1

Мы появились на свет по воле случая, в совершенно произвольной точке вселенной. Наши жизни определены абсолютно случайной комбинацией генов. Все, что происходит, происходит случайно. Концепция причины и следствия ложна. Существуют только кажущиеся причины, ведущие к видимым следствиям. На самом деле, ничто ни за чем не следует. Мы каждый день плаваем по морям хаоса. Ничего нельзя предсказать, даже того, что произойдет в следующее мгновение.

Вы в это верите?

Если да, то мне вас жаль, потому что ваша жизнь беспокойна, мрачна и ужасна.

Мне кажется, что когда-то, в семнадцать лет, мир и мне представлялся враждебным и невыносимым, и я рассуждал точно также. Кажется, что когда-то я верил в то, что вселенная — это гигантское поле для игры в кости, созданное без определенной системы и цели, в которое мы, глупые смертные, вкладываем утешительное понятие причинности, чтобы дать опору нашему непрочному, хрупкому разуму. Казалось, я чувствовал, что в этом случайном, капризном космосе мы только по счастью выживаем ежечасно, тем более, ежегодно, так как в любой момент солнце неожиданно может стать новой звездой, либо мир, взорвавшись, превратится в гигантскую студенистую массу. Вера и добродетель недостаточны, и действительно бессильны, в любой момент с кем угодно может произойти что угодно, поэтому живи сегодня и не думай о завтрашнем дне, так как от тебя ничего не зависит.

Это мощная циничная и, к тому же, юношеская философия. Юношеский цинизм является, главным образом, защитой против страха. По мере того, как я становился старше, мир казался мне уже не таким пугающим. Я возвращал себе детскую непосредственность и по-детски начинал принимать концепцию причинности. Толкни ребенка — он упадет. Причина и следствие. Не поливай бегонию неделю — она начнет вянуть. Причина и следствие. Ударь по мячу — он полетит. Причина и следствие, причина и следствие. Я полагал, что вселенная может быть и беспричинна, но уж никак не бессистемна. Таким образом я предпринял первые шаги к своей карьере, оттуда, в политику, а от нее в преподавание учения всевидящего Мартина Караваджала — темного, измученного человека, покоящегося теперь в мире, которого он боялся. Именно Караваджал привел меня в то место и время вселенной, которое я занимаю сегодня.

2

Меня зовут Лью Николс. У меня светлые волосы, темные глаза. Без особых примет. Рост ровно два метра. Я был женат на Сундаре Шастри. У нас не было детей. Теперь мы живем отдельно, не разведясь. В настоящий момент мне почти тридцать пять. Родился в Нью-Йорке, первого января тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, в два часа шестнадцать минут. Накануне моего рождения в Нью-Йорке были зафиксированы два события, произошедших одновременно и имевших историческое значение: инаугурация обаятельного и знаменитого мэра Джона Линдсея и начало первой грандиозной катастрофической забастовки на нью-йоркской подземке. Вы верите в символичность совпадений? Я верю. Без способности увязывать одновременность событий, совпадения, не может быть и здравомыслия. Если мы пытаемся видеть вселенную совокупностью несвязанных случайностей, внезапно меняющимся конгломератом беспричинных событий, мы потеряны.

Моя мать должна была разрешиться в середине января, но я появился на две недели раньше, в самое неудобное время для моих родителей, которые были вынуждены добираться до больницы прямо в канун нового года, когда город вдруг лишается общественного транспорта. Знай они заранее, они бы заказали машину на этот вечер. И если бы мэр Линдсей обладал даром предвидения, я полагаю, бедняга отказался бы от своей должности в момент принесения присяги, чем избавил бы себя от головной боли на долгие годы.

3

Причинность — это удобный и доступный принцип, но он не дает ответов на все вопросы. Если мы хотим понять смысл чего-нибудь, мы должны заглянуть вперед. Мы должны признать, что многие важные явления не могут быть загнаны в прокрустово ложе причин, а могут быть истолкованы только стохастическими методами.

Система, в которой события происходят по законам вероятности, но индивидуально не детерминированы, в соответствии с принципами причинности, является стохастической системой. Ежедневный восход солнца не является стохастическим событием: его неизменность и неотвратимость определены относительным положением земли и солнца на небе. Поскольку мы понимаем этот причинный механизм, то нет и риска в правильности предсказания того, что солнце взойдет и завтра, и послезавтра, и в последующие дни. Мы не угадываем его, а знаем о нем заранее. Течение воды вниз, тоже не стохастическое явление, это следствие гравитации, которую мы принимаем за аксиому.

