Вот один из счастливых дней в 2381 году. Утреннее солнце восходит уже настолько, что касается своими лучами самых верхних этажей гонады 116. Скоро наружный фасад засверкает, как гладь моря на исходе дня. Фотоны раннего рассвета активизируют механизм в окнах Чарльза Мэттерна, и они становятся прозрачными.
      Мэттерн потягивается. «Господи, благослови», – говорит он про себя. Его жена тоже потягивается. Четверо их детей, бодрствующих уже больше часа, вскакивают и, танцуя вокруг спальной платформы, поют:
      «Благослови Бог, благослови Бог,Благослови нас всех, Благослови папу, благослови маму, благослови тебя и меня, Благослови каждого, большого и малого, И дай нам плодородные дни».
      Потом все они подбегают к спальной платформе. Мэттерн встает и целует детей по очереди. Индре – восемь лет, Шандору – семь, Марксу – пять и Клео – три. Глубоко в душе Чарльз Мэттерн таит стыд за то, что у него такая маленькая семья; разве можно искренне сказать о человеке, у которого всего четверо детей, что он почитает жизнь? Но лоно Принсипессы уже не заплодоносит. В свои 27 лет она уже совершенно бесплодна – так говорят врачи. Мэттерн всерьез подумывает о второй жене: он скучает по плачу младенца. Должен же человек исполнять свою обязанность по отношению к Богу.
      – Папа, Сигмунд еще тут. Он пришел ночью к маме, – пальцем показывает дитя.
      Мэттерн смотрит туда. На спальной платформе, по другую сторону от Принсипессы, ближе к педали пневмонасоса, лежит, свернувшись клубочком, четырнадцатилетний Сигмунд Клавер, пришедший в жилище Мэттерна сразу после полуночи, пользуясь своим правом блуда. Сигмунд любит зрелых женщин. Сейчас он храпит – потрудился на славу. Мэттерн толкает его в бок:
      – Проснись, Сигмунд! Уже утро!
      Юноша открывает глаза, улыбается Мэттерну, садится и тянется за своей набедренной повязкой. Сигмунд довольно красив, живет на 757-м этаже, имеет уже одного ребенка и ждет второго.
      – Прошу прощенья, – говорит Сигмунд, – я заспался. – Принсипесса вымотала меня, как всегда. Это настоящая дикарка!
      – Она в самом деле очень страстная, – признает Мэттерн. Говорят, что жена Сигмунда тоже очень страстная. Мэттерн намеревается испробовать ее, когда она станет чуть постарше. Может быть, будущей весной…
      Сигмунд идет в ультразвуковой душ, а Принсипесса встает с постели, нажимает на педаль и платформа молниеносно свертывается. Принсипесса начинает программировать завтрак. Индра включает экран. Стена вспыхивает светом и красками.
      – Добрый день, – доносится с экрана. – Температура воздуха снаружи 28°С, если это кого интересует. Сегодняшняя численность населения гонады составляет 881115 человек. Со вчерашнего дня прибыло 102, а с начала года – 14187 человек. Благослови нас Бог, но темп прироста заметно упал. В гонаду 117 со вчерашнего дня прибыли 131 человек, в том числе четверня Хули Якобинской. Ей 17 лет, и перед этим она уже родила семерых детей. Вот это настоящая служанка божья! Сейчас 6 часов 20 минут. Ровно через 40 минут гонаду удостоит своим посещением Никанор Гортман, социопрограммист из Хэлла, которого легко будет распознать по одежде в пурпурных и ультрафиолетовых тонах. Доктор Гортман будет гостем Чарльза Мэттерна с 799-го этажа. Отнесемся же к гостю с таким же благословением, с каким относимся друг к другу. Благослови Бог Никанора Гортмана! А сейчас послушайте новости с нижних этажей гонады 116.
      – Вы слышали, дети? – говорит Принсипесса. – У нас будет гость, и ввиду этого нам следует быть достойными божьего благословения. Идите кушать.
