Глава 4

Паркуя машину на Елисейских полях, Франсуа заметил м-ль Берту, выходящую из станции метро «Георг V», и решил подождать ее. Вчерашнего инспектора не было.

Но это ничего не значит. Возможно, он сменился, а возможно, дежурство у него начинается в девять.

М-ль Берта семенила степенно, неторопливо, прямо-таки с торжественностью курицы. Франсуа задал себе вопрос: о чем она думает сейчас, не подозревая, что за ней наблюдают, и что вообще она думает о нем? Она очень набожна и обо всем на свете имеет сложившееся мнение. Перед работой ухитряется сходить к заутрене.

Терпеть не может Шартье, который, зная ее добродетельность и щепетильность, развлечения ради рассказывал при ней разные непристойные истории и нарочно выбирал самые грубые слова. Было время, когда он доводил ее до исступления тем, что, проходя мимо, шлепал ее по массивному заду всякий раз, когда она стояла. А если сидела, протягивал руки с таким видом, словно собирался схватить ее за грудь. И однажды разразился грандиозный скандал. М-ль Берта заявила: «Или я, или он!»

Франсуа с трудом удалось сохранить обоих. Шартье дал обещание оставить м-ль Берту в покое и почти сдержал его, то есть сменил жесты на гримасы. Например, уставится ей на грудь и облизывается.

— Вы меня ждете? — удивилась м-ль Берта, увидев на тротуаре Франсуа. — Забыли ключ?

— Нет, просто увидел, как вы выходите из метро, и решил подняться вместе с вами.

По пути Франсуа взял почту. Лифт поднял их к ним на этаж. Комнаты по левую сторону коридора убирают рано утром, и как раз сейчас уборка заканчивалась. На правой же стороне, где размещается редакция «Хлыста», уборка производится вечером, после окончания работы.

Все шло как обычно. М-ль Берта сняла перед зеркалом шляпку, взбила волосы, воткнула в них несколько шпилек. Франсуа стоя просматривал почту и вдруг с недоумением услышал:

— Вы утром не поднимались сюда?

— Нет, а что такое?

— Может быть, Шартье заходил?

Имеется всего три ключа — у Франсуа, у м-ль Берты и у Шартье. Уборщицы пользуются специальным универсальным ключом.

— Было бы странно, если бы Шартье заглянул сюда ни свет ни заря, — заметил Франсуа.

Шартье сегодня утром отправился за данью к «объекту». В девять он должен быть в Отейле, попытаться застать дома одного подрядчика-строителя, которого не сумел поймать в его конторе. В кармане у него оттиск будущей первой страницы и статьи, которая, вероятнее всего, не увидит света. Дело, в общем-то, не слишком жирное: тысяч на двадцать, если не на пятнадцать.

— Шеф, взгляните! На машинке табачный пепел. Кто-то печатал на ней: резинка лежит не там, куда я ее кладу, и каретка не поставлена по центру. — М-ль Берта принялась выдвигать один за другим ящики своего стола. — Кто-то определенно рылся в моих вещах!

— Что-нибудь пропало?

— На первый взгляд нет. Точно сказать не могу, но чувствую, что кое-какие вещи лежат явно не на своих местах.

Все досье стоят в двух металлических картотеках, ключ от которых, как правило, кладут под бронзовый колокольчик, служащий пресс-папье. В горах такие колокольчики вешают коровам на шею, как ботало. Франсуа привез его из Савойи, когда отвозил дочку в санаторий, где, как ему сказали, есть небольшая надежда на то, что девочку вылечат.

— Мсье Франсуа, мне кажется, кто-то открывал картотеки. Насчет левой я просто уверена. Я закрываю ее на один оборот ключа, потому что, если повернуть два раза, замок иногда заедает. А сейчас она закрыта на два оборота.

Франсуа вдруг поймал взгляд Рауля, который неслышно вошел и теперь с любопытством уставился на брата.

— Слышал?

— Да, — ответил Рауль и невозмутимо, а может быть, со скрытой насмешкой добавил:

— Ты же сам мне вчера говорил. Они начали атаку.

— Вам что-нибудь известно? — спросила м-ль Берта у Франсуа. — Это полиция?

— Пойду попробую что-нибудь разузнать.

Возвратился Франсуа минут через пятнадцать.

— Позвонил ночному сторожу. Тот еще не лег. Утверждает, что ничего не видел и не слышал. Управляющий зданием был весьма холоден. Повидал я и женщин, которые вчера между шестью и семью убирали комнаты.

