В свой дом ушла она. Светились в саду цветы и деревья. Золотое пламя испускали пчелы. Непонятно легким сделалось тело, и сияние исходило от всего, на что бы он теперь ни смотрел...
      От радости этот свет, и рядом с дьяволом то, что не делится многократно. Проклятье убийства хезрета Али и его сыновей на людях. Нет счастья с тех пор в мире, и кто размыкает рот для смеха -- сам подобен их убийце.
      Однако не вечен этот гнет. От его руки рухнет вселенский гонитель, и распадется дьявольская цепь насилия. По правильным законам начнут тогда жить люди, и свет учения открыто изольется на них. Но счастье придет лишь в омытый кровью мир....
      Приезжает арба от хаджиба султанских садов, и вместе с погонщиками укладывает он дерн. Пар идет от встревоженной земли, сочатся срезанные корни. Тяжелее других кажется ему заветный квадрат. Лошадь в дороге все оглядывается, будто не доверяя людям.
      Долго ощупывают их в кушке, и два мушерифа стоят рядом, пока снимается с арбы привезенный дерн. На вытянутых руках опускает он последний пласт земли. Подрагивают красные колокольчики шакальей травы, и звенит в ушах.
      Но все обходится хорошо. Садовой кошмой накрывает он уложенный возле арыка дерн, поливает сверху водой из лейки, чтобы не увяла трава. Потом поворачивает голову и видит того, чье имя означает дьявола У себя в доме сидит этот человек и все смотрит на него своими добрыми круглыми глазами. Запах хлеба ударяет ему в лицо, и смертной тоской перехватывает горло.
      * ГЛАВА ДЕВЯТАЯ *
      I. ВАЗИР
      О постоянном рассылании скороходов и птиц...
      О проявлении внимания к приказам в опьянении и в трезвом состоянии...
      О вакиле -- управляющем домом государя -- и успешности отправления его дела...
      О приближенных надимах и о порядке их дел... Надим должен быть всегда согласным с государем. На все, что произойдет иш скажет государь, он должен отвечать "Отлично, прекрасно!" Он не должен поучать государя "Сдешй это, не делай того, почему поступил так7" Он не должен возражать, а то государю станет тягостно. 1
      Так и не являлась все это время Тюрчанка. Присевшей на песок девочкой пришла она в последний раз, когда покатился калам. Но не увидел он ее уже опять с гу-ламом. Если должный порядок в мыслях, не повторяется срамное видение.
      Но как все же происходило это у нее с гуламом? К столу она сверху приникла локтями и грудью, и не успел он всего разглядеть. Поднятое колено ее опиралось на книгу. Гулам старательно придерживал ее распяленные бедра, и розово светился где-то внизу сброшенный шелк. Что-то еще нужно было ему увидеть. Почувствовав слабение в пальцах, он крепко стиснул калам.
      ----
      1 Сиасет-намэ, с 91-95
      Скороходы и птицы всегда применялись в правильно устроенном государстве, ибо раньше всех должен быть извещен правитель о том или ином событии. Следует лишь установить постоянное жалованье гонцам и содержателям голубей, чтобы были ревностны и ответственны к службе.
      В отдельную главу надо выделить и замечания об исполнении приказов, отданных государем в опьянении. Много есть примеров, когда отрубят кому-нибудь голову, а государь, пробудившись, забыл обо всем и зовет этого человека к себе. Так же с дарами и имениями в ик-та, коими награждаются во время пира. Это -- тонкое дело, и надо при нем проявлять осторожность. Всякий приказ на пиру не имеет силы, пока его вторично не доведут до высочайшего сведения. Пока же будег он писаться, государь имеет возможность переменить свое решение.
      О приближенном вакиле, который ведает едой и питьем государя, надлежит решать особо. Ключ к царству в его руках, и даже спать он должен в присутствии мушерифов.
