Глава 5

Франсуа выскочил из такси на углу бульвара Монпарнас напротив террасы кафе «Купол» и быстро свернул на улицу Деламбра, уже издали всматриваясь в большие часы над лавкой Пашона. За бечевочный хвостик он держал пакет в коричневой бумаге, на которой напечатано название магазина с бульвара Сен-Мишель. Туфли для Боба. Он подумал и о Бобе. Он все время думает о нем.

Думал и примеряя в магазине костюм; давным-давно он сказал себе, что когда-нибудь будет одеваться только здесь.

Франсуа рассматривал себя в трехстворчатом зеркале, но мысль о чеке портила настроение — и все по причине полученного им воспитания, воспитания поркой, как выразился Рауль. Он опасался, что, когда станет расплачиваться, его примут за мошенника.

Поначалу Франсуа собирался купить черный костюм, как и положено при трауре; в нем он в глазах Боба и всей улицы Деламбра, да и Марселя с Раулем в том числе, будет выглядеть почтенным вдовцом. Но вдруг он увидел костюм благородного серого цвета из прекрасной тонкой шерсти, легкий, мягкий, короче — костюм, о каком мечтал с восемнадцати лет.

— Но у меня, к сожалению, траур! — огорченно возразил он обслуживавшему его продавцу.

— Позвольте мне высказать свое личное мнение. Сейчас разгар лета, и вы, вероятно, поедете отдыхать. На мой взгляд, такой вот серый костюм, заметьте, без малейшей искры, в комплекте с черной шляпой, белой сорочкой и неярким галстуком будет как нельзя лучше отвечать трауру. В наше время мало кто, особенно в хорошем обществе, придерживается траура по старой моде.

Костюм сидел так, словно был сшит на Франсуа.

— Берете? А этот прикажете прислать или возьмете с собой?

— Я оставлю вам свой адрес.

И вот наступил тот неприятный момент, который Франсуа предвидел, еще входя в магазин. Он протянул чек, и кассир озабоченно начал исследовать его, видимо сожалея, что костюм уже на покупателе.

— Вы не подождете минутку? Я должен посоветоваться с хозяином.

Действительно, странная мысль покупать костюм после закрытия банков, имея в кармане только чек на десять тысяч франков. Особенно если оставляешь в магазине одежду, выношенную чуть ли не до дыр. Появился хозяин, иссиня-черный толстячок, франтовато одетый, наодеколоненный, немножко присюсюкивающий при разговоре. С недоверчивым видом, словно проверяя трюк фокусника, он долго вертел чек в руках, унизанных перстнями.

— У этой дамы есть телефон? — наконец осведомился он вежливо, но без всякого энтузиазма.

— Есть, но она только что уехала в Довиль. Это моя невестка, жена муниципального советника.

— Так вы, значит, брат советника? Ваша фамилия, я вижу, тоже Лекуэн.

— Да, я его брат.

— А нет ли у вас случайно при себе удостоверения личности?

Краснея, Франсуа полез в бумажник.

— Сейчас я не смогу выдать вам всю сдачу. На оставшуюся сумму я напишу расписку. Если вы соблаговолите прийти завтра утром после открытия банков, мы рассчитаемся с вами.

Франсуа получил наличными тысячу франков. Было уже поздно. Он злился, оттого что потерял столько времени. И вдобавок тревожился: ему не терпелось поскорее вернуться к Бобу. В магазине по соседству он купил туфли — сначала себе, потом мальчику, он помнил его размер. Ему пообещали, что, если туфли не подойдут, завтра их обменяют. Заодно Франсуа взял черные носки, а через несколько домов, все на том же бульваре Сен-Мишель, приобрел черную фетровую шляпу, сорочки и два неярких шелковых галстука. Еще ни разу в жизни не покупал он так много за такое короткое время и все равно считал каждую минуту. Надо бы в похоронное бюро… Но с этим успеется. Эти заведения открыты даже ночью. Он испытывал какое-то странное чувство, нечто вроде головокружения, непонятную потребность идти как можно быстрее, успеть сделать как можно больше.

