– Никогда не думала, что ты можешь судить о нем так однобоко, – замечает Рея.
      – Ему не хватает сознания своих возможностей. Он мог бы стать великим вождем, а вместо того он сидит там, наверху, и смеется над всеми.
      Рея поворачивается к нему, преисполненная серьезности.
      – Ты недооцениваешь его, Сигмунд. Он предан благу общества так же, как и ты. Тебя отталкивает его манера обращения с тобой, и из-за этого ты не видишь, что он администратор от Бога.
      – Можешь ли привести хоть один пример?..
      – Очень часто, – продолжает она, – мы наделяем других людей своими же скрытыми чертами. Когда мы глубоко внутри считаем что-либо незначительным или бесполезным, мы негодующе обвиняем других за то, что они так думают. Если мы втайне сомневаемся, так ли уж мы добросовестны и преданы делу, как говорим, мы начинаем жаловаться, что все остальные – лодыри. Может статься, что твоя горячая заинтересованность в административных делах, Сигмунд, представляет собой просто чрезмерный карьеризм, а не энергичное человеческое участие, и ты поэтому чувствуешь себя таким виноватым за свое чрезмерное честолюбие и полагаешь, что и другие думают о тебе так же, как и ты сам…
      – Подожди. Я не совсем согласен…
      – Перестань, Сигмунд. Я не намерена тебя унижать. Просто я рассказываю какое-то вполне возможное объяснение твоему волнению. Если же ты предпочитаешь, чтобы я умолчала…
      – Нет, продолжай.
      – Я скажу тебе, что я думаю… и если тебе не понравится, можешь потом возненавидеть меня. Ты слишком молод, Сигмунд, чтобы быть там, где ты оказался. Все знают, что у тебя огромные способности, что ты достойный кандидат для перехода в Луиссвилль, но тебе самому нелегко дается то, что ты так быстро поднимаешься. Ты пытаешься не показывать этого, но не можешь спрятать это от меня. Ты боишься, что людей возмущает твое возвышение – даже тех, которых ты считаешь пока еще выше себя. Ты мнителен и сверхчувствителен. В самых невинных выражениях людей ты усматриваешь нечто для себя ужасное. На твоем месте, Сигмунд, я бы расслабилась и постаралась бы просто больше радоваться. И не заботиться о том, что люди думают и что они, возможно, думают о тебе. Не беспокойся за свою карьеру – ты предназначен для верхушки, ты можешь позволить себе полодырничать. Постарайся быть хладнокровным, менее деловым, менее преданным делу своего продвижения. Завязывай дружбу с людьми своего возраста ради них самих, а не только тогда, когда они могут быть тебе полезны. Постигай человеческую природу, старайся сам стать человечней. Походи по зданию, поблуди в Варшаве или в Праге. Это не по правилам, но и не запрещено – это повыбьет из тебя чопорность. Посмотри, как живут простые люди. Ты улавливаешь в этом смысл? Сигмунд молчит.
      – Улавливаю, разумеется, – наконец откликается он.
      – Вот и хорошо.
      – Твои слова врезаются в память. Со мной еще никто никогда так не разговаривал.
      – И ты на меня рассердился?
      – Конечно же нет!
      Кончиками пальцев Рея слегка касается уголка его губ.
      – Так ты не против натянуть меня теперь? Я предпочитаю быть женщиной, а не нравственным инженером, когда в моей постели гость.
      Но он продолжает осмысливать ее слова. Он унижен, но не оскорблен, так как многое из того, что она сказала, сказано искренне. Углубившись в самоанализ, он механически ласкает ее, не переставая думать о том, как глубоко смогла она проникнуть в его характер. В конце концов она обращает его внимание на тщетность его вялых стараний.
      – Сегодня неинтересно? – спрашивает она.
      – Да нет, просто устал, – лукавит он.
      Рея смеется. А он думает о том, чтобы не выглядеть нелепым перед людьми Луиссвилля.
