— И я могу в это верить?

— Не знаю. Ты спросил — я ответила. — В ее глазах вспыхнул лукавый огонек. — Разве я не похожа на человека? Неужели ты думаешь, будто я притворяюсь?

— Не знаю…

— Почему ты думаешь, что я — метаморф?

— Потому что в этих джунглях живут только метаморфы, — ответил он. — Разве не логично? Хотя… — он запнулся. — Ну хорошо. Ты ответила и ладно. Вообще-то это был глупый вопрос. Давай оставим эту тему. Хорошо?

— Странный ты какой-то! Ты, наверное, сердишься. Думаешь, это я испортила твою картину.

— Я так не думаю.

— Ты не умеешь врать, Терион.

— Хорошо. Я тебе скажу. Что-то испортило мою картину, но что именно, я не знаю. Знаю только: я хотел написать совсем не это.

— Попробуй еще раз.

— Попробую. Давай я напишу тебя, Сариза.

— Я говорила тебе, что не хочу.

— Но это нужно мне. Я хочу разобраться в собственной душе. И мне удастся это сделать, если только…

— Напиши двикку, Терион. Напиши свою хижину.

— Но почему ты не хочешь мне позировать?

— Не хочу и все.

— Это не ответ. Ну что в этом такого?

— Прошу тебя, Терион.

— Ты боишься, что я увижу тебя на полотне в том виде, в каком ты не хочешь, чтобы я тебя видел? Да? Ты боишься, что, написав тебя, я получу другой ответ на свой вопрос?

— Прошу тебя…

— Я хочу написать тебя.

— Нет.

— Объясни, почему.

— Не могу.

— И все равно я это сделаю! — Он достал холст. — Здесь, на этой поляне, прямо сейчас… Встань у самого берега. На одно мгновение.

— Нет, Терион.

— Если ты любишь меня, Сариза, ты позволишь мне написать тебя.

Это был грубый шантаж. Он это понимал, и ему стало стыдно за свое поведение. Он увидел, что она рассердилась, в ее глазах появилась какая-то жесткость, чего он раньше никогда не замечал. Они стояли, молча глядя друг другу в глаза. Затем она холодно сказала:

— Хорошо. Но только не здесь, Терион. В твоей хижине. Пиши меня там, если хочешь.

Всю дорогу они не разговаривали. Ему захотелось забыть обо всем. Ему казалось, он совершил какое-то насилие, и был готов отказаться от всего. Но назад пути нет — не вернуть ту гармонию их отношений до тех пор, пока он не получит ответ на свой вопрос.

Он начал устанавливать холст, чувствуя на душе тревогу.

— Где мне встать? — спросила она.

— Где хочешь. У реки или у хижины.

Ссутулившись, она побрела к хижине. Он кивнул и через силу завершил последние приготовления. Сариза, не отрываясь, смотрела на него. В ее глазах блестели слезы.

— Я люблю тебя! — неожиданно выкрикнул он и вошел в состояние транса. Последнее, что он видел перед тем, как закрыть глаза, была Сариза, которая вдруг выпрямилась, расправила плечи, ее глаза сверкнули, на лице появилась улыбка.

Когда он открыл глаза, картина была готова, а Сариза по-прежнему стояла у двери хижины и робко смотрела на него.

— Ну, как? — спросила она.

— Посмотри сама.

Она подошла к нему. Они оба смотрели на картину. Вдруг Нисмайл поднял руку и обнял ее за плечи. Она вздрогнула и теснее прижалась к нему.

На картине была изображена женщина с человеческими глазами на лице метаморфа, а фоном служили беспорядочные разводы красных, оранжевых и розовых тонов.

— Теперь ты узнал то, что хотел? — спокойно спросила она.

— Это тебя я тогда видел на поляне? И потом еще несколько раз?

— Да.

— Зачем ты это делала?

— Ты был мне интересен. Я хотела знать о тебе все. Я ведь ничего подобного раньше не видела.

— И все-таки я не верю в это, — прошептал он.

Она показала на картину.

— Тебе придется поверить.

— Нет, нет…

— Теперь ты знаешь ответ на свой вопрос.

— Я знаю одно: ты — человек, а картина лжет.

— Нет, Терион.

— Докажи мне это. Изменись прямо сейчас. — Он снял руку с ее плеча и сделал шаг назад. — Сделай это для меня.

Она взглянула на него с грустью и мгновенно изменила свой облик, став точной копией Нисмайла — она уже делала это раньше. Неоспоримое доказательство! У Нисмайла задергалась щека. Он не отрываясь смотрел на Саризу, и она снова изменилась, на этот раз превратившись в нечто чудовищное, кошмарное — рябое шарообразное существо с обвислой кожей, огромными глазами и загнутым черным клювом. Потом снова стала метаморфом — высокого роста, с впалой грудью, плоским, невыразительным лицом. А еще через мгновение превратилась в прекрасную Саризу с копной каштановых волос и стройной точеной фигурой.

— Нет, — сказал он. — Только не это. Больше не надо маскировки.

Она снова стала метаморфом. Он кивнул.

— Хорошо. Оставайся такой. Так лучше.

— Лучше?!

— Да. Какая есть, ты гораздо красивее. Обман всегда безобразен.

Он взял ее за руку. На ней было шесть пальцев, длинных и тонких, без ногтей и, похоже, без суставов. Кожа ее была гладкой и слегка блестела, а на ощупь казалась совсем не такой, какой он ее себе представлял. Он обнял ее за худые плечи. Она по-прежнему стояла неподвижно.

