----
      ' Рамин-- герой эпоса "Вис и Рамин".
      "К-х, к-х!.." Это погоняет своего черного ишака лишенный речи огородник Махмуд. Один живет он тут, у подножья насыпанной людьми горы, и высевает на склоне дыни, которые хорошо растут на старых городищах. Приходится только воду возить из колодца на краю развалин, потом/ что отравленная скотскими шкурами вода из канала не годится для полива. А в рабад за хорошей водой не пустили бы его стражники из-за цвета Махмудова ишака. Черных коней отрицают тюрки, а ишаков тем более. Гадливость вызывает у них это славное животное.
      Дыни у Махмуда растут поясами: желтые джейхун-ские гуляби и сарык, пахучий доньер, абдулляхон с редким красным чревом и, выше всех, великий плод Хора-сана -- царственный бахрман. Потом уже начинаются колючие переплетения, и рыхлая глина с черепками осыпается из-под ног. Идти же в обход, где протоптана дорога, не ко времени...
      В провале под башней молодой гябр давит виноградные гроздья. Яму они сначала обмазывают глиной, потом жгут в ней верблюжью колючку, пока края не становятся блестящими и твердыми, как у кувшина. Сюда ссыпают купленный в рустаке виноград и топчут его по очереди. Со сладким чавканьем тянутся ноги из красной пузырящейся лужи...
      По-кошачьи засветились глаза у нее. Она взяла все сразу из его рук, быстро заглянула в горлышко кувшина. Стало легко и просто. Молодого вина побежал и принес мальчик. Он выпил мутный беспокойный сок, ничего не оставив в черпаке.
      Вслед за султанским домом прикочевали они сюда, так как возле служивых дабиров и гуламов кормятся гябры. Не бывает поэтому у них припасов, и вот уже неделю едят они тут выброшенное людьми из рабада. Упавшие в дорожную пыль плоды собирают по утрам их женщины, потому что гябры не знают воровства.
      Там, в Исфагане, они тоже живут на развалинах и давят виноград. Из всех народов ходят к ним в приюты греха пить вино и удовлетворять плоть с их женщинами. Некогда особые храмы были у зороастрийцев, и содержались там для этого жрицы. Сколько ни гонят их сейчас мухтасибы по всем городам, обратить их к богу невозможно. На то, как видно, есть для гябров особый промысел у творца миров...
      За долгое время опять покойно на душе и в мыслях С весны он не видел ее. Великий Вазир призвал его сюда из Исфагана, и пришлось все лето приводить здесь в должный вид старую площадку для наблюдения светил. Двадцать лет собирает он сведения о божьем порядке в небе, дабы можно было обосновать агаю порядок в государстве. В плоскость простейших звездных построений пытается заточить вазир великое сомнение бога, и не известна ему Рей...
      В год прихода своего на службу к агаю он увидел ее. О сухой терновник были разодраны лицо и руки, тяжкие глыбы оседали в тьме. Все вверх он шел, но огонь не приближался, колеблющийся, бесконечно уходящий. А потом вдруг ярко вспыхнуло пламя, и в нем танцевала Рей...
      Он знал, что это игра зрения. Она была по ту сторону огня, в наряде жрицы на одних только бедрах, но какое это имело значение. Властно и медленно, повторяя пламя, колебался у нее живот, изгибались руки. Неравномерно все было, и долго клонились ее бедра в одну сторону; потом не в такт рванулись в другую, и музыка лишь следовала за ней. Языки огня подбивались под обнаженную грудь, тени рождались и умирали. Каждое мгновение менялись очертания тела, никогда больше не повторяясь. Божья мудрость утверждалась во всей своей правоте
      Не мог он остаться в обычном соитии с ней и отступил в таящуюся тьму. Там с тихим шорохом распадались и оплывали древние стены, не в силах справиться с собственной тяжестью. Великий зороастрийский храм был некогда на том месте, но Рей пережила камни...