      Что касается надимов, то эта должность осталась от первых царей земли в персидской державе. Известно, что частые сидения со служащими эмирами, сановниками и сипахсаларами войска не к пользе государя, ибо наносят ущерб его величию. Для того и существуют надимы.
      Из красноречивых и обходительных мужей избираются они. Их обязанность -- денно и нощно присутствовать при государе, громко подхватывать каждое его слово, неустанно втолковывать ему самому, сколь он велик и как облагодетельствован им мир. Тогда и государь легко уверится в этом. Решительней и тверже сделаются его действия, не станет он ни в чем сомневаться, а в державе утвердится порядок.
      Не только государю, но каждому сановнику полезно иметь при себе таких надимов. Необходимы они также тем поэтам, певцам и музыкантам, что находятся при правящем доме. Хваля и возвеличивая их талант, надимы тем самым способствуют вящей славе государя.
      Всякому знакомому с устроением Эраншахра понятно, что славословие надимов -- не прихоть, а важное государственное дело. Люди сей державы, слыша ежечасно о мудрости и величии своего государя, укрепляются духом, не ропщут в бедствиях и готовы двинуться в любую сторону на врага. В свою очередь враги, до которых доходит подобное мнение, задумываются и становятся уступчивы.
      Находятся такие из государей, которые делают своими надимами также врачей, мужей науки, определяющих пути планет астрологов и прочих искушенных в знаниях людей. Это -- при сильном уме государя -- может быть к пользе. Но нельзя, чтобы число ученых людей среди надимов превышало число надимов славословящих. Лучше всего, когда их как раз поровну. При таком соотношении всегда слышнее те, кто говорит о величии государя, а не другие, склонные к умствованию...
      II. ВАЗИР (Продолжение)
      Опять он сидел, глядя на стол, и все не давала ему покоя эта мысль. Чего же не понял он из происходившего с Тюрчанкой в книгохранилище? Взгляд это был или движение плоти? Не выпуская из пальцев калама, силился он все вспомнить, но отчетливо виделись лишь руки гулама. В некоем тумане скрыты были лицо ее и тело. Плывущие пятна света остались в памяти от ее наготы.
      И уже без страха бросил он калам на стол. Золотой стержень упал торчком, перевернулся и остался лежать на середине стола. Свет потускнел и вовсе затух где-то во времени.
      Он старательно примерился и снова бросил калам. На этот раз стержень катился правильно, и все реже мелькали золотые нити. На краю стола остановилось вращение. Серой мглой покрылось все там, где была Тюрчанка. Даже рук гулама не стало видно теперь.
      На дверь он посмотрел в ожидании. Многоумньш имам Омар явился сюда в прошлый раз вместо Тюрчан-ки. Но хранило покой утерявшее цвет дерево. Плавные узоры его стерлись от времени, и трещины прорезали их сверху донизу.
      Через стол потянулся он за каламом, но не удержал его. Золотой стержень, качнувшись, упал по ту сторону. На этот раз за дверью послышалось шевеление.
      Не найдя укатившегося куда-то калама, он нетерпеливо постучал косточками пальцев. Сама собой отворилась старая дверь, и в проеме возникла знакомая фигура. Высокий настойчивый голос провозгласил положенный мир, и он не удивился. Кто-то из этих трех должен был прийти: звездочет, блудница или иудей....
      Не успев войти, понимающе приподнял брови иудейский экзиларх Ниссон... Да, конечно, что-то случилось, если нет калама в руке у дабира. Тем более что это не простой дабир, а вазир. Великий вазир, можно сказать... Вон лежит себе под столом этот калам, у самой ножки. Но зачем ему все замечать? Кому это надо? Еврею, будь он тысячу раз экзиларх, нечего вмешиваться в дела такого большого человека. Не станет он этого делать, боже упаси... Однако, что там ни говори, они старые друзья, можно сказать, с вазиром. Пятьдесят лет такого знакомства ~ не шутка. Совсем молодой дабир с круглыми глазами пришел когда-то в Нишапуре к ученому Бен-Ната-ниилу, в его библиотеку. И был там у Бен-Натаниила некий ученик, которого звали Ниссон. В тот день говорили они о книгах. И вот уже столько лет, когда в Мерв приезжает великий вазир, встречаются они где-нибудь на стороне и беседуют между собой... Так что же все-таки произошло с нашим вазиром?!