— Теперь мне нужно идти, — наконец сказала она.

— Останься со мной. Живи здесь.

— Даже после всего этого?

— Да. Живи со мной и оставайся такая, какая ты есть.

— Ты на самом деле этого хочешь?

— Очень, — сказал он. — Останешься?

— Когда я пришла к тебе впервые, — сказала она, — я хотела просто посмотреть на тебя, поиграть с тобой, может быть, даже подразнить, причинить боль. Ведь ты был мой враг. Люди всегда были для нас врагами. Но когда мы стали жить вместе, я поняла, что не могу ненавидеть тебя. Именно тебя, понимаешь?

Как странно было слышать голос прекрасной Саризы из уст этого нечеловеческого существа! Как это все похоже на сон, думал он.

— Мне захотелось остаться с тобой навсегда, продолжать эту игру вечно. Но всему пришел конец. И все же мне по-прежнему хочется быть с тобой.

— Оставайся, Сариза.

— Я останусь, если ты на самом деле хочешь этого.

— Я же сказал тебе.

— И ты меня не боишься?

— Нет.

— Напиши меня снова, Терион. Докажи мне это своей живописью. Хочу увидеть твою любовь ко мне на полотне. Тогда я останусь.

Он писал ее каждый день, пока у него не кончились холсты, которыми он завесил стены своей хижины: Сариза и дерево двикка, Сариза на поляне, Сариза на фоне вечернего тумана, Сариза в сумерках — зеленое на красном. Он не мог изготовить холстов больше, хотя и пытался. Но это уже не имело значения. Они совершали вдвоем далекие путешествия в самые различные уголки этого бескрайнего леса. Она показывала ему все новые и новые деревья, цветы, обитателей джунглей — зубастых ящериц, золотистых земляных червей, каких-то мрачных существ, которые целыми днями дремали в болотной тине. Они почти не разговаривали — им больше не нужны были слова.

День шел за днем, неделя за неделей. На этой земле, где не наблюдалось смены сезонов, ход времени был не заметен. Может быть, прошел месяц, а может, полгода. Они всегда были одни. Сариза говорила ему, что в джунглях полно метаморфов, но они не показывались им на глаза, и она надеялась, что так будет продолжаться вечно.

Однажды он ушел проверить капканы. Моросил мелкий, непрекращающийся дождь. Спустя час Нисмайл вернулся и сразу почувствовал: что-то случилось. Подходя к хижине, он увидел четырех метаморфов и понял, что один из них — Сариза, хотя какой именно, сказать не мог.

— Подождите! — закричал он, когда они шмыгнули мимо, и побежал следом за ними. — Что вы хотите с ней сделать? Отпустите ее! Сариза! Сариза! Кто они? Что им от тебя нужно?

И вдруг один из метаморфов обернулся прекрасной девушкой с пышными вьющимися волосами. Но это продолжалось всего мгновение — и вот уже снова впереди были четыре метаморфа — они, как тени, скользили в направлении непроходимой чащи. Дождь пошел сильнее, опустился густой туман. Нисмайл остановился на краю поляны, в отчаянии слушая шум дождя и рев реки. Ему показалось, что он услышал плач, крик о помощи, но это мог быть какой-то лесной звук. Не имело смысла бежать за метаморфами в этот мрак, в эти туманные джунгли.

Он больше никогда не видел Саризу, да и других метаморфов тоже, хотя какое-то время еще надеялся, что столкнется с ними где-нибудь в лесу. Он даже был готов принять смерть от них, потому что одиночество стало для него невыносимым. Но этого не случилось, и когда стало ясно, что он живет в своего рода изоляции, лишенный возможности встретить не только Саризу, но и других метаморфов, понял, что больше не может оставаться здесь. Он упаковал картины с изображением Саризы, разломал свою хижину и отправился в длинный и опасный путь — назад, к цивилизации.

Он добрался до границ королевства Кристальных городов за неделю до своего пятидесятилетия. За время его отсутствия король Трейм стал понтификом, а его место занял король Вилдивар, человек, далекий от искусства. Нисмайл снял мастерскую на берегу реки Сти и снова занялся живописью. Он работал только по памяти, изображая на своих полотнах темные, таинственные джунгли с притаившимися за деревьями метаморфами. Но в этом радостном, беззаботном мире его картины не пользовались спросом, и поначалу у него было очень мало покупателей. Через какое-то время его работы приглянулись герцогу Кьюрайна, которому наскучили безмятежность и совершенные формы окружающего мира. Под влиянием герцога творчество Нисмайла стало приобретать популярность, и в последние годы жизни его картины охотно раскупались.

С его работ повсюду писали копии, хотя, как правило, безуспешно. О его таланте спорили критики, о нем писали биографические очерки.

— У вас такая странная, не поддающаяся объяснению, живопись, — сказал ему один из специалистов. — Вы изобрели какой-то свой метод и пишете свои сны?

— Я работаю только по памяти, — сказал Нисмайл.

— Осмелюсь предположить, что ваши воспоминания мучительны.

— Совсем нет, — ответил Нисмайл. — Моя работа помогает мне сохранить в памяти самое счастливое и радостное время моей жизни — миг любви.

Он задумчиво посмотрел куда-то вдаль… Туда, где в мягком, густом тумане вздымались высокие, стройные деревья, опутанные лианами.