Жорж Сименон
      БЕСХВОСТЫЕ ПОРОСЯТА
      ГЛАВА ПЕРВАЯ
      МОЛОДЫЕ ЖЕНЫ ЛЮБЯТ ПРИШИВАТЬ ПУГОВИЦЫ
      Что касается семичасового звонка, тут сомнений быть не могло: Марсель звонил из редакции своей газеты. Жермена едва успела войти во франко-итальянский ресторан, на бульваре Клиши, где они обычно обедали и где ежедневно встречались, если заранее не назначали друг другу свидание в другом месте. У них был здесь свой столик, у окна, уже успевший стать как бы частью их дома.
      Не успела она сесть и, взглянув на часы, удостовериться, что до семи оставалось еще три минуты, как к ней подошла Лизетта, девчушка из гардероба, с таким забавным любопытством разглядывавшая ее с тех пор как она вышла замуж и с таким удовольствием называвшая ее "мадам".
      - Мадам Блан... Вас просит к телефону месье...
      Она не сказала "Месье Блан". Она сказала просто "месье", причем с таким заговорщицким видом, словно это был их общий "месье".
      Наверняка изменение планов на вечер. С Марселем нужно было постоянно быть к этому готовой. Вполне вероятно, что она сейчас услышит:
      - Побыстрее отправляйся домой, переоденься в вечернее платье и приготовь мне смокинг... Мы идем на премьеру в...
      Сколько вечеров за этот месяц, что они были женаты, провели они дома? Сосчитать было нетрудно - всего два раза.
      - Алло Марсель?
      На проводе был не Марсель. Это была телефонистка редакции, Жермена прекрасно знала ее голос, и та тоже узнавала ее по голосу.
      - Соединяю вас с вашим мужем, мадам Блан,- сказала она.
      Значит, он был в редакции. И не пил. Потому что стоило ему выпить совсем немного, она безошибочно определяла это по его голосу, по манере говорить. Впрочем, он бывал в таких случаях очарователен. Она ему в этом не признавалась, но втайне обожала его таким, чуть-чуть навеселе, но не слишком, конечно, когда язык у него начинал заплетаться.
      - Это ты киска? Тебе придется пообедать одной. Тут у меня сидит Джон Диксон... Да-да менеджер Турнира. Он хочет, чтобы я непременно пообедал с ним перед матчем, и я не могу ему отказать...
      А она и забыла, что у Марселя в этот вечер был запланирован матч по боксу. Сама она терпеть не могла бокс. Кроме того, она с самого начала поняла, что на подобного рода "деловые", как он их называл, собрания, он предпочитает ходить без нее.
      - Понимаешь, в таких местах уйма всяких развязных типов, и где гарантия, что я не буду вынужден съездить одному из них по физиономии.
      - А ты куда пойдешь, киска? В кино?
      - Еще не знаю. Скорее всего домой.
      - Я буду в половине двенадцатого. Самое позднее - в двенадцать... Статью напишу дома, и мы вместе отнесем ее в редакцию, хорошо? А может, ты предпочитаешь встретиться в двенадцать в пивной "Графф"?...
      - Нет, лучше дома...
      Она не расстроилась. Но и не обрадовалась, конечно. Следовало привыкать. Такая уж у него была профессия. Пообедала в одиночестве. Пару раз, склонившись над тарелкой, чуть было не заговорила с ним: за этот месяц она успела усвоить привычку думать вслух, привычку постоянно иметь его рядом, внимательно слушающего ее с этой его полунасмешливой, полуумиленной улыбкой.
      - А десерт? А кофе, мадам Блан?
      - Спасибо... Не хочется...
      Проходя мимо освещенного кинотеатра, усомнилась, правильно ли поступила, сказав мужу, что пойдет домой. Потом вдруг заторопилась домой, в их дом, решив устроить себе что-то вроде праздника из этого одиночества, этого ожидания. До сих пор ей приходилось ждать его в барах, в кафе, где он назначал ей свидания. Она, можно сказать, даже не успела совсем освоиться с их квартирой.
