Жорж Сименон

«Господин Понедельник»

Мегрэ на мгновение застыл перед чугунной оградой, за которой виднелся сад: на эмалированной табличке было выведено «№ 47-бис». Было пять часов вечера, но уже совершенно стемнело. За его спиной струились хмурые воды одного из рукавов Сены, темнел пустынный остров Пюто, поросший кустарником и огромными тополями.

А перед ним, словно по контрасту, высился особняк, каких много в пригороде Нейи, — комиссар забрел в квартал Булонского леса, элегантный, удобный, нынче устланный ковром осенней листвы.

Дом номер 47-бис стоял на углу бульвара Сены и улицы Максим-Базе. На втором этаже светились окна, и Мегрэ, весь съежившись под дождем, решился нажать на электрический звонок. Всегда чувствуешь себя неловко, вторгаясь в размеренную, спокойную домашнюю жизнь, особенно зябким зимним вечером, когда всем так уютно у семейного очага, — и неловкость эта возрастает во сто крат, когда пришелец идет с набережной Орфевр и карманы его битком набиты документами ужасного содержания.

На первом этаже зажегся свет, открылась дверь, и слуга, не желая зря мокнуть под дождем, попытался сначала разглядеть посетителя.

— Кто там? — спросил он через ограду.

— Могу я видеть доктора Бариона?

Холл был изысканно обставлен, и Мегрэ машинально спрятал трубку в карман.

— Как объявить?

— Вы, должно быть, Мартен Виньоле, шофер? — осведомился комиссар, к великому удивлению своего собеседника.

Одновременно Мегрэ вложил визитную карточку в конверт и заклеил его. Виньоле был мужчина лет сорока пяти — пятидесяти, ширококостный, с густыми торчащими патлами, его деревенское происхождение бросалось в глаза. Он взошел на второй этаж, через несколько минут вернулся, и Мегрэ последовал за ним, едва не задев по дороге детскую коляску.

Будьте любезны, входите, произнес доктор Арман Барион и открыл перед ним дверь своего кабинета.

Он был бледен, под глазами синяки; очевидно, этот человек несколько ночей не спал. Мегрэ собирался с мыслями, прежде чем заговорить, а с первого этажа доносились голоса играющих ребятишек.

Еще до своего визита комиссар хорошо изучил особняк и его обитателей. Доктор Барион, врач-фтизиатр, раньше работавший в больнице Леннек, поселился в Нейи всего три года назад, обслуживая пациентов, он продолжал лабораторные исследования. Он был женат и имел троих детей: мальчика семи лет, девочку пяти и младенца нескольких месяцев от роду, о чью коляску едва не споткнулся комиссар.

Прислуга состояла из Мартена Виньоле, который исполнял обязанности шофера и лакея, его жены Эжени, кухарки, а три недели тому назад здесь служила восемнадцатилетняя девушка-бретонка, Ольга Буланже.

— Полагаю, доктор, вам известна причина моего визита. После вскрытия родители девицы Буланже по совету своего адвоката возбудили дело, и мне поручено…

Все это комиссар говорил извиняющимся тоном, и в самом деле: излагая дело, он чувствовал некоторую неловкость.

Три недели тому назад Ольга Буланже умерла по невыясненной причине, но врач, констатировавший смерть, тем не менее выдал разрешение на похороны.

На церемонию прибыли родители, истинные бретонские крестьяне, суровые и подозрительные, и узнали, Бог ведает какими путями, что дочь их была беременна на пятом месяце. И как умудрились они познакомиться с Барте, самым желчным из всех адвокатов?

Так или иначе, но, следуя его советам, через неделю они потребовали эксгумации и вскрытия тела.

— Заключение при мне, — вздохнул Мегрэ и потянулся к карману.

— Не нужно! Я в курсе дела: мне удалось добиться разрешения присутствовать при вскрытии и помогать судебному эксперту.

Доктор был спокоен, несмотря на усталость, а возможно, и лихорадку. В белом больничном халате, он сидел за столом в свете лампы и смотрел Мегрэ прямо в глаза, не отводя взгляда.

— Излишне говорить, что я вас ждал, комиссар…

На письменном столе в металлической рамке стояла фотография женщины лет тридцати, красивой, изящной и хрупкой.