      Наутро, когда вернулся он наверх, то сразу увидел ее непричесанную. Крикливо выпроваживала она от себя белобородого старика. Ардебильский платок оставил ей тот в уплату, и Рей деловито примеряла его, переговариваясь с соседкой. Безобразные красные цветы расползались по дешевой ткани, и глаза у нее светились.
      А еще она дралась с соседкой, и лица царапали они друг другу. Рот был широко открыт у нее, хриплые вопли исторгались наружу. С гуламами, старцами, несведущими мальчиками видел он ее, но ничего уже это не значило.
      С первого мгновения все сделалось понятно ей. Она торопилась куда-то, и неприкрытая поспешность проявилась в женском умении. Плоть ее привычно притворялась, а руки в это время искали что-то необходимое ей рядом с вытертой кошмой. Неровное пламя осталось где-то в ночи, грудь ее отбрасывала точные тени. Зато, почувствовав необычное, она быстро стащила кольцо с его пальца...
      И опять возрождалась Рей. Не было уже огня, и ровное солнце стояло в небе. Ребенок прильнул к ее молоку, вспыхивали и пропадали радостные блики. Грудь, глаза, руки Рей излучали переполнившего ее бога.
      Он ходил к ней, принимая ниспосланное. Больного его поила она исцеляющим соком -- хайямом, который по завету делают огнепоклонники из некоего тайного корня. И слезы видел он у нее, когда почернело от болезни его тело. Венчающую имя нисбу взял он себе по целебному питью гябров...
      В тени навеса сидели они. Древние царские строения числят в своем наследстве гябры, но камышом и колючкой приходится крыть рухнувшие своды. Потайные клети цитадели приспособлены для приходящих гуламов, и площадка расчищена для пьющих вино. В недрах горы скрыто капище, и горит там их святой огонь, сохраненный от царей Эраншахра. В пятнах от нефти обычно ветхая хламида старца мобеда...
      Они ели хлеб с мятым урюком, и сладкая струйка сбегала на подбородок у девочки. Нельзя отличить при свете дня мать от дочери, и только ночью, когда танцуют они среди огня, очевидна разница. С заученной бессмысленностью повторяются движения у девочки, и нет в них высокого божьего промысла. Солнце с молоком еще не пробудилось в ней, и лишь оболочка предвещает продолжение Рей...
      Свистнул мальчик-страж с башни, и послышалось конское ржание. На виду у всего рабада ехал кто-то к гя-брам. Женщины засуетились, забегали из одной клети в другую, мужчины поспешно принялись готовить "костер греха".
      Эмир Кудан, бывший раб-гулам, а ныне новый мерв-ский шихне, уже пошатывался; тройной золотой пояс на нем ослаб, а руки производили ненужные движения. Трое гуламов в красных сапогах пьяно молчали, оглядывая площадку для костра.
      -- О... наш факих!
      У Туркан-хатун увидел его недавно этот эмир, когда объяснял он младшей жене султана происхождение разных народов. Не дано большего ума счастливцу гуламу, но и спесив он в меру. Громко призвав божье свидетельство, согнул плечи в поклоне рослый эмир. Принято так делать при встрече с учеными людьми, хранящими в памяти всю книгу Посланника, мир над ним. Если бы мог еще мервский шихне осознать, в каком месте это происходит, то вдвое поднялась бы цена столь очевидной набожности.
      В серебряном кувшине на старом гябрском блюде вынесли вино. Эмир Кудан долго пил из узкого горлышка. Жрица танцевала на кувшине, и поворот бедер был там у нее такой же, как у Рей...
      Невидимо было пламя костра при солнечном свете, но когда удлинилась тень от башни, то сразу обрело очертания. Лирой горело вначале оно, согласно уложенному заранее так саксаулу. Но вот заворочались раскаленные корни, метнулись искры в темнеющее небо, и независима стала форма огня от людей.
      Девочка старательно танцевала в огненной лире, и смотрел на нее эмир. Гуламы всякий раз уходили по клетям с женщинами. Ему передавали вино с эмирова дастархана, и сам эмир говорил, что слаще сахара мудрость его стихов. Рей убирала деньги, падающие на блюдо...