      Ни слова еще не сказав, забросил иудей свой крючок. Даже шею вытянул по направлению к нему, и знакомый свет сразу разлился по комнате. Приподнявшую колено блудницу увидел он в черных иудейских глазах и невольно посмотрел в сторону.
      Да, не ошибся он, и тот же вызывающий свет, что от голой Тюрчанки, во взгляде беспокойного имама и нахального иудея. Самая суть греха в этом откровенном сиянии. Нет, не напрасно тревожатся, когда видят его, все причастные божьему порядку люди!..
      Про другое, как обычно, заговорил экзиларх Ниссон. Но дело было в субботней здравице. До сих пор не изменили ее иудеи, хоть дважды посылался к ним особый дабир с уведомлением.
      Нужно было приказать иудею выбросить знак царей Эраншахра из субботней здравицы, но он медлил почему-то. Соблазн струился из сияющих иудейских глаз. Они притягивали к себе, звали наклониться и заглянуть в греховную бездну. Но к двери отходил уже экзиларх Ниссон, и опять неслышно открылась она. Зачем же звал он иудея, если так ничего ему и не сказал?..
      Под столом, куда смотрел иудей, отыскал он калам. Тростинка для письма обломилась при падении, и другую -- такой же длины -- вставил он в стержень. Золотые нити не оставляли своего призрачного кружения. Почему же не стала приходить больше Тюрчанка?!
      Он все думал об этом, и к саджжаду для молитвы потянулась рука. Торопливо расстелил он истертый коврик; постоял, определяя поучение. Потом быстро пал на колени, выбросил руки, напряженно приник к полу локтями. Серая плотность кошмы была у самых его глаз.
      Все чего-то ожидая, не заканчивал он раката. Но не мешало ничто мерному чередованию слов. Заученно шептали их губы, и где-то в стороне светилось пятно. Нарушая запрет, посмотрел он туда и увидел косой луч солнца. Четкий треугольник обозначал он на кошме, но бесцветной была ровно укатанная шерсть. Во второй и в третий раз становился он на колени, вытаясь вызвать Тюрчанку, и встал с молитвы растерянный.
      В пустой сад он пошел и остановился в начале аллеи. Малая стена отделяла гарем, и не был сегодня его день. За арыком высилась гора свежего дерна. Садовой кошмой накрыл ее вчера от солнца шагирд, но опять почему-то не пришел.
      И вдруг знакомый шум донесся до него. Словно пробудившись, заторопился он к дальней стене. Пройдя часть пути, вспомнил он про деревья. Нужно было считать их, но не пошел уже он назад...
      III. ВАЗИР (Продолжение)
      Дети громко кричали в селении Ар-Разик, а он стоял и слушал, задрав голову, и глядел поверх стены в белое небо. Где-то у самой кромки начал зарождаться горячий вихрь. Готовая надломиться вершина его неясно покачивалась, приближаясь к солнцу...
      Втянув вдруг голову в плечи, он огляделся по сторонам и, скрытый деревьями, торопливо пошел вдоль стены. Поросшие травой ступени вели вниз, и там спал мушериф, приложившись щекой к железной скобе. Тайный ход это был из кушка.
      Снаружи сидел под стеной еще один мушериф, и не заметна была среди кустов тропа, ведущая к большой дороге. Два или три раза задевал он халатом за ветки шиповника. Приходилось задерживаться и отдирать пальцами клейкие тугие бутоны. Полосатые ящерицы с шорохом ускользали из-под самых его ног. Потом раздвинулись кусты, и явственней сделался детский крик. Совсем близко увидел он старое дерево посредине селения Ар-Разик...