— Поскольку у вас в кармане заключение доктора Поля, вы знаете, что кишечник бедняжки весь испещрен крошечными отверстиями, которые и вызвали моментальное заражение крови. Вы знаете также, что после кропотливых исследований нам удалось установить источник этих отверстий, — и это не могло не взволновать как меня, так и моего уважаемого коллегу. Это взволновало нас до такой степени, что мы сочли необходимым позвать на помощь врача, имевшего опыт работы в колониях, — ему-то мы и обязаны разгадкой…

Мегрэ сидел, наклонив голову, и Барион, словно угадав его желание, прервался:

— Курите, пожалуйста… Я работаю по преимуществу с детьми и поэтому не курю… Сигару?.. Нет?.. Я продолжаю… Моя служанка была убита — а я не сомневаюсь, что ее убили, — способом, который очень распространен в Малайзии и на Новых Гебридах… Жертве дают проглотить в изрядном количестве ту ость, острую, как иголки, какая растет на колосьях, особенно на колосьях ржи…

Ость остается в кишечнике, мало-помалу разрушает ткани, что и ведет неизбежно к…

— Простите! — снова вздохнул Мегрэ. — Вскрытие также подтвердило, что Ольга Буланже была беременна на пятом месяце. Известен ли вам круг ее знакомств…

— Нет! Она выходила очень редко, почти никогда.

Это была юная, застенчивая девушка, с лицом, покрытым веснушками… — И он поторопился вернуться к прежней теме. — Должен признаться вам, комиссар, что после вскрытия, имевшего место вот уже десять дней назад, я занимался исключительно этим делом. Я не желаю зла чете Буланже: они люди простые, и их иск, без сомнения, направлен против меня. Я и без них попал бы в безвыходное положение, если бы не смог докопаться до правды. К счастью, хотя и частично, мне это удалось…

Мегрэ стоило труда скрыть свое изумление. Он явился, чтобы начать расследование, а ему, как говорится, под самый нос суют уже законченное дело: он вынужден выслушивать спокойный, четкий, по всем правилам составленный доклад.

— Какой у нас сегодня день?.. Четверг?.. Ну так вот, комиссар: с понедельника я имею вещественное доказательство того, что умереть должна была вовсе не злополучная Ольга… Как мне это удалось?.. Очень просто…

Следовало обнаружить, с какой пищей наша горничная могла проглотить ости колосков ржи… Поскольку она никогда не думала о том, чтобы лишить себя жизни, да еще таким изысканным и чрезвычайно болезненным способом, очевидно, что кто-то должен был подсыпать их…

— Не думаете ли вы, что ваш шофер, Мартен, был с ней в близких отношениях?

— Я в этом уверен, — заявил доктор Барион. — Я допросил его, и он в конце концов признался.

— Он бывал в колониях?

— Только в Алжире… Но предупреждаю сразу: вы на ложном пути… Я запасся терпением и с помощью жены и кухарки составил список всех продуктов, поступавших в дом за последнее время, а некоторые даже проверил.

В понедельник я сидел в этом кабинете, уже отчаявшись прийти к какому-либо результату, как вдруг мое внимание привлекли шаги по гравиевой дорожке — я заметил старика, который уверенно направлялся к кухне…

Это был человек, которого все мы прозвали «господин Понедельник», о нем-то я совершенно забыл.

— Господин Понедельник? — с улыбкой переспросил Мегрэ.

— Это прозвище дали ему дети, потому что он приходит каждый понедельник. Нищий из стародавних, то есть довоенных, времен, опрятный, сохранивший достоинство: на каждый день недели у него разработан особый маршрут. Сюда он является по понедельникам…

Мало-помалу сложилась традиция: ему оставляют полный обед, всегда один и тот же, потому что по понедельникам нам готовят курицу с рисом, и он спокойно съедает все это на кухне… Детишки приходят поболтать с ним… Уже давно я заметил, что он угощает их пирожными с кремом, из тех, что называются «монашками», и вмешался…

Мегрэ, который устал сидеть, поднялся, а его собеседник продолжил:

— Иногда владельцы магазинов предпочитают давать бедным товар, а не деньги… Я заподозрил, что он берет эти пирожные в кондитерской по соседству и что они, по всей вероятности, несвежие. Чтобы не обижать старика, я ничего не сказал ему, но запретил сыну и дочери есть гостинец…

— И пирожные ела горничная?