      Чарльз Мэттерн очищается, одевается и завтракает, после чего отправляется на посадочную площадку над тысячным этажом, чтобы встретить Никанора Гортмана. Поднимаясь лифтом, Мэттерн минует этажи, на которых живут его братья и сестры со своими семьями, – три брата и три сестры. Четверо из них младше его, а двое – старше. Один из братьев, Джефри, умер молодым и при неприятных обстоятельствах, Мэттерн редко вспоминает о Джефри.
      Наконец лифт въезжает на самый верх здания. Гортман навещал тропические районы, а теперь намерен посетить типовую городскую гонаду в умеренном поясе. Это большая честь для Мэттерна, что его выбрали официальным хозяином гонады. Мэттерн выходит на посадочную площадку гонады на крыше гонады 116, силовое поле защищает его от ураганных ветров, хлещущих высокую башню. Он глядит влево и видит еще погруженный в темноту западный фасад гонады 115. По правую сторону сверкают восточные окна гонады 117. «Благослови Бог Хулю Якобинскую и ее одиннадцать детей», – мысленно шепчет Мэттерн. До самого горизонта протянулся ряд последующих гонад, башен трехкилометровой высоты из супернапряженного бетона, но выглядящих отсюда легкими и воздушными. Их вид всегда трогает его до слез. «Благослови Бог, – думает он, – благослови Бог, благослови Бог».
      Слышится веселый шум двигателей. Садится торпедоптер. Из него высаживается высокий плечистый мужчина, одетый в одежды, переливающиеся всеми цветами радуги. Это, верно, и есть социопрограммист из Хэлла.
      – Никанор Гортман? – спрашивает Мэттерн.
      – Благослови вас Господь! Чарльз Мэттерн?
      – Благослови вас Бог, это я. Идемте.
      Хэлл является одним из одиннадцати городов Венеры, которую человек приспособил к своим нуждам. Гортман еще ни разу не бывал на Земле. Говорит медленно, флегматично, монотонно. Мэттерну это напомнило способ разговора жителей гонады 84, которую он когда-то посетил. Он читал статьи Гортмана. Добротная работа, превосходная аргументация.
      Особенно люблю «Динамику охотничьей этики», – говорит Мэттерн, когда они идут к лифту. – Замечательно. Настоящая сенсация.
      – Вы в самом деле так полагаете? – спрашивает приятно удивленный Гортман.
      – Конечно. Я стараюсь читать максимум венерианских статей. Так занимательно чуждо читать об охоте на диких зверей.
      – На Земле нет диких зверей?
      – Благослови нас Бог, нет, – отвечает Мэттерн. – Мы не можем себе позволить. Но я безумно люблю читать о вашем образе жизни, так сильно отличающемся от нашего.
      – Это что-то вроде психологического бегства?
      Мэттерн смотрит на него с удивлением.
      – Не понимаю, о чем вы говорите.
      – Когда вы читаете об этом, ваша жизнь на Земле кажется вам более сносной, – пояснил гость.
      – О нет! Жизнь на Земле вполне сносная, поверьте мне. Я читаю это только для развлечения. А также для достижения необходимого паралакса для моих собственных трудов, – говорит Мэттерн. Они как раз достигли 799-го этажа. – Сначала я покажу вам мое жилище.
      Мэттерн выходит из лифта и движением руки приглашает Гортмана.
      – Это Шанхай. То есть мы так называем этот сорокаэтажный блок от 761-го до 800-го этажа. Я живу сразу же под самым высшим этажом Шанхая, что свидетельствует о моем профессиональном статусе. Гонада 116 состоит из 25 городов. На самом дне – Рейкьявик, а на самом верху – Луиссвиль.
      – Как принимаются решения об этих названиях?
      – Всеобщим голосованием жителей. Раньше Шанхай назывался Калькутта, что мне лично нравилось больше, но группка недовольных с 775-го этажа провела референдум, и город переименовали.
      – Я полагал, что в городских гонадах нет недовольных, – медленно произносит Гортман.
      Мэттерн усмехается.
      – В обычном значении этого слова – нет. Но мы допускаем определенные конфликты. Человек без конфликтов даже здесь не был бы полноценным человеком.
