7

Следующим этапом было долгое сообщение Ривза по телефону.

Что касается Норы, она держалась прекрасно, гораздо лучше, чем ожидал Пи-Эм. Правда, не так, как вела бы себя, скажем, Милдред: та бы наверняка встревожилась или расчувствовалась.

— Я напущу тебе горячую ванну. Это поставит тебя на ноги. Я тоже приму.

Он ответил и оценил еще одну деталь: дверь, соединявшую обе ванны, она оставила открытой. Почему ее длинное мальчишеское тело наводит его на мысль о бойскауте? В деловитости ей, во всяком случае, не откажешь.

Когда он уже погрузился в воду, а ванна за стеной начала наполняться, Нора предложила:

— Как ты думаешь, не выпить ли нам пива, чтобы наладить желудок? Принести тебе сюда?

Ну и молодчина. Он слышал, как она расхаживает взад и вперед, хлопает дверцей холодильника, достает чистые стаканы, выдвигает ящики в поисках бутылкооткрывателя. Пи-Эм редко испытывал к ней такое товарищеское чувство, как сегодня.

К моменту разговора со своим компаньоном Ривзом он был уже почти в форме и чувствовал себя гораздо уверенней, чем мог надеяться, когда проснулся. Он побрился. Левый глаз раскрылся почти полностью. Под нижней губой, там, откуда вчера брызнула кровь, осталась, правда, небольшая ссадина, но он заклеил ее пластырем приятного телесного цвета.

Вызывая Ривза, он нервничал. Ожидал выражений неудовольствия, но и на этот раз все прошло не так, как он рисовал себе.

— Ривз? Говорит Пи-Эм.

— Слушаю.

— Извините меня, старина, что поднял вас ночью.

— Поручение выполнено в указанный срок.

Ни малейшего намека на состояние Пи-Эм во время предыдущего звонка, а ведь бывший окружной судья не мог его не заметить.

— Очень признателен. Вы, конечно, знаете, что мы отрезаны разливом и, вероятнее всего, я попаду в Ногалес не раньше чем через несколько дней.

— Вас интересуют подробности, связанные с поручением, которое вы мне дали?

Ривз произнес свою тираду невозмутимо ледяным тоном, и можно поручиться, что на лице его не дрогнул ни один мускул. Одни над ним посмеиваются, другие догадываются, что он сам опасный насмешник.

— Если это не слишком затруднительно, Ривз.

— Мне гораздо затруднительней умолчать о них.

Он изложил факты ровным, монотонным голосом, ни разу не запнувшись.

— Прежде всего я задал себе вопрос, кто может одолжить мне тысячу долларов до открытия банка.

— Извините меня, Ривз.

— Не за что. И не перебивайте, пожалуйста. Я подумал о своем друге Хуане Пересе, владельце ресторана «Подземелье». Во-первых, Перес встает рано; сам вместе с шеф-поваром закупает продукты: во-вторых, по воскресеньям «Подземелье» работает на полную мощность, значит, в кассе должны быть деньги. Словом, я отправился за изгородь. Своего друга Переса я застал среди ведер с водой и тряпок для мытья пола.

Ривз наверняка явился туда при полном параде. Картина. Семь утра, «Подземелье». Персонал, засучив рукава и не жалея воды, надраивает пол, а тут адвокат-американец степенно просит позвать хозяина.

— Он без всяких разговоров обменял мне чек на банкноты.

Интересно, как объяснил Ривз свою сногсшибательную просьбу? Вероятнее всего, никак. Он не из тех, кто пускается в объяснения: его мало волнует, что о нем подумают.

Ривз неторопливо рассказывал:

— Затем я отправился на поиски улицы Витториа дель Сарто и, наведя справки у самых осведомленных лиц, в том числе у случайно встреченного мною комиссара полиции, был вынужден констатировать, что в Ногалесе, Сонора, такой улицы не существует.

Пи-Эм раскрыл было рот, чтобы снова извиниться, но его компаньон тем же тоном продолжал:

— Зато я выяснил, что есть улица Витториа де Сатто, на которую и вышел, спустившись по какому-то переулку. Меня чуть не сшиб с ног осел, нагруженный двумя бурдюками с водой. В ответ на мой звонок в доме сорок один раздались различные звуки. По меньшей мере трое детей подошли к дверям и рассмотрели меня через окошечко вроде тюремного волчка. Кто-то довольно долго расхаживал взад и вперед, после чего толстая, наспех одетая женщина в бигуди боязливо отворила дверь и осведомилась по-испански, что мне нужно.

