем в руке они стоят в коридоре вагона, небрежно опершись на медный прут у окна, и намеренно не замечают друг друга. Стекло было исчерчено горизонтальными, похожими на следы слез полосками: шел дождь.

Сквозь его прозрачную пелену Мегрэ сначала увидел в ночи сноп света – это была будка стрелочника, и затем сразу же, без всякого перехода, под железнодорожным полотном заблестели, словно каналы, прямые улицы городка, дома которого казались совершенно одинаковыми; замелькали окна, крылечки, тротуары, и вдруг среди этого мертвого царства на миг показалась фигура случайного прохожего в дождевике, бог весть куда бредущего. Мегрэ не спеша тщательно набил свою трубку. Чтобы раскурить ее, он повернулся спиной по ходу поезда. В конце коридора, у тамбура, стояли четверо или пятеро пассажиров, которые, как и он, ждали, когда остановится поезд, чтобы разбрестись по пустынным улочкам городка или ринуться в привокзальный буфет. Один из них, с худым, бледным лицом, поспешно отвернулся, но Мегрэ уже узнал его. Кадавр!

– Болван, притворяется, будто не видит меня, – пробурчал Мегрэ, но тут же нахмурился: интересно, куда это его несет, уж не в Сент-Обен ли?

Поезд замедлил ход и остановился. Станция Ниор. На перроне, холодном и мокром, Мегрэ окликнул железнодорожного служащего:

– Скажите, пожалуйста, когда отходит поезд на Сент-Обен? – В двадцать семнадцать, с третьего пути.

Значит, у него есть еще полчаса. Мегрэ прогулялся в конец перрона в уборную, а затем прошел в буфет, выбрал один из многочисленных свободных столиков и тяжело опустился на стул. Придется коротать время в этом тускло освещенном зале. В другом конце, как раз против него, за таким же голым, без скатерти, столом уже сидел Кадавр. Он опять сделал вид, будто не замечает Мегрэ. Конечно, этого человека звали не так. Настоящее его имя было Жюстен Кавр, но лет двадцать назад кто-то окрестил его инспектором Кадавром, и с тех пор в уголовной полиции его никто иначе не называл. До чего же глупый вид был сейчас у Кадавра! Сидя с постной миной в своем углу, он вертелся и так и сяк, лишь бы не смотреть в сторону Мегрэ. Он знал, что Мегрэ его заметил. Тощий, бледный, с воспаленными веками, он был похож на тех мальчишек, которые на переменке томятся от скуки в одиночестве, злостью маскируя свое желание играть вместе со всеми. В этом был весь Кавр. А ведь он умный человек. Пожалуй, даже самый умный из числа тех инспекторов, которых знал комиссар. Кавр и Мегрэ были одного возраста, и если уж говорить по совести, то Кавр, пожалуй, образованнее и, останься он служить в полиции, разве не получил бы он звания комиссара еще раньше, чем Мегрэ? Но почему он с молодых лет выглядел так, будто уже тогда нес на своих худых плечах тяжесть чьего-то проклятия? Почему смотрел на мир с недоверием, словно в каждом видел своего заклятого врага?