      Какой-то старик с двумя мешками травы проезжал на ишаке, но даже не посмотрел в его сторону. Едкой дорожной пылью обдало его, и тонким слоем осела она на халат и бороду. Что-то забытое возвращалось к нему.
      И опять проплыл мимо ишак, проехала высокая арба с мальчиком и закутанной до глаз женщиной. Даже не объезжали они его, и к краю дороги становился он всякий раз. А когда свернул к площади, то встал в неуверенности. Старый кедхода селения шел прямо на него. Надо было с ним поздороваться. Важно ответил ему старик, и ничего не отразилось в его коричневых глазах.
      В недоумении осмотрел он тогда себя сверху донизу. Все было такое же надето на нем, как и в прошлый раз' чарыки, халат, малая чалма на голове. Но почему-то не узнавали его эти люди...
      Все ту же птицу увидел он опять на другом берегу хауза. Мутная вода колыхалась там вместе с гнилой соломой и какими-то палками. Но он знал, что все это не так. Нужно лишь наклониться и посмотреть.
      А дети кричали и бегали на площади, обсыпая друг друга пылью Чей-то пронзительный голос выделялся из прочих. Мальчик с клоком волос, на счастье, это был. Он раскладывал в ямках альчики и кричал что было сил.
      С любопытством посматривали они на него, не оставляя игры. И вдруг он увидел, что вовсе не одинаковые у них глаза. Лишь у одного, который кричал громче всех, были они коричневые У других -- мальчиков и девочек -- глаза были черные, зеленые, голубые, синие. А когда вокруг он посмотрел, то и там все преобразилось. Птица на другом берегу стала голубой, и розовые перья торчали у нее в хвосте. Ветки деревьев за дувалами оттягивали фиолетовые сливы, оранжевая джида гроздьями висела среди серебряных листьев. И только ломающийся столб пыли у самого солнца оставался бесцветным.
      Теперь он уже не удивился тому, что вода в хаузе сделалась прозрачной, когда пришел он к ней. Все опрокинулось в мире, и дерево росло в глубину, озаренное солнцем. Кричали за спиной дети. Их неровные голоса означали какой-то порядок. Для чего-то бог все же допускает это...
      Сияние источала бездна Пыльный столб продвинулся там к солнцу и распался сразу на несколько частей. Ветки дерева ожили, яркие блики побежали по воде. Крепко зажмурил он глаза, предчувствуя некий ответ. Горячий ветер коснулся лица его, растрепал бороду. И понял он, что это Тюрчанка.
      Так и не подняв глаз, пошел он от хауза. Где-то в стороне остались дети. Налетевший вихрь крутил и бросал вырванную с корнем траву. А он шел уже через кусты, отрывая полы халата от колючих прутьев
      Встревоженные лица мушерифов промелькнули сквозь оседающую пьыь Беспомощно подрагивали под ударами ветра в саду остриженные деревья. Прямо по траве шел он к маленькой калитке в гарем.
      Охраняющий вход хадим захотел побежать вперед и предупредить о его неожиданном приходе, но он сделал ему знак остаться Лежали на земле поваленные ветром розы, и растерянно открыла рот Фатияб, державшая в руках расшитые красные штаны маленького Ханапии. Мальчика не было с ней..
      Он взял шитье из рук младшей жены, повел ее к окну. Поставив Фатияб возле себя, придвинул к стене столик | для посуды и принялся снимать с нее одежду Потом, "? подтолкнув ее на столик, правильно расставил ей локти, | на должном уровне расположил грудь. Свернутое одеяло ' вместо книги подложил он ей под одно колено. Все так он делал, как видел у Тюрчанки с гуламом.
      Не понимая, зачем это, старалась встать, как ему хочется, Фатияб. Колено ее сползло с одеяла, и она по- спешно приподняла его снова. Локти разъезжались у нее, и тыкалась она всякий раз подбородком.