      Ведущим на восток коридором они медленно идут в сторону квартиры Мэттерна. Уже 7.10, и стайки детей группками по трое и по четверо выскакивают из квартир, направляясь в школу. Мэттерн сердечным жестом руки приветствует их. Дети с пением пробегают мимо них.
      – На этом этаже у нас в среднем по 6,2 ребенка на одну семью, – произносит Мэттерн. – Это самый низкий средний показатель во всем здании. Со стыдом признаюсь в этом. Люди на высоких постах явно плохо размножаются. В Праге есть один такой этаж, кажется 117-й, где на каждую семью приходится 9,9 ребенка. Разве это не великолепно?
      – Вы говорите это с иронией? – спрашивает Гортман.
      – Ни в коем случае!
      Мэттерн чувствует, как его захватывает волна аффекта.
      – Мы «боготворим» детей. Мы «содействуем» большому приросту. Разве вы не знали этого, прежде чем отправились в путь?
      – Да, да, – поспешно говорит Гортман. – Мне хорошо известна общая динамика культуры. Но я полагал, что, возможно, ваше личное чувство…
      – Не соответствует норме?! Ну то, что я в известной степени являюсь научным работником, не дает вам права считать, что я порицаю собственную культурную систему.
      – Прошу меня извинить за это недоразумение. И прошу не думать, что я противник ваших устоев, хотя ваш мир мне чужд. Благослови Бог, не станем ссориться, Чарльз.
      – Благослови Бог, Никанор. Я не хочу, чтобы вы считали, что я чрезмерно впечатлителен.
      Они улыбаются друг другу. Мэттерн злится на себя за то, что проявил раздражительность.
      – А сколько жителей насчитывает 799-й этаж? – спрашивает Гортман.
      – 805 душ, насколько мне известно.
      – А Шанхай?
      – Около 35000.
      – А вся гонада 116?
      – 881000.
      – В этой констеляции зданий находится пятьдесят гонад, не так ли?
      – Да.
      – Это дает в сумме около 40 миллионов жителей, – констатирует Гортман. – То есть чуть-чуть, больше чем все население Венеры. Интересно!
      – А ведь это еще не самая большая констеляция, – голос Мэттерна вибрирует от гордости. – Сэнсэн и Бошвош куда больше! А в Европе есть несколько еще больших – Бэрпар, Венбад… И планируются еще более грандиозные!
      – Значит, полная численность населения составляет…
      – 75 миллиардов! – почти кричит Мэттерн. – Благослови нас Бог! Еще никогда не было ничего подобного! И никто не голодает! Все счастливы! Полно свободного пространства! Бог к нам милостив, Никанор!
      Он прервал себя, когда они приблизились к дверям с номером 79315.
      – Вот мой дом. Все, что мое, так же и твое, дорогой гость. Они входят. Жилище Мэттерна очень даже прилично. В нем почти 90 квадратных метров полезной площади. Свертывающаяся спальная платформа, складные детские кровати и легко переставляемые другие элементы мебели. Практически комната совершенно пуста. Экран и информетер занимают двухмерное пространство стен, где некогда стоял телевизор, шкаф с книгами, письменный стол, тумбочки и другая рухлядь. Светлое и просторное помещение, в самый раз для такой немногочисленной, из шести членов семьи.
      Дети еще не ушли в школу. Принсипесса задержала их дома, чтобы они повидали гостя, и они несколько возбуждены. В ту минуту, когда Мэттерн входит в комнату, Шандор и Индра дерутся из-за любимой игрушки – генератора снов. Мэттерн изумлен. Конфликт в доме? Дети борются втихомолку, чтобы мать ничего не заметила. Шандор пинает сестру в голень. Индра, немилосердно скривившись, царапает брату лицо.
      – Боже благослови! – резко произносит Мэттерн. – Кто-то здесь, кажется, хочет отправиться в Спуск, а?