– Инспектор Кадавр опять дал свой девятидневный обет…

Эту фразу некогда сплошь и рядом можно было услышать в уголовной полиции на набережной Орфевр. Чаще всего из-за какого-нибудь пустяка, а иногда и вообще без всякого повода Кавр становился вдруг молчаливым, настороженным, ну просто человеконенавистником. Мог неделю ни с кем не разговаривать, лишь изредка злорадно ухмылялся, словно раскрыл какие-то черные замыслы своих сослуживцев. Очень немногим было известно, почему Кавр так внезапно ушел из полиции. Мегрэ и сам узнал об этом не сразу, а когда узнал, то ему стало жаль Кавра. Кавр до безумия любил свою жену, любил страстно и ревниво. Это была опустошающая страсть не мужа, а любовника. Чем только пленила его эта вульгарная женщина, которая своими вызывающими манерами напоминала не то особу легкого поведения, не то плохонькую провинциальную актрису, мнящую себя кинозвездой? Но, как бы там ни было, именно из-за нее он совершил ряд серьезных проступков. Были вскрыты некрасивые денежные махинации, и однажды вечером Кавр, понурив голову, вышел из кабинета начальника. Через несколько месяцев стало известно, что на улице Друо, над филателистической лавкой, он открыл частное сыскное агентство…Пассажиры в буфете закусывали каждый в одиночку, окруженные тишиной и скукой. Мегрэ выпил кружку пива, обтер губы, взял свой чемоданчик и направился к выходу, пройдя метрах в двух от своего бывшего сослуживца. Тот пристально рассматривал на полу чей-то плевок. Небольшой состав, черный и блестящий от дождя, уже стоял на третьем пути. В купе старенького вагона было сыро и холодно, и Мегрэ сделал тщетную попытку плотнее прикрыть окно. На перроне бегали, суетились, хлопали дверьми – все это были настолько привычные звуки, что, и не видя, можно было представить себе, что там происходит. Раза три приотворялась дверь, и в купе просовывалась чья-нибудь голова. Все пассажиры одержимы одной манией-найти пустое купе. Увидев Мегрэ, дверь захлопывали. Когда поезд тронулся, Мегрэ вышел в коридор, чтобы поднять там оконное стекло: сквозило. В соседнем купе он увидел инспектора Кадавра. Тот сделал вид, что дремлет. Ну и пусть! Глупо обращать на это внимание! И без того вся история, связанная с его поездкой, достаточно нелепа. Поскорее бы стряхнуть это дело с плеч! В конце концов, какое ему дело до того, что Кадавр тоже едет в Сент-Обен? За окном была сплошная темень, иногда прорезываемая мигающим светом фонаря на обочине дороги, светом автомобильных фар или, что выглядело особенно таинственно и привлекательно, желтым квадратом освещенного окна…Судебный следователь Брежон, очень вежливый, застенчивый человек с манерами в духе девятнадцатого века, сказал Мегрэ:

– Мой зять Этьен Но встретит вас на вокзале. Я уже известил его о вашем приезде. Мегрэ посасывал свою трубку, и мозг его сверлила одна мысль: "Какого черта Кадавр тащится в Сент-Обен?" Мегрэ ехал в Сент-Обен, не имея официального поручения.

Следователь Брежон, с которым ему так часто приходилось вместе работать, прислал Мегрэ записку с любезной просьбой заглянуть к нему. Это было в январе. Больше недели в Париже шел беспрерывный дождь – как сейчас в Ниоре. Солнце не показывалось ни на минуту. В кабинете следователя на столе стояла лампа с зеленым абажуром. Пока Брежон говорил, то и дело протирая свои очки, Мегрэ думал о том, что и у него в кабинете стоит лампа с зеленым абажуром, но только абажур другой. У Брежона он был ребристый и напоминал дыню.

– …Мне, право, так неловко, что я потревожил вас… тем более не по делам службы… Присядьте, прошу вас. Присядьте… Возможно, вы знаете… Да, не угодно ли сигару?.. Так вот, возможно, вы знаете, что я женат на урожденной Лека… Впрочем, о чем я говорю, это же не имеет никакого значения… Да, так вот, моя сестра Луиза Брежон после замужества носит фамилию Но. Время было позднее. На улице прохожие, видя на фоне темного грозного здания Дворца правосудия свет в окне, наверно, думали, что там, наверху, решаются какие-то важные вопросы.

Надо сказать, что, глядя на плотную фигуру Мегрэ, его озабоченно нахмуренный лоб, и впрямь можно было заключить, что он весь во власти глубокого раздумья, и наверняка никто не догадался бы, какими мыслями в действительности занята его голова. Вполуха слушая сбивчивый рассказ следователя, Мегрэ с завистью сравнивал его абажур со своим и думал, что и ему неплохо бы обзавестись таким же.