      Тлели угли в синеющей тьме. С девочкой пошел эмир Кудан, упираясь ногами в целый мир. А сам он оказался где-то на склоне, и огни вечного города покачивались внизу, как в мутной воде.
      Пустой кувшин был в его руке. Мысль гончара придала образ глине, и давно сгоревший огонь закрепил его на этот миг. Из скользких же распавшихся образов состояла сама глина? Черепки ведь образуют эту чудовищную рукотворную гору. И век за веком берут из нее глину мастера, совершая вечный круговорот.
      Он засмеялся, поднял высоко над головой кувшин и бросил его с размаху туда, в воду с тусклыми огнями. Глухой удар и звон покатившихся осколков услышал он.
      Отличат ли люди через тысячу лет черепки его кувшина от других черепков? Что останется от него самого, которому Великий Гончар придал столь смешную и уязвимую форму?..
      Подобно летучей мыши ощущал во тьме он глиняные заборы. Ослиный вопль наполнял землю. Царственный Мерв со всеми четырьмя рабадами исходил стенанием, подняв бессмысленный лик к звездам. Стража с заходом солнца свела ворота, и в путанице дувалов остался он по эту сторону.
      Дом его старого собеседника-устада имеет в мире особенный знак. Все благоухание земли заточено в круг. Запах преобладает тут, вытесняя звук и форму.
      Мастер цветов -- устад -- укладывает его на тахту. Звезды укрываются за черные причудливые листья, и лишь гроздья винограда светятся изнутри, переполненные солнцем. Холод воды хочется ощутить пылающими ладонями. Он встает и идет во тьме к сардобе, что в углу двора.
      -- Каждодневно этот человек бывает в доме Гонителя...
      Он распознает тень на айване. Это тихий садовник-шагирд с вечной тоской в глазах, бывающий у устада. Они сейчас думают, что он спит в саду, и устад успокоительно поднимает руку.
      -- Мысли его заняты звездами, и нет ему дела до нас...
      Слова шелестят в жарком ночном безветрии, и круг замыкается. Ему становится смешно, ибо всегда предполагал он о причастности мастера цветов к гонимому учению. Достаточно было увидеть глаза устада, когда читалась касыда растворившегося среди людей мятежного факиха.
      Не стыдно ли тебе фальшивое слагать, И фимиам курить, и в каждом слове лгать9
      Мудрый, одержимый факих Насир, чьи писания взбудоражили мир, был как ребенок. Он любил справедливость до такой степени, что закрывал глаза на все, что не соответствовало его идее. Заяц так делает, когда некуда бежать от стрелка.
      И вот теперь этот сумрачный шагирд. Мастер цветов провожает султанского садовника, и в двух шагах от сардобы проходят они. А он поднимает охлажденные водой руки над головой. Так, на локтях, вползает он обратно на тахт и засыпает, усмехаясь в мокрую бороду.
      ----
      Насир Хисроу. Касьвда (перевод И Сельвинского).
      Благоухающий круг надламывается, а где-то сбоку проступает кровь. Неужто у этого тихого шагирда, как у прочих батинитов, нож в рукаве?..
      V. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
      Нечто мешает держать под рукой корзину с рассадой, и он сдвигает к локтю горячее железо. Дейлемский нож всегда с ним. Тьма полна сомнений, и не остывает лицо. Здесь он встретил женщину из другого мира. Она шла по улице, нагибаясь всякий раз за урюком.
      В ледяных горах, где уснул он, лежала она рядом. Земной запах ее был ощутим, и плакал он, освобожденный, уткнувшись ей в грудь. Когда случилось такое потом с большегубым фидаи, тот шепнул, что давно уже знает ее. О гябрском "костре греха" говорилось между ними...
      Отпавшее от дерева в уличную пыль считается божьим достоянием. Подув на плод, женщина опускала его в подвязанную к поясу суму. Лишь у ворот рабада приоткрылось покрывало, и страх исказил ее рот. Он бросился следом, но ее нигде уже не было...