      Пешком поднялась по улице Коленкур, становившейся все спокойнее и все провинциальнее по мере удаления от бульваров Монмартра. Вечер был тихий, не слишком холодный для декабря, но сырой. Это был даже не дождь, а скорее туман, очень мелкий и редкий туман, окутывавший источники света как бы легкой прозрачной тканью.
      Дом их находился на углу улицы Коленкур и улицы Лемарка, у площади Константэн-Пекер. Она видела его издали, различала даже на шестом этаже опоясывающий дом балкон с черными железными перилами, крохотная часть которого, ограниченная решеткой, составляла их безраздельную собственность.
      Почему она почувствовала себя увереннее, увидев свет в соседних окнах? Проходя коридором, заметила в приоткрытую дверь консьержку, купавшую сына, поздоровалась с ней. Лифта не было. Это был единственный недостаток их дома. Медленно поднимаясь по лестнице, видела полосы света под дверьми, слышала звуки радио, обрывки разговоров и, казалось, даже ощущала особые запахи всех этих жилищ, которых словно касалась мимоходом.
      - У вас есть квартира? - спросил он ее как-то этим особым, одному ему присущим голосом, из-за которого никогда невозможно было понять, говорит он серьезно или шутит.
      Это было в Морсане, на берегу Сены, в самом конце лета. Жермена несколько лет подряд проводила там с друзьями летние уик-энды. Кто-то привел с собой Марселя, и тот стал появляться в их компании все чаще и чаще.
      - Снимаю комнату в меблировке, - ответила она
      - Я тоже. Вам это нравится?
      - За неимением лучшего...
      - Так вот. Я только что подыскал уютную квартирку... Просто чудо! Мечта по крайней мере пятисот тысяч парижан! В районе Монмартра. Со всех сторон открывается панорама Парижа.
      Есть даже балкончик размером с носовой платок, где можно завтракать на солнышке. Когда оно есть, конечно. И добавил после паузы:
      - Я уже снял ее. Теперь мне нужна жена. Причем срочно. Поскольку 15 октября я в нее въезжаю.
      И, наконец, по-прежнему шутливым тоном:
      - Вам это не подойдет? Спальня, гостиная, кухня, ванная и балкон...
      Каждый раз это доставляло ей огромное удовольствие: подходя к двери, рыться в сумочке в поисках ключа, а потом, повернув выключатель, видеть повсюду принадлежащие Марселю вещи: пальто в прихожей, трубку, тапочки в спальне...
      - Как жаль, что тебя нет дома, мой дорогой. Мы бы провели такой чудесный вечер...
      Она говорила вслух, вполголоса, чтобы не чувствовать себя одинокой.
      - Впрочем, если бы ты был дома, мы бы наверняка куда-нибудь пошли.
      - Понимаешь, - шутливо говорил он, - я еще не стал домашним мужем, но я им стану, позже, когда мне будет... сколько?... Пятьдесят? Семьдесят?
      Попробовала читать. Потом решила привести в порядок свою одежду: где-то пришить пуговицу, где-то подшить подол... В девять часов подняла глаза на настенные часы и подумала, что матч в зале Ваграм уже начался; представила себе ринг, яркий свет прожекторов, толпу зрителей, боксеров, Марселя за столом для журналистов.
      В половине одиннадцатого она все еще шила. И вдруг подскочила от оглушительного звонка, казалось, заполнившего всю квартиру. Это звонил телефон, установленный лишь на прошлой неделе, к которому она еще не успела привыкнуть.
      - Это я, киска!
      Она подумала, что Марсель впервые звонит ей к ним домой. Днем она обычно была в своем магазине, у "Коро и Сестер", и он звонил ей туда, звонил даже слишком часто по мнению сестер Коро.
      - Что ты делаешь?
      - Шью...
      Почему она вдруг нахмурилась? Было в этом звонке что-то такое, что ей не понравилось, но она не могла определить, что именно. Он был по-прежнему совершенно трезв, но голос его звучал не как обычно. Он был как будто немного сконфужен, как бывало, когда ему приходилось лгать.