— Вполне возможно.

— А в этих пирожных…

— На этой неделе господин Понедельник пришел, как всегда, с двумя «монашками», завернутыми в кремовую бумагу… Когда он ушел, я исследовал пирожные, которые вам тотчас же передам, и обнаружил там ости колосьев ржи в количестве достаточном, чтобы вызвать явления, повлекшие за собой смерть Ольги… Теперь вы понимаете?.. Покушались не на бедную девушку, а на моих детей…

С нижнего этажа все еще доносились их голоса. В кабинете было тепло и покойно, лишь по асфальту набережной время от времени шуршали шины.

— Я никому ничего не говорил об этом… Ждал вас…

— И вы подозреваете, что этот нищий…

— Господин Понедельник? Ни за что на свете! И потом, я еще не все рассказал: когда я закончу, вы увидите, что бедный старик тут ни при чем… Вчера я зашел в больницу, нанес визиты нескольким коллегам… Я хотел узнать, не зарегистрированы ли в последнее время случаи, аналогичные гибели Ольги Буланже… — Голос его пресекся, и он отер ладонью лоб. — И вот: я почти уверен, что по крайней мере двое умерли точно таким же образом: один — около двух месяцев назад, второй — всего три недели тому…

— Они тоже ели пирожные?

— Этого теперь уже не узнать: врачи неверно установили причину смерти и не сочли нужным предпринимать расследование… Вот и все, комиссар!.. Больше мне ничего не известно, но, как видите, я узнал достаточно, чтобы по-настоящему испугаться. Где-то здесь, в Нейи, живет сумасшедший или сумасшедшая и умудряется, уж не знаю как, вкладывать в пирожные смерть…

— Вы заявили недавно, что покушались на ваших детей…

— Да… Я и сейчас убежден в этом… Понимаю, к чему ваш вопрос. Как убийце удается подложить отраву именно в пирожные господина Понедельника, которые…

— Но ведь были и другие случаи!

— Знаю… Не могу себе этого объяснить…

Доктор, казалось, говорит совершенно искренне, но Мегрэ не мог удержаться и искоса поглядел на него.

— Вы мне позволите задать один вопрос личного характера?

— Пожалуйста…

— Простите, если это вас заденет. Буланже обвиняют вас в том, что вы совратили их дочь…

Врач опустил голову и забормотал:

— Так и знал, что к этому придет! Не хочу лгать вам, комиссар. Да, это правда, глупо, но это правда; это и случилось по-глупому, однажды в воскресенье, когда я остался наедине с девчонкой… Я бы отдал все на свете, чтобы моя жена об этом никогда не узнала: она будет слишком страдать… С другой стороны, готов поклясться вам, даю слово врача, что к тому времени Ольга уже была любовницей моего шофера…

— Значит, ребенок…

— Не от меня, уверяю вас… Да и сроки не совпадают! К тому же Ольга была доброй девушкой и никогда не стала бы меня шантажировать… Сами видите, что…

Мегрэ не дал ему времени прийти в себя:

— И вы не знаете никого, кто бы мог… Погодите… Вы только что говорили о сумасшедшем или сумасшедшей…

— Да, в самом деле! Только это невозможно, физически невозможно! Господин Понедельник никогда не заходит к ней перед тем, как прийти сюда! Если он туда и заходит, его тут же выставляют на улицу и бросают мелочь в окно…

— О ком вы говорите?

— О мисс Уилфур… Поневоле задумаешься, существует ли справедливость на свете!.. Я обожаю свою жену, и тем не менее в моей жизни есть две тайны… Первую вы уже знаете… Вторая еще более смехотворна… Если бы не темнота, из этого окна вы бы увидели дом, где живут англичанка тридцати восьми лет, Лоране Уилфур, и ее прикованная к постели мать… Это — дочь и супруга покойного полковника Уилфура, служившего в колониях…

Больше года тому назад, когда обе возвратились после длительного пребывания на юге, однажды вечером меня вызвали к постели мадемуазель, которая жаловалась на непонятные боли.