      Руки на Фатияб положил он, не снимая халата. Испуганно притихла она, боясь сдвинуться с места. Все такое же, как у Тюрчанки, было у нее, и ждал он, когда же появится некий свет.
      - Шорох опадающего песка явственно слышался на ай-ване. Бедра Фатияб возвышались, и неудобно приходилось ему. Долго возился он при ней и отошел в расстройстве. Дрожали от усталости ноги, и нехороший вкус был во рту...
      IV. ВАЗИР (Продолжение)
      Неясными волнами лежал на аллее в саду песок, оставленный вихрем. Сорванные листья валялись на земле Не зная почему, остановился он у кучи сломанного дерна. Некий мальчик, которому он дал хлеб, оставался еще в мире
      Рука неуверенно потянулась, отвернула угол кошмы Зеленая трава уложена была там четко нарезанными квадратами. На одном -- том, что лежал сверху, -чуть подрагивали красные колокольчики...
      V. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
      Про все он стал теперь забывать, останавливаясь посредине дороги Голубая сорока кричала на дереве при султанском питомнике, и пчелы летали в столбах света Где-то громко кудахтала курица, призывая цыплят Он стоял и слушал, не зная, что делать с собой Значит, это и есть радость7
      Утром, когда промывал он песок для аллеи султанского сада, представилось вдруг, как идет по нему тюркская жена султана. И сразу засветилась струя воды, в которую окунал он ведро Неужто и на расстоянии действуют дьявольские ухищрения?
      Ночь перед подвигом надлежит провести ему вместе с дай Кийя -- его наставником Ни одной грязной мысли не должно у него остаться, так как чище льда в заоблачных горах обязана предстать душа в ином, светлом мире Но ни о чем не спросил еще великий дай, и как сказать ему про радость, опоганившую душу перед уходом туда? Мерзкое это нечестие, и знают все, что сайид-на бросил со скалы своего сына за один лишь придорожный цветок
      -- Что дороже радости?
      Вот это слово Не поворачивая головы, спрашивает великий дай, а он молчит Что-то следует сказать в ответ Но не умолкает в ушах сорочий крик. Тень устада в комнате без окон склоняется в его сторону.
      -- Тайна. .
      Будто не его голос произнес это. Великий дай Бузург-Умид и старый устад, чье назначение -- даи-худжжат Хорасана, сидят неподвижно, положив руки к свету На кошму он опускается в стороне от них По-прежнему $ кричит сорока Зажать себе уши хочет он, чтобы уйти от ^ разнообразия мира Устад замечает это, и печальны его глаза
      Луч света пересекает лицо великого дай от глаза к подбородку, и в тени все остальное Ровный голос утверждает предопределенное семью имамами в горах Дейлема Всем причастным нужно быть готовыми к завтрашнему дню Число его делится на три, и трижды в этот день будут повергнуты гонители учения.
      Сразу умолкает сорока Три имени называются в тишине Первое -- чья нисба "Устройство Государства". Некоему рафику представляется право свершения приговора над ним. Если не выйдет на свою обычную прогулку в сад вселенский гонитель, то в дом к нему принесет этот рафик нож в рукаве
      Второе имя -- мухтасиба, который ездит со стражей по городу По приказу его казнят на столбах людей учения, и страх охватит всех при виде постигшей его кары. Но старый тюрок всегда настороже Некоему фидаи следует применить хитрость
      Третье имя называет дай, и отклоняется вдруг от устада пламя светильника. Ученый имам это с луной и звездами на халате, который ходит к гябрам От них у него прозвище .
      - Нет'
      Тихий голос устада -- мастера цветов прерывает речь великого дай Тот умолкает лишь на мгновение и потом продолжает говорить, словно не услышал возражения Приближенный к гонителям этот имам и налим самого султана Не трогая близких султану людей, нужно тем не менее показать, что все во власти великого сайида-на.