      - Ты совсем не умеешь лгать!... - не раз говорила ему она.
      - Мне захотелось услышать твой голос... - проговорил он. - Сейчас начинается большой раунд... Народу - тьма.. Да ты, наверно, слышишь...
      - Нет. - Она не слышала шума полного возбужденных зрителей зала.
      - Я надеюсь вернуться до двенадцати... Алло!... Почему ты молчишь?
      - Я слушаю...
      - Ты не в духе?
      - Да нет...
      - Тебе скучно?
      - Да нет, милый... Не понимаю, почему ты так беспокоишься...
      - Я не беспокоюсь... Скажи...
      Она поняла, что сейчас узнает причину этого звонка
      - Если я вдруг немного задержусь...
      - Ты собираешься задержаться?
      - Нет... Но ты же понимаешь... Возможно, придется выпить по стаканчику с организаторами...
      - Допоздна?
      - Нет... Пока.. Целую...
      Она послушно чмокнула в телефонную трубку. Потом захотела что-то сказать:
      - Марсель, я...
      Но он уже повесил трубку, и она снова осталась совсем одна в их квартире, с разбросанными вокруг платьями и бельем.
      Если она была абсолютно уверена, что в первый раз он звонил из редакции (поскольку слышала голос телефонистки), то никаких доказательств того, что второй раз он действительно звонил из зала Ваграм, у нее не было, и впоследствии она убедится в обратном.
      В одиннадцать убрала вещи в шкаф. Чем бы еще заняться? Хотела было взять книгу. Случайно увидела на кресле в прихожей пальто Марселя из верблюжьей шерсти и вспомнила, что пару дней назад обратила внимание на то, что одна из пуговиц на нем держалась буквально на ниточке. Поскольку они в то время находились вне дома, она не могла пришить ее сразу же. Теперь эта мысль о пуговице заставила ее улыбнуться, вызвав в памяти одно воспоминание.
      Марсель очень следил за собой, порой даже слишком. Любил светлые тона, яркие галстуки. Как-то в одно из воскресений, в Морсане, она заметила:
      - Вы потеряли пуговицу с сорочки.
      - Я ее не потерял. Она у меня в кармане.
      - Так давайте я вам ее пришью...
      Это было до того, как он завел с ней разговор о квартире. Тем не менее он заметил:
      - Представляю себе, сколько времени вы будете уделять пуговицам, когда выйдете замуж!
      - Почему? - удивилась она
      - Я сделал это наблюдение после женитьбы нескольких моих друзей. Молодые жены обожают пришивать пуговицы своим мужьям. Я даже подозреваю, что они сами их отрывают, чтобы потом иметь возможность пришить. Если вы уже страдаете этим пороком, до...
      Итак, она продолжала улыбаться, расправляя верблюжье пальто у себя на коленях. Вдела нитку в иголку, потом, уже начав шить, почувствовала в одном из карманов какой-то массивный предмет.
      Ей бы никогда не пришла в голову мысль проверять карманы Марселя. Она еще не знала чувства ревности. Возможно, не узнала бы его никогда, настолько доверяла мужу, особенно его открытой мальчишеской улыбке.
      Предмет был твердый. Он не походил ни на что из того, что обычно носят в карманах, и она, можно сказать, не из любопытства, а из любви к порядку вытащила его из кармана
      И по мере того, как пальцы ее разворачивали тонкую шелковистую бумагу, лицо ее менялось, и в конце концов она застыла, как громом пораженная, с расширенными от ужаса глазами, над фарфоровым поросенком.
      * * *
      Была половина двенадцатого, она видела циферблат на стенных часах. Розовый поросенок стоял перед ней на столе. Пальто соскользнуло на ковер. Лихорадочными движениями снова и снова набирала она на телефонном диске один и тот же номер, но каждый раз короткие гудки сообщали о том, что линия занята
      Пальцы у нее судорожно сжимались, она была так взволнована, словно речь шла о жизни и смерти и все зависело от секунд. Непрерывно, без передышки крутила и крутила телефонный диск. Потом вскочила, полистала справочник, чтобы удостовериться, что не ошиблась номером.