      И вот он снова дома. Только что минула полночь. На подушке две головы – Мэймлон принимает блудника. В этом нет ничего особенного. Сигмунд знает, что его жена – одна из самых желанных женщин гонады. И не без причины. Он лениво ждет, стоя у двери. В пароксизме страсти Мэймлон постанывает, но Сигмунду ее стоны кажутся фальшивыми и принужденными. Он чувствует смутное возмущение: «Если ты, мужчина, хочешь обладать моей женой, то, по крайней мере, делай это должным образом». Он раздевается и принимает душ, а когда выходит из ультразвукового поля, пара в постели лежит уже тихо. Мэймлон дышит чуть слышно, подкрепляя этим подозрения Сигмунда, что она притворялась. Сигмунд вежливо кашляет. Встревоженный, с раскрасневшимся, лицом посетитель, щурясь, поднимает голову. Это Джесон Квиведо – безобидный историк, муж Микаэлы. Мэймлон нравится удовлетворять его, хотя Сигмунд не понимает почему. Не понимает Сигмунд и того, как Джесону удается справляться с такой темпераментной женщиной, как Микаэла.
      Присутствие Квиведо напоминает ему, что скоро он снова должен навестить Микаэлу, а также и то, что у него есть работа для Джесона.
      – Привет, Сигмунд, – здоровается с ним Джесон, не поднимая глаз. Он слезает с постели, разыскивая свои разбросанные одежды. Мэймлон подмигивает мужу. Сигмунд посылает ей воздушный поцелуй.
      – Пока ты не ушел, Джесон… – начинает Сигмунд. – Я буду звонить тебе завтра. Нужно проделать небольшое историческое исследование.
      Вид Квиведо выражает страстное желание поскорее убраться из апартаментов Клаверов.
      – Ниссим Шоук, – продолжает Сигмунд, – подготавливает ответ на петицию из Чикаго, касающуюся возможности отказа от регуляции соотношения полов. Он хочет, чтобы я вместе с ним подобрал примеры, показывающие, как это проходило в ранний период, когда люди выбирали пол своих детей, не считаясь с действиями других людей. Поскольку ты специализировался на двадцатом веке, мне было бы интересно знать, сможешь ли ты…
      – Да, конечно. Завтра, прямо с утра. Позвони мне, – Квиведо подбирается к выходу, горя желанием исчезнуть.
      – Мне нужен, – продолжает Сигмунд, – какой-нибудь подробный документ, охватывающий, во-первых, средневековый период беспорядочной рождаемости, во-вторых, распределение полов в ранний период контроля. Пока ты подберешь эти данные, я поговорю с Мэттерном, чтобы он подготовил мне какие-нибудь социологические выкладки по политическому значению…
      – Уже поздно, – жалуется Мэймлон. – Джесон же сказал тебе, что об этом можно поговорить утром.
      Квиведо кивает головой. Он не решается выйти, пока Сигмунд говорит, но и оставаться ему явно неловко. Сигмунд осознает, что опять переусердствовал.
      – Ладно, – говорит он, – благослови тебя Бог. Я позвоню тебе завтра.
      Обрадованный Квиведо исчезает, а Сигмунд ложится рядом с женой.
      – Разве ты не видел, что он как на иголках? – спрашивает его она. – Он такой ужасно застенчивый.
      – Бедный Джесон, – вздыхает Сигмунд, поглаживая рукой бедро Мэймлон.
      – Куда ты ходил сегодня?
      – К Рее.
      – Увлекательно?
      – Очень. И необычно. Она мне говорила, что я слишком ревностный работник, что я должен убавить свое усердие.
      – Вполне благоразумно, – замечает Мэймлон. – Ты согласен с ней?
      – Да, наверное. – Он уменьшает в комнате свет. – На легкомыслие отвечать легкомыслием – вот в чем секрет. Работать небрежно. Я попытаюсь. Но работа затягивает меня, и я ничего не могу с собой поделать. Вот хотя бы с этой петицией из Чикаго. Конечно же мы не можем разрешить свободный выбор пола детей. Последствия будут…
      – Сигмунд! – она берет его за руку. – Я бы предпочла не выслушивать всего этого сейчас. Я хочу тебя. Надеюсь, Рея не истощила тебя без остатка? А то Джесон что-то сегодня был не слишком пылок.