Я был удивлен: во-первых, я не практикую, как лечащий врач, а во-вторых, я не обнаружил у пациентки никакой болезни… Еще больше меня поразило то, что выяснилось из беседы с ней: ей были известны все мои привычки, все жесты и поступки, вплоть до малейших причуд; я ничего не мог понять до тех пор, пока, войдя в свой кабинет, не заметил ее окна…

Буду краток, комиссар… Как бы это ни казалось нелепо, мисс Уилфур влюбилась в меня, как может влюбиться женщина ее лет, живущая вдвоем со старухой в огромном унылом доме, — влюбилась истерично, страстно…

Еще два раза ей удалось меня заманить… Я осматривал ее, а когда склонился, чтобы послушать легкие, она вдруг притянула к себе мою голову и поцеловала в губы…

Наутро я получил письмо, которое начиналось словами: «Мой дорогой…» А более всего меня смущает следующее: мисс Уилфур, кажется, убеждена в том, что мы — любовники!

Могу уверить вас в обратном. Со времени последней встречи я ее избегаю. Я едва не выставил ее за дверь этого кабинета, куда она явилась, упорно преследуя меня, а жене не рассказал по двум причинам: из профессиональной сдержанности и чтобы не возбуждать необоснованной ревности…

Больше мне ничего не известно… Я сказал вам все, как и собирался… Я никого не обвиняю!.. Я не понимаю ничего!.. Но я отдал бы десять лет жизни, чтобы моя жена не узнала…

Теперь Мегрэ понял, что спокойствие, с которым молодой врач начал разговор, было деланным, напускным, стоило тому огромных усилий воли, — комиссар видел, что бедняга вот-вот разразится рыданиями.

— Проводите расследование… Я не хотел бы влиять на его исход.

Когда Мегрэ пересекал холл, дверь распахнулась, и двое детишек, мальчик и младшая девочка, весело хохоча, пробежали мимо. Мартен проводил комиссара и запер за ним ворота.

За эту неделю Мегрэ изучил квартал досконально, до тошноты. С тяжелым, неколебимым упорством он мерил шагами набережную, несмотря на продолжающиеся дожди, несмотря на удивленные взгляды слуг, которые приметили его и задавались вопросом, не собирается ли этот подозрительный прохожий совершить кражу в квартале.

Со стороны особняк доктора Бариона казался оазисом мирного труда и чистых домашних радостей. Несколько раз Мегрэ замечал мадам Барион, когда она гуляла по набережной, толкая перед собой коляску с малышом. Однажды утром, когда небо прояснилось, он наблюдал, как старшие играют в саду, где были установлены качели.

Мисс Уилфур он увидел только один раз. Была она высоченная, крепко сбитая, без малейшего изящества: ее очень портили большие ноги и мужская, размашистая походка. Мегрэ проследил за ней на всякий случай, но она всего лишь дошла до английской библиотеки и обменяла книги, которые брала на абонемент.

Тогда Мегрэ понемногу расширил круг своих скитаний и дошел до бульвара Нейи, где обнаружил две кондитерские. Первая, узкая и темная, с фасадом, выкрашенным в ядовито-желтый цвет, прекрасно вписывалась в историю о пирожных, начиненных отравой. Но Мегрэ напрасно шарил глазами по витрине и расспрашивал продавщиц: там не делали «монашек»!

Вторая, выше классом, с двумя-тремя мраморными столиками, за которыми можно было выпить чаю, называлась кондитерской Бигоро. Там было светло и вкусно пахло сластями. Розовощекая девушка весело сновала за прилавком, а за кассой сидела изысканная дама в черном шелковом платье.

Можно ли было подумать?.. Мегрэ никак не мог решиться начать. Время проходило, разговор с доктором отодвигался в прошлое, и его обвинения при более пристальном рассмотрении стали представляться довольно шаткими. Бывали минуты, когда комиссару и в самом деле казалось, будто он переживает какой-то смехотворный кошмар: у него создавалось впечатление, что всю эту историю выдумал человек, страдающий манией величия или же загнанный в угол…

И тем не менее заключение медицинского эксперта подтверждало слова Бариона: бедная Ольга, девушка с лицом, покрытым веснушками, умерла от того, что в ее желудок попали ости с колосков ржи!

А по понедельникам пирожные продолжали поступать: две «монашки» от призрачного господина Понедельника, и в них, между двух половинок, было полно этих самых остей. Но не могли ли их подложить туда задним числом?