      Когда он звонил ей, в половине одиннадцатого, большой раунд только начинался. Сколько времени длится раунд тяжеловесов? Конечно, по-разному. А что потом? Сразу ли расходятся зрители? И когда покидают зал организаторы турнира?
      - Алло! Это Ваграм?...
      - Да, мадам.
      - Скажите, пожалуйста... Турнир уже закончился?...
      - С полчаса назад, мадам...
      - И все уже ушли?... Кто у аппарата?
      - Главный электрик... Здесь еще довольно много народу...
      - Не могли бы вы узнать, там ли еще месье Блан, да-да, Блан... Журналист... Он должен быть среди организаторов... Это очень важно... Умоляю вас сделать все, чтобы разыскать его... Алло!... Да-да, пусть подойдет к телефону...
      Потом, по внезапно наступившей тишине, сидя с прижатой к уху трубкой, она вдруг устыдилась того, что поддалась панике и побеспокоила Марселя. Что она ему скажет?
      Возможно, он уже поднимается по лестнице, пока она сидит тут, у телефона На лестнице как раз слышались шаги. Нет, замерли на четвертом. Если он сразу же взял такси... Марсель не любил торчать на автобусных остановках и не переносил метро... При каждом удобном случае хватал такси...
      - Алло?... Что-что?... Его нет? Точно? А вы не знаете?... Но там уже повесили трубку. Снова пустота. И розовый поросенок на столе, бесхвостый поросенок.
      - Послушай, Марсель, ты должен мне объяснить...
      Но Марселя не было. Она была одна, и ей вдруг стало так жутко от этого одиночества, что она подошла к балконной двери и распахнула ее.
      На дворе была ночь, серовато-голубоватая ночь с четко вычерченными мокрыми крышами и печными трубами, с глубокими траншеями улиц с пикетами уличных фонарей, а там, чуть подальше - сверкающий поток бульваров Монмартра, с площадью Бланш, площадью Пигаль, с Мулен-Ружем и сотнями ночных баров, искрящихся фосфоресцирующим туманом.
      По улице Коленкур то и дело поднимались такси, замедляя ход из-за подъема. И каждый раз она ждала, что машина остановится у их дома, из нее выйдет Марсель, она увидит, как он небрежно оборачивается к шоферу, потом вскидывает голову к их окнам. Подъезжали и автобусы, останавливались как раз напротив их дома, из них выходили два-три человека и быстро удалялись, на ходу поднимая воротники пальто
      - Это невозможно, Марсель... - вполголоса шептала она.
      Вдруг почувствовала, что не может больше оставаться в домашнем халате. Бросилась в спальню, наугад схватила шерстяное платье. Платье, застегивающееся на спине. Которое так любил застегивать Марсель, беспрестанно чмокая ее при этом в затылок.
      Чего она боялась? Фарфоровый поросенок мог находиться в кармане пальто уже много дней или даже недель. Когда Марсель надевал его последний раз? У него было всего два пальто. Она должна была вспомнить. Она любила его. Как часто украдкой любовалась она им, его стройной фигурой, подмечая столь любимые ею жесты, хотя бы этот характерный жест, которым он тушил сигарету.
      Еще сегодня в полдень они вместе завтракали, не во франко-итальянском ресторане, куда ходили по вечерам, а в одном из ближайших ресторанов на бульварах, у мамаши Катрин. Но она никак не могла вспомнить, когда в последний раз он надевал пальто из верблюжьей шерсти!
      Во всяком случае, менее недели назад, потому что на прошлой неделе она сдавала его в чистку.
      А она-то считала, что знает каждый его шаг, каждый жест! Он рассказывал ей все, даже анекдоты, услышанные за день в редакции. Без конца звонил ей. Они встречались в городе. Если у него выпадала свободная минута, он тут же мчался к ней в магазин, чтобы лишний раз повидаться с ней.
      По-прежнему сильно возбужденная, вернулась на балкон и вдруг опять побледнела
      - Ты ведь никогда не бывала на зимних курортах, киска? Была, один раз, в качестве продавщицы, когда сестры Коро открывали в Межер сезонный филиал.