      Дети застывают с раскрытыми ртами. Игрушка падает на пол. Все становятся по стойке «смирно». Принсипесса поднимает голову и отбрасывает рукой локон черных волос, который упал ей на глаза; она была так занята младшим ребенком, что даже не слышала, как они вошли.
      – Конфликт рождает бесплодность, – говорит Мэттерн. – Сейчас же извинитесь.
      Индра и Шандор с улыбкой целуются. Индра поднимает игрушку и вручает ее Меттерну, а тот отдает ее самому младшему сыну, Марксу. Теперь все смотрят на гостя. Мэттэрн говорит:
      – Что мое – то твое.
      Он представляет всех по очереди: жена, дети. Конфликт привел его в расстройство, но он успокаивается, когда Гортман вынимает четыре маленьких коробочки и раздает их детям. Благословенный жест. Мэттерн показывает на свернутую спальную платформу:
      – Вот тут мы спим. Места хватает на троих. А моемся вот здесь, в душе. Вы предпочитаете облегчиться в обособлении?
      – Да, конечно.
      – Нажмите тогда вот эту кнопку, которая управляет ширмой. Мы облегчаемся вот тут. Мочу сюда, а кал туда. Все потом перерабатывается. Бережливый у нас народец здесь, в гонадах.
      – Естественно, – произносит Гортман.
      – А не желаете ли вы, – говорит Принсипесса, – чтобы мы тоже пользовались ширмой при облегчении? Я знаю, что многие негонадцы, безусловно, желают этого.
      – Я бы ни в чем не хотел нарушать ваших обычаев, – отвечает Гортман.
      Мэттерн усмехается.
      – Мы конечно же являемся обществом, принадлежащим к послеобособленческой культуре. Но нам вовсе не трудно нажать кнопку, если…
      Он запнулся.
      – На Венере нагота ведь не является табу, правда? Я имею в виду то, что это у нас единственная комната, и, значит…
      – Я сумею приспособиться, – уверяет Гортман. – Обученный социопрограммист должен уметь приспосабливаться.
      – Да, да, конечно, – соглашается Мэттерн и смущенно смеется. Принсипесса извиняется перед гостем за то, что вынуждена на минуту выключиться из беседы, и отсылает в школу детей, все прижимающих к себе свои новые игрушки.
      – Прошу прощения, – обращается Мэттерн, – за мелочность, но я должен затронуть тему ваших сексуальных привычек.
      – Мы будем спать на одной и той же платформе. Мы с женой в полном вашем распоряжении. Устранение половой неудовлетворенности является основным законом такого общества, как наше. Слышали ли вы о нашем обычае ночных прогулок?
      – Боюсь, что…
      – В гонаде 116 не закрываются ни одни двери. Никто из нас не владеет ценными предметами, и мы хорошо подготовлены в общественном плане. У нас есть обычай ходить ночью по другим жилищам. Таким образом, мы постоянно меняем партнеров; жены обычно остаются дома, а блудят мужья, хотя это не является абсолютным правилом. Каждый из нас всегда имеет доступ к любому другому взрослому члену нашего общества.
      – Странно, – говорит Гортман. – Я предполагал, что в обществе, где живут вместе так много людей, скорее должен был развиться преувеличенный культ обособленности, чем такая гиперболическая свобода.
      – В первые годы существования гонад тенденция к обособленности имела много приверженцев. Но со временем она полностью затухла. Бог, благослови нас! Устранение половой неудовлетворенности является нашей главной целью, в противном случае нарастало бы напряжение. Обособление же равнозначно половой неудовлетворенности.
      – Значит, вы можете пойти в любую квартиру в этом огромном здании и переспать…
      – Не во всем здании, – перебил его Мэттерн. – Только в своем городе-блоке. Мы противники загородных ночных прогулок. – Он тихо смеется. – Мы наложили на себя несколько мелких ограничений для того, чтобы свобода нам не надоела.
      Гортман смотрит на Принсипессу. Ее костюм – повязка на бедрах и металлическая чаша на левой груди. Она худощава, но великолепно сложена, и, несмотря на то что материнство для нее кончилось бесповоротно, она ничего не утратила из очарования молодости. Мэттерн гордится женой.