      - Нет'
      Опять не замечает возражения устада великий дай. Он говорит, что противен учению считающий звезды имам, и строптивость в его взгляде На дороге к гябрам следует встретить названного имама. Известно, что каждый день навещает тот гнездо разврата.
      - Нет'
      Теперь скрытый дай вдруг быстро наклоняется к самому лицу устада
      - Хорошо, праведный даи-худжат, -- соглашается он -- Мы заменим звездочета кем-то другим!
      Устад остается сидеть, глядя в огонь светильника, а они уходят.
      Стража кричит в городе на башне Абу-Тахира, и откликается ей стража при Шахристанских воротах. В лунной тьме идет он с великим дай, чувствуя исходящую от него силу. Громадные листья нарисованы на светлой земле. Через чей-то виноградник пробираются они, минуя дорогу.
      Ночь очищения предстоит ему, и в последний раз видит он этот несовершенный мир. На деревьях, на земле и на руках у него свет. Он отстает на мгновенье, и томительной радостью наполняется тело. Холодную гроздь отрывает он от лозы, и серебряной делается она. Светлые капли стекают с ладони...
      Руку вытирает он о халат и поспешно догоняет имама-наставника. Сомнение покидает его, мерзостный дух ударяет в лицо. К текущей от рабада клоаке вышли они. Осторожно, по камням, переходит великий дай на другую сторону. Жирный блеск источают нечистоты.
      Следует до конца убить в себе радость, и прямо в клоаку ступает он ногой. Постыдный звук разносится далеко вокруг. Невыносимым становится тяжелое зловоние. Голову приходится поднять ему к небу, и рукавом халата закрывается он от сияющей луны...
      Куда-то в сторону гябров идут они. Ни разу не оглянулся и не спросил дороги великий дай. Рядом будут они всю ночь, и особое место есть для этого у сподвижников учения в каждом городе.
      Полнеба закрывает тень цитадели на горе. Виден становится им тайный огонь у гябров. Великий дай вдруг останавливается и делает ему знак рукой. Кто-то спускается с горы. Слышен уже голос идущего, и черепки сыплются от его шагов.
      -- Человеком будь... Будь человеком!
      Это кричит им возникший в лунном сиянии ученый имам. Звездный халат распахнут, и большой кувшин в его руке. Стороной обходят они пьяного имама, а он смеется им вслед.
      VI. СУД ИМАМА ОМАРА
      Еще на горе почуял он приход дабира. Испуганные гябры суетились по-особому. Ничего нет для них страшнее калама, ибо от письма, по их разумению, все несчастья. Только устное слово почитают огнепоклонники. Впрочем, и правоверные вздрагивают, слыша троекратный костяной стук.
      Все собрано в дорогу у гябров, но кувшин в руку все же сунула ему встревоженная Рей. Ждут кого-то важного они сегодняшней ночью. Уж не этого ли писаря под ширванской накидкой, что встретился ему у подножия горы?
      Кто-то еще был там, кажется шагирд из султанских садов. Слова правдолюбивого пророка прокричал он им обоим в напутствие. Слишком много скрытых даби-ров появилось в благословенном Мерве, и не к добру это...
      * ГЛАВА ДЕСЯТАЯ *
      I. ВАЗИР
      О совещаниях государя о делах с учеными и мудрецами...
      О муфридах личного сопровождения, об их содержании, снаряжении, порядке дел и обстоятельствах...
      О распорядке в отношении формы и оружия, украшенного драгоценными камнями, во время государственного приема...
      Относительно послов и их дела... О заготовлении фуража на остановках... О ясности в имущественном состоянии войска... О содержании войска всякого рода... Надо, чтобы войско было составлено из разных народов. Так, при доме государя должны пребывать две тысячи хорасанцев и дей-лемцев, которые опасаются друг друга...1
      Он постучал каламом по столу и сказал гуламу, чтобы послали за шагирдом. Косые лучи солнца упали на гору дерна в саду. Каждый день он ждет его прихода, но держат шагирда вдалеке от него.