      Полнится ладонь, и дейлемское железо чувствует он всем своим телом. Сразу пропадает сомнение, и устойчивым опять становится мир. Нет ничего, кроме Тайны. И, поправив корзину с рассадой, идет он дальше.
      * ГЛАВА ТРЕТЬЯ *
      I. ВАЗИР
      О разборе государем обид, правосудии и упражнении в добром житии... Неизбежно государю раза два в неделю разбирать жалобы на несправедливости, наказывать обидчиков, лелеять беспристрастие и, творя правосудие, выслушивать народ самолично, без посредника; заявления, которые поважнее, пусть доложат, а он на каждое даст приказ. Когда распространится по государству этакий слух, все обидчики устрашатся, прекратят насилия, и никто не осмелится из-за страха наказания совершать своеволие... 1
      -----
      1 Сиасет-намэ, с. 16.
      Неисполнимо такое. Огромно государство, и нет в нем правоверного, который не считал бы себя обиженным, а если имеет что-либо, то желает вдвойне и втройне. Коль допускать к государю каждого, то все люди превратятся в жалобщиков, не говоря уж о -бати-нитах, которые вместе с притворной жалобой могут спрятать в рукаве нож.
      Тем не менее для пользы государя и подданных написано здесь это, потому что не так важна правосудность, как слух о ней. Пусть сделает государь одному кому-либо справедливость, и все остальное недоброе в государстве свалят на ослушников его воли. Когда султан Ма-суд Газневид пошел походом на подвластный Гурган, то при входе туда всенародно повесил погонщика из своего войска. Тот, встав на слона, рвал тутовые ягоды с дерева тамошнего райята. Зато с одного только Амуля была потом потребована тысяча тысяч золотых динаров, не считая ковров и одежды. Жители, у коих не было и двадцатой части требуемого, сами собой пошли в море и утонули. Но, зная уже твердость султана в отправлении правосудия, никто не назвал его несправедливым, и все славили султана. Когда же принялись топтать эту страну слонами, то к султану Масуду привели старика со старухой и их дочь-вдову с жалобой. Он самолично обласкал их, дал денег и припасов, повелев выстроить для них новый дом. На собственных руках при народе подержал он малого ребенка вдовы. Все неукоснительно исиолнили, и один лишь этот дом вдовы остался стоять во всем Гургане. Не по закону содеялось в том краю, нc в поступке Масуда видна державная мудрость...
      На самом же деле поступающие с мест жалобы следует удовлетворять только в том случае, если это приносит видимую пользу государству. Остальные же складывать, заведя ящики по всем областям. Когда придет пора наказывать того или иного эмира или амида области, то все сразу и достать из ящика. Очевидно станет тогда всем, что правосудность рано или поздно достигает цели, и люди будут довольны.
      На жалобы же следует отвечать лишь, что-де получили такого-то дня и месяца, смотрим. А коль многоумная жалоба, то совсем не отвечать. Жалобщик напишет во второй, в третий раз и оставит это дело. Если же станет упорствовать, отослать жалобу тому, на кого пишет...
      Каковые же приметы следует вписать в эту главу, ибо ждет в углу указаний Магриби?.. Отец Масуда -грозный Махмуд Газневи -- при жизни своей уже сподобился людского поклонения. Народ же сей державы велик в терпении и подобен псу при хозяине. И все же должны умереть последние, видевшие хорасанский голод и побоища за веру, чтобы можно было привести в пример доброту деяний султана Махмуда. А посему разумнее обратиться к Саманидам, чей век миновал.
      Так, говорят, что во всем следовал примеру древних царей Эраншахра всеблагий Исмаил ибн Ахмед из этого дома. Когда непогода и мороз были особенно сильны, он в одиночестве садился на коня и выезжал на площадь в Бухаре. До полуденной молитвы стоял он там, говоря:
      "Может быть, идет ко мне человек, имея нужду, а у него нет ни пропитания, ни места, где остановиться. По причине снега и ветра он не сможет нас заметить в других местах. Сюда же сразу придет!"