Они клянутся, что прошлись пылесосом всюду и не могли оставить пепла.

— А тем более окурок, который валяется у тебя в пепельнице, — пробурчал Рауль. — В твоей корзинке для бумаг пустая коробка спичек, а кто-то, сидя на твоем месте, точил карандаш.

— Мадмуазель Берта, соедините меня, пожалуйста, с экспедицией.

Франсуа бесило поведение брата. В Рауле было что-то от того англичанина, который всюду следовал за цирком в надежде увидеть, как лев сожрет укротителя.

— Алло! Экспедиция?.. Это Франсуа Лекуэн. Звоню вам, чтобы справиться, получили ли вы тираж «Хлыста»?.. В полдень будет в киосках?.. Нет, ничего. Просто типография вчера запаздывала, и я опасался, не будет ли каких-нибудь затруднений с доставкой. Всего хорошего. — И, повернувшись к м-ль Берте, он попросил:

— Вы не могли бы проверить, не пропало ли что-нибудь из папок?

— Могу, но это займет много времени, а я собиралась вместе с мсье Раулем заняться выплатной ведомостью.

— Ведомость потерпит.

— А вам не кажется, что если бы это была полиция, то она заявилась бы днем и с постановлением на обыск?

Внешне Франсуа выглядел спокойным, но в нем что-то произошло. Со вчерашнего вечера его что-то угнетало.

Утром за завтраком он почти не разговаривал с Бобом, в чем теперь раскаивался. У г-жи Годишон было плохое настроение. Из дома он вышел как в воду опущенный и по пути даже не обратил внимания на погоду.

— Послушай, — обратился он к Раулю, — ты хоть установил, кто передал тебе эту заметку?

Франсуа редко разговаривал с братом в таком тоне, и Рауль сделал вид, будто ничего не заметил. Он как раз извлек бутылку из очередного тайника и хлебнул прямо из горлышка, что всегда вызывало отвращение у м-ль Берты.

— Прости, Франсуа, что не ответил. Я думал о другом. Голову могу прозакладывать, что эти свиньи пили из моей бутылки. Что ты спросил? Нет, мой мальчик, я так и не вспомнил. Сам знаешь, сколько их нам приносят!

— И не узнал ни почерк, ни бумагу?

— Готов поспорить, что это пришло по почте. От постоянных сотрудников я требую, чтобы заметки и статьи были отпечатаны на машинке, за исключением разве что нескольких строк, написанных прямо тут, в редакции. Слушай, а ты не подумал, что, если Фердинан прав и у нас ночью действительно шарили, сегодняшний визит Шартье может скверно кончиться?

— Его не отменить — слишком поздно. Сейчас Шартье уже, наверное, там.

— В таком случае дай Бог, чтобы клиент его не принял.

— Чего ты, собственно, боишься?

— Не знаю. Просто какая-то неуверенность.

Да, утро выдалось неприятное: ощущение такое, словно с нетерпением ждешь грозы, а она все никак не разразится, или словно все тело у тебя облепили мухи.

И такой вот мухой в данном случае стал Рауль, которому оказалось нечего делать: м-ль Берта занята, а она нужна ему, чтобы подсчитать гонорары за последний номер.

Поэтому он, насвистывая, слонялся из комнаты в комнату, иногда останавливался перед братом и, почесывая голову, изучающе смотрел на него. Франсуа, чтобы скрыть беспокойство, разбирал почту, прочитывая каждое письмо от слова до слова и делая на полях бессмысленные пометки.

Буссу никогда не приходил в редакцию с утра, а уж в день после верстки и подавно. Утро выхода газеты всегда было пустым, и даже посетители, как сговорившись, почти не заглядывали. Зазвонил телефон.

— Мсье Франсуа, вас Пресбурская улица.

Видимо, Вивиана только что позавтракала в постели.

После этого она любит поболтать по телефону с Франсуа.

— Как ты? Как сын?

— Благодарю, хорошо.

— Ты обязательно должен сходить на этой неделе в «Марбеф». Там идет потрясающий фильм. Возможно, я даже посмотрю его вместе с тобой второй раз.

— Ладно.

— Что с тобой?

— Ничего. Совершенно ничего.

— У тебя кто-то сидит в кабинете? Перезвонить потом?

— Нет.

— Пообедаем вместе?

— Боюсь, что нет. Сегодня утром у меня куча дел.

— Ты позвонишь мне?