– Понимаете, какова ситуация… Небольшой городок, почти деревня… Вы сами увидите… Люди оторваны от всего света… Недоброжелательство, зависть, беспричинная злоба… Мой зять-добрейший, простой человек… Племянница-сущее дитя… Если вы не возражаете, я выхлопочу вам отпуск на недельку… Благодарность всех моих родственников вместе с благодарностью того, тех, кто…

Вот так можно влипнуть в дурацкую историю. Ну и что же все-таки рассказал ему этот самый Брежон? Кстати, в нем самом все еще проглядывал провинциал: он без конца упоминал в разговоре своих родственников, произнося их имена с таким почтением, словно это были исторические личности. Его сестра Луиза Брежон вышла замуж за Этьена Но. И следователь добавил, будто речь шла о всемирной знаменитости:

– Вы понимаете, за сына Себастьяна Но!

А этот Себастьян Но был всего-навсего крупный скототорговец в Сент-Обене, маленьком городке, затерявшемся где-то среди болот Вандеи.

– Этьен Но по линии матери связан с самыми лучшими семьями…

– Отлично. Далее?

– Рядом с их домом – он стоит в километре от городка-проходит железнодорожная ветка Ниор – Фонтенэ-ле-Конт… Около трех недель назад один местный парень, впрочем, из довольно хорошей семьи, во всяком случае со стороны матери – она урожденная Пелько, был найден на полотне мертвым. Сначала решили, что это несчастный случай, и я до сих пор придерживаюсь того же мнения… Но потом поползли слухи… стали приходить анонимные письма… Короче говоря, мой зять сейчас в ужасном положении: его чуть ли не открыто обвиняют в убийстве этого парня… Он мне прислал письмо, но такое сумбурное! Чтобы хоть как-нибудь прояснить дело, я связался с прокурором Фон-тенэ-ле-Конта – ведь Сент-Обен юридически подчинен Фонтенэ. И вопреки ожиданиям узнал, что обвинения носят довольно серьезный характер и следствия, по-видимому, не избежать. Вот почему, мой дорогой комиссар, я взял на себя смелость по-дружески просить вас…

Поезд остановился.

Мегрэ протер запотевшее стекло и не увидел ничего, кроме невзрачного домика, од-ного-единственного фонаря, небольшой платформы и железнодорожника, который бежал вдоль поезда и уже давал свистком сигнал к отправлению.. Хлопнула дверца какого-то купе, но не соседнего, и поезд тронулся. Значит, инспектор Кадавр едет дальше. Мелькали фермы, одни совсем близко, другие в отдалении, и свет их освещенных окон отражался в воде, словно поезд шел вдоль озера.

– Сент-Обен!

Мегрэ вышел на платформу. В Сент-Обене сошли трое пассажиров: старая женщина с корзиной из темных ивовых прутьев, Кавр и Мегрэ. Посреди платформы стоял очень высокий, очень широкоплечий человек в крагах и кожаной куртке. Лицо его выражало забавную растерянность. Ага, вот и сам Этьен Но. Конечно же, это он. Шурин известил его о приезде комиссара, вот он и стоит, думает, который из двух мужчин, сошедших с поезда, комиссар Мегрэ. Этьен Но направился к худощавому. Он поднес руку к шляпе и уже готов был обратиться к приезжему с вопросом, но Кавр с презрительной миной прошел мимо. Кавр всем своим видом показал, что он все знает. "Вы ошиблись. Это вон тот", – словно бы говорил он. Зять следователя Брежона круто повернулся.

– Комиссар Мегрэ, не так ли?.. Простите, я не сразу вас узнал… хотя ваши фотографии часто появляются в газетах… Но у нас здесь такая дыра, сами понимаете…

Он решительным движением отобрал у Мегрэ его чемоданчик, увидев, что комиссар роется в кармане в поисках билета, бросил: "Не нужно!.." и потащил Мегрэ за собой, но не к зданию станции, а прямо к железнодорожному переезду. Проходя мимо начальника станции, он кивнул:

– Привет, Пьер!

Дождь не утихал. К столбу была привязана лошадь, впряженная в двухколесный английский шарабан.

– Садитесь, прошу вас. В такую погодку на машине по нашим дорогам не проедешь… А где же Кавр?