Но есть много областей, в которых причинность подводит нас, и тут нам на помощь приходит стохастизм.

Например, мы не можем предвидеть движение одной молекулы в единице объема воздуха, но при определенном знании кинетической теории, мы можем с уверенностью предсказать поведение всего объема.

У нас нет способа предсказать, когда определенный атом урана подвергнется радиоактивному распаду, но мы можем достаточно точно подсчитать, сколько атомов урана-235 в определенной единице объема распадается в следующие десять тысяч лет.

Мы не знаем, что принесет очередной поворот колеса рулетки, но игорный дом хорошо знает, что может произойти в течение всей ночи.

Все виды процессов, какими бы непредсказуемыми они не казались, в каждый момент или в каждом данном случае, предсказуемы стохастической теорией.

СТОХАСТИЧЕСКИЙ. Согласно Оксфордскому словарю английского языка это слово появилось в тысяча девятьсот шестьдесят втором году, а сейчас стало редким, вышедшим из употребления. Не верьте этому. Это словарь устарел, а не понятие СТОХАСТИЧЕСКИЙ, которое день ото дня становится все более современным. Это слово греческого происхождения, вначале означало «цель» или «точку прицеливания», от которого греки образовали выражение «целиться в мишень» и, путем метаморфического переноса — «отражать, думать». Оно вошло в английский язык вначале как иностранное выражение — «имеющий отношение к догадке». В тысяча семьсот двенадцатом году Уайтфут сказал о сэре Томасе Брауне: «Хотя он не был пророком… все же в этом качестве, он несколько выделялся среди других, то есть был стохастичным, он редко ошибался в отношении будущих событий».

В бессмертных строчках Ральфа Кадворта (1617-1688) говорится: «Имеется необходимость и польза в стохастическом суждении и мнении в отношении правды и лжи в человеческой жизни». Те, чья жизнь целиком управляется стохастической философией, являются предусмотрительными и рассудительными, и никогда не делают обобщений по отдельным примерам. Как сказал Жак Бернулли в начале восемнадцатого века: «Отдельный факт не является предвестником чего-нибудь, но чем больше у вас фактов, тем с большей уверенностью вы можете предположить реальное распределение явлений в рамках вашего опыта».

Достаточно о теории относительности. Теперь я перехожу к дистрибуции Пуассона, теореме центрального предела, аксиоме Холмогорова, играм Эренхафта, цепочкам Маркова, треугольнику Паскаля и всему остальному. Я хочу предоставить вам следующие математические выкладки. (Пусть «Р» является возможностью случайности событий в каком-либо эксперименте, а «S» — количеством случайностей, которые происходят в «N» экспериментах…). Моя точка зрения такова, что истинный стохастик учится наблюдать то, что мы в Центре исследования стохастических процессов называем «Интервалом Бернулли» — паузой, во время которой мы спрашиваем себя: «Достаточно ли у нас данных, чтобы дать обоснованное заключение?»

Я являюсь исполнительным секретарем Центра, который был создан четыре месяца назад, в августе двухтысячного года. Караваджал оплачивает наши расходы. Сейчас мы занимаем пятикомнатный дом в сельской местности в Северной Джерси, и лучшего места мне не нужно. Нашей целью является следующее: найти пути уменьшения интервала Бернулли, то есть добиваться постоянного увеличения точности предсказаний, уменьшая количество статистических экспериментов, или, иначе, перейти от пробабилистического (вероятностного) к абсолютному предсказанию или, по-другому говоря, перейти от догадки к ясновидению.

Таким образом, мы движемся к пост-стохастическим способностям. Караваджал учил меня, что стохастичность не предел: это всего-лишь быстро проходящий этап в попытках полного предсказания будущего в нашей борьбе за освобождение себя от тирании случайности. В абсолютной вселенной все события могут рассматриваться как абсолютно детерминированные и, если мы не можем постичь более крупные структуры, то это оттого, что наши представления ошибочны. Если бы мы обладали настоящим понятием причинности вплоть до молекулярного уровня, нам бы не нужно было полагаться на математические допуски по статистике и вероятности при составлении предсказаний. Если бы наши представления о причине и следствии были достаточно точны, мы бы могли достичь абсолютного знания того, что должно произойти. Мы бы стали всевидящими. Так говорил Караваджал. Я уверен, он был прав. Вы, возможно, не верите. Вы склонны быть скептиками в этих вопросах, не так ли? Так и должно быть. Вы измените свое мнение. Я в этом уверен