      - А хочется? Тебе ведь дадут пару недель отпуска? Достаточно мне провернуть одно дельце, и мы с тобой...
      Почему она тогда не запротестовала? Наоборот, даже выразила радость, в сущности, лишь потому, что не поверила Он ведь только и делал, что строил самые невероятные планы, один дороже другого, словно был миллионером, имея при этом единственный источник дохода - свои статьи.
      Не она ли сама сказала ему как-то:
      - Ты рожден быть богачем. Ты хочешь иметь все...
      - Особенно для тебя... - ответил он тогда с несвойственной ему серьезностью. - Знаешь, с тех пор, как мы вместе, мне безумно хочется иметь машину.
      - Ты умеешь водить?
      - Да, когда-то у меня был автомобиль...
      Она не решилась спросить, когда В сущности, они почти ничего не знали друг о друге, кроме того, что любили друг друга Их брак был чем-то вроде игры, чудесной игры.
      - У тебя есть родители?
      - Отец...
      - Разумеется в провинции!... - сам уточнил он, - Но ты совершеннолетняя... А у меня никого нет... Займись документами... Зарегистрируемся в мэрии IX округа...
      Потому что Жермена до замужества снимала комнату в одной из меблировок DC округа
      - Она не слишком унылая, эта мэрия, не знаешь? Впрочем, долго ли мы там пробудем...
      Такси. Нет. Едет дальше. Вернулась в комнату, чтобы взглянуть на часы. Начало первого. Прохожие стали настолько редкими, что на улице подолгу слышались их гулкие шаги.
      - Жаль, что я не встретил тебя три года назад...
      - Почему?
      - Потому что в молодости люди зря теряют время...
      Нет конца подобным вроде незначительным фразам, которым она в свое время не придала значения и которые теперь сами всплывали в памяти. Даже его веселость приобретала теперь в ее глазах иной оттенок. Он был по натуре веселым, жизнерадостным, живым. И в то же время в его взгляде всегда присутствовала какая-то задиристость, упрямство.
      - Я докажу тебе, что я не такой уж плохой.
      - Но почему ты должен быть плохим? Он улыбался, или смеялся, или целовал ее.
      - На самом деле, понимаешь, я, по-моему, такой же, как все... Намешано и хорошее, и плохое, причем так здорово перемешано, что я и сам не всегда могу разобраться...
      Только бы он вернулся! Только бы увидеть, как он выходит из такси, или появляется из-за угла улицы, или услышать его шаги на лестнице!
      Почему он позвонил, в половине одиннадцатого? И почему у него был такой смущенный голос, словно ему впервые приходилось от нее что-то скрывать?
      Ей не следовало звонить туда, в зал Ваграм. Теперь она это понимала. Это могло иметь серьезные последствия. Сказала ли она главному электрику, что она жена Марселя? Она не помнила
      Но нет! Не может быть! Почему именно сегодня, именно в этот вечер?
      Но с какой стати он вдруг заговорил о зимнем курорте и об автомобиле? Какое дело собирался "провернуть"? Время от времени, помимо статей о спорте, ему перепадала также реклама, от которой ему шло десять процентов. Несколько тысяч франков, не больше.
      Вернулась в комнату, к телефону. Нет. Снова вышла на балкон, где с низкого неба теперь сеялся мелкий дождик. Было очень тихо. Панорама ночного Парижа за легкой вуалью дождя выглядела еще интимнее. Где Марсель? Почему он не возвращается?
      Телефон... Она то и дело возвращалась к нему, отходила, снова подходила
      - Алло!... Междугородняя?... Пожалуйста, соедините меня с номером 147, в Жуэнвиле...
      Звонки, на том конце провода, звучали очень долго и, неизвестно почему, создавали впечатление разбуженного в большом пустом доме эха
      - Не отвечает...