Мегрэ видел только, как он скрылся во тьме ночи. У него мелькнула запоздалая мысль, что неплохо было бы проследить за ним. Впрочем, смешно, едва сойдя с поезда, бросить человека, который приехал тебя встретить, и кинуться за случайным попутчиком. Вокруг не было никаких признаков жилья, лишь метрах в ста от станции за высокими деревьями горел фонарь. По-видимому, там проходила дорога.

– Прикройте ноги брезентом. Да, да, непременно. Даже и так они у вас наверняка промокнут, ведь мы поедем против ветра. В своем письме шурин мне подробно рассказал о вас… Мне очень неловко, что он потревожил столь занятого человека, как вы, из-за ничтожного дела. О, вы не представляете, что за люди в провинции!..

Кончиком кнута он коснулся мокрого крупа лошади, шарабан тронулся, и через несколько минут они, увязая колесами в черной грязи, катили по дороге, тянувшейся вдоль железнодорожного полотна. Справа от них фонари тускло освещали нечто вроде канала. Неожиданно, словно из небытия, перед ними возникла фигура мужчины с накинутой на голову курткой. Прохожий сошел на обочину.

– Привет, Фабьен! – крикнул Этьен Но таким же фамильярным тоном, каким он поздоровался с начальником станции. Это был тон человека, который всех знает, убежден, что он здесь – господин положения и потому любого может назвать просто по имени…

Но где же Кавр, черт побери? Мегрэ ничего не мог с собой поделать: все его мысли вертелись вокруг инспектора.

– А гостиница в Сент-Обене есть? – спросил он.

Его спутник добродушно рассмеялся:

– Какая гостиница, помилуйте! У нас в доме места достаточно. Комната для вас приготовлена. Мы и ужин сегодня отложили на час: я подумал, что вы проголодаетесь с дороги. Надеюсь, вы не вздумали ужинать в ниорском буфете? У нас, правда, все по-простому, но…

Мегрэ, однако, было совершенно наплевать на то, как его там будут принимать. Его мысли были поглощены Кавром.

– Интересно, тот пассажир, что сошел вместе со мной…

– Понятия не имею, кто он, – поспешил заверить его Этьен Но.

Почему он не дал договорить? Ведь Мегрэ собирался спросить совсем о другом.

– Я хотел узнать, найдет ли он, где остановиться…

– Безусловно. Не знаю, как уж вам расписал Сент-Обен мой шурин… Он уехал в Париж давно и, наверно, до сих пор представляет его себе маленькой деревушкой… А ведь Сент-Обен, дорогой комиссар, уже небольшой городок. Вы, конечно, пока не могли заметить этого: станция находится на отлете. У нас есть две отличные гостиницы: "Золотой лев", ее содержит старик Тапонье, или, как все его называют, папаша Франсуа, а напротив – "Три мула"… Смотрите! Мы уже почти приехали… Видите свет?.. Да, да… Вот и наша скромная хижина…

Уже по одному его тону можно было понять, что он прибедняется. И действительно, дом выглядел весьма внушительно. На первом этаже в четырех окнах горел свет, а снаружи, на середине фасада, освещая путь хозяину и его гостю, сверкала лампочка. За домом угадывался обширный скотный двор – оттуда доносился запах теплого стойла. К лошади, чтобы схватить ее под уздцы, уже торопился слуга, дверь в доме распахнулась, к коляске подбежала горничная и взяла чемоданчик Мегрэ.

– Вот и приехали!.. Как видите, совсем близко… К сожалению, когда строили дом, никто не мог предвидеть, что железная дорога пройдет чуть ли не под самыми нашими окнами… Конечно, ко всему привыкаешь, тем более что поезда ходят так редко, но все же… Прошу вас, входите… Снимите плащ…

"Да он болтает без умолку", – отметил про себя Мегрэ, но тут же его захлестнули иные мысли, и он с головой окунулся в новую атмосферу. Пол широкого коридора был выстлан серыми плитками, стены до уровня человеческого роста отделаны темными деревянными панелями. С потолка свисал фонарь с разноцветными стеклами. Широкая дубовая лестница с массивными перилами, навощенными до блеска, покрытая красной дорожкой, вела на второй этаж. В доме приятно пахло воском, тушеным мясом и еще чем-то сладковато-кислым. "Аромат провинции", – подумал Мегрэ. Но больше всего здесь поражала незыблемость, как казалось, ничем никогда не нарушаемая незыблемость всего окружающего. Чувствовалось, что все в этом доме-и мебель, и вещи-испокон веков стояло на своих местах, и даже люди, передвигаясь по дому, во избежание каких бы то ни было неожиданностей подчинялись раз и навсегда заведенному порядку.

– Не хотите ли перед ужином подняться в свою комнату? Здесь вы у себя дома. Прошу вас, без церемоний.

Он распахнул дверь в уютную гостиную. Сидящая там пара – дама и господин-тотчас же поднялась.

– Разреши представить тебе комиссара Мегрэ… Моя супруга…

У нее была такая же бесцветная внешность, как у следователя Брежона, то же приветливое выражение лица, выработанное буржуазным воспитанием, но Мегрэ сразу же показалось, что в ее взгляде есть что-то более острое, более жесткое, чем у брата.

– Мне, право, очень неловко, что брат побеспокоил вас в такую погоду… Можно подумать, что дождь играет какую-то роль в этой поездке, что все дело в нем!

– Разрешите вам представить нашего друга: Аль-бан Гру-Котель. Шурин, наверно, говорил вам о нем…

Говорил ли Брежон о нем? Все возможно, но ведь Мегрэ тогда был целиком поглощен мыслями о ребристом абажуре.

– Очень приятно, господин комиссар. Я большой ваш поклонник.

Мегрэ хотелось ему ответить: "От меня вы не услышите подобного комплимента". В Гру-Котеле он сразу распознал тип человека, который был ему ненавистен.

– Не угостишь ли нас портвейном, Луиза?

Вино уже стояло на столике. В гостиной царил полумрак. Мало четких линий, вернее ни одной. Старинные кресла, большинство обито штофом. Ковры блеклых, неопределенных цветов. Перед пылающим камином нежилась кошка.

– Садитесь, прошу вас… Гру-Котель зашел поужинать с нами по-соседски…

Каждый раз, как упоминалось его имя, Гру-Котель кланялся с изысканной вежливостью, словно вельможа, который в обществе незначительных людей кокетничает тем, что ведет себя так же церемонно, как в светском салоне.

– Мне, старому затворнику, в этом доме любезно предоставили место за столом…

Затворник, конечно же, затворник. И к тому же, верно, холостяк. Трудно сказать почему, но это чувствовалось сразу.

Претенциозный. Никчемный. Наверняка с какими-нибудь причудами, да еще и кичащийся ими. Он, несомненно, уязвлен тем, что он не граф и не маркиз, что перед его фамилией нет приставки "де", но зато, должно быть, утешается своим вычурным именем-Альбан, и ему явно доставляет удовольствие слышать, как его произносят. Впрочем, фамилия тоже звучит недурно и пишется через дефис. Лет сорока, высокий, худой, считающий, видимо, что худоба – признак аристократизма, одетый не без претензий, довольно элегантно, в хорошо сидевший неопределенного цвета костюм, который, казалось, никогда не был новым, и в то же время никогда не износится, словно он сросся со своим владельцем и не нуждается в замене, он все равно выглядел каким-то пропыленным, что свидетельствовало об отсутствии в его жизни женщины. В дальнейшем Мегрэ видел Гру-Котеля только в зеленоватой куртке и белом пикейном галстуке, заколотом булавкой в виде подковки, – типичный провинциальный аристократ.

– Надеюсь, господин комиссар, поездка не слишком утомила вас? – спросила мадам Но, подавая гостю рюмку портвейна.

Мегрэ, плотно усевшись в кресле (хозяйка, должно быть, с опаской подумала, как бы оно не развалилось под такой тяжестью), односложно отвечал на вопросы и не без труда пытался разобраться в тех противоречивых впечатлениях, которые несколько подавили его. Должно быть, он показался семейству Но человеком весьма недалеким…

Взять хотя бы дом. Именно о таком доме часто мечтал Мегрэ-доме с надежными стенами, за которыми тепло и уютно. Портреты в гостиной восстановили в памяти комиссара пространный рассказ следователя обо всех Но, Брежонах, Ла Ну – ведь по линии матери Брежоны были родственниками Ла Ну – и, глядя на их важные, немного даже чванные физиономии, Мегрэ подумал, что и он, пожалуй, не отказался бы от таких предков. Запахи, идущие из кухни, сулят отменный ужин, а стук фарфоровых тарелок и звон хрусталя, доносящийся из столовой – она находится рядом с гостиной, – обещают, что сервировка окажется под стать ужину. В конюшне работник сейчас, наверно, вовсю скребет лошадей, в хлеву лениво пережевывают жвачку коровы, стоящие в стойлах двумя длинными рядами.

Тишь да благодать. Здесь царит порядок, здесь торжествует добродетель, в то же время, как бывает во многих семьях, которые живут обособленно, у этих людей, несомненно, имеются и свои чудачества, и свои смешные недостатки. Этьен Но, высокий, широкоплечий, розовощекий, с глазами навыкате и открытым лицом, на котором словно написано: "Смотрите, вот я какой!.. Весь как на ладони… Добряк…" Добрый великан. Добрый хозяин.

Добрый отец семейства. Человек, имеющий право вот так запросто бросить со своей двуколки встречному прохожему:

– Привет, Пьер… Привет, Фабьен…

Его жена, совсем заслоненная своим верзилой мужем, застенчиво улыбается, как бы извиняясь за то, что он занимает так много места.

– Простите, господин комиссар, я на минутку покину вас…

Понятно. Так и полагается: она образцовая хозяйка и, прежде чем пригласить гостей к столу, должна взглянуть на него сама. Альбан Гру-Котель… У этого такой вид, словно он сошел со старинной гравюры. Он кажется тоньше, породистее, умнее хозяев дома и явно относится к ним с легким снисхождением. "Вы же сами видите, – как бы говорит его взгляд, – они неплохие люди, отличные соседи. Философского разговора с ними не заведешь, но у них очень мило, и, как вы сами убедитесь, здесь угощают настоящим бургундским и выдержанным коньяком…"

– Госпожа, все готово…

– Пожалуйста, к столу… Если вы не против, господин комиссар, прошу вас сюда. – Хозяйка указала ему место справа от себя.

Полная безмятежность. А ведь следователь Брежон в разговоре с Мегрэ казался взволнованным. "…Поверьте мне, я знаю зятя так же хорошо, как сестру и племянницу… Да вы и сами с ними познакомитесь… И тем не менее это гнусное обвинение с каждым днем становится все страшнее, так что делом, по-видимому, придется заняться прокуратуре… Мой отец в течение сорока лет был нотариусом в Сент-Обене, унаследовав эту профессию от своего отца… Вам покажут наш дом – он в самом центре городка… Я все пытаюсь понять, как за такое короткое время могла родиться эта слепая ненависть, захлестнувшая стольких людей, ненависть, которая скоро сделает невыносимой жизнь невинных существ… Сестра всегда была слабого здоровья… Она очень впечатлительная женщина, страдает бессонницей и болезненно воспринимает малейшую неприятность…"