      – Не хотите ли осмотреть здание?
      Они выходят. Уже в дверях Гортман галантно кланяется Принсипессе. В коридоре гость произносит:
      – Я вижу, что ваша семья несколько меньше, чем положено по норме.
      Это скандально невежливое замечание, но Мэттерн высказывает максимум терпимости к своему чужеземному коллеге.
      – Мы бы, наверняка, имели бы больше детей, но нож хирурга сделал жену бесплодной. Это был для нас тяжелый удар.
      – Здесь всегда ценили большие семьи?
      – Мы ценим жизнь. Творение новой жизни у нас является высшей добродетелью. А предотвращение ее – самым большим грехом. Мы все любим наш многолюдный мирок. А вы, похоже, нас жалеете? Разве мы производим впечатление несчастных?
      – Вы кажитесь удивительно приспособленными к этой жизни, – говорит Гортман, – даже при том, что… – он приостановился.
      – Продолжайте.
      – Даже при том, что вас так много, что вы всю свою жизнь проводите внутри этого гигантского строения. Вы же никогда не выходите наружу, правда?
      – Большинство из нас действительно никогда не выходит, – соглашается Мэттерн. – Лично я много путешествовал, ведь социопрограммисту нужна более широкая перспектива. Но Принсипесса, например, никогда не спускалась ниже 300-го этажа. Да и зачем ей куда-нибудь ходить? Секретом нашего счастья является создание пяти– или шестиэтажных городков в рамках сорокаэтажных городов тысячеэтажной гонады. Мы нисколько не ощущаем, что скучены или стеснены. Мы знаем наших соседей, имеем сотни близких друзей. Относимся друг к другу с взаимной благожелательностью, лояльно и вежливо.
      – И все счастливы?
      – Почти все.
      – Значит, есть исключения? – спрашивает Гортман.
      – Это безумцы, – отвечает Мэттерн. – В нашей среде мы стараемся свести жизненные конфликты до минимума. Как вы сами видите, никогда не отказываем ни в какой просьбе. Никогда и никому. Но иногда случается, что кто-то не может больше переносить наш стиль жизни. Такие люди безумствуют, бунтуют, мешают другим. Это очень печально.
      – А что вы делаете с безумцами?
      – Понятно, устраняем, – с усмешкой говорит Мэттерн.
 
      Мэттерну доверили показать Гортману всю гонаду. Такая экскурсия займет несколько дней. Он немного взволнован: он не знает некоторых мест здания так, как должен их знать хороший гид. Но он приложит все свои старания, чтобы все прошло хорошо.
      – Все здание, – объясняет он, – выполнено из сверхнапряженного бетона. Конструкция опирается на центральное несущее ядро размером 200 кв. метров. Первоначально предполагалось разместить по 50 семей на этаж, но сейчас у нас их уже в среднем по 120, и бывшие квартиры пришлось поделить на однокомнатные жилища. Мы целиком экономически независимы, у нас свои собственные школы, госпитали, спортивные площадки, дома религиозных культов и театры.
      – А питание?
      – Мы имеем связи с сельскохозяйственными коммунами. Вы, наверное, видели, что 9/10 поверхности суши этого континента используется для производства продовольствия, что мы не занимаем плодородные земли под горизонтальную застройку, пищи всегда вдоволь.
      – Значит, вы зависимы от коммун, производящих пищу?
      – А когда это жители городов не были зависимы от фермеров? – спрашивает Мэттерн. – На Земле не действует кулачное право. Мы им нужны как единственный рынок сбыта. А они для нас являются единственным источником продовольствия. Мы оказываем им также разные услуги, например, налаживаем и ремонтируем машины. Экология планеты достигла оптимума. Мы в состоянии прокормить еще много миллиардов людей. И благослови нас Бог, мы их кормим!
      Кабина, проплыв сквозь все здание вниз, остановилась на дне шахты. Чувствуя над собой давящую массу гонады, Мэттерн старается скрыть охватывающее его замешательство.
      – Фундаменты здания, – говорит он, – простираются на 400 метров в глубь основных пород. Мы сейчас находимся на их самом низшем уровне. Здесь генерируется энергия.
      Они идут по галерее, глядя на огромный, высотой в 40 метров генераторный зал, сопровождаемые тихим гулом сверкающих турбин.
      – Большую часть энергии, – объясняет Мэттерн, – мы получаем посредством сжигания отработанных твердых отходов. Сжигаем все, что нам не нужно, а продукты сжигания продаем потом как удобрение. Есть у нас также дополнительные генераторы, приводимые в движение аккумулированным теплом тел.
      – Я так и предполагал, – бормочет Гортман про себя.
      Мэттерн весело подтверждает:
      – Ясно, что 800 000 живых существ, собранных в замкнутом пространстве, выделяют огромное количество тепла. Часть тепла выводится наружу через охлаждающие ребра на наружных стенах здания. Часть передается вниз и приводит в движение генераторы. Зимой распределяем его равномерно по всему зданию для выравнивания температуры. Остальное употребляем для очищения воды и тому подобных процессов.
      Еще минуту они приглядываются к энергетическому оборудованию, а затем Мэттерн ведет гостя к регистрационным установкам. Там как раз находится группа школьников. Оба тихонько присоединяются к экскурсии.
      – Сюда, – объясняет учитель, – стекает моча. Видите? – Он рукой показывает на огромные пластмассовые трубы. – Она протекает через искровую камеру, где подвергается дистиляции, чистая вода перекачивается сюда. Вот здесь происходит технологический процесс переработки отходов, который мы с вами проходим. Мы продаем эту продукцию сельскохозяйственным коммунам…
      Мэттерн и его гость посещают также и завод удобрений, где перерабатываются фекалии. Гортман задает многочисленные вопросы. Его, несомненно, все это интересует. Мэттерн доволен; для него нет ничего более важного, чем детали жизни в гонаде. Он боялся, что этот чужеземец с Венеры, где люди живут в отдельных домах и много времени проводят на свежем воздухе, составит себе неблагоприятное впечатление о жизни в гонаде.
      Они едут наверх. Мэттерн рассказывает о климатизации, о системе подъемных и спускных шахт и тому подобных устройствах.
      – Все это великолепно, – заключает Гортман. – Я не в состоянии был даже вообразить, как одна маленькая планета с 75-ю миллиардами жителей вообще может выжить, тогда как вы превратили ее в … в…
      – В утопию, – подсказывает Мэттерн.
      – Да, именно это я имел в виду, – говорит Гортман.
      Производство энергии и регенерация отходов не лежит в области профессиональных интересов Мэттерна. Он знает, как все это делается, но только потому, что его увлекает функционирование городской гонады. Настоящим же полем его деятельности является социология общества, поэтому его и попросили показать гостю организацию социальной структуры гигантского здания. Сейчас они едут вверх, в направлении жилых этажей.
      – Это Рейкьявик, – объясняет Мэттерн. – Здесь живет главным образом обслуживающий персонал. Мы не хотим создавать сословные классы. Но в каждом городе преобладает какая-то профессиональная группа: инженеры, научные работники. И каждая такая профессиональная группа образует отдельный клан.
      Они медленно идут по холлу. Мэттерн чувствует себя не в своей тарелке и, чтобы скрыть нервозность, говорит без умолку. Он рассказывает о том, как каждый город в границах гонады вырабатывает свой собственный жаргон, стиль одежды, фольклор и кумиров.
      – А существуют ли контакты между отдельными городами? – спрашивает Гортман.
      – Стараемся их развивать путем спортивных соревнований, обмена студентами и через организацию регулярных вечерних встреч жителей разных городов.
      – А не лучше было бы поощрять загородные ночные прогулки?
      Мэттерн наморщил брови.
      – Мы предпочитаем держаться нашего собственного окружения. Случайная сексуальная близость с жителями других городов – проявление слабого характера.
      – Понимаю.
      Они входят в обширный зал.
      – Это спальня молодоженов, – объясняет Мэттерн. – Каждые пять или шесть этажей имеют такое помещение. Когда молодые вступают в брак, они оставляют свои родительские дома и перебираются сюда. После рождения первого ребенка им предоставляется собственное жилье.
      – А где же вы берете для них комнаты? – удивляется Гортман. – Я так понимаю, что все комнаты в здании заняты. Не может быть, чтобы смертность у вас была равна рождаемости, значит…
      – Смерти, в самом деле, в определенной степени разряжают ситуацию. Если умрет один из партнеров, а дети вырастут, оставшийся в живых партнер переводится в спальню для старших, таким образом освобождая место для новой молодой семьи. Однако я согласен с вами, что большинство нашей молодежи не находит квартир в здании, поскольку прирост новых семей составляет 2% в год, а смертность – намного ниже. Мы строим новые городские гонады и переселяем туда молодоженов путем жеребьевки. Говорят, что к новым условиям трудно приспосабливаться, но компенсацией является принадлежность к первым новоселам. Статус приобретается автоматически. Таким образом, мы постоянно, так сказать, перемешиваемся, отдавая нашу молодежь, создавая новые комбинации общественных единиц. Блестяще, не правда ли? Вы, наверное, читали мою статью «Структурная метаморфоза населения городской гонады»?
      – Конечно, читал, – отвечает Гортман. Он окидывает взглядом спальню. На спальной платформе поблизости совокупляется двенадцать пар. – Они такие молодые… – произносит он.
      – Половая зрелость наступает у нас очень рано. Девочки вступают в супружеские связи на двенадцатом году жизни, а мальчики – на четырнадцатом. Через год появляется первый ребенок, благослови нас Бог!
      – И никто не пытается контролировать прирост?
      – «Контролировать» прирост? – шокированный неожиданным богохульством, Мэттерн нервно хватается за свои гениталии. Несколько копулирующихся пар с изумлением поднимают головы. Кто-то хихикает. – Прошу вас никогда не употреблять этих слов, – пылко говорит Мэттерн. – Особенно в присутствии детей. Мы… мы никогда так не говорим, даже думать так не смеем…
      – Но…
      – Жизнь для нас – святыня. Сотворение новой жизни – благословение. Размножение является почитанием и обязанностью человека в отношении Бога. – Мэттерн усмехается. – Быть человеком – значит решать все проблемы усилием мысли, правда? А нашей главной проблемой является размножение жителей в мире, который сделал болезни и устранил войны. Я допускаю, что мы бы могли ограничить естественный прирост, но это решение было бы дешевым и убогим. Вместо того, как вы сами убедились, мы победоносно идем навстречу проблеме размножения! Мы размножаемся с радостью, наша численность возрастает в год на 3 миллиарда, и для каждого у нас находится место и пища. Умирают немногие, а рождается много, и мир наполняется. Бог велик, жизнь богата и прекрасна, и, как вы сами видите, все мы счастливы. Мы уже выросли из детской потребности изоляции друг от друга. Зачем нам выходить наружу? Зачем нам леса и пустыни? Для нас гонада 116 является всей Вселенной. Зловещие предсказания пророков не сбылись. Разве вы можете возразить мне что-либо? А теперь идемте, я покажу вам школу.
 
      Выбранная Мэттерном школа находится в рабочем районе Праги, на 108-м этаже. Он надеется, что Гортмана это заинтересует, поскольку население Праги обладает самым высоким показателем прироста в гонаде 116, и семьи, состоящие из двенадцати или пятнадцати членов, здесь не редкость. Приближаясь к дверям школы, он слышит чистые звонкие голоса, поющие о божьем благословении. Мэттерн помнит этот гимн: когда он был ребенком, он пел эту прекрасную песню, мечтая о большой семье, которую он когда-нибудь сотворит. И тихо напевает под нос хорошо известные слова:
      «А сейчас он сеет святое семя, Которое вырастет в мамином лоне, Вырастет новая жизнь…»
      И вдруг случается инцидент, очень неприятный и непредвиденный. В коридоре к Мэттерну и Гортману подбегает какая-то женщина. Молодая, неряшливая, в тонкой серой повязке на бедрах. У нее заметная беременность, волосы ее в беспорядке.
      – Помогите! – кричит она. – Мой муж сошел с ума!
      Вся дрожа, она падает в объятия Гортмана. Гость смущен. За ней бежит молодой, чуть старше двадцати лет, мужчина с впалыми щеками и налитыми кровью глазами. В руках он держит горелку, сопло которой раскалено до красна.
      – Проклятая ведьма! – бормочет он. – Блудники, блудники без конца у нас. Уже есть семеро, так на тебе восьмой… С ума сойти можно!
      Мэттерн напуган. Он оттаскивает женщину от Гортмана и лихорадочно подталкивает гостя к дверям школы.
      – Скажите там, что здесь помешанный, – говорит он Горт ману. – Пусть немедленно бегут на помощь!
      Он взбешен тем, что Гортман оказался свидетелем такой нетипичной сцены, и хотел бы увести его отсюда как можно быстрей. Молодая женщина, вся дрожа, прячется за спину Мэттерна.
      – Будь рассудителен, молодой человек! – наставительно произносит Мэттерн. – Ты всю свою жизнь провел в гонаде, правда? Ты понимаешь, что размножение является благословением. Почему же ты хочешь отринуть основы, по которым…
      – Отвали от нее, а то сожгу!
      Парень машет горелкой перед лицом Мэттерна. Мэттерн делает внезапный шаг в сторону, и парень бросается на женщину. Она неловко отскакивает, но огонь прожигает ее одежду. Обнажается белое тело, перечеркнутое красной полосой. Женщина хватается за вздутый живот и падает, крича благим матом. Парень отталкивает Мэттерна и целится горелкой в бок женщины. Мэттерн пытается схватить его за плечи, но парень сильнее. Мэттерну удается только выкрутить ему руку с горелкой, и струя огня обугливает пол. Парень выпускает из рук горелку и с проклятиями бросается на Мэттерна, изо всех сил молотя его кулаками.
      – На помощь! – кричит Мэттерн. – На помощь!
      В коридор высыпает толпа школьников в возрасте от восьми до одиннадцати лет. Распевая гимн, они настигают безумца. Через минуту его уже почти не видно под подвижной массой тел, избивающей несчастного. К ним присоединяется подкрепление из соседних классов. Раздается вой сирены и пронзительный свисток.
      – Полиция! Разойдись! – гремит из мегафона голос учителя.
      Появляются четыре человека в мундирах и немедленно овладевают ситуацией. Раненая женщина лежит, издавая стоны, держась за обоженный бок. Безумец без сознания; у него выбит глаз и все лицо в крови.
      – Что тут произошло? – спрашивает один из полицейских. – Кто вы такие?
      – Чарльз Мэттерн, социопрограммист, 799-й этаж, Шанхай. Этот человек сошел с ума. Бросился на свою беременную жену с горелкой, а также напал на меня.
      Полицейские пытаются поставить безумца на ноги, но у них ничего не получается. Старший полицейский, как шарманка, бубнит приговор:
      – Обвиняемому в злодейском нападении на женщину в зрелом возрасте, носящую еще не рожденную жизнь, и в опасных антиобщественных тенденциях властью, данной мне, объявляю приговор ликвидации… привести в исполнение немедленно! В Спуск его!
      Они удаляются, волоча за собой безумца. Появляются врачи, которые заботливо наклоняются над лежащей женщиной. Дети с песней на устах возвращаются в классы. Никанор Гортман потрясен. Мэттерн берет его под локоть.
      – Все в порядке, – живо шепчет он. – Такие случаи иногда бывают. Однако шанс увидеть это – один на миллион! Очень нетипичный случай! Очень нетипичный…
 
      Солнце заходит. Западный фасад соседней гонады блестит багряными полосами. Никанор Гортман сидит в тишине за обедом с семьей Мэттерна. Дети, один за другим, рассказывают, как провели в школе день. На экране появляются вечерние новости. Диктор вспоминает о несчастном происшествии на 108-м этаже.