      – Есть еще силушка в жилушках. – Он чувствует, что в состоянии оправдать надежды Мэймлон. – Я люблю тебя, – шепчет он, целуя ее. – Моя женушка, моя единственная!.. Не забыть бы поговорить утром с Мэттерном. И с Квиведо. Как бы то ни было, но надо постараться положить ответ на стол Шоука завтра после обеда. Если бы только Шоук имел стол! Цифры, нормы, комментарии. – Мысленно Сигмунд представляет себе каждую деталь ответа.

2

      Сигмунд поднимается на 975-й этаж. Здесь расположены кабинеты большинства ведущих администраторов: Шоука, Фрихауса, Хольстона, Доннели, Стивиса. Сигмунд несет чикагский инфокубик и черновик ответа Шоука, содержащий данные, полученные от Чарльза Мэттерна и Джесона Квиведо. На полпути он задерживается. Здесь так мирно, спокойно, так роскошно; нет малышей, снующих вокруг; нет толп рабочего люда. «Когда-нибудь это будет и мой город». И перед ним встает видение великолепного помещения на одном из жилых этажей Луиссвилля, из трех или даже из четырех комнат; хозяйничающая там, словно королева, Мэймлон; Кипплинга Фрихауса и Монро Стивиса, заглянувших со своими женами на обед; благоговеющего случайного гостя – старого приятеля из Чикаго или Шанхая. Власть, комфорт, ответственность и роскошь. Да-а.
      – Сигмунд! – раздается из динамика над головой голос Шоука. – Давай сюда. Мы в кабинете Киплинга.
      Его обнаружили видеорадарами. Сигмунд немедленно меняет выражение лица, стерев с него отсутствующее мечтательное выражение. Теперь у него деловой вид. Он сердится на себя за то, что забыл о видеорадарах. Он сворачивает влево и оказывается у кабинета Киплинга Фрихауса. Дверь откатывается.
      Глазам открывается великолепная изогнутая комната, окаймленная окнами. Из них виден сверкающий фасад соседней гонады 117, сужающейся к вершине с посадочной площадкой на ней.
      Сигмунд обескуражен количеством высокопоставленных особ, собравшихся здесь. Они ослепляют его блеском: Киплинг Фрихаус, глава бюро подготовки новостей, крупный одутловатый мужчина с косматыми бровями; Ниссим Шоук, вкрадчивый чопорный Льюис Хольстон, одетый, как всегда, сверхэлегантно; маленький Монро Стивис, с вечной гримасой презрения на лице; Доннели, Кинсслла, Воган – целый океан величия. Здесь почти все те, с кем считаются; какой-нибудь бунтарь, спрятавшись в этой комнате с психобомбой, мог бы вывести из строя все правительство гонады разом. Какой же ужасный кризис собрал их здесь всех вместе? Обмирая от испуга, Сигмунд с трудом заставляет себя шагнуть вперед. Херувим среди архангелов. Ему ли встревать в становление истории! Но может быть, он им нужен потому, что они не желают предпринимать никаких шагов и давать свое заключение без представителя будущего поколения вождей и хотят получить его одобрение. От своих собственных измышлений у Сигмунда приятно кружится голова… «Я стану частью этого, чем бы оно ни было». Его самоуважение возрастает, а сияние их ореолов ослабевает в его отношении к ним, в нем возникает нечто вроде чванства. Но затем он замечает, что здесь находятся некоторые другие особи, которым нечего делать на всесильной политической ассамблее. Зачем здесь Рея Фрихаус? И Паоло – ее ленивый муженек? И эти девочки, не старше пятнадцати или шестнадцати лет, в прозрачных газовых накидках и без них – любовницы великих, их наложницы? Все знают, что луиссвилльские администраторы содержат экстрадевочек. Но зачем они здесь? Сейчас? Эти хихикалки на грани исторического момента?
      Ниссим Шоук, не вставая, приветствует Сигмунда и делает приглашающий жест.
      – Присоединяйтесь к нашей компании! Хочешь какого-нибудь снадобья? Встряхнин, мыслекрас, развдитель, чувствоумножитель – выбирай по своему вкусу.