Облик мадам Но опровергал слова следователя. Да и вообще, какие неприятности? Казалось, его пригласили сюда лишь для того, чтобы угостить вкусным ужином, а затем предложить партию в бридж. Потчуя гостя жаворонками, ему подробно рассказали, как местные крестьяне неводом, словно рыбу, вылавливают их ночью в лугах. Кстати, а где же дочь хозяев? "Женевьева, моя племянница, – сказал Мегрэ следователь, – чистая, наивная девушка, таких теперь можно встретить лишь в романах…" Надо сказать, что автор или авторы анонимных писем-а Мегрэ прочел эти письма-как, по-видимому, и большинство жителей Сент-Обена, придерживались совсем иного мнения. И в конечном счете именно ее называли виновницей смерти Альбера Ретайо, парня, которого нашли мертвым на железнодорожном полотне. Мегрэ, разумеется, еще не разобрался в этом деле, но все, что он слышал о нем, совершенно не вязалось с тем, что он увидел в доме Этьена Но. Ведь злые языки болтали, будто Альбер был любовником Женевьевы и два-три раза в неделю приходил ночью к ней в комнату! Альбер был парень из бедной семьи. Ему едва исполнилось двадцать лет. Его отец работал в Сент-Обене на молочном заводе и погиб при взрыве котла. Мать жила на пенсию, которую по решению суда выплачивал ей владелец завода. "Альбер Ретайо не мог покончить жизнь самоубийством, – утверждали в письмах. – Он слишком любил жизнь и, даже если поверить в то, что парень был пьян, как уверяют некоторые, все равно, не такой он дурак, чтобы лезть под колеса поезда."

Тело бедняги было обнаружено метрах в пятистах от дома Этьена Но, примерно на полпути к станции. Да, но вот теперь поговаривают, что его кепку нашли гораздо ближе к дому Но, в тростнике на берегу канала. Мало того, ходили слухи, еще более наводящие на подозрение. Будто кто-то, зайдя к мадам Ретайо, матери Альбера, через неделю после его смерти якобы увидел, как она поспешно спрятала солидную пачку тысяче-франковых банкнотов. А разве у нее когда-нибудь водились такие деньги? – Как жаль, господин комиссар, что вы приехали к нам зимой! Летом наш городок так красив, что его прозвали зеленой Венецией… Разрешите предложить вам еще кусочек курицы?….А Кавр?.. Чего ради вдруг инспектор Кадавр пожаловал в Сент-Обен?..

Ели много. Много пили. В комнате было очень жарко. После ужина осоловевшие мужчины, вытянув ноги, уселись в гостиной перед пылающим камином.

– Прошу вас… Я знаю, вы курите трубку, но, может, соблазнитесь сигарой?

Неужели они пытаются усыпить его бдительность? Нет, смешно даже думать об этом. Просто славные люди. И только. Там, в Париже, следователь Брежон, должно быть, все сильно преувеличил… А вот Альбан Гру-Котель-напыщенный дурак, один из тех бездельников, каких сколько угодно в провинции.

– Вы, верно, устали с дороги… Если желаете отдохнуть…

Так, значит, сегодня разговор о деле не состоится. Может быть, мешает присутствие Гру-Котеля? Или Этьен Но не хочет говорить при жене?

– Вы пьете вечером кофе? Нет? Тогда чашечку настоя из трав?.. Вы извините, если я на минутку оставлю вас? Последние два-три дня дочери что-то неможется, и я хочу подняться к ней. Спрошу, не нужно ли чего-нибудь… Молодые девушки вообще существа хрупкие, а в нашей сырой местности особенно…

Мужчины, оставшись одни, курили, беседовали обо всем понемногу, даже о делах городка. Дело в том, что новый мэр находится в оппозиции к здравомыслящей части горожан и…

– Ну, господа, – нерешительно пробурчал наконец Мегрэ, – если вы не возражаете, я пойду спать…

– Вы тоже переночуете у нас, Альбан?.. Зачем вам в такой дождь тащиться домой?

Они поднялись на второй этаж. Комната Мегрэ, оклеенная желтыми обоями, оказалась в глубине коридора. Она напомнила ему детство.

– Вам ничего не нужно? Ах да, я забыл… Надо показать вам одно местечко… Мегрэ пожал хозяину и Гру-Котелю руки.

Разделся. Лег в постель. Он лежал и прислушивался к шорохам в доме. В полусне он услышал какой-то шепот, но вскоре все стихло. Похоже, что везде погасили свет. Мегрэ спал. Или ему казалось, что он спит. Сотни раз перед его глазами возникало мрачное лицо Кавра, самого, пожалуй, несчастного человека на свете. Потом Мегрэ приснилось, будто краснощекая горничная, которая прислуживала за ужином, принесла ему завтрак. Дверь в комнату приоткрылась. Он был совершенно уверен, что слышал, как она приоткрылась. Он сел в постели, с трудом, на ощупь отыскал у изголовья кнопку выключателя., В тюльпане из матового стекла зажглась лампочка, и Мегрэ увидел перед собой девушку в накинутом на ночную рубашку коричневом шерстяном пальто.