Я ответил, что принес ей тысячу долларов, и она воззрилась на меня еще менее любезно.

— Мне, сеньоре Эспиноса?

— Я действительно имею поручение передать сеньоре Эспиноса тысячу долларов.

Вышел мужчина, прислушался к разговору и посоветовал ей на местном диалекте — думал, я не пойму:

— Да бери же. Чем ты рискуешь?

В коридоре толпились дети. Они были крайне возбуждены.

— Еще раз извините, Ривз. Мне совестно…

— Угодно вам слушать дальше? Я заранее приготовил расписку, но когда сказал женщине, что надо расписаться, она чуть не захлопнула дверь у меня перед носом.

Тут вошла еще одна особа, которая попыталась скрыться от меня, потому что была не одета. Это блондинка, с тонким, но изможденным лицом. По-испански она не знает. Она тихо сказала что-то мадам Эспиноса и утащила ее в глубь коридора, а я остался на пороге, и дети поочередно выходили глазеть на меня.

Обе с трудом понимали друг друга. Американка увела собеседницу в одну из комнат, где они продолжали свои сложные переговоры с помощью мужчины, пытавшегося служить им переводчиком. Тем временем на улице собралась целая куча мексиканских мальчишек.

Бедный Ривз!

— Наконец мадам Эспиноса вернулась и протянула руку. Прежде чем отдать банкноты, я показал расписку, и она опять заколебалась. Позади нее раздался умоляющий голос:

— Ради Бога!

Она собралась с духом, расписалась, схватила деньги и поскорей захлопнула дверь.

— Это все. Расписка, разумеется, будет передана вам по первому требованию.

— Страшно сожалею, Ривз. Я вам все объясню.

— Совершенно незачем. Вам достаточно перевести на мой счет тысячу долларов, как только уровень Санта-Крус сделает возможной доставку почты.

Опуская трубку, Пи-Эм чувствовал себя почти больным от стыда. Идиотская история! Торопиться с выплатой до открытия банков не было никакой нужды. И главное, сумма оказалась смехотворно завышенной. Все это лишь насторожит сеньору Эспиноса, и есть основания полагать, что сейчас половина Ногалеса уже в курсе дел американки с тремя детьми.

— Что-нибудь съешь?

— Попозже.

— Мне тоже не хочется.

— Остальные были очень пьяны?

— Да, но меньше, чем ты.

Нора сказала это без всякого упрека — просто в порядке информации.

— Что ты намерен делать?

И тут же без околичностей и подходов, без напускного безразличия или вкрадчивости, неизбежных в таких случаях у большинства женщин, она спросила:

— Тебе не кажется, что самое разумное — сказать мне, кто он?

Она ясно видела, что Пи-Эм пришиблен, размяк, потерял контроль над событиями. Он не стал колебаться:

— Это мой брат.

Она все так же бесхитростно призналась:

— Я догадывалась об этом с первой минуты знакомства.

— По-твоему, мы похожи?

— Не в буквальном смысле. Но фамильное сходство заметно. Особенно когда вы смотрите друг на друга.

Такой взгляд бывает только у братьев и сестер.

— Я очень беспокоюсь, Нора.

— В Мексике его ждет жена?

— Да.

— Что он натворил?

Почему он не признался ей раньше? Как бы это все упростило! Нора не загорелась от любопытства на манер Лил Ноленд. Она расспрашивает по-товарищески, хочет помочь. В сущности, они всегда были именно товарищами. А вышла она за него после смерти Мак-Миллана, вероятно, лишь потому, что не могла жить одна в долине. Возраст у него был подходящий, он пользовался репутацией дельного адвоката и порядочного человека.

Пил умеренно.

Само собой разумеется, брак они заключили на условии раздельного владения имуществом, и хотя Пи-Эм вел дела жены, он обязан был советоваться с ней и скреплять ее подписью каждую бумагу.

Это отнюдь не признак недоверия. Это в порядке вещей. И теперь она не злилась на мужа за то, что у него оказался брат, который, возможно, навлечет на них неприятности. Она лишь переспросила:

— Что он натворил?

— Ей-Богу, Нора, не могу ответить точно. Мы не виделись с самого детства. Известия о нем доходили до меня крайне редко. Два года назад он в кого-то стрелял.