      Компания? Какая компания?..
      – Вот доклад по соотношению полов. Данные по истории, социологические выкладки.
      – Убери-ка ты его, Сигмунд, подальше! Не порть нам развлечения.
      Развлечение?
      К нему с затуманенным взглядом, явно под воздействием какого-то снадобья, подходит Рея. Тем не менее наркотики не затуманили ее проницательный ум.
      – Ты забыл, что я тебе говорила. Расслабься, – шепчет она, целуя его в кончик носа.
      Она берет у него доклад и кладет на стол Фрихауса. Потом проводит ладонями по его щекам; пальцы у нее мокрые. «Я бы не удивился, – думает он, – если бы остались пятна вина, крови, чего угодно…»
      – Сегодня мы празднуем Счастливый День осуществления желаний тела. Если тебе хочется, можешь натянуть меня, или какую-нибудь из этих девочек, или Паоло, или кого хочешь, – хихикает Рея, – хоть моего отца. Мечтал ли ты когда-либо обладать Ниссимом Шоуком? Делай, что хочешь, только не порть настроения.
      – Я пришел, чтобы отдать важный документ твоему отцу и…
      – Заткни-ка ты его себе в жопу, – говорит Рея и, не скрывая отвращения, отворачивается от него.
      День осуществления желаний тела. Он забыл о нем. Празднество начнется через несколько часов, и ему следовало бы быть с Мэймлон. А он здесь. Можно ли уйти? На него смотрят. Впору спрятаться, втиснуться в волнистый психочувствительный ковер и не портить никому развлечения. А мысли его никак не могут оторваться от утреннего дела. «Поскольку случайный или чисто биологический выбор пола еще нерожденных младенцев обыкновенно кончается по ожидаемому статистическому распределению относительно симметричным разделением… Устранение элемента случайности, который вызывает опасение… так, например, случилось в бывшем городе Токио, между 1987 и 1996 годами, когда из-за этого фактора едва не упала рождаемость потомства женского пола. Риск не уравновешен».
      Сигмунд видит, что здесь начинается настоящая оргия. Он бывал на оргиях и раньше, но не с людьми такого уровня. Кругом струится дым курений. В глаза ему бросается обнаженная фигура Монро Стивиса в окружении упитанных девушек.
      – Иди сюда! – орет Киплинг Фрихаус. – Веселись, Сигмунд! Выбирай себе девочку по вкусу!
      Насмешник. Распутная девчонка всовывает Сигмунду в руку капсулу с каким-то снадобьем. Он вздрагивает, и капсула падает. Ее тут же подхватывает другая девушка. Подходят еще люди. У величественного элегантного Льюиса Хольстона на каждом колене по девушке. И еще одна стоит на коленях перед ним.
      – Ну как, Сигмунд? – спрашивает Ниссим Шоук. – Тебе не хочется? Бедный Сигмунд. Если ты собираешься жить в Луиссвиле, ты должен научиться развлекаться не хуже, чем работать.
      «Ага, оценивает. Испытывает его совместимость: окажется ли он достоин элиты, или его разжалуют в слуги и он станет средним буржуа». Сигмунд представляет себя пониженным в Рим. Его одолевает честолюбие: если умение развлекаться является критерием признания, то что ж, он готов развлекаться.
      – Я бы хотел для начала встряхнина, – говорит он с ухмылкой. По крайней мере, он знает, что его он может выдержать.
      – Встряхнин, мигом!
      Золотоволосая нимфа подает ему кубок встряхнина. Он делает глоток, захватывает покрепче чашу, снова делает глоток. Искрящаяся жидкость булькает в горле. Третий глоток. Ну, что же, допивай! Его поощряют громкими восклицаниями, выражая свое одобрение. Рея разбрасывает по комнате свои одежды. Забавы хозяев. Теперь здесь уже около пятидесяти персон. Кто-то дружески хлопает Сигмунда по спине. Это Киплинг Фрихаус. Он оглушительно кричит:
      – Все в порядке, мальчик! А то я уж беспокоился за тебя! Очень уж ты серьезный, слишком целеустремленный! Иметь эти достоинства неплохо, хе-хе, но нужно уметь, понимаешь, еще кое-что! Нужно уметь и веселиться.
      – Да, сэр! Я понимаю, что вы имеете в виду, сэр.
      Сигмунд бросается в толпу. Его окутывает мускусный запах женщин. Он испытывает целый фонтан ощущений. Кто-то сует ему в рот капсулу. Он проглатывает и минуту спустя чувствует, как наливается и напрягается его член. Его целуют. Кто-то силой опрокидывает его на ковер. Рея? Да. Откуда-то доносится музыка. Он обнаруживает себя в спутанном клубке тел, натягивающим сзади девушку, обнимающую Ниссима Шоука. Тот холодно подмигивает. Сигмунду кажется, что Шоук испытывает его способность к удовольствиям, а все следят за ним, достаточно ли он распущен, чтобы заслужить продвижение в их среду. «Ну что ж. Буду продолжать!»
      Он упорно заставляет себя наслаждаться. От этого зависит многое. Под ним 974 этаж, и если он хочет остаться здесь, он должен научиться развлекаться. Он разочарован тем, что администрация оказалась именно такой. Он увидел такой обычный, такой вульгарный и дешевый гедонизм правящего класса. С таким же успехом они могли бы быть флорентийскими дожами, французскими вельможами, борджиями или пьяными боярами.
      Не в состоянии принять такой их образ, Сигмунд строит фантазии: они инсценируют этот разгул исключительно для того, чтобы испытать его характер, установить – действительно ли он лишь скучный слуга или он обладает широтой духа, которая необходима луиссвилльскому мужчине. Глупо считать, что они тратят свое бесценное время, просто пия и совокупляясь; нет, они гибки, они могут веселиться, они могут переходить от работы к развлечениям с равным удовольствием. И если он хочет жить среди них, он должен продемонстрировать равную многосторонность. И он покажет.
      Мысли кружатся в его насыщенных парами наркотиков мозгах.
      Давайте петь! – кричит он во все горло. – Пойте все! – и начинает вопить что есть мочи:
 
«Если ты придешь темной ночью ко мне,
Со своей возбужденной до предела
мужской благостью,
И скользнешь в постель ко мне,
И проникнешь в меня с неземной страстью…»
 
      Все поют с ним так, что он не слышит своего голоса. Зато он чувствует, как чьи-то черные глаза впиваются в него.
      – О, боже! – слышит он протяжный волнующий женский голос. – Ты прелестен. Знаменитый Сигмунд Клавер. Ведь мы встречались раньше, не правда ли? – отрыгивая пузырьки встряхнина, спрашивает она.
      – Да, мне помнится, в кабинете Ниссима. Ты – Сцилла Шоук.
      – Это жена великого человека. Она возбуждает своей красотой. И молодостью. Она не старше двадцати пяти лет. Ходил слух, что первая жена Шоука, мать Реи, была брошена в Спуск за бунтарство. Как-нибудь он проверит, правда ли это. Сцилла Шоук прижимается к нему. Мягкие черные волосы щекочут его лицо. Сигмунда парализует страх: «А можно ли зайти так далеко?» Потеряв голову, он лапает ее и сует руку в тунику. Сцилла содействует ему. У нее полные теплые груди, мягкие влажные губы, окаймленные курчавым шелком волос. А может ли он не исполнить это испытание бесстыдством? Неважно. Неважно. Сегодня Счастливый День осуществления желаний тела! Сцилла порывисто прижимается к нему, и он, в шоке, сознает, что она не против того, чтобы он натянул ее прямо сейчас, здесь, в этой массе высокопоставленного человечества, на полу обширного кабинета Киплинга Фрихауса. Он зашел слишком далеко, слишком быстро. Он выскальзывает из ее объятий, поймав при бегстве мгновенный взгляд разочарования и упрека. Он оглядывается – это Рея.
      – Ты почему не натянул ее? – шепчет она.
      – Я не мог, – отвечает Сигмунд, поворачиваясь, и тут же какая-то девушка садится на него верхом, широко раскинув ноги, и льет что-то сладкое и липкое ему в рот. Все вертится у него в голове.
      – Это твоя ошибка, – говорит ему Рея, – она хотела тебя. Слова ее дробятся, и куски их отскакивают, поднимаясь ввысь и разлетаясь по комнате. Что-то странное происходит с огнями; все стало кривым, и от всех плоских поверхностей излучается резкий свет. Сигмунд пробивается сквозь вакханалию, разыскивая Сциллу Шоук. Вместо нее он наталкивается на Ниссима.
      – Мне бы хотелось сейчас обсудить с тобой чикагскую петицию по соотношению полов, – говорит ему администратор.
      Когда несколько часов спустя Сигмунд возвращается домой, Мэймлон мрачно вышагивает по комнате.
      – Где ты пропадал? – Она подступает к нему с расспросами. – День осуществления желаний тела уже кончается. Я искала тебя по всем видеолокаторам, по всей сети общественной связи. Я…
      – Я был в Луиссвилле, – отвечает Сигмунд. – У Киплинга Фрихауса была пирушка. – Неверной походкой он обходит ее и бросается лицом на постель. Сначала возникают рыдания, потом слезы, и к тому времени, как они перестают течь, День осуществления желаний тела заканчивается.
      Вот и дно, Сигмунд Клавср с трудом бредет среди генераторов. Вес здания сокрушительно гнетет его. Жалобная песня турбин причиняет ему физическую боль. Он утрачивает ориентацию – странник в необъятных недрах. Как огромен этот зал – необъятная коробка, размещенная глубоко под землей так велика, что световые шары на потолке едва освещают далекий бетонный пол. Сигмунд крадется по узкой галерейке между потолком и полом. В трех километрах над его головой роскошный Луиссвилль: ковры и портьеры, паркет из редких пород дерева, мундиры, знаки власти – все это сейчас далеко от него. Он вовсе не собирался идти сюда, так глубоко. Он предполагал сегодня посетить Варшаву. Но как бы то ни было, здесь он впервые. А задержавшись здесь, он испугался. И начал сам себе отыскивать оправдание. Если б он только знал! Внутри него страх. Он не узнает сам себя.
      Он касается руками поручней галереи. Металл холоден, пальцы дрожат. Со всех сторон доносится неумолчный пульсирующий гул. Где-то недалеко район спусков, направляющих в энергетические реакторы твердые отходы: отбросы всех сортов, старую одежду, использованные информационные кубики, обертки и упаковки, тела мертвых, а при случае и тела живых. Все это скользит по спиральным путям и сваливается в прессы. А оттуда по транспортерным лентам – в энергетические камеры. Вот так – без отходов, без потерь высвобождается тепло для генерирования электричества. Именно в это время нагрузка очень велика. Свет горит в каждом помещении здания. Сигмунд закрывает глаза, и перед ним встает видение гонады 116 с се 886-ю тысячами людей, связанных огромным пучком проводов. Гигантский человеческий коммутатор.
      «А я больше не включен в него. А почему я вдруг больше не включен в него? Что со мной случилось? Что со мной происходит?»
      Через воздушный мостик он проходит по генераторному залу и попадает в туннель с гладкими стенами; он знает, что за этими глянцевыми, обшитыми панелями стенами проходят линии передачи, по которым подается к вспомогательным системам энергия. А вот и перерабатывающие установки: мочепроводы, фекальные регенеративные камеры. Это все составляет удивительную опору, благодаря которой живет гонада.
      Вокруг ни души. Гнетет одиночество. Сигмунд вздрагивает. Ему бы нужно подняться в Варшаву, но он, словно школьник-экскурсант, продолжает бродить по коммунальному центру на самом нижнем этаже гонады, прячась здесь от самого себя. Из сотен защищенных отверстий в полу, стенах и потолках за ним следят холодные глаза электронных наблюдателей.
      «Я – Сигмунд Клавер из Шанхая, 787-й этаж. Мне 15 лет и 5 месяцев. Имя моей жены – Мэймлон, сына – Янус, дочери – Персефона. Мне положено работать в качестве консультанта в Луиссвилльском центре общественных отношений, и в последующие 12 месяцев я, несомненно, получу перевод на самые высшие этажи этой гонады. Поэтому я должен радоваться. Я – Сигмунд Клавер из Шанхая, 787-й этаж».
      Он кивает электронным наблюдателям. «Привет! Привет!» Он – будущий лидер. Нервно приглаживает взлохмаченные волосы. Здесь, внизу, он провел уже час. Пора подниматься в Варшаву.
      Ему слышится голос Реи Шоук-Фрихаус, доносящийся словно с записи, вмонтированной в коре его мозга: «На твоем месте, Сигмунд, я бы расслабилась и постаралась бы просто больше радоваться. И не заботиться о том, что люди думают или не думают о тебе. Впитывай человеческую природу, поблуди в Варшаве или в Праге. Посмотри, как живут простые люди». Проницательные слова. Рея – мудрая женщина. Ну так вверх, вверх!
      Остановившись около люка с надписью «ВХОД ВОСПРЕЩЕН», ведущего в один из блоков компьютера, Сигмунд теряет несколько минут, стараясь унять дрожь в правой руке. Затем он торопится к подъемнику и приказывает поднять себя на 60-й этаж. В самую середину Варшавы.
      Здесь узкие коридоры и несколько спертая атмосфера. Это город необыкновенной плотности населения, и не только из-за того, что его жители так неблагоразумны в своей плодовитости, но и потому, что большая часть площади города занята производственными комт плексами. Несмотря на то что здание города здесь гораздо шире, чем в его верхней части, жители Варшавы размещены на относительно небольшой жилой зоне. В Варшаве размещены и машины, которыми производятся другие машины. Волочильные станы, токарные станки, калибровальные, прокатные, сборочные – сплошные производственные нагромождения. Большая часть работ автоматизирована, но для людей работы хватает: загрузка конвейеров, сопровождение изделий, управление на разветвлениях лифтов, маркирование законченных изделий по их месту назначения. Как-то в прошлом году Сигмунд доложил Ниссиму Шоуку и Киплингу Фрихаусу, что почти все, что делается на производственных этажах трудом человека, может выполняться машинами; вместо использования тысяч людей в Варшаве, Праге и Бирмингэме можно создать полностью автоматизированную замкнутую программу с несколькими контролерами для того, чтобы наблюдать за созданными системами, и с несколькими наладчиками на всякий случай, например для наладки машин. Шоук выслушал его тогда и покровительственно улыбнулся:
      – Но если бы они не работали, чем бы все эти бедняги заполнили свою жизнь? – спросил он. – Не думаешь ли ты превратить их всех в поэтов, Сигмунд? Или в профессоров истории гонады? Разве ты не видишь, как отчаянно мы ищем для них занятие?
      Сигмунд смутился от своей наивности. Это был редкостный промах в методологии управления. Ему еще и до сих пор неловко за этот промах. В идеальном государстве, полагает он, каждая личность должна выполнять значимую работу. И он мечтает, чтобы гонада стала идеальным государством. Но из-за человеческой ограниченности вмешиваются определенные практические соображения. И вот – надуманная работа в Варшаве, погрешность теории.
      Ну, выбирай дверь. Скажем, 6021-ю. Или 6023. Или 6025. Странно видеть двери, несущие четырехзначные номера – 6027, 6029. Сигмунд берется за ручку двери, колеблется в приступе внезапной робости. Он представляет себе мускулистого и волосатого, ворчливого работягу мужа и неприбранную утомленную его жену. А он собирается вторгнуться в их интимную жизнь. Он представляет их затаенную реакцию на нарядную его одежду. «Что здесь нужно этому шанхайскому денди? Разве для него не существует правил приличия?» И так далее. И тому подобное, Сигмунд чуть не спасается бегством, но сдерживается. Они не посмеют ему отказать, ни под каким видом. И он открывает дверь.
      В комнате темно, светится только ночник; глаза постепенно осваиваются, и он видит на постели спящую пару и пятерых или шестерых детей в детской подвесной койке. Он подходит к постели и останавливается над спящими. Мужчина и женщина, занимающие это жилье, оказываются совершенно не такими, какими он их себе представлял. Они могли бы быть любой молодой супружеской парой из Шанхая, Чикаго или Эдинбурга. Сбросьте с людей одежды, позвольте сну смыть выражение лица, отмечающее положение на классовой лестнице, и вы не определите принадлежность к классу или к городу.
      Спящие обнаженными мужчина и женщина только на несколько лет старше Сигмунда – ему, наверное, девятнадцать лет, а ей, возможно, восемнадцать. Мужчина стройный, плечи у него узковатые с не слишком эффектными мускулами. У женщины пропорциональное тело, мягкие белокурые волосы. Сигмунд легонько прикасается к закруглению ее плеча. Дрогнув пару раз веками, открываются голубые глаза. Проглянувший было страх уступает место пониманию: «О, блудник!» Понимание уступает место смущению – на блуднике одежды высших классов.
      Этикет требует представиться.
      – Сигмунд Клавер, – произносит он. – Шанхай. Молодая женщина торопливо проводит языком по своим губам.
      – Шанхай!? В самом деле? Изумленно моргает проснувшийся муж.
      – Шанхай? – спрашивает он не враждебно, просто с любопытством. – Зачем же вы здесь, внизу, а?
      Сигмунд пожимает плечами, словно признаваясь, что он здесь по прихоти, из каприза. Муж покидает постель. Сигмунд пытается уверить его, что уходить совсем не обязательно, что все будет в порядке, если он останется, но, очевидно, в Варшаве это не практикуется и приход блудника является сигналом для мужа вытряхиваться из постели. На его бледном, почти безволосом теле появляется просторный бумажный халат. Нервная улыбка, слова «увидимся позже, милая», и муж уходит. Сигмунд остается с женщиной наедине.
      – Я никогда раньше не встречалась с шанхайцами, – говорит она.
      – Ты не сказала своего имени.
      – Элен.
      Он ложится рядом с ней. Поглаживает ее гладкую кожу. Эхом проносятся слова Реи: «Впитывай человеческую природу. Посмотри, как живут простые люди». Он натянут до предела. Ему кажется, что его плоть каким-то сверхъестественным образом пронизана густой сетью из прекрасных золотых проволочек, проходящих сквозь доли его мозга.
      – Чем занимается твой муж, Элен?
      – Он сейчас стрелочник. Он был обучен на свивалыцика канатов, но получил травму – ударило оборвавшимся тросом.
      – У него, наверное, много работы?
      – Начальник участка говорит, что он один из лучших рабочих. Я тоже думаю, что он молодец, – она подавляет легкий смешок, – кстати, на каких этажах Шанхай? Это где-то около 700-го этажа, правда?
      – От 761-го до 800-го, – отвечает он, лаская ее. Тело ее трепещет – страх или желание? Ее рука стыдливо лезет в его одежды. Наверное, ей просто не терпится отдаться, чтобы он поскорее исчез. Может быть, она напугана незнакомцем с верхних этажей или же не приучена к предварительной любовной игре. Различные темпераменты. Лично он предпочел бы сначала поговорить. «Посмотри, как живут простые люди». Он здесь, чтобы учиться, а не только натягивать. Взгляд его скользит по комнате: обстановка скучная, без вкуса и без стиля. А ведь она сконструирована теми же самыми художниками, которые меблировали Луиссвилль и Толедо. Очевидно, они подлаживались к низменным вкусам рабочих. На всем как бы лежит подавляющий налет серости. Даже на женщине.
      «Я мог бы лежать сейчас с Микаэлой Квиведо. Или с Принсипессой. Или с… Или с… А я здесь». Он подыскивает подходящие вопросы, которые он бы мог задать ей, чтобы выявить существенные черты характера этой тусклой личности, которой он, пожалуй, когда-нибудь станет руководить. «Ты много читаешь? А какие твои любимые видеопередачи? А все ли ты делаешь, что в твоих силах, чтобы твои дети поднялись в иерархии здания? Что ты думаешь о людях из Рейкьявика? А о людях из Праги?» Но не спрашивает ничего. Какой смысл? Чему он может научиться? Между ними – непреодолимые барьеры.