– Tcc! Мне необходимо с вами поговорить, – прошептала она. – Только тише…

Как сомнамбула, она опустилась на стул и устремила неподвижный взгляд в пространство.

2. Девушка в ночной сорочке

Это была крайне изнурительная, но необычайная ночь. Мегрэ спал и в то же время не спал. Он грезил и, однако, прекрасно сознавал, что это грезы, но охотно поддавался им, а все реальные звуки, доходившие до него сквозь сон, как бы сопровождались видениями. Например, он действительно слышал, как в конюшне лошадь била копытом в перегородку, но все, что, казалось ему, он видел, было уже грезами. Разморенный обильным ужином, он лежал в своей комнате, а перед его глазами вставали темень конюшни, круп лошади, ясли с сеном, двор, где все еще продолжал лить дождь и кто-то шлепал по черным лужам; видел, наконец, как бы со стороны дом, в котором он спал. Он словно раздвоился: он лежал в постели, он наслаждался ее теплом, приятным деревенским запахом, исходившим от матраца, еще более терпким оттого, что Мегрэ был весь в поту, и в то же время незримо присутствовал в каждом уголке дома.

А может, это стены дома стали вдруг его глазами и ушами? Он ясно представил себе коров в темном хлеву и слышал, как в четыре часа утра скотник прошел через двор и отодвинул дверной засов. Так почему же, спрашивается, он не мог видеть, как скотник при свете "летучей мыши", сидя на складном стульчике, сдаивает молоко в жестяное ведро? Потом, должно быть, Мегрэ крепко заснул, потому что в испуге вдруг вскочил, оттого что в уборной спустили воду, настолько неожиданным и громким был шум. И тогда он снова вернулся к своей игре. Теперь он увидел хозяина дома, который со спущенными помочами вышел из уборной и тихо проскользнул в спальню. Луиза Но, повернувшись к стене, спала или делала вид, что спит. Этьен Но зажег маленькую лампу над умывальником. Он брился, и от ледяной воды у него немели пальцы. Лицо у Этьена было розовое, кожа гладкая и блестящая. Вот он сел в кресло, чтобы надеть башмаки. Когда он уже выходил из комнаты, его остановил шепот, донесшийся из постели. Что сказала ему жена? Он наклонился к ней и что-то вполголоса ответил. Потом осторожно закрыл дверь и на цыпочках спустился по лестнице. И тогда Мегрэ, которому надоела эта колдовская ночь, соскочил с кровати и зажег лампу. Часы на ночном столике показывали половину шестого. Он прислушался, и ему показалось, что дождь прекратился или, если еще шел, то моросящий, бесшумный. Слов нет, вечером Мегрэ недурно поел и немало выпил, но, разумеется, в меру, а вот сейчас чувствовал себя словно после хорошей попойки. Доставая из несессера туалетные принадлежности, он мутным взглядом смотрел на свою развороченную постель и на стул, стоявший рядом с кроватью. Нет, конечно, то был не сон. Женевьева Но действительно приходила к нему. Она вошла без стука. Села на этот самый стул и сидела очень прямо, не опираясь на спинку. Ошеломленный, он в первый момент подумал, что она безумна. На самом же деле из них двоих скорее он выглядел обезумевшим.

Никогда еще ему не приходилось попадать в такое дурацкое положение: он лежит в постели в ночной рубашке, голова у него всклокочена, во рту-неприятный вкус, а в это время у его изголовья садится девушка, собираясь посвятить его в какую-то тайну. Он пробормотал:

– Вы не могли бы отвернуться на минутку? Я встану и оденусь.

– Не надо… Мне нужно сказать вам всего два слова… Я беременна от Альбера Ретайо… Если об этом узнает мой отец, я покончу с собой, и никто меня не удержит…