Но не поручусь, что тот человек умер. Брат сидел в Джольете, откуда и бежал.

— Понимаю.

— Я искренне хотел ему помочь. Клянусь, что собирался переправить его в Мексику, как только Санта-Крус пойдет на убыль. Ты сама слышала: я послал деньги своей невестке, ожидавшей его в Ногалесе. До сих пор не возьму в толк, как мы поссорились.

— Оба были пьяны.

— Дело не только в этом. С первой же минуты между нами что-то встало. Начал Доналд.

— Деньги у него есть?

— Уверен, что нет.

— Оружие?

— Не думаю. Я спрашивал его об этом, и он ответил отрицательно.

— Он во что бы то ни стало попробует перебраться.

— Да.

— Но это ему не удастся, пока вода не спадет. А спада еще долго ждать.

Чтобы удостовериться в этом, достаточно было выйти на веранду. Перед ними, за лугами долины, замыкая горизонт, высилась горная цепь, уходившая вдаль через мексиканскую границу.

Хребет прорезан более или менее глубокими каньонами.

Стоит разразиться грозе, как каждый из них за несколько минут извергнет в Санта-Крус тысячи тонн воды.

Грозы рождаются здесь, так сказать, прямо на глазах.

В данную минуту, например, в долине еще светит солнце, а одну из вершин окутывают черные тучи, и, несмотря на яркий день, молнии уже отчетливо различимы.

То же самое — на протяжении более чем шестидесяти миль. Поближе к Мексике долина загибается влево, опять довольно глубоко врезаясь в территорию Соединенных Штатов, так что выйти к границе можно лишь перебравшись через реку.

Накануне Доналд был пьян, как его брат. Но провел он ночь не в постели. Утром у него не оказалось ни пузыря со льдом, ни кофе, ни пива. Спал он, наверное, на мокрой земле. А ведь похмелье и у него было тяжелое.

Сейчас он шатается где-нибудь, небритый, весь в грязи, похожий на бродягу.

Бродяг в долине можно встретить довольно часто.

Они плетутся, волоча ноги, не глядя по сторонам. Чаще всего это мексиканцы, которые нелегально просачиваются через границу и пробираются в Калифорнию, обетованную землю, где надеются найти работу.

Владельцы ранчо не обращают на них внимания и не боятся их. Все прекрасно знают: эти люди не опасны. Известно также, что они редко достигают другого конца долины в направлении Тусона: их перехватывают патрули.

Шоссе и холмы предгорья под контролем пограничных моторазъездов. Они шныряют по дорогам, ведущим от ранчо к ранчо, и тащат за своим джипом прицеп — фургон для перевозки скота. В фургоне стоят две оседланные лошади, и пограничники в любой момент могут пересесть на них.

Наконец, нельзя забывать и об их авиетках, которые упорно и яростно, как осы, кружатся над каждой мало-мальски подозрительной фигурой.

Недалека минута, когда Доналд почувствует голод.

Во всей округе никаких плодов — только трава, кактусы, сухой колючий кустарник да редкие деревца с искривленными стволами.

Решится ли он постучать в какой-нибудь дом, рискуя столкнуться лицом к лицу с одним из тех, с кем пил накануне?

— Надо бы его разыскать, — выдавил Пи-Эм.

— Это самое разумное. Возьмем машину?

— Ты со мной?

— А почему бы нет?

Несмотря на тревогу и все еще не прошедшую головную боль, он испытал удовлетворение, видя, каким молодцом держится Нора. Вот бы показать ее сейчас брату, бросить ему: «Можешь убедиться: на свете не одна Милдред».

Если Милдред действительно такая, какой изобразил ее Доналд, то лишь потому, что подобные женщины приучены к рабству: сначала они состоят в нем у родителей, у младших братьев и сестер; потом у мастера и хозяина, которые им платят; наконец, у мужа и детей.

Упрек он услышал всего один, и притом не обидный. Ни в чем его не обвиняя, Нора все-таки бросила мимоходом:

— Зря ты откровенничал с Лил Ноленд.

Больше она ничего не сказала, но он все понял. Это как раз то, о чем он с самого утра старался не думать.

Боясь, как бы Доналда не напоили, он сочинил дурацкую историю с сумасшествием. В нее поверили. Она-то и возбудила всеобщий интерес к Доналду. Не будь ее, на него почти не обратили бы внимания. Их приятели частенько прихватывают с собой заезжего гостя; его кормят, поят и не расспрашивают, кто он и откуда.