Ему не в чем упрекнуть Вивиану. Напротив. Она славная, ничуть не обременительная. Не вводит его в расходы, более того, удерживает от них. Целые дни проводит, ожидая его, и никогда не выказывает неудовольствия, даже если он в последний момент отменяет назначенное свидание. И все-таки, может быть, Рене была права?

Пьебеф поставил одним из условий своего сотрудничества, чтобы с ним не пытались связываться: увидеть его можно было только на встречах, о которых он извещал разными окольными путями. А до Буссу, который все еще не пришел, вообще невозможно добраться — ни по телефону, ни любым другим способом. Этот человек, который может болтать с первым встречным о самых интимных сторонах своей жизни, молчал как каменный, когда речь заходила о том, где он квартирует. Даже спустя три года Франсуа не представляет, в каком квартале живет его главный редактор.

Но почему он подумал о Рене? Франсуа попытался восстановить ход мыслей, наведших его во время звонка Вивианы на невестку.

Началось с адвоката. Франсуа решил, что осторожности ради надо бы посоветоваться с ним. Его адвокат такой же неудачник, как Буссу, Рауль, Шартье и экс-инспектор Пьебеф. В пятьдесят пять лет он в засаленной мантии бродит по коридорам Дворца правосудия в поисках какого-нибудь двадцатифранкового дела. Как у них всех, у него, должно быть, тоже есть какой-нибудь порок. Но не пьянство. И, в отличие от Франсуа, не слабость к женскому полу.

Если бы только Рауль перестал свистеть! Но Франсуа не решается попросить его об этом, боясь, как бы просьба не прозвучала слишком раздраженно.

Итак, он подумал, что в таком деликатном деле идеальным советчиком был бы человек вроде Марселя. Старик Эберлен обладал прекрасным нюхом. Возможно, Марсель и не способен на блистательную защитительную речь, но уж зато знает кодекс вдоль и поперек, особенно самые извилистые его закоулки. Стоит задать ему юридический вопрос, и он напряженно замирает, ну в точности хищная птица в полете, и через секунду находит решение, какое большинству его коллег и не снилось.

Отсюда вывод: очень жаль, что он поссорился с Марселем. А поскольку причиной ссоры была Рене, он стал думать о ней. Итак, круг замкнулся, а его холодность в телефонном разговоре с Вивианой опять же навела на мысль о Рене.

«Бьюсь об заклад, вам будет этого недоставать!»

Он залился краской, когда Рене произнесла эти слова, и потом неоднократно мысленно пережевывал их, вникая в их тревожный смысл. Происходило это в ту пору, когда в связи с «Вестником Сен-Жермен-де-Пре» Франсуа часто виделся с невесткой. По возможности он старался приходить на набережную Малаке, когда точно знал, что брата нет дома, а девочки гуляют с гувернанткой в саду Тюильри.

Рене очень скоро заметила, что волнует его. В то время — а может, оно еще не прошло? — она представляла собой откровенную самку, и в ее присутствии Франсуа не мог удержаться и начинал рисовать себе самые разнузданные картины. Он жадно впивался взглядом в каждый кусочек не скрытого одеждой тела, следил за каждым ее движением, до боли вонзая ногти в ладони, когда под облегающим шелком платья явственно обрисовывался ее зад.

— Это правда, Франсуа, что у вас есть тайные пороки?

Даже голос ее и тот наводил на мысль об алчной плоти, о теле, распростертом на белизне простынь.

— Кто вам это сказал?

— Марсель. Он утверждает, что вы уже в юности были распутны. И еще он мне рассказал, что любовница у вас уличная девка и что вы спокойно дожидаетесь, когда она освободится после очередного клиента.

Вивиана уже с неделю жила на улице Дарю.

— Она больше не занимается этим, — объяснил Франсуа.

— Вот как? Значит, спит только с вами?

— У меня все основания так полагать.

— А знаете, Франсуа, по-моему, это огорчительно.

— Огорчительно? Для кого? Для нее?

— И для нее, и для вас. Особенно для вас. Бьюсь об заклад, вам будет этого недоставать. Наверно, вас возбуждало, что кто-то прямо перед вами обрабатывал ее.

Это словцо «обрабатывал» врезалось ему в память и лучше всякого другого вызывало в воображении соблазнительные картины.

— Ну признайтесь: вы всегда были распутны.

— Я не знаю, что вы под этим подразумеваете.

— Расскажите, как вы начали.

И Франсуа включился в игру. Он понял, что она очень возбудима. Чаще всего Рене принимала его в будуаре, соседствующем с ее спальней. Там, неподалеку от красивого инкрустированного секретера, стояла кушетка, обтянутая желтым атласом, на которой и располагалась Рене в достаточно вольной позе.