      - Пожалуйста, звоните еще, мадемуазель... Я знаю, что хозяин дома.. Просто он, видимо, уже спит... Звоните еще, пожалуйста
      Звонки, звонки... Одновременно она прислушивалась и к звукам на лестнице, и к шуршанию шин такси и автобусов на улице...
      - Алло... Это Жермена.. Ты спал?... Точно?... У тебя сейчас никого нет?
      Черты ее стали жесткими.
      - Извини, что разбудила.. Что?... Подагра? Извини, я не знала..
      Голос на другом конце провода был недовольный. Голос человека, в разгар приступа подагры поднятого с постели и вынужденного спускаться вниз, к телефону.
      - Ты должен ответить мне на один вопрос... Скажи, только честно, ты знаком с неким Марселем Бланом?...
      Голос, сердито:
      - Мне казалось, что имена у нас не назывались...
      - Это необходимо... Ты хорошо расслышал?... Марсель...
      - Ну и что?
      - Ты с ним знаком? Молчание.
      - Ты должен ответить немедленно... Это очень важно... Никогда в жизни я тебя больше ни о чем не попрошу... Ты его знаешь?
      - Как он выглядит?
      - Двадцать пять лет... Красивый... Элегантный... Брюнет...
      Ее вдруг осенило:
      - Носит пальто из верблюжьей шерсти, очень светлое...
      Молчание.
      - Ты знаешь его?
      - А ты?
      - Неважно. Отвечай. Знаешь?
      - Ну и что дальше?
      - Ничего... Мне нужно знать... Знаешь, да? Ей показалось, что кто-то поднимается по лестнице. Это оказалась кошка, замяукавшая под дверью.
      - Приезжай ко мне завтра, поговорим...
      - Подожди... Не вешай трубку... Скажи только, не сегодня ли вечером...
      - Что?
      - Ты что, не понимаешь?
      - Мне казалось, ты замужем.
      - Вот именно... Это... Это мой муж...
      Почему ей вдруг показалось, что она видит, как мужчина на том конце провода пожимает плечами? Он ограничился двумя словами:
      - Ложись спать...
      Теперь она могла что угодно и сколько угодно говорить в телефонную трубку. Там, в Жуэнвиле, трубку повесили.
      Была половина второго ночи, а Марселя все еще не было. Бесхвостый поросенок отбрасывал розовые блики на полированную поверхность стола с раскрытой на ней коробкой с нитками; пальто из верблюжьей шерсти по-прежнему валялось на ковре.
      ГЛАВА ВТОРАЯ
      ПРОДАВЕЦ ПОРОСЯТ
      Четыре часа. Из всех окон, которые можно было увидеть с балкона, освещено было лишь одно, за занавеской которого то и дело мелькал силуэт - видимо, человека, ухаживающего за больным.
      Марсель не вернулся домой. Он не позвонил, никак не дал о себе знать. И вот когда большая стрелка на часах заняла вертикальное положение, Жермена решилась на еще один телефонный звонок.
      - Алло... Это ты, Ивет?... Я разбудила тебя, бедняжка... Не сердись на меня... Да, это я, Жермена... Я должна просить тебя о большой услуге... Что ты говоришь?
      Здоровенная нескладеха, на том конце провода, сонно буркнула:
      - Уже?...
      Это была продавщица из ее магазина, здоровая двадцативосьмилетняяя девица, совершенно лишенная внешней привлекательности. Она не питала на свой счет никаких иллюзий, но это не мешало ей быть самым веселым, самым доброжелательным и надежным другом своих красивых подруг.
      - Побыстрее одевайся, неважно во что. Я тем временем позвоню и закажу тебе такси. И немедленно приезжай ко мне. Такси не отпускай...
      Если не считать этого "Уже?", то Ивет не выразила ни удивления, ни любопытства, и четверть часа спустя у дома остановилось такси, из него вышла рослая девица, вошла в подъезд, и Жермена поспешила ей навстречу.
      - Ты, должно быть, удивлена...
      - Отчего же, всякое случается, подруга...
      - Марселя нет дома...
      - Догадываюсь. Если бы он был дома, ты бы не позвала меня...
      - Я объясню тебе все позже, вернее, сознаюсь тебе прямо, что ничего не смогу объяснить даже тебе...
      - Куда я должна за ним ехать? И что я должна ему сообщить? Что ты заболела и что ты пыталась покончить с собой?
      - Ты останешься здесь... Ехать нужно мне... Слушай внимательно... Постарайся не заснуть и не пропустить телефонного звонка... Если позвонят, внимательно запиши все, что скажут... Если позвонит Марсель, назовешь себя... Он тебя знает... Скажешь ему, что я скоро вернусь... Ну и, если он вдруг появится, скажи ему то же самое... Что я беспокоилась, что... что пошла искать его...
      - Половина пятого... - заметила Ивет. - Раздеваться уже нет смысла... Могу я лечь на диван?... У тебя не найдется чего-нибудь выпить?...
      - В шкафу должна быть бутылка коньяка... Жермена была уже у двери. Еще через минуту она уже садилась в такси.
      - В Жуэнвиль, пожалуйста... Потом вдоль берега Марны... Я скажу, где остановиться...
      Перейдя от бесплодного ожидания к действиям, она чувствовала, как все больше обретает присутствие духа и ясность ума. Она продолжала, по старой привычке, вполголоса разговаривать сама с собой. Улицы Парижа были пустынны, лишь изредка попадались груженые овощами грузовики, направлявшиеся к городским рынкам. Менее чем за полчаса достигли Жуэнвиля, а еще через пару минут Жермена остановила машину у Большой виллы на берегу реки.
      - Подождите меня...
      Позвонила. Приготовилась к тому, что звонить придется долго. Наконец, уловила приглушенные шаги за дверью. Она знала, что сначала в двери приоткроется глазок, и ее будут долго разглядывать. Ее охватило нетерпение. Шел дождь. Плечи у нее начали промокать
      - Это я, - сказала она. - Открывай. И сварливый голос ее отца, из-за двери:
      - Черти тебя принесли...
      Наконец он открыл. Впустив ее в дом и заперев дверь, щелкнул выключателем, толкнул дверь справа, ведущую в большую, пыльную, неотапливаемую залу, где человека сразу же окутывали холод и сырость, а также затхлый запах плесени и давно не убираемого и не проветриваемого помещения.
      - Что, не вернулся домой? - спросил он, плотнее запахивая халат и поглубже зарываясь в одно из старых кресел.
      - Если бы вернулся, я не была бы здесь.
      Мужчина был огромного роста, рыхлый, с испещренным красными прожилками лицом и тяжелыми мешками под глазами. То и дело поглаживал воспаленную ногу.
      На дочь смотрел с не лишенным иронии и сарказма любопытством.
      - Кажется, ты здорово влипла, а? Не надо было так высоко задирать нос. Как вспомню все, что ты мне наговорила...
      - Я приехала, чтобы серьезно поговорить с тобой... Ты знаешь Марселя...
      - Да, я знаю по крайней мере одного Марселя... Если бы ты хотя бы соизволила сообщить мне имя человека, за которого собираешься замуж, вместо того чтоб совать мне на подпись пустой бланк... Что с ним стряслось, с твоим Марселем?... Сцапали?
      Она даже не попыталась дать отпор:
      - Я не знаю... Он не вернулся... А в кармане у него, случайно, я обнаружила одного из твоих бесхвостых поросят... Когда он был у тебя?
      Мужчина, которого все называли месье Франсуа, на своей большой кирпичной вилле в Жуэнвилле проводил только ночи и выходные дни. В самом сердце Парижа, возле церкви Нотр-Дам-де-Лорет, в двух шагах от зала Друо, находился его антикварный магазин, больше напоминавший лавку старьевщика, где можно было найти все: старые кресла и столики для визиток, пожелтевшие марки, более или менее подлинные картины, китайские безделушки из нефрита и слоновой кости...
      Все это, как и дом в Жуэнвиле, было пыльным, очень старым, и сам хозяин, месье Франсуа, ходил всегда в одном и том же, слишком просторном, покрытом пятнами старом костюме с потертыми локтями и лоснящимся воротником.