Теперь все насторожились и готовы счесть Доналда опасным человеком.

А он бродит где-то в долине, из которой не может выбраться, и ему надо есть.

— Я все прикидываю, — сказала Нора, кончая одеваться, — не стоит ли еще раз позвонить Лил?

— Зачем?

— Ты прав. Тогда придется звонить и остальным.

Больше всего я боюсь миссис Поуп. Они живут на самом отшибе, а она труслива. Что ей стоит позвонить в ногалесскую полицию… Ну да ладно! Поехали.

Он был признателен ей за то, что она дала ему сесть за руль. Это означало, что жена уверена в нем, несмотря на его развинченное состояние.

Несколькими днями раньше горы казались гигантскими темными нагими конусами, исключавшими всякую мысль о какой-нибудь растительности. Их вид неизменно поражал каждого, кто впервые попадал в долину.

— Где же скот? — не без скептицизма осведомлялся приезжий.

Ему ведь столько рассказывали о тысячных стадах, принадлежащих владельцам ранчо. Однако вокруг ферм паслось всего несколько десятков голов — в основном молочные коровы.

— В горах.

— Чем они там кормятся?

— Травой.

Отсюда, снизу, этого не увидишь: растительность есть почти исключительно в каньонах, а они кажутся издали всего-навсего узкими расселинами.

И вот за два дня все подножие хребта, все холмы предгорья зазеленели, покрылись желтыми цветами.

Нетрудно понять, почему местные жители вроде Пембертона так привязаны к своей долине. Новичкам и тем достаточно, как правило, нескольких лет, чтобы проникнуться к ней такой же восторженной, можно сказать, фанатичной любовью.

Он попробует перебраться через горы.

Это первое, что придет ему в голову. Но Доналд быстро убедится, что его затея совершенно бесполезна и к тому же неосуществима. В результате он только разобьет до крови ноги да еще с риском быть ужаленным гремучей змеей.

Долину по-прежнему заливало солнце, а над доброй половиной гор уже хлестал дождь. Вдалеке слышался рев реки. К ней стягивались машины, но Пи-Эм гнал мимо на юг, в обход сперва дома Нолендов, затем дома Смайли.

Это была наиболее населенная часть долины: четкие прямоугольники полей и лужаек, конюшни, коррали.

Доналд наверняка ушел гораздо дальше, перебравшись через первые на его пути пересохшие речушки: они скатываются прямо с гор, и вода держится в них лишь час-другой, пока не стихнет гроза.

— Сигарету?

Нора сама раскурила ее и сунула мужу в рот — Пи-Эм вел машину.

— Он умеет ездить верхом?

— Не знаю. Дома у нас была старая кобыла, отец запрягал ее, когда ездил в Ферфилд. Мальчишками мы катались на ней без седла на лугу.

Он впервые заговорил с Норой о своем детстве.

О своем она ему тоже не рассказывала.

— Кто это звонил из Лос-Анджелеса?

— Эмили, наша сестра.

— Она замужем?

— Нет. Работает. Устроилась неплохо.

Газ пришлось сбросить: дорога была разбитая, усеянная лужами и песчаными проплешинами, на которых колеса буксовали. Эшбриджи не проехали и пяти миль, как налетел шквальный ветер и гроза нагнала их.

— Едем дальше?

— Конечно.

Не одна ли и та же мысль мелькнула у обоих? Ни он, ни она не верили, что Доналд толкнется к кому-нибудь из их приятелей. В эту сторону его, конечно, влечет другое — самолет Кейди. Весь вопрос в том, владеет ли Доналд пилотажем.

— Не знаешь, в каких войсках он служил во время войны?

— Нет. Эмили сообщила только, что он был на Тихом океане.

Началась широкая равнина, которую Кейди рачительно снабдил искусственным орошением. Он разводил здесь хлопок и картофель. Первый урожай картофеля только что собрали. Через несколько дней начнутся новые посадки: здесь снимают два урожая — в августе и в ноябре. Был год, когда Кейди на одном картофеле заработал пятьсот тысяч долларов.

В сезон ему, смотря по обстоятельствам, требуется от двухсот до трехсот рабочих. Он отправляет грузовики за мексиканцами и неграми. Привозит их целыми семьями, потому что женщины нужны ему не меньше, чем мужчины. Размещают приезжих в бараках, настроенных вдоль полей.