      И еще о нем. Когда плененный разбойник Амр -- сын Лейса -- пожелал отдать ему все свое золото, закопанное в разных местах, тот не взял. "Хитро ты задумал,-- сказал он Амру -- сыну Лейса,-- от цены пряжи старух, от бездомных путников, от имущества слабых и сирот то золото. Хочешь на мои плечи переложить ответственность за него на божьем суде... Пусть останется закопано!"
      Весьма к месту пришлось бы здесь поучение от мужей Эраншахра, но не могут найти нужную книгу. Все вокруг султанского книгохранилища проверено, и в домах Мер-ва спрошено о ней, но знают только, что бьыа некая книга со знаком царей и "Ден-намак" ее название.
      Магриби быстро понял свое назначение, и не приходится с ним растолковывать смысл всякой притчи. Словесная ткань как бы окунается в чан с необходимой краской. Суть не меняется, а узоры лишь подтверждают незыблемость основы.
      Для государей и сановников его книга, так что поймут они и то, что сверху, и скрытое в ножнах. Не только, что делать к пользе государства, но и как говорить при этом научит она. И все же некое сомнение не оставляет его. Есть вещи в государстве, о которых не принято писать и вазиру. Как быть с мушерифами, чья тайная служба определяет все видимое и невидимое?
      Ночью производятся их доклады, чтобы не узнаны были лица. И не в канцелярии, а в некоторых домах выслушивают их донесения. Нельзя одному человеку доверять власть над ними, и четверо отобраны быть мушериф-эмирами. Друг о друге не знают они, а каждый в свое время докладывает только ему, Великому Вазиру.
      Все передал он Абу-л-Ганаиму, кроме этой службы. Сегодня ночью был у него мушериф-эмир, чье звание "Всеведущий Державы". Особой важности его сообщение. Должен прибыть сюда некий великий дай от исмаи-литов, так что следует ожидать в ближайшие дни новых убийств. И еще о великой машине -диваркане, который строится для разрушения крепостей, было доложено ему...
      Проверяя себя, он оглянулся на окно, посмотрел на бумагу. Нет, ничего не произнес и не написал он о муше-рифах. Даже думать об этом не следует, удостоверившись, не смотрят ли откуда-нибудь со стороны.
      На молитву он встал, и сами собой отстранились все заботы мира. Одноцветная плоскость простерлась во все стороны. Сосредоточенный, он постоял, отвлекаясь от земного, колени коснулись саджжада '. Покойная благость была в движениях.
      Выполняя ракат, выбросил он перед собой руки, лицом и локтями приник к земле. И вдруг замер, потрясенный. Некая мысль пронзила все его существо. Так ведь -- на коленях и локтями к столу -- стояла тогда Тюрчанка при гуламе!
      Нет, не сама пришла она сейчас, а только воспоминание явилось ему. Но он отпрянул от саджжада, встал на ноги, растерянный. Необыкновенное снова происходило с ним.
      Все тихо было в саду и в комнате, сердце постепенно успокаивалось. В общение его с богом вмешалась блудя-щая женщина. Усилие совершил он над собой и снова начал ракат. Но едва только согнул колени, как понял, что не уходит это из памяти. Еще раз начинал он молитву, но ничего не получалось...
      Полный раздумий, долго стоял он посредине комнаты, и только когда надел на ноги тяжелые кожаные галоши, прошла, наконец, взбудораженность в мыслях.
      ----
      ' Саджжац- молитвенный коврик. 9*
      II. ВАЗИР (Продолжение)
      Солнце ударило в глаза и отступило на свое место в небе. Шагирд работал в саду по ту сторону арыка. Началось неизбежное, и по личному указанию Абу-л-Ганаи-ма тюльпаны перед дворцом Тюрчанки послан был вчера высаживать шагирд. Не дело это вазира -- расставлять садовников на работе, но коль не может Абу-л-Га-наим в другом досадить ему, то хоть в этом. Пришлось принимать меры. Сам Величайший Султан распорядился оставить этого шагирда в его кушке. Передали видевшие, что только побелели губы у нового вазира...