      ----
      Сиасет-намэ, с 97, 99, 101, 105-108
      Где-то за стенами кушка кричали дети. Скоро придет сюда Магриби, чтобы взять написанное им с утра. Он отвел наконец глаза от окна, приблизил калам к бумаге.
      Повторялись от правого края листа к левому завитки букв. Можно расположить такие строки треугольником или звездой, как делал он некогда молодым дабиром. Имеет ли все это отношение к хаузу, в котором опрокинут мир?
      Золотой стержень не ускользал больше из пальцев. Чего же не знал он в жизни из того, что знают блудящая женщина, иудей или имам-звездочет? Нет, не в них, беспутных и умствующих, а в шагирде правильность мира. И должен увидеть опять он его, чтобы окончательно убедиться в этом. .
      О совещаниях государя о делах с учеными и мудрецами... Что же, устройство совещаний доказывает рассудительность, полноту разума. Государь может сравнивать свое тайное мнение с мнением других, а потом уже выскажется окончательно Того, кто не делает так, называют своевольным.
      О муфридах, коих двести человек должно быть при государе... Не так для охраны содержатся они, ибо это дело мушерифов, тайных и явных. Муфриды же обязаны быть высоки ростом, приятной внешности, с большими и ухоженными усами. И оружие при них пусть будет хорошо прилаженным и красивым. Из этого оружия двадцать перевязей и щитов -- серебряные, пики же хаттий-ские, из особого тростника, что там растет. Когда приедет иностранный посол или гость государя, пусть проходят муфриды под музыку, являя мужественность и красоту шага. Всем станет видно тогда, что порядок в этом государстве.
      Ныне во всем свете нет государя более величественного, чем наш, ни у кого нет большего царства. И хоть достиг он такого положения, что может пренебречь условностями, однако посольские приемы следует проводить с подобающей торжественностью. От послов разносится по всему свету слава о державном величии, мудрости, правосудии и прочих качествах государя. Все, что нужно из речей и разговоров на таких приемах, напишут ему особые дабиры с хорошим слогом и пониманием дела. Государю надлежит лишь прочесть это внятно и с глубокомыслием на лице.
      Относительно послов это еще не все. Не только для мнения чужеземных правителей, но и для своего народа важна пышность посольских приемов. Люди каждодневно видят их и говорят" "Вот как велик и славен наш государь, со всех концов земли едут к нему!"
      В свою очередь государь тоже отправляет своих послов в ближние и дальние страны. Для этого избираются рассудительные люди, умеющие скрывать свои мысли и выведывать все про ту державу, куда они прибыли: каково положение дорог, проходов, рек, рвов, питьевых вод, может или нет пройти войско, в каком количестве имеется фураж, каково войско того царя, а также его численность, снаряжение и местопребывание. А еще должны они знать, какие там водятся угощения и собрания, распорядок чина, сидения и вставания при государе, игры, охоты, какой у него нрав, повадки, поступки, пожалования, правосудность и неправосудность, стар он или молод, учен или невежествен, склоняется ли более к серьезному или веселому, предпочитает женщин или красивых мальчиков-гуламов, бдителен он в делах или беспечен, разрушаются или процветают его владения, каков достаток народа, довольно ли войско, достойный ли у него вазир, опытны ли в делах войны сипах-салары, сколь учены и даровиты его налимы, каков делается государь при питии вина, соблюдается ли порядок в его гареме и про все остальное, что относится к жизни государя, вазира, сановников и народа той страны. Если же предстоит война, то посол должен всячески скрывать это, представлять себя мягким и уступчивым, заискивать, делать дорогие подарки. Тогда покажется тому государю, что от слабости такое поведение, и не будет он серьезно готовиться к отпору...
      О фураже следует только указать, чтобы загодя припасали его на всех путях, куда захочет вдруг двинуться государь с войском, и чтобы не растаскивали, а сохраняли там в неприкосновенности...
      О ясности и имущественном состоянии всего войска подробно говорится в "Ден-намаке". Предпочтительнее, чтобы не от держателей икта, а прямо от государя получали они жалованье четыре раза в год. И награды пусть самолично раздают им. Когда государь своей рукой сыплет в руки и полы их, в сердцах войска устанавливаются истинные любовь и преданность.
      В древних книгах Эраншахра многое сказано и о содержании войска всякого рода. Если состоит в нем тысяча дейлемцев, то должна быть рядом тысяча хорасанцев, а также тюрков, индусов, арабов, армян, эфиопов и прочих. Коль затеют мятеж одни, то сразу можно направить на них других. Войско тем вернее, чем дальше страна, откуда оно набрано. Посему дейлемцев лучше всего направлять служить в Хорасан, а хорасанцев -- в Дейлем. Самого же государя и его дом пусть охраняют купленные еще в детском возрасте гуламы, не ведающие своего происхождения.
      Что же относится к сипахсаларам войска, то тут необходимо особо тонкое разумение. Не так важно назначить хорошего сипахсалара, как величественного, с высоким ростом и громким голосом. Такой обычно послушен государю и не мыслит ни о чем больше, как только угодить ему. В случае же войны надо пока отстранить его, а во главе войска поставить дельного, храброго военачальника. Тот быстро сделает что нужно и победит врага. Когда же война закончится, опасен становится такой сипахсалар. Все войско любит и доверяет ему, так что многое может произойти. Надо сразу же вызвать его к себе, наградить и отправить в какое-нибудь дальнее место.
      Лучше всего, когда сам государь находится при войске. Если отступает оно, то обвинить следует сипахсала-ров. Трех или четырех можно предать смерти. Когда же войско побеждает, то это благодаря мудрости государя. Сипахсалары в таком случае как бы только выполняют его предначертания.
      II. ВАЗИР (Продолжение)
      Уже записать приготовился он все про сипахсаларов, но сидел неподвижно, глядя в ровную плоскость листа. Казалось, ток крови прекратился в руке, и не ощущает она больше калама. Он вдруг понял, что со вчерашнего дня продолжает лишь по обязанности писать книгу.
      Некое прозрение пришло к нему. Простой костяной палочкой с позолотой сделался калам. Навсегда ушло необъяснимое, и не явятся уже более Тюрчанка, имам Омар, лукавый иудей. Кому же противопоставлять теперь эти ясные положения о необходимости государства?..
      Так и не записав про сипахсаларов, взялся рукой он за коврик-саджжад, до половины развернул его и опять стоял в раздумье. Следовало выбрать для молитвы главу из поучения Пророка, но ничего к месту не приходило в голову. Выпустив из руки коврик, пошел он в сад.
      Вчерашний песок, что нанесло ветром, уже убрали с аллеи. Как всегда, начал считать он деревья, но остановился на полпути. Незачем было идти ему сегодня к дальней стене. Где-то за ней колючий шиповник, пыль на дороге. А еще есть там хауз с грязной водой, и громко кричат бегающие вокруг дети...
      Откуда-то прилетела птица и села на дерево. Он узнал сороку, которая копалась при хаузе в селении, и начал разглядывать ее. Серая была она, как все другие птицы, которых видел он в жизни.
      Совсем рядом находился покрытый кошмой дерн. Осторожно ступил он через арык, приподнял угол. Зеленая трава была там, и серебрились капли воды у примятых стеблей. Он тихо провел ладонью, ощущая, как расправляются они от его руки. Розовые колокольчики скользнули между пальцами, затрепетали от солнечного света. Тогда он поднял голову и увидел идущего к нему шагирда.
      Чьи-то крики донеслись от ворот со стороны города, но ничего уже больше не слышал он. Иссиня-белое было лицо у подходившего юноши, и прямо на него смотрели растерянные, умоляющие глаза...
      III. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
      -- Будь человеком!..