      - Дня три-четыре назад, - отвечал он, подумав.
      В этом магазине, на одной из полок стояло несколько точно таких розовых бесхвостых поросят, какой Жермена обнаружила в кармане Марселя и вид которого так сильно взволновал ее, а на складе у хозяина хранился целый ящик этих безделушек.
      Вначале их было ровно тысяча, тысяча фарфоровых поросят, абсолютно одинаковых, лишенных задорного хвостика штопором, обязательной принадлежности этих животных.
      Много лет назад зашел как-то в лавку один проезжий коммерсант и достал из кармана одну из этих безделушек.
      - Это подлинный Лимож, - пояснил он. - У меня их тысяча, совершенно одинаковых. Нет необходимости говорить вам о тонкости работы и изысканности цвета, поскольку вы, конечно, прекрасно в этом разбираетесь. Это часть большого заказа на разных животных, предназначавшегося на экспорт... Что же случилось? О чем задумался художник? И как потом никто, ни во время формовки, ни при обжиге, не заметил оплошность?... Во всяком случае, вся партия уже была готова, когда увидели, что поросята-то бесхвостые! Вот так вот! Господин Франсуа, хотите верьте, хотите нет, но этого оказалось достаточно, чтобы реализация их стала невозможной... Предлагаю вам всю партию, всю тысячу поросят... Назовите цену...
      Франсуа назвал какую-то незначительную цифру, и на следующий день ему были доставлены ящики с поросятами. Прошел год, а он так и не продал ни одного из них, поскольку клиенты, повертев безделушку в руках, всякий раз говорили:
      - Жаль, что отбился хвостик...
      - Он не отбился. Его не было с самого начала...
      И все же с некоторых пор поросята начали один за другим исчезать из лавки. Более того: те, кто их покупал, никогда не торговались, ничего не искали в магазине, а, войдя, сразу же спрашивали:
      - У вас есть фарфоровые поросята?
      Далее происходила еще более странная вещь. Когда клиент интересовался ценой, хозяин задумывался на время, прежде чем назвать цифру, всякий раз разную.
      - Двадцать два франка...
      Двадцать один, двадцать три, реже ниже двадцати. Но вот однажды он, например, сказал:
      - Один франк.
      Дело в том, что двадцать два франка означали двадцать два часа, то есть десять часов вечера. А один франк - час ночи.
      И это следовало понимать как то, что в это время Франсуа будет ждать данного посетителя на своей вилле.
      Таких посетителей было немного. Это были чаще всего одни и те же молодые люди, обычно хорошо одетые. Некоторые приезжали на собственных автомобилях, оставляя их у тротуара, но попадались и довольно ничтожные субъекты, которых странно было видеть покупающими предметы столь излишние, как фарфоровые поросята.
      Таким образом, даже если в лавке был народ, никто ни о чем не догадывался. И незнакомцу, появившемуся в лавке впервые, не было нужды предъявлять свои рекомендации: то, что он просил поросенка, свидетельствовало о том, что он послан человеком надежным и его можно принять в Жуэнвиле.
      - Он тебе что-нибудь принес? - спросила Жермена, продолжая смотреть на отца, поглаживающего больную ногу.
      - В этот раз нет...
      Это было три-четыре дня назад. А пять-шесть дней назад Марсель заговорил о зимнем курорте.
      - Зачем он приходил?
      - Зачем они все приходят... Просил денег... Когда им нужно что-то сбыть, они ведут себя смирно и почти не торгуются... А оказавшись на мели, заявляются снова, и тогда тон их меняется... Всегда одна и та же песенка:
      "Вы столько на мне заработали... И прошлый раз вы меня надули... Одолжите мне несколько тысчонок, пока мне удастся провернуть..."
      И все говорят о сногсшибательных планах, о потрясающих картинах, о Ренуарах, Сезаннах.
      "Через недельку, дней через пять, я принесу вам... Надо дождаться удобного случая, понимаете?... Это так же и в ваших интересах, не только в моих, ведь вы на этом заработаете больше меня..."