— Рассказывайте же!

— О чем?

— Как у вас это произошло в первый раз?

— Мне было семнадцать.

— И до этого вы не знали женщин?

— Нет.

— Даже пальцем не касались? А я уже в тринадцать лет забавлялась с младшим братом моей подруги по пансиону. Кто же была эта особа?

— Вашего возраста и даже немножко похожа на вас, может, чуть худощавей. Она была женой моего хозяина, издателя с улицы Жакоб, который вскоре обанкротился.

— Она вас соблазнила?

— Пожалуй.

Франсуа рассказывал Рене про свои похождения с Эме и видел, как вздрагивает у нее живот, как нервно сжимаются бедра.

— Она тоже была распутна?

— Пожалуй. Она выбирала самые неожиданные места для занятий любовью.

— Какие, например?

— Однажды это было у меня в кабинете, и мы слышали за дверью голос ее мужа, который мог бы увидеть нас сквозь стекло, потому что была зима и горел свет. А в другой раз в Булонском саду, в кустах.

— В такси тоже?

— И даже в старинном фиакре. Очень часто в ложе кинотеатра «Макс Линдер», где я с тех пор ни разу не был.

— А где еще?

— Мне кажется, ее возбуждала мысль, что нас могут застать. Дома она намеренно не запирала дверь.

— Муж знал?

— Я сам часто думал об этом. Его приговорили к трем годам тюрьмы. Что с ними стало дальше, не знаю.

Рене задавала все более конкретные, почти технические вопросы. На один из них Франсуа ответил:

— Она вообще не носила панталон.

Рене рассмеялась жарким гортанным смехом и вдруг быстрым движением задрала платье.

— Я тоже. Смотрите!

Франсуа била дрожь. Он не мог оторвать взгляда от ног Рене и чувствовал, что не в силах совладать с собой.

Мельком подумал, удержало ли бы его присутствие в доме Марселя или кого угодно, и внезапно понял, почему люди решаются на изнасилование. Рене почти закрыла глаза, влажные губы ее были полуоткрыты; возбужденная до последней крайности, она продолжала поддразнивать Франсуа:

— Обратите внимание, дверь здесь тоже не заперта, есть трое слуг, и один из них сейчас в доме.

Франсуа никогда еще не испытывал столь мучительно острого наслаждения. Он с таким исступлением мял и тискал ее молочно-белое тело, что, надо думать, оставил немало синяков. Еще ему запомнилась вмятина в кушетке и скомканная подушка.

— А вам не стыдно, что вы переспали с женой своего брата? Правда, он, бедняжка, не слишком часто пользуется этой возможностью.

Рене оказалась штучкой гораздо сложнее, чем представлялось Франсуа. Несколько дней подряд он безрезультатно пытался дозвониться до нее.

Наконец прошли выборы. Франсуа готовился издавать «Хлыст», и Рене частично финансировала его из собственных средств, так как Марсель побоялся принять участие в этой авантюре. Франсуа все добивался встречи с братом, чтобы завершить дела с «Вестником».

— Завтра в четыре я буду у себя в конторе.

Франсуа натолкнулся на ледяной прием. Марсель слушал отчет, изредка поднимая на брата глаза, в которых не было даже намека на человеческое тепло.

— Ну что ж, отныне у нас не будет поводов встречаться, и я искренне этому рад! — заявил он и встал, словно давая понять докучному посетителю, что пора уходить.

— Что это значит?

— Полагаю, ты получил все, что хотел, и даже больше. На этом поставим точку.

Франсуа все еще ничего не понимал.

— Ты крайне обяжешь меня, если впредь не будешь пытаться проникнуть ни к нам в дом, ни ко мне в контору. Слуги и швейцары уже получили соответствующие распоряжения. — И, с силой сцепив пальцы обеих рук, словно для того, чтобы удержаться и не ударить брата, Марсель произнес:

— Рене мне все рассказала… Уходи! — И он повторил с яростью, но тем же ледяным тоном:

— Уходи… Ну, чего встал? Пошел вон!

Франсуа так и не осмелился спросить у Рене, почему она решила рассказать Марселю. Но все-таки они встретились. После выхода второго номера «Хлыста» Рене зашла к нему в редакцию, которая располагалась пока в старом, убогом помещении на левом берегу. Там было всего две комнаты, как у г-на Дотеля; в одной Франсуа принимал невестку, во второй сидел Буссу.