      Шагирд уложил уже ряд дерна, и цвет у травы был такой, какой он любил: серый. Размерен в движениях молодой садовник. Некая спокойная сила во всем его облике, и не забывают такие люди благодеяний. Данный в детстве хлеб сильнее всех прочих уз на земле.
      С давних пор в нем эта привычка: считать деревья в саду. Четкая красота содержится в линии подстриженных маклюр, и ровно двести раз повторяются они. Идя обратно, он проверяет счет. Ум отдыхает от хитросплетений мира, которые изо дня в день распутывает он уже тридцать лет. Но вновь и вновь возвращаются заботы, ибо таково предопределение его в мире...
      Незримая связь с державой ощущается всякий раз, когда садится он за свой стол. Приблизилось время работы с таблицами неба, и сегодня уже не задержится имам Омар. Известно, что в приюте греха у гябров пил тот вино с мервским шихне. Ночевать же имам пошел к мастеру цветов в рабад. Оттуда и доставят его в кушк.
      Назавтра же следует вызвать экзиларха ' иудеев Нис-сона. Считают те, что некогда при царях Эраншахра им жилось вольготней. Жен от них брали цари, и особо числят себя иудеи по извечной своей нескромности. Потому и не хотят заменить в субботней здравице поминание древних царей Кеев на знак нынешней династии. Тюрки же благоволят к ним и по простоте своей думают, что коль иудеи -- люди Писания, из коего черпал Пророк, то и первородство их в вере.
      ----
      Экзиларх-- глава общины.
      Надлежит также дать указание, чтобы огородили базарные столбы, на которых подвешивают пойманных ба-тинитов. Все, что от государства, имеет высший смысл, и не должны дети бегать внизу меж столбов. Если же отпадет у казненного рука или нога, то пусть лежит там до конца срока...
      Он закончил писать. Калам в руке остановился на последнем завитке, но кружение нитей продолжалось. Это была только видимость. Искусный мастер так расположил золотые линии на стержне, куда втыкается тростник, что бесконечно вились они, никуда не уходя. Мудрость порядка в таком извечном кружении. Все рушится, коль оно останавливается.
      В первый раз это случилось, когда хлопнула от ветра дверь. Тогда же явилась ему Тюрчанка. А потом захотел он подвигать ушами, как некогда в детстве, и опять выпал калам из пальцев. Он катился по столу все медленнее. И когда остановился, снова явилась она, но уже девочкой.
      А что, если некая тайная сила в этом каламе, и есть у него возможность вызывать кого захочешь? Рассказывают ведь о чаше, в которой виден весь мир, а также е жезле, при посредстве которого раздвигаются горы. Стоит лишь сказать при том особое слово...
      Рука его сама опустилась, и калам неслышно коснулся поверхности стола. Сердце билось гулко, как при быстрой ходьбе. Но ничего не произошло, и он перевел дыхание.
      Тюрчанка затерялась где-то во времени, и даже контуров не осталось в памяти. С недоумением смотрел он на свои освободившиеся пальцы. Они слегка дрожали. Калам лежал на столе в том же положении.
      Нет, чтобы вызвать кого-то, нужно сделать все, как в прошлый раз. Не просто следует опустить калам, а бросить его на середину, и тогда покатится тот в должном направлении. Быстро ухватив стержень, он поднял руку высоко над столом, и пальцы его разжались.
      Вились и вились золотые нити. Но так и не остановилось их движение. Едва закачался стержень в последнем содрогании, как рука опять метнулась к нему, прижала к столу. В испуге отер он лоб другой, свободной рукой. А подняв глаза, увидел имама Омара...
      III. СУД ИМАМА ОМАРА
      Неудовольствие в глазах агая. Но не колотить же правоверному рукой в дверь, коль запрещено это Пророком. Знак агая в мире только что рассыпался на мелкие беспорядочные осколки .
      Чем-то взволнован великий вазир И не его вчерашнее поведение тому причиной Знает агай даже, какого цвета вино, выпитое им с мервским шихне у гябров. С каждым здесь бродит рядом некая тень...
      Троекратно постукивает уже агай каламом по столу, собирая мысли. Однозначен становится его голос. Полностью, не глотая слогов, произносит он божье свидетельство. Слышится тусская ясность произношения без примеси шелестящих звуков, как в Нишапуре. Рядом два этих города, но в отличие от Туса всегда прибавляют нечто лишнее в свою речь и одежду упрямые нишапурцы. Такова вечная их тяга к выделению из правил. В Мерве же красоте царственного языка фарси мешают бесполезные удлинения к концу слов. Все от обилия дувалов в этом городе.
      Снова в клетку месяца урдбихишт уставился агай. Что далась ему эта лучистая звезда? Осень уже близится, за нею зима, а в месяце урдбихишт напряжены бутоны на розовых кустах, кричат от радости соловьи, и капельки пота выступают у женщин в завитках волос, у самого уха ..
      С прежней отчетливостью раздается стук кости о дерево. Агай выверяет звездные таблицы, и шевелятся у него губы. Этого не было раньше. Полоса стриженых деревьев в окне продолжает линию стола. Какой-тъ человек возится в саду у дальней стены.
      Он вздрагивает, потому что это опять шагирд, который был вчера у устада -- мастера цветов. Они во тьме не увидели тогда его, опустившего бороду и руки в сар-добу. Про то, что бывает он у Гонителя, говорил шагирд. Так называют батиниты этого старика, которьш проверяет сейчас счет звездам. Прямо на него смотрит шагирд...
      IV. СУЖДЕНИЕ УСТАДА--МАСТЕРА ЦВЕТОВ
      -- Что дороже вечности?
      - Тайна!..
      Устад Наср Али коснулся во тьме кольца, отдал в иъвидимые руки тыкву. Точно такая же тыква была передана ему взамен. В дальней комнате без окон зажег он светильник, вытащил пробку, отклеил узкую полоску шелка. Цифры были на ней- 1+30+5+1+40+6+ 400. Абд-жад это -числовые знаки букв, и составляют они слово "Алухамут". На языке древней правды -- пехлеви -- означает оно место, где орлов приучают к охоте. Сложенные вместе цифры дают сумму 483, а именно в этом году хиджры бог передал в их руки крепость в заоблачных горах, чем и подтверждалось право на нее. Ее владетель -- дикхан, склонявшийся к правде, все не решался открыто объявить о своей вере. Тогда семеро учителей-имамов явились туда к нему, а когда он стал кормить их хлебом, пригнули вдруг его голову к животу и заковали в цепи. Сам сайид-на вышел с повелением к страже и впустил по мостику над пропастью семьдесят фидаи. Аламут -- стали называть это гнездо правды в фарсидском просторечии .
      Некая тайная цифра -- личный знак самого сайида-на был оттиснут в начале письма. Устад Наср Али почему-то вздохнул, и качнулось от этого пламя светильника. Страшный шум послышался у него в ушах..
      Весь день тогда клекотали внизу грифы. Маленькие пузырьки вздувались и лопались на черных губах того, чья нисба теперь сайид-на Совсем недавно объявился он среди семи владык учения, и хоть только "великий дай" его ступень, сам верховный дай аддуат признал его волю Ибо вывести учение из чистоты подполья и стать видимым в мире -- его призыв и исполнение. И в Алухамут ън вошел обманом, не колеблясь.
      Сына ждал к себе в этот памятный день сайид-на. К истинной вере приобщался тот в Куме и с детских лет не видел отца, отдавшего все помыслы учению. Один талько этот сын и оставался в мире у святого имама.
      Одетые в грубую ткань, безмолвно стояли семеро юношей, и сзади зияла пропасть. Сайид-на вышел к ним, как обычно, и лицо его было закрыто. Вдруг желто-белую ромашку, сорванную по дороге, увидел он меж пальцев у крайнего фидаи, который и был его сьш. Имам приблизился своим быстрым, неслышным шагом и посмотрел ему в глаза. "Нет, не уверуешь ты!" -- прошептал он, и все это услышали.
      Сайид-на левой рукой отвел покрывало со своего лица, чтобы проститься с сыном. А правой рукой он отстранил его от себя, и тот с открытыми глазами полетел в бездну, ударяясь о скалы. И кричали потом внизу грифы...
      Устад читал цифры, и на череп была похожа пустая тыква в пламени светильника. Точно такую же тыкву держал в руке сайид-на в последний раз, когда он видел в горах святого имама. А потом тыква покатилась по темному ковру к желтой когтистой лапе птицы Симург.
      -- О, сколь нищи вы духом! -- закричал сайид-на, и белая полоска ровно окружала его рот.
      Он кричал, что бог отвлечен и недоступен, так что бесцельны молитвы. Лишь Мировой Разум -- производное от бога, и к нему следует обращать мысли. От разума и бесконечно ниже его душа, а атрибут ее -- жизнь со всеми ее несовершенствами. Кто же не видит, как несовершенно все, что вокруг нас: земля, планеты, созвездия, одинаково дурно пахнущие скоты и люди, тот воистину слеп и лишен обоняния...
      Белые пузырьки все лопались и засыхали у кромки его черного рта. И только дай Кийа -- его верный сподвижник -- соглашался с ним из семи владык учения. Остальные говорили, что нельзя отделять учение от бога и его законов, переданных людям через Посланника. Они не хотели преступать некую линию добра и зла, начертанную в слабой человеческой душе. Хоть разделено учение на сокровенное, доступное лишь избранным, и видимое -- для остальных людей, но и высшим дай надлежит придерживаться правил, принятых между этими людьми. И еще говорили они, что нельзя давать ученикам-фидаи шарики из сока конопли, от которого безумеют люди. А женщин, что приводит для их обольщения дай Кийа, следует изгнать из крепостей...
      Снова кричал сайид-на. И он спрашивал их, чего добились праведностью и почитанием добра. Помогли ли они, старики, учению своими стихами и молитвами? Нет, сгустилась тьма над миром, торжествует ложь, а чернью упыри беспрепятственно летают во все стороны, избирая себе жертвы. Верные слуги Ахримана 1 -- сельджуки -- царствуют над людьми, а некий мерзостный старик построил пирамиду, где верхние камни давят на нижние и словно в могиле цепенеет разум. "Устроение Государства" дана ему нисба, и вселенским гонителем правды состоит он вот уже тридцать лет.
      ----
      1 Ахриман-- дух зла.
      Разве молитвы открыли им ворота крепости на скале? А он пришел и открыл, потому что выше лживых божьих заповедей надлежит быть вождем учения. И в другие горные крепости так же вошли они. Не словесными узорами, а крепкими, грубыми крыльями обрастают здесь избранные. В седьмой и двенадцатый день месяца взлетают они отсюда, чтобы где-то на другом конце земли камнем пасть на очередного прислужника лжи.
      Не проповедями сокрушена станет дьявольская пирамида, а строгой организацией. Для того и разделены приверженцы учения на имамов-даи, чье дело -- постижение тайны и руководство, и прочих членов братства, чья обязанность -- содержать имамов. Послушание -- смысл и доблесть учения, и достаточно прочим лишь верить в правду. И пусть в городах и селениях выводят люди белого коня в ожидании потомка хезрета Али, который возвестит миру царство справедливости. Мы-то знаем, что не имеет значения кровь при пророчестве. В каждую эпоху озаряет свет высшей истины одного из людей. Были уже великие пророки и имамы от иудеев, от арабов, и разве не может прийти имам-наставник человечества от арийцев?..
      Так пусть же творят свои молитвы несовершенные люди. И когда смотрят в нашу сторону, то видят, что и мы как будто молимся с ними. Но не будет для нас недозволенного, ибо от нас, а не от некоего бога дается позволение. На действие и на убийство оно. Нечего бояться слов, придуманных людьми. Ложными друзьями будем мы становиться и станем сходиться с врагами, коль надо для величия учения. И что при этом, если обезумеют рядовые фидаи от конопли или обретают в поощрение жалкую плоть женщины...