Ездят сюда мало. Эта часть долины считается как бы зачумленной, ее стыдятся. Пембертон утверждает, что единственное достойное джентльмена занятие — скотоводство, но Кейди плевать на джентльменство.

Не к этим ли баракам, набитым разношерстным людом, должен потянуться затравленный человек?

Эшбриджи проехали мимо навесов, под которыми, словно увязнув в земле, стояли два больших грузовика.

Не без труда перебрались через особенно глубокую лужу, и тут негритята высыпали поглазеть на машину. В одежде, прилипшей к телу, они стояли под припустившим вовсю дождем. Женщины тоже смотрели на автомобиль с порогов бараков. На хлопковом поле рядами работали мужчины. Всюду виднелись крыши из рифленого железа, трубы, откуда поднимался дым, от импровизированного поселка остро пахло человеческим телом.

— У нас никаких шансов разыскать его.

Неужели Доналд настолько потерял чувство собственного достоинства, что решился искать убежища в одной из этих лачуг? Впрочем, обитатели их богаче, чем он. В горячую пору и неграм, и мексиканцам случается вгонять по тридцать — сорок долларов в день, да и женщины тоже неплохо заколачивают. Вечерами здесь идет отчаянная игра в кости, и дорога сюда хорошо знакома патрулям: их частенько вызывают усмирять драки.

Кейди со своим джипом тоже оказался здесь, но это был не вчерашний Кейди, а Кейди-рабовладелец, как прозвали его в шутку, — небритый, в старом тропическом шлеме.

Пи-Эм притормозил рядом с его машиной.

— За приятелем своим гоняетесь?

Тон у Кейди был не то чтобы агрессивный, но и не слишком любезный.

— Да, после случившегося мне лучше его поискать.

Мы все перепились.

— И здорово.

— Вы его не видели?

— Я — нет. Жена слышала шум. Заметила, как мимо бежали лошади, словно кем-то вспугнутые. Я оставил ей заряженный револьвер.

— Он не вооружен.

— Мужчина и без оружия с женщиной справится.

— Послушайте, Кейди…

— Знаю, знаю.

— Что вы знаете?

— Вы сейчас будете уверять, что он не опасен, так ведь?

Не вылезая из джипа и пожевывая сигару, Кейди продолжал:

— Видите ли, Пи-Эм, не нравится мне, когда кто-нибудь из наших вертится около границы. Тех, кто приходит сюда с той стороны, мы знаем. Это бедняки, которые ищут работы и ослеплены мыслью о долларах.

Для таких у меня всегда найдется банка сардин и бутылка пива. Иные даже работают у меня несколько дней и лишь потом идут дальше. А вот когда американец задумывает пробраться в Мексику — это другое дело. Понимаете меня?

Ясно: все уже успели призадуматься над вчерашним.

— В Юме есть тюрьма, откуда не так уж трудно убежать, во Флоренсе[7] тоже, и вся эта публика наслышана о нашей долине. Только что мне встретился Бэджер.

Пи-Эм стоило немалого усилия не измениться в лице.

Бэджер — начальник одного из пограничных патрулей, тех самых, что возят на буксире прицеп с двумя оседланными лошадьми.

— Он блокирован здесь рекой, поэтому еще несколько дней пробудет в долине. Я ничего не сказал, потому как дело не мое, но все-таки посоветовал смотреть в оба глаза.

По ассоциации Кейди посмотрел на глаз Пи-Эм.

— Приложите-ка к синяку кусочек свежей говядины с кровью, — бросил он. — По себе знаю, очень помогает.

Нет, человек он не злой. Всегда был в добрых отношениях с Пи-Эм, как-то раз даже завернул к нему в контору проконсультироваться насчет земли в аренду.

Жестокость у него напускная: хочет выглядеть волевым человеком.

— Может, зайдете к нам? Выпьем по стаканчику.

— Нет, благодарю.

— Сказать вам, что я думаю об этом вашем парне?

Он был не в себе, пошел на риск, попробовал перебраться через реку и утонул.

Сказано это было не без задней мысли — недаром Кейди так пристально уставился на собеседника, но тот даже не моргнул.

— Всего наилучшего, Кейди!

— Вам обоим тоже! Думаю, домой попадете не сразу:

Джозефина задержит вас на часок-другой.

Так оно и оказалось. Джозефина, одна из речушек, скатывающихся с гор, пересекает долину и впадает в Санта-Крус. Русло у нее каменистое, с сильным уклоном.