Франсуа не помнил, ни как, ни когда получил он этот импульс, однако понимал, что ни в коем случае нельзя дать ему затухнуть. Подгоняемый им, Франсуа поймал такси и поехал на улицу Деламбра. Новый костюм приятно облегал тело. Франсуа даже в голову не пришло забежать в бистро и опрокинуть рюмочку.

А вдруг он сумеет воспользоваться случаем и вообще перестанет пить?

Если Боб не ждет его дома, можно будет сбегать расплатиться с торговцами, которым он должен. А задолжал он на своей улице почти всем, и внезапно мелькнувшая мысль, что его могут счесть нищим, неспособным отдать долг, показалась Франсуа невыносимой. Но Боб, конечно, дома: скоро время ужина. Мальчик безумно любит корзиночки с омарами под майонезом, однако у Франсуа редко выдавалась возможность побаловать его, а тут, кстати, они так соблазнительно красуются на витрине колбасной лавки.

Должно быть, из каждой витрины сейчас пялятся на него, так разительно отличающегося от того пришибленного, старающегося казаться незаметным Лекуэна, который несколько часов назад прошел по этой улице. Они же еще ничего не знают. В нем нет больше усталости, он не испытывает ни малейшего желания сказаться больным, суток на двое залечь в постель, бросив свою судьбу на произвол случая. А ведь как часто у него возникало такое желание! Не думать, не беспокоиться, превратиться в ребенка или в больного, о котором заботятся другие. Да только не оказывалось такого человека, который бы позаботился о нем.

— Дайте, пожалуйста, корзиночек с омарами.

— Сколько?

— Четыре, — после недолгого колебания произнес Франсуа. Каждому по две. Боб обрадуется! — И, пожалуйста, госпожа Блезо, мой счет. Заодно расплачусь по нему.

А почему бы не купить булочек со взбитыми сливками? Кондитеру он ведь тоже должен, да и кондитерская напротив его дома. Г-жа Буссак увидит, как он оттуда выходит. Главное, чтобы в квартале поскорей распространилась весть, что он больше не безработный, умоляющий о кредите. И неожиданно улица Деламбра с ее свойским, привычным смешением людей, несхожих и следующих каждый своей судьбе, показалась ему такой симпатичной, такой сердечной, что он даже задумался, а стоит ли переезжать.

Если сейчас заплатить долг за квартиру, это отнимет слишком много времени, да к тому же Франсуа не хотелось оставаться без наличных. Ладно, можно отложить до завтра. И без того он хорошо удружит г-же Буссак: она взбесится, так как лишится возможности срывать на нем дурное настроение. Впрочем, раньше для него это было просто необходимо, как для мамочки всевозможные превратности судьбы. Франсуа перешагивал через три ступеньки, а когда подошел к своей квартире, так разволновался, что на глаза у него навернулись слезы, но это были не слезы уныния. С этим покончено навсегда! Дрожащей рукой он вставил ключ в замочную скважину. Ноги у него были как ватные. Держа в левой руке сверток, Франсуа вошел в прихожую и, услышав голоса, вздрогнул.

Боб не выбежал навстречу, а он так ждал этого.

Франсуа миновал прихожую и, недовольный, хмурый, застыл в дверях столовой, залитой багровыми лучами заходящего солнца. Они молча уставились на него. Боб с салфеткой, повязанной на шее, сидел перед кремовым тортом. Вид у него был сконфуженный. Рауль в рубашке с закатанными до локтей рукавами развалился в кресле, держа в руке рюмку и попыхивая сигарой небывало черного цвета. Вместо того чтобы насладиться ожидавшимся и даже запланированным восторгом сына, Франсуа машинально ловил взгляд Рауля, так как понимал: тот все заметил и оценил.

— Не ожидал увидеть тебя здесь, — холодно бросил Франсуа.

— А мы с племянником уже добрый час тут сидим.

Правда, выходили кое-что купить. Он наотрез отказывался пойти со мной. Говорил, что должен дождаться тебя, и ни за что не хотел выйти из квартиры.

Боб сидел пристыженный, словно его поймали на предательстве. Он разглядывал новый костюм отца, но молчал.

— Боб, я принес тебе корзиночек с омарами.

Мальчик, видимо, догадался, что отец разочарован, и попытался изобразить ликование, хотя было ясно: есть ему совсем не хочется.

— Ой, папочка, спасибо! Я их так люблю, ты же знаешь! Спасибо!

Торт есть он уже не решался. Но и встать из-за стола тоже.

— Еще я купил тебе туфли.

— С рубчатыми подошвами?

— В точности такие, как ты хотел.

— Можно посмотреть?

Франсуа аккуратно развязал бечевку, совсем не так, как сделал бы, если бы они были одни.

— Да, еще булочки со сливками! — вспомнил он, взглянув на торт.

Рауль молчал и наблюдал за ним с непонятной улыбкой. Это была не его обычная улыбка, и вообще он чувствовал себя немножко глупо. Рауль не мог поверить, что попал впросак. Он, считавший, будто все понимает, сейчас ничего не понимал, и это его беспокоило. Он даже вроде бы смутился, когда Франсуа переставил принесенную им и уже початую бутылку коньяка.

— Я подумал, что у тебя, наверно, пусто по части выпивки…

— У меня нет охоты пить.

— А они мне хороши? Пап, можно я примерю? — попросил Боб.

— Можно, но только у себя в комнате.

— Я вернусь и доем, — бросил Боб Раулю.

Похоже, он уже ничуть не боится дяди. Впечатление такое, будто между ними мир и согласие, и Франсуа с беспокойством спрашивал себя, что брат нарассказал мальчику.

— Ну вот, она и умерла, — сказал Рауль, едва захлопнулась дверь спальни, и, не ожидая реакции Франсуа на свою реплику, поинтересовался:

— С Марселем виделся?

Его взгляд на миг задержался на костюме, на дорогостоящих дополнениях к нему.

— Нет, и не пытался.

О Рене Рауль не подумал и поэтому безрезультатно искал ответ на загадку.

— Пап, смотри. Они мне в самый раз. Ничуть не малы, нигде не жмут. Можно я похожу в них, пока не лягу спать?

— Подойди ко мне, мой мальчик.

Присутствие Рауля сломало все планы Франсуа. По дороге домой он вспомнил, что сообщил сыну о смерти матери как-то мельком, и решил поговорить с ним со всей возможной торжественностью. Но из-за брата на первый план вылезли туфли, корзиночки и булочки со сливками.

— Ты уже почти взрослый, верно? Последние месяцы мы с тобой жили не так уж плохо. Ты ведь не чувствовал себя несчастным?

— Нет, папа.

Рауль, воспользовавшись их разговором, налил себе и отошел с рюмкой к окну.

— Ну вот! Теперь, Боб, мы всегда будем вместе, и я обещаю тебе, что сделаю все, чтобы заменить тебе маму.

— Я знаю. Мама умерла, — спокойно глядя на отца, промолвил мальчик, и в голосе его не отражалось никаких чувств.

— Да, Боб, она умерла. Я был чересчур взволнован и занят и не мог сразу поговорить с тобой, как собирался.

Франсуа намеревался в этом месте своей речи заключить сына в объятия, но мальчик задумчиво опустил взгляд на новые туфли, а потом неспешно направился к себе в комнату.

— Боб, ты очень горюешь?

— Нет.

На этот раз мальчик сам закрыл за собой дверь. Рауль повернулся, секунду пытливо смотрел на брата и вдруг, словно сделал открытие, проронил:

— Выходит, ты вдовец!

— Малыш тебе что-нибудь говорил?

— О чем?

— Не знаю. О матери. Обо мне.

— Мы вообще не говорили о тебе. Он сообщил, что Жермена умерла, а потом мы потолковали о джунглях, слонах, львах и удавах.

Франсуа не очень поверил ему и вдруг поймал себя на том, что в нем рождается чувство, смахивающее на ревность.

— Он не испугался, когда ты пришел?

— А тебе хотелось бы, чтобы он боялся меня! Тебе, я вижу, не по душе, что мы подружились.

— Раз уж ты здесь, я попрошу тебя об одной услуге. Мне не хочется в этот вечер оставлять Боба одного, но, с другой стороны, нужно договориться с похоронным бюро.

— Ты этого не сделал?

— Времени не было.

Рауль, должно быть, знает от мальчика, когда Франсуа вышел из дома. Ну, покупка костюма и других вещей.

Больница, мэрия. А остальное время? И сейчас Рауль, видимо, мучительно соображает, куда брат ходил добывать деньги.

— Тело привезут сюда?

Франсуа обвел взглядом столовую, где придется поставить гроб, и снова засомневался. Нет! Они с Бобом просто не смогут жить, есть, спать рядом с трупом.

— Думаю, лучше не стоит. Тем не менее мне хотелось бы, чтобы на дверях дома была черная драпировка и похоронная процессия отправилась отсюда. — Держа раскрытый бумажник так, чтобы видна была пачка банкнот, Франсуа добавил:

— Если понадобится за что-то платить сразу…

— Не надо. Я знаю, деньги у тебя есть.

Этим Рауль хотел сказать, что перед ним новый Франсуа, не тот, которого он знал, а не просто в новой одежде.

И еще Рауль был недоволен, потому что ничего не понимал, потому что все произошло слишком быстро, не так, как он предполагал. Вид у него был чуть ли не встревоженный.

— Так ты возьмешься? Пусть все будет как полагается. Пыль пускать в глаза я не собираюсь, но хочу, чтобы все было на уровне.

— Церковь?

— Обязательно.

— Заупокойная?

— Если считаешь, что это будет лучше обычного отпевания. Жермена была очень набожна.

Когда-то они все были набожны. Франсуа не стал спрашивать Рауля, ходит ли тот в церковь, поскольку был уверен в противном. Он и сам уже много лет не бывал там, хотя в последнее время у него часто возникало такое желание. Интересно, Марсель и Рене ходят в церковь? Если да, то, вне всяких сомнений, лишь из соображений предвыборной тактики.

— Я пошел, — вздохнул Рауль, опустив рукава рубашки и застегнув пуговицы. — Может быть, после на минутку забегу к тебе. Посмотрю с улицы, есть ли свет. — Он стоял лицом к лицу с Франсуа и наконец-то задал вопрос, уже давно витавший в воздухе:

— Ну как, не слишком трудно было?

— Что? — спросил Франсуа, хотя сразу понял, что речь идет не о смерти Жермены.

— Не строй из себя дурачка. Со мной это не пройдет.

Ясно? Привет!

Франсуа, не двигаясь, стоял у стола, пока на лестнице не затихли шаги Рауля, и только после этого стронулся с места и медленно растворил двери спальни. Боб сидел на кровати и внимательно изучал устройство револьвера, как две капли воды похожего на настоящий. Вопрос был излишен, но Франсуа все равно задал его:

— Кто тебе его дал?

— Дядя Рауль. Он ушел?

— Да.

— Еще он сказал, что мы с ним сходим в кино. Если ты разрешишь.

— Когда траур, в кино не ходят.

— Да, правда. Прости, пожалуйста.

— Пошли есть.

— Я накрою на стол.

Мальчик с сожалением оторвался от револьвера, но положил его на видное место, чтобы можно было любоваться издали, поставил на стол два прибора, а в это время на кухне, где уже впору было зажечь электричество, отец кипятил воду для кофе.

— У тебя красивый костюм.

— Нравится?

— Да. Мне нравится, когда ты нарядно одет. — Боб замолчал и после небольшой паузы спросил:

— А у меня тоже будет новый костюм?

— Да.

— До похорон?

— Завтра пойдем и купим.

— Черный, да?

Франсуа предпочел не отвечать.

— А когда мы пойдем посмотреть на маму? Она лежит в той же палате?

— Не знаю.

— Прости, — вторично извинился мальчик.

Это потрясло отца. Никогда еще он так отчетливо не понимал, до чего Боб боится совершить какую-нибудь оплошность. Не потому ли он так беспокоится из-за ухода Рауля? Он ведь не поблагодарил и не попрощался с дядей.

— Ну как, после торта у тебя еще осталось место для корзиночек?

— Да. Но можно я съем только одну, а вторую оставлю на завтра? Дяде Раулю хотелось, чтобы я сразу принялся за торт, и я не посмел отказаться.

— Ничего.

— Папа, ты очень огорчен?

Франсуа чуть было не ответил «нет», решив, что сын имеет в виду корзиночки и торт, но вовремя спохватился, поняв, что речь идет о смерти Жермены.

— Это большое горе, Боб. Но я приложу все силы, чтобы ты не чувствовал себя несчастным.

— Я тоже, — произнес мальчик и быстро коснулся руки отца.

— Ладно, давай есть.

— Ага.

— Вкусно?

— Да. Мы уже год не пробовали их, — заметил Боб и замолк, а потом нерешительно спросил:

— Видел мой револьвер? Он совсем как настоящий. И лучше, чем у Жюстена.

Синеватый полумрак затоплял углы комнаты, но прямоугольники окон еще горели медно-красным закатным светом. Отец с сыном, сидя за белой скатертью, неторопливо ели, а с улицы врывался шум, чуть приглушенный домами, да занавески время от времени вздрагивали от легких порывов ветерка.

— Папа, ты не будешь сердиться? Но я правда сыт.

На этот раз Боб не пытался притворяться, будто у него болит живот. Франсуа тоже не хочется есть. Он, как и сын, любит омаров под майонезом, но сейчас совершенно машинально сжевал корзиночку и не получил никакого удовольствия. Бутылка коньяка на комоде ничуть не соблазняла его. Может, он и вправду покончил с выпивкой? Новые пиджак и галстук он снял, вокруг шеи повязал салфетку, чтобы не испачкать чистую сорочку, и все время следил, как бы не помять стрелки на брюках.

— А теперь. Боб, ступай спать. Посудой я займусь сам, — велел Франсуа и добавил, зная, что сыну, который мыл тарелки утром, это будет приятно, поскольку ставит их как бы на одну доску:

— Сейчас моя очередь.

— А завтра моя, — по-взрослому согласился сын. — А можно я пять минуток поиграю с револьвером? Только пять минуток!

И Боб пошел к окну взглянуть на часы г-на Пашона, которые снова шли.

Жермена умерла.

Рауль обещал, что вечером, вероятно, заглянет на улицу Деламбра, а Франсуа не догадался сказать брату, чтобы не приходил, так как сразу после ужина он ляжет спать. И теперь он вынужден ждать Рауля, хотя, едва опустилась темнота, у него появилась непреодолимая тяга уйти из дома.

Боб спит. Ночью он, как правило, не просыпается. Но на случай, если такое произойдет, можно оставить на видном месте записку: «Я на минутку вышел. Не беспокойся. Спи». С тех пор как Жермену увезли в больницу, они часто пишут друг другу записки, да и Боб привык оставаться один.

Поразительно, но в первый день свободы Франсуа испытывает по отношению к Бобу такое же чувство вины, как раньше по отношению к Жермене.

Он сидел, облокотясь на подоконник, свет в комнате погашен; и вдруг, увидев под фонарем проходящую женщину, ощутил резкий позыв желания, и оно мгновенно кристаллизовалось на определенном объекте. Словно маньяк, он в подробностях представил себе маленький бар на улице Гэте, трех девиц, которые заходят туда, выходят, фланируют по панели и в сопровождении мужчины исчезают иногда в гостинице на соседней улочке.

Он ни разу не был там с Вивианой. Ни разу даже не заговорил с ней. Даже имя ее он знает только потому, что слышал, как к ней обращаются товарки и Пополь. В баре она пользуется популярностью, и неожиданно Франсуа до того захотелось пойти с ней в номер, что он, лишь представив ее синий костюм и красную шляпку, до крови прикусил губу.

Если Рауль придет, то, вероятнее всего, будет здорово пьян. Не был ли он под хмельком уже вечером, когда сидел тут с Бобом? Да нет, он, конечно, пьет. И уже дошел до такой точки, когда с самого утра чувствуешь потребность выпить. Но даже если Рауль не увидит в окнах света, он способен подняться наверх и наделать шуму. А придя на следующий день, станет задавать каверзные вопросы и еще, чего доброго, заставит Франсуа устыдиться своих сексуальных порывов.

Впрочем, ничего сексуального в его желании не было.

Так, наплыло и растаяло. Единственное, чего он хочет (и сейчас это стало возможным), чтобы Вивиана увидела в нем другого человека, не того, в потертой одежде, что каждый вечер сидел в своем углу за одним и тем же столиком и с отчаянной робостью издали поглядывал на нее.

Нет, не совсем так. Все это составляет часть целого, а в этом целом из-за того, что, когда он вернулся, здесь был Рауль, появились трещины. Теперь Франсуа уже не так уверен в себе. Еще в такси он предчувствовал это.

Понимал, что никоим образом нельзя допустить, чтобы полученный импульс ослаб, исчез.

Уже с трудом он сумел все-таки вызвать в памяти смех Рене и уверился, что между ними установилось нечто вроде сообщничества. Нет, еще не подлинное сообщничество. Это даже нельзя назвать взаимопониманием, и тем не менее Франсуа знал: контакт возник.

Было что-то колдовское в покое улицы, где лишь иногда раздаются шаги запоздалого прохожего, в приглушенной музыке, доносящейся из ночного заведения, что находится через четыре дома; его неоновая вывеска бросает на часть улицы фиолетовый отсвет.

Франсуа испытывал потребность начать. Слишком долго он находился на обочине. Он задыхался. Это была потребность одновременно и физическая, и духовная, но ведь если он слишком долго прождет брата, Вивиана может уйти. Франсуа не знает, до какого часа она там бывает. Он никогда не был у Пополя в такое позднее время. Более того, даже не представляет, как в этот час выглядит бар. Франсуа зажег свет, вырвал листок из тетрадки, которую они с сыном использовали для записок, и нацарапал несколько слов на случай, если Боб проснется.

Франсуа вслушался в шум города, в тишину лестницы. Он стремительно сбежал вниз, так как боялся встретиться с возвращающимся Раулем, на улице оглянулся, проверяя, погашен ли свет, и торопливо пошел, чувствуя неприятное стеснение в груди. Оно было сильней, чем тогда в такси, когда ему казалось, что он опаздывает, и он беспокоился о Бобе.

Тем не менее это необходимо. Неподалеку от бара он чуть не налетел на Фельдфебеля, и она с удивлением досмотрела ему вслед. Она узнала Франсуа, хотя он непохож на прежнего, да и время сейчас не его. Решив сегодня не пить, он вошел в бар, но не уселся за свой столик, а остался у стойки. Пополь, тоже удивленный, потянулся к бутылке, виноградной водки.

— Бутылочку «Виши».

Соверши он убийство или будь арестован по какой-нибудь другой причине, какие нелепые показания дали бы о нем эти люди! «Каждый день приходил в одно и то же время, садился за один и тот же столик в углу, выпивал две стопки виноградной водки». Они же ничего о нем не знают. Он ни разу с ними не говорил.

— Вивианы нет? — поинтересовался он и не узнал своего голоса.

— Скоро должна прийти. — Пополь перегнулся и глянул сквозь витрину. — Э, да вот же она!

Из темной поперечной улочки вынырнула фигурка и смешалась с прохожими, идущими по улице Гэте. Женщина в синем костюме спокойно, не торопясь, покачивая бедрами, приближалась к бару. Увидев Франсуа у стойки, она тоже удивилась, но он тут же бросил ей своего рода ритуальный взгляд, означающий: «Жду вас на улице».

И она, опустив ресницы, показала, что поняла этот взгляд.

— Пополь, мятной.

Итак, все решилось, Франсуа заплатил, вышел, завернул за угол и встал в темноте, сразу за светлым прямоугольником витрины. Что, интересно, сказала она Пополю? И что сказал он? Не может быть, чтобы они не поговорили о нем. Оба они обратили внимание на его новый элегантный костюм, черную шляпу, галстук, безукоризненно белую сорочку.

На углу остановилась Фельдфебель, заметила силуэт Франсуа и пошла к нему. Но появившаяся из бара Вивиана сказала ей всего одно слово: «Мой» — и, направляясь к гостинице, бросила Франсуа:

— Идешь?

Франсуа впал в панику. Не думал он, что все произойдет вот так. А в это время Рауль, может быть, ломится к ним в дверь и разбудил Боба. В коридоре гостиницы справа находилось окошечко. За ним кромешная темнота, и Вивиана самым будничным тоном сообщила этой темноте: