— Что-то в этом роде, — отвечает Лилит. — Но не совсем. Это так… предрассудки.

— Защита от сглаза?

— Да. В каком-то смысле. Прикоснуться к самому главному, воззвать к духу гениталий, души и разума — пах, грудь, череп. Ты раньше никогда не встречался с таким жестом у андроидов?

— М-м… может, и встречался.

— Даже у альф, — говорит Лилит. — Привычка. Успокаивает, когда нервничаешь. Даже я иногда так делаю.

— Но почему гениталии? Что в них андроидам?

— Символическая сила, — говорит она. — Да, мы стерильны, но священная аура остается. Память о нашем общем происхождении. Оттуда проистекают человеческие гены, по образу которых были сконструированы наши. Я делаю, этот знак. Раз — два — три. — Лилит смеется, но ей почему-то явно не по себе, словно я совершаю кощунство. Ну и плевать. Я же сегодня андроид, правильно? Значит, мне можно делать все то, что делают андроиды. Раз — два

— три.

Гаммы, стоящие у стены, повторяют знак. Раз — два — три. Пах, грудь, череп.

Один из них произносит что-то похожее на «Славься, Краг!»

— Что он сказал? — спрашиваю я у Лилит.

— Я не расслышала.

— Мне показалось «Славься, Краг».

— От гамм можно услышать все что угодно.

Я мотаю головой:

— Лилит, вдруг он узнал меня?

— Исключено. Абсолютно исключено. Если он и сказал что-то насчет Крага, он имел в виду твоего отца.

— Да, да. Конечно. Краг — это он. Я — Мануэль, просто Мануэль.

— Ш-ш! Ты Альфа Левитикус Прыгун.

— Ах да. Прошу прощения. Альфа Левитикус Прыгун. Для друзей просто Лев. «Славься, Краг»? Наверное я ослышался.

— Наверное, — говорит Лилит.

Мы поворачиваем за угол, и срабатывает рекламная мина. Из вентиляционной решетки в стене выстреливается облако разноцветных порошков, и на серебристом фоне, ослепительно мерцая даже сквозь туманную мглу, загорается надпись:

*ВРАЧ — АЛЬФА ПОСЕЙДОН МУШКЕТЕР — ВРАЧ* СПЕЦИАЛИСТ ПО ГАММА-БОЛЕЗНЯМ ИЗЛЕЧИВАЕТ ОТВЕРДЕВШИХ, СЛОУБИМАНОВ, СТЭКЕРОВ ЕМУ ПОД СИЛУ ОСТАНОВИТЬ МЕТАБОЛИЧЕСКОЕ ГНИЕНИЕ И РАСПАД ЕМУ ВСЕ ПО ПЛЕЧУ *БЕЗУПРЕЧНАЯ РЕПУТАЦИЯ* ПЕРВАЯ ДВЕРЬ НАПРАВО. ЗВОНИТЬ

— Он действительно альфа? — спрашиваю я.

— Конечно.

— Почему тогда он живет в Гамма-тауне?

— Кто-то же должен их лечить. По-твоему, гамма может получить диплом врача?

— Шарлатан какой-нибудь, наверное, а не врач. Рекламная мина, подумать только! Что это за врач, который так грубо навязывается?

— Врач из Гамма-тауна. Естественно, он шарлатан. Хороший врач, но шарлатан. Влип в какую-то историю с регенерацией органов несколько лет назад. Лишился лицензии.

— Разве здесь не нужна лицензия?

— Здесь ничего не нужно. Говорят, он хоть и эксцентричен, но всерьез предан своему делу. Может, хочешь встретиться с ним?

— Нет-нет. Кто такие слоубиманы?

— Слоуби — это такой наркотик, его принимают многие гаммы, — говорит Лилит. — Думаю, скоро ты сам увидишь слоубимана.

— А стэкеры?

— У них что-то не в порядке с мозгом. Отмирание мозжечка.

— Отвердевшие?

— Болезнь мускулов. Отвердение мышц, или что-то в этом роде, точно не знаю. Профессиональное заболевание гамм.

Я хмурюсь. Интересно, знает ли об этом отец? Он должен отвечать за качество своей продукции. Если гаммы подвержены столь загадочным заболеваниям…

— А вот и слоубиман, — говорит Лилит.

По улице навстречу нам движется андроид. Плывет, дрейфует, скользит, кружится в вальсе, страшно медленно, как вытекающая из разбитой банки патока. Глаза сузились в щелочки, на лице застыло мечтательное выражение, руки распростерты, пальцы расслабленно свисают. Движется с видимым трудом, словно через атмосферу Юпитера. На нем только обмотанный вокруг бедер кусок ткани, но, несмотря на холодный вечерний воздух, он весь лоснится от пота. Бормочет что-то себе под нос. Часа, наверное, через четыре он приближается к нам вплотную. Тормозит, откидывает назад голову, упирает руки в бока. Молчит. Целую минуту. Наконец хриплым вибрирующим голосом произносит с жутковатой неспешностью:

— Аль…фы…при…вет…аль…фы…пре…крас…ные…аль…фы.

— Проходи, не задерживайся, — говорит ему Лилит.

Сначала никакой реакции. Потом лицо его рассыпается на кусочки. Невыразимая грусть. Неуклюжим клоунским жестом поднимает левую руку, касается лба, рука медленно плывет к груди, ниже — к паху. Тот же знак, но в обратном порядке — что бы это значило? Трагическим тоном он выдавливает из себя:

— Я…люб…лю…альф…пре…красн…сные…аль…фы.

— Что это за наркотик? — спрашиваю я у Лилит.

— Замедляет восприятие времени, — говорит она. — Минута становится часом. Таким образом они растягивают часы своего отдыха. Конечно, им кажется, что мы порхаем вокруг них, как колибри. Обычно слоубиманы стараются держаться вместе. Получается, будто между сменами проходит несколько дней.

— Это опасный наркотик.

— Отнимает час жизни за каждые два часа своего действия, — говорит она.

— Гамм такое соотношение устраивает. Почему бы не пожертвовать одним объективным часом ради двух-трех субъективных дней?

— Но это же сказывается на работоспособности!

— В свое свободное время гаммы имеют право заниматься всем чем угодно, разве на так, Альфа Прыгун? Не станешь же ты утверждать, что они — только собственность и что любой вред, который им взбредет в голову причинить себе, — это преступление против владельца?

— Нет-нет. Конечно же нет, Альфа Мезон.

— А я ни в чем тебя и не обвиняю, — говорит Лилит.

Слоубиман бессмысленно кружит вокруг нас, напевно бормоча настолько медленно, что слоги не соединяются в слова, и я перестаю его понимать. Он останавливается. Губы его бесконечно медленно раздвигаются в холодной улыбке. Сначала мне кажется, что это угрожающий оскал. Бесформенной массивной грудой он опускается на колени, поднимает руку со скрюченными пальцами. Рука указывает на грудь Лилит. Мы застыли неподвижно.

Наконец я разбираю, что бормочет гамма:

— А…А…А…А…А…Г…А…А…Ц…А…А…У…

— Что он пытается сказать?

— Ничего существенного, — отмахивается Лилит.

Она отступает в сторону от тянущейся к ней руки. На лице гаммы улыбка сменяется озадаченной гримасой. Он оскорблен в лучших чувствах. В напевном бормотании появляются вопросительные нотки:

— А…У…А…А…У…Г…А…У…Ц…А…У…У…

Сзади слышится медленное шарканье. Приближается второй слоубиман, точнее слоубиманка, — девушка в длинном плаще, скрепленном у горла застежкой и волочащемся сзади на несколько метров, но не прикрывающем ничего. Ее волосы выкрашены в зеленый и стоят торчком, напоминая по форме тиару. Ее изможденное лицо кажется мертвенно-бледным, веки опущены, глаз почти не видно. Кожа блестит от пота. Она подплывает к нашему приятелю и что-то говорит ему неожиданно грохочущим басом. Он сонно отвечает. Я ничего не могу разобрать. Это из-за наркотика-замедлителя, или они говорят на каком-то своем жаргоне? Мне кажется, сейчас произойдет что-то ужасное.

— Может, нам лучше уйти? — трогаю я Лилит за локоть.

Она мотает головой:

— Стой и смотри.

Слоубиманы кружатся в гротескном танце. Соприкасаются кончики пальцев, поднимаются и опускаются колени. Гавот мраморных статуй. Менуэт слоновьих чучел.

Они негромко, проникновенно воркуют, продолжая кружиться. Наш первый знакомый запутался в длинном плаще девушки. Она кружится вокруг него, он стоит неподвижно. Плащ рвется с треском, и девушка остается обнаженной посреди улицы. На груди у нее на зеленом шнурке висит нож в чехле. Вся спина ее исполосована шрамами. Экзекуция? Флагеллантство? Нагота возбуждает ее. Я вижу, как поднимаются и затвердевают соски, словно в замедленной съемке. Мужчина уже стоит к ней вплотную. С мучительной неспешностью он протягивает руку и вынимает нож из чехла. Так же медленно он касается девушки кончиком лезвия в знакомой последовательности: пах-грудь-лоб. Священный знак. Мы с Лилит прижались к стене у входа в приемную врача. Мне не нравится этот нож.

— Давай я заберу у него нож, — говорю я.

— Нет-нет. Ты здесь только гость. Это не твое дело.

— Лилит, тогда давай уйдем.

— Подожди. Смотри.

Наш приятель снова заводит свою песню. Опять одни буквы:

— У…Ц…А…У…Ц…Г…У…Ц…Ц…

Рука с ножом отходит назад, потом медленно устремляется вперед. Лезвие нацелено в живот девушки. Судя по тому, как напряглись мускулы гамм, удар будет нанесен в полную силу, это не фрагмент их танцевального ритуала. Когда кончик ножа оказывается в нескольких сантиметрах от кожи девушки, я срываюсь с места и выхватываю нож.

Гамма издает стон.

Девушка еще не понимает, что спасена. У нее вырывается низкий, вибрирующий рев — наверное, крик ужаса. Она опускается на землю, зажав одну руку между ног, второй прикрывая грудь. Ее начинают сотрясать медленные конвульсии.

— Тебе не следовало вмешиваться, — сердито произносит Лилит. — Пошли отсюда. Быстрее.

— Но он убил бы ее!

— Не твое дело.

Она тянет меня за руку. Я отворачиваюсь, и мы уходим. Краем глаза я замечаю, что девушка встает. По голой спине ее бегают отсветы рекламы Посейдона Мушкетера, врача. Мы успеваем отойти на несколько шагов, когда сзади доносятся какие-то звуки. Мы оборачиваемся. Девушка уже поднялась, в руке у нее нож, и она вонзает его в живот первому гамме. Методичным, неторопливым движением она делает разрез от пупка к груди, и из раны начинают вываливаться внутренности. Гамма осознает, что что-то не так, и издает хриплый булькающий звук.

— Вот теперь точно надо спешить, — говорит Лилит.

Мы торопливо сворачиваем за угол. Я успеваю еще раз обернуться и увидеть, как распахивается дверь приемной Альфа Мушкетера. В освещенном проеме возникает прямая как жердь, тощая фигура ростом с альфу, грива седых волос колышется, глаза выпучены. Это и есть знаменитый врач? Он бросается к слоубиманам. Девушка опять опустилась на колени, ее жертва еще не успела упасть. Пятна его крови на ее блестящей коже кажутся темно-лиловыми. Она начинает декламировать:

— Г! А! А! Г! А! Г! Г! А! Ц!

— Сюда, — говорит Лилит, и мы ныряем в темный проход.

Ступеньки. Запах сухой гнили. Паутина. Мы погружаемся в неизвестные бездны. Далеко внизу призывно горят желтые огни. Мы спускаемся ниже, ниже, ниже.

— Что это? — спрашиваю я.

— Спасательный туннель двухсотлетней давности — времен Войны Здравого Смысла. Под Стокгольмом все им изрыто. Гаммы хорошо его освоили.

— Похоже на канализационную трубу.

До нас доносятся взрывы смеха, обрывки непонятных разговоров. За решетчатыми витринами магазинов неровно мерцают светильники. Вокруг опять кишат гаммы. Некоторые, проходя мимо, делают знакомый знак, раз-два-три. Лилит чего-то боится — я не понимаю чего, — и мы идем очень быстро, почти бежим. Мы сворачиваем в другой туннель, перпендикулярный первому.

Появляются трое слоубиманов.

Один из них, лицо которого размалевано красными и синими полосами, останавливается и начинает петь. Может быть, специально для нас?

Кого мне взять в жены?

Кто пойдет за меня?

Огонь вонючих автоклавов, повсюду запах огня.

О моя голова, моя голова, моя голова.

Моя голова!

Он опускается на колени и блюет. Из него потоком хлещет полупрозрачная голубая жидкость, лужа растекается до самых наших ног.

Мы движемся дальше. За спиной эхом разносится крик:

— Аль-ФА! Аль-ФА! Аль-ФА! Аль-ФА!

В стене справа открывается темная ниша, там совокупляются двое гамм. Не в силах оторваться, я гляжу на ходящие ходуном бедра, слушаю влажные звуки шлепков. Девушка методично колотит партнера ладонями по спине. Протест против изнасилования? Проявление экстаза? Выяснить это мне так и не удается, потому что из темноты, ковыляя, появляется слоубиман, спотыкается и падает прямо на парочку. Перед глазами мельтешат руки и ноги. Лилит тянет меня дальше. Мне вдруг очень хочется ее. Я думаю о ее груди, колышущейся под сетчатой накидкой, о влажной безволосой коже. Может, нам найти такую же нишу и прямо здесь, среди гамм… Поравнявшись с Лилит, я обнимаю ее за талию. Она недовольно поводит бедрами.

— Не здесь, — говорит она. — Не здесь. Мы должны соблюдать социальную дистанцию.

Со свода туннеля брызжет ослепительный свет. Надуваются и громко лопаются розовые пузыри, пахнет кислятиной. Небольшая толпа гамм, человек десять, галопом выскакивает из-за поворота туннеля, чуть не сбивает нас с ног, испуганно тормозит, почтительно приветствует и бежит дальше, громко смеясь и распевая на ходу:

Расплавив тебя, я сказал: — Ну и что?

Расплавились вместе, и всем хорошо.

Сгустимся-сгустимся-сгустимся-сгустимся, сверчок!

— Им весело, — говорю я.

— Да они пьяны в доску, — кивает Лилит. — Наверняка торопятся на радиационную оргию.

— Куда?

Из-под закрытой двери натекает лужица желтоватой жидкости. Едкий запах лезет в ноздри. Моча гамм? Дверь распахивается. Нам в лицо безумно хихикает женщина-гамма; груди ее выкрашены люминофором, на животе — яркий шрам. Она умудряется почтительно сделать книксен, хотя координация движений не на высоте.

— Миледи, милорд. Как насчет того, чтобы немного сгуститься?

Снова хихикает. Приседает. Вскакивает и, раскачиваясь, вприпрыжку кружится на месте, молотя себя пятками по заду. Выгибает спину, шлепает себя по груди, раздвигает ноги. В комнате у нее за спиной вспыхивают сначала зеленые, потом золотистые огни. Появляется еще одна фигура.

— Лилит, что это?

Нормального роста, но вдвое шире обычного гаммы и весь покрыт густым мехом. Обезьяна? Лицо явно человеческое. Существо понимает руку. Пальцы толстые и короткие. С перепонками! Затаскивает женщину в комнату. Дверь захлопывается.

— Бракованный, — говорит Лилит. — Здесь таких много.

— Бракованный?

— Субстандартный андроид. С генетическими изъянами. Наверное, автоклав был плохо стерилизован. Иногда у них нет рук, иногда ног, голов, пищеварительного тракта, того-сего.

— Разве таких автоматически не уничтожают на заводе?

— Нет, — улыбается Лилит, — не уничтожают. Те, кто нежизнеспособен, сами быстро умирают. Остальных тайком переправляют в подземные города — сюда в основном. Мануэль, не можем же мы обречь на смерть наших ущербных братьев?

— Левитикус, — говорю я. — Альфа Левитикус Прыгун.

— Да, конечно. Смотри, вот еще один.

По туннелю беззаботно шлепает персонаж из ночного кошмара. Можно подумать, это существо засунули в печь и держали там, пока плоть его не стала мягкой и текучей: чем-то оно напоминает человека, но очертания незнакомые. Нос вытянулся чуть ли не в хобот, губы огромные и плоские, как блюдца, руки разной длины, вместо пальцев — настоящие щупальца, чудовищных размеров гениталии.

— Разве не было бы ему лучше умереть? — спрашиваю я Лилит.

— Нет-нет. Он наш брат. Наш бедный брат, который дорог нам.

Чудовище останавливается в десятке метров от нас. Пальцы-веревки повторяют все тот же жест: раз-два-три.

— Мир вам, альфы, — очень отчетливо произносит оно. — Краг-с-вами, Краг-с-вами, Краг-с-вами.

— Краг-с-вами, — отвечает Лилит.

Чудовище ковыляет дальше, радостно что-то бормоча.

— Краг-с-вами? Краг-с-вами? Лилит, что все это значит?

— Общепринятое приветствие, — говорит она.

— Краг?

— Краг — наш создатель, разве не так? — говорит она.

Я вспоминаю услышанное от друзей в камере эгообмена.

— Знаешь, все андроиды влюблены в твоего отца.

— Да? Иногда мне кажется, что это чуть ли не религия. Религия Крага.

— Согласись, какой-то смысл в этом есть — поклоняться тому, кто тебя создал. Не смейся.

— Краг-с-вами. Краг-с-тобой.

— Лилит, — спрашиваю я, — андроиды считают моего отца Богом?

Она уклоняется от ответа.

— Об этом в другой раз, — говорит она. — Даже у гамм есть уши. Кое о чем здесь лучше не говорить.

— Но…

— В другой раз.

Я умолкаю. Туннель расширяется, и мы оказываемся посреди ярко освещенного пространства. Вокруг опять толпится множеств гамм. Рыночная площадь? Всевозможные лавки, киоски, лотки, и повсюду гаммы, гаммы, гаммы. На нас оглядываются. Нам встречаются несколько бракованных, каждый кошмарнее предыдущего. Не понимаю, как такие противоестественные создания могли выжить?

— Они когда-нибудь поднимаются на поверхность?

— Никогда. Нельзя, чтобы они попались на глаза людям.

— А в Гамма-таун?

— Даже в Гамма-таун. Им нельзя рисковать, они тут же будут уничтожены.

Толпа бурлит. Гаммы пихаются, расталкивая друг друга локтями, переругиваются, огрызаются. Но вокруг незваных альф каким-то образом всегда остается пустое пространство, не очень большое впрочем. Мы видим поединок на ножах, вскоре еще один. Никто не обращает на них никакого внимания. Стоит страшная вонь. Ко мне бросается девушка с безумно блестящими глазами и шепчет:

— Храни тебя Краг, храни тебя Краг. — Она втискивает что-то мне в ладонь и исчезает.

Подарок.

Маленький прохладный кубик со скругленными ребрами, как та игрушка в салоне ожидания перед эгообменом. Интересно, этот кубик тоже разговаривает? Да. Я подношу его к глазам, и в молочно-белой дымке начинают появляться, проплывая мимо и растворяясь, слова:

СГУСТИСЬ СПОЗАРАНИ, И ВЕЧНОЕ СПАСЕНИЕ В КАРМАНЕ.

ЕГО ЕГО ЕГО ЕЕ ЕГО ЕГО ЕГО О КАК МЕЛКА ТВОЯ ЧАША, ГРЯЗНЫЙ СВЕРЧОК.

ЧТО СЛОУБИ В КАЙФ, ТО СТЭКЕРУ ВИЛЫ ПЛЮТИ! ПЛЮТИ! ПЛЮТИ! ПЛЮТИ! ПЛЮТ!

КРАГУ — КРАГОВО

— Что за чушь, Лилит, ты хоть что-нибудь понимаешь?

— Кое-что. У гамм есть свой сленг. Вот, например, смотри…

Гамма с темно-красной пористой кожей в выбивает кубик у нас из рук. Кубик, кувыркаясь, катится по каменным плиткам. Гамма в прыжке бросается за ним. Все вокруг взрывается шумом, сбивается в один мельтешащий клубок. Вор угрем выскальзывает из гущи схватки и исчезает в темним боковом туннеле. Драка продолжается без него. На верху кучи малы возникает девушка. В потасовке она потеряла те несколько клочков материи, что на пей были, на ее груди и бедрах виднеются свежие ссадины. Она сжимает в руке кубик. Я узнаю ее: это она и сунула мне игрушку. Она замечает меня, дьявольски оскаливается, победоносно размахивает кубиком и зажимает его между ног. На нее налетает толстый, как бочка, бракованный, вскидывает на спину и куда-то тащит. У него только одна рука, но толстая, как древесный ствол.

— Сверчок! — вопит девушка. — Прот Глисс!

Они исчезают.

Толпа продолжает угрожающе гудеть.

Я представляю, как они набрасываются на нас, рвут в клочья мой маскарадный костюм и обнаруживают под ним волосатое человеческое тело. Тогда нас не спасет и социальная дистанция.

— Пошли, — говорю я Лилит. — С меня достаточно.

— Подожди.

Она поворачивается к гаммам. Разводит руки с обращенными друг к ругу ладонями примерно на полметра, словно показывая размер пойманной рыбы. Потом делает всем телом странное вихляющее движение, описывая спираль. Толпа мгновенно затихает. Покорно склонив головы, гаммы расступаются, образуя для нас проход. Все в порядке.

— Хватит, — говорю я Лилит. — Уже поздно. Кстати, сколько времени мы уже здесь?

— Теперь можно возвращаться, — говорит она.

Мы стремительно проносимся по лабиринту пересекающихся переходов. Все встречные гаммы выглядят как-то жутковато. Мы видим слоуби, проплывающих мимо в своем медленном экстазе. Бракованных. Стэкеров и отвердевших, насколько я понимаю, — а не понимаю я почти ничего. Звуки, запахи, цвета — я оглушен и ослеплен. Из темноты раздаются голоса. Поют:

Освобождение грядет, Освобождение грядет.

Хватай свой глисс, слоубиман.

Свобода! Свобода!

Ступеньки, на этот раз наверх. В лицо дует пронизывающий ветер. Запыхавшись, мы одолеваем последний пролет и снова оказывается на узких, покрытых булыжником улицах Гамма-тауна — не исключено, что совсем рядом от того места, где спустились. Мне все время кажется, что за следующим углом опять появится реклама Альфы Посейдона Мушкетера.

Уже наступила ночь. Фонари в Гамма-тауне горят неровно, с громким треском. Лилит предлагает зайти в таверну. Я отказываюсь. Домой. Домой. Хватит. Один вечер среди андроидов — и меня уже тошнит. Она уступает. Мы торопимся к выходу. Далеко там ближайший трансмат?

Прыжок через весь город. Ее квартира кажется сейчас такой теплой и светлой. Мы избавляемся от одежды. Под допплером я очищаюсь от красной краски и термоизолятора.

— Интересно было?

— Потрясающе, — отвечаю я. — Лилит, ты еще столько всего должна мне объяснить.

Мой мозг переполнен образами. Я вот-вот лопну. Взорвусь.

— Только никому ни слова, что я водила тебя в Гамма-таун, — говорит она. — А то у меня могут быть очень серьезные неприятности.

— Разумеется. Конфиденциальность гарантируется.

— Иди сюда, Альфа Прыгун.

— Мануэль.

— Мануэль. Иди сюда.

— Сначала скажи мне, что все значит: Краг-с-тобой…

— Потом. Мне холодно. Согрей меня, Мануэль.

Я обнимаю ее. Она приникает ко мне, я воспламеняюсь, жадно впиваюсь в ее рот, бешено работаю языком. Мы опускаемся на пол.

Не медля ни секунды, я проникаю в нее. Она содрогается, стискивает меня так, что у меня перехватывает дыхание.

Я зажмуриваюсь — перед глазами у меня встают слоуби, бракованные и стэкеры.

Лилит.

Лилит.

Лилит.

Лилит я люблю тебя я люблю тебя я люблю тебя Лилит Лилит Лилит…

Открывается люк огромного автоклава, слышно громкое бурление. Из пены химических растворов выходят мокрые ярко-красные существа. Чей-то смех. Сверкают молнии. О как мелка твоя чаша, грязный сверчок! Мы качаемся в неистовом ритме. Плюти! Плюти! Плюти! Плюти! Плют! С унизительной поспешностью смертельно уставший Левитикус Прыгун извергает миллиард маленьких мальчиков и девочек в стерильное лоно свой возлюбленной.