В довершение всего, если отец Ольги, содержавший гостиницу в селении Финистер, вернулся туда, то его жена, в глубоком трауре, осталась в столице и проводила многие часы на набережной Орфевр, в приемной, то и дело спрашивая Мегрэ, нет ли новостей. Она тоже считала полицию всемогущей! Еще немного — и она выйдет из себя и спросит, сурово сощурив глаза и поджав губы: «Когда же вы его арестуете?»

Доктора, кого же еще! Кто знает, не обвинит ли она в конце концов Мегрэ в каком-нибудь грязном пособничестве?

И все же он решил дождаться понедельника, испытывая некоторые угрызения совести: каждое утро в витрине кондитерской Бигоро появлялся широкий поднос «монашек», начиненных кофейным кремом.

Мог бы он поклясться, что в них еще не таится смерть, что эту девушку, которая бережно уносит три штуки, что этого мальчугана, жадно пожирающего лакомства по дороге из школы, не постигнет судьба Ольги?

В понедельник к часу дня он уже стоял на своем посту неподалеку от кондитерской, но только в два часа заметил старика, которого тотчас же узнал, хотя не видел ни разу. Дети умеют давать прозвища. Не кто иной, как господин Понедельник, двигался по мостовой мелкими шажками, спокойно, философски улыбаясь жизни, радуясь каждой минуте, буквально подбирая их, словно драгоценные крохи.

Привычным жестом он толкнул дверь кондитерской, и Мегрэ снаружи увидел, как мадам и мадемуазель Бигоро, развеселившись, обмениваются шуточками со стариком.

Ему определенно были рады! Его нищета не была того рода, что наводит уныние. Он рассказывал что-то смешное, а пухленькая девушка, вспомнив, что нынче понедельник, склонилась к витрине, выбрала две «монашки» и с профессиональной сноровкой завернула их в кремовую бумагу.

Господин Понедельник не торопился: он зашел к сапожнику по соседству, но там получил всего лишь монетку; потом завернул в табачную лавку на углу, где ему дали немного нюхательного табака.

В его жизни нет места каким-либо неожиданностям — это бросалось в глаза. И в понедельник, и во вторник, в другом квартале, и в среду, где-то еще, люди могли проверять по нему часы.

Вскоре он достиг бульвара Сены и чуть не вприпрыжку направился к особняку доктора.

Хороший это был дом. Там его ждал настоящий обед, такой же точно, какой ели и хозяева незадолго до этого; он сможет поесть за столом, в чистой, жарко натопленной кухне. Прекрасно зная дорогу, он направился к черному ходу, а Мегрэ позвонил с парадного.

— Мне нужно немедленно видеть доктора! — заявил он Мартену.

Его провели наверх.

— Не могли бы вы попросить, чтобы нам тотчас же принесли пирожные? Старик уже внизу…

Папаша Понедельник ел, не подозревая, что во врачебном кабинете двое мужчин склонились над гостинцем, который он приносил детворе…

— Ничего! — заключил Барион, тщательно исследовав сладости.

Значит, в какие-то недели пирожные бывали смертельны, а в какие-то — совершенно безвредны.

— Благодарю вас…

— Куда вы?

Поздно! Мегрэ уже вышел на лестницу.

— Проходите сюда, месье…

Бедная мадам Бигоро была сама не своя при одной мысли, что кто-нибудь из ее клиентов увидит, как она принимает полицейского. Она ввела Мегрэ в маленький, типично буржуазный салон с тюлевыми занавесками на окнах, который примыкал к самой лавке. На всех столах и буфетах, даже на подлокотниках кресел остывали пирожные.

— Я хотел спросить у вас, почему вы даете не какие-то другие пирожные, а именно «монашки», старику, который приходит каждый понедельник…

— Очень просто, месье… Вначале мы давали ему любые пирожные, большей частью несвежие, те, что оставались с предыдущего дня… Два-три раза это случайно оказались «монашки»: они ведь такие хрупкие…

Потом ему дали что-то другое, и я помню, как в тот раз он все равно пожелал купить две «монашки»…

«Они приносят мне счастье», — заявил он. И вот, поскольку это добрый старикан, мы завели такой обычай…

— Еще один вопрос… Есть среди ваших клиентов особа по имени мисс Уилфур?..

— Да… А почему вы спрашиваете?

— Просто так… Очаровательная особа, не правда ли?

— Вы так находите?

Последние слова она произнесла таким тоном, что Мегрэ осмелился продолжить:

— Я хотел сказать, она слегка чудаковатая…

— Что верно, то верно! Чудаковатая, ваша правда: сама не знает, чего хочет! Еще несколько таких клиентов — и нужно было бы удвоить персонал…

— Она приходит часто?

— Никогда!.. Думаю, я ее никогда и в глаза не видала… Она делает заказ по телефону, наполовину по-французски, наполовину по-английски, так что без конца случаются недоразумения… Да присядьте же, месье…

Простите, что заставила вас стоять…

— Я уже закончил… Это вы простите меня, мадам, что я обеспокоил вас.

Три обрывка фраз, благодаря которым все разъяснилось, так и звенели в ушах у Мегрэ. Разве не сказала кондитерша о мисс Уилфур: «Чудаковатая, сама не знает, чего хочет…»? А потом: «Еще несколько таких клиентов — и нужно было бы удвоить персонал…»

А через минуту та же кондитерша призналась, что в глаза не видала эту особу, но та делала заказы по телефону — наполовину по-французски, наполовину по-английски.

Мегрэ не захотел торопить события. Настанет время официальных допросов — уже не в кондитерской, пропитанной сладким запахом. А еще следовало учесть, что у мадам Бигоро могла проснуться профессиональная гордость — возможно, она смолчала бы, не желая признаваться, что ей возвращают товар.

Ибо в этом было все дело! Те фразы, которые она произнесла, не могли означать ничего иного! Англичанка делала заказ по телефону, наполовину по-французски, наполовину на своем родном языке. Потом она возвращала пирожные обратно, утверждая, что произошла ошибка…

Она возвращала «монашки»!.. «Монашки», в которые она успевала подсыпать ости ржи, пока разносчик дожидался у задней двери!..

Заложив руки в карманы, Мегрэ направлялся к дому доктора Бариона и у ограды чуть не столкнулся с папашей Понедельником, который выходил из сада.

— Ну как, вы и сегодня принесли «монашек»? — весело спросил он.

Старик остановился в замешательстве, и Мегрэ добавил:

— Я — друг доктора Бариона… Кажется, вы каждый понедельник приносите детям пирожные… Ну вот мне и стало интересно, почему вы всегда выбираете «монашки»…

— А вы не знали?.. Но это очень просто!.. Как-то раз мне дали именно эти пирожные, и детишки увидели их…

И признались, что это их любимое лакомство… Ну и вот, а хозяева такие хорошие люди, каких больше нет: угощают меня обедом, точь-в-точь как сами едят — с десертом, кофе и прочим… вы понимаете?

Когда на следующий день с ордером на арест в кармане Мегрэ явился в дом мисс Лоране Уилфур, она вела себя крайне высокомерно, грозилась обратиться в посольство, а потом отпиралась от всего с замечательным хладнокровием.

— Такое хладнокровие лишний раз доказывает, что она безумна! — сказал психиатр, свидетельствовавший ее.

Так же, как и ее ложь! Ибо она утверждала, будто уже долгое время является любовницей доктора и беременна от него.

А медицинский осмотр показал, что она — девственница. При тщательном обыске, проведенном в ее доме, нашли большое количество остей ржи, спрятанных в секретере.

Наконец, от ее матери узнали, что полковник Уилфур умер на Новых Гебридах от многочисленных разрывов кишечника: туземцы подсыпали ему отравы.

На допросе Мегрэ снова увидел Мартена.

— Интересно, что бы ты стал делать с ребенком? — спросил он.

— Я бы уехал с Ольгой, и мы открыли бы за городом бистро…

— А твоя жена?

Мартен лишь пожал плечами.

Мисс Уилфур, которая так влюбилась в доктора Бариона, что из ревности решилась убить его детей, наблюдала за его малейшими жестами и поступками, не остановилась даже перед тем, чтобы отравить пирожные в кондитерской, лишь бы достичь своей цели, — мисс Уилфур, которой в голову пришла почти гениальная идея воспользоваться в своих интересах безобидным папашей Понедельником, была пожизненно заключена в сумасшедший дом.

И там, через два года, сообщила своим товаркам, что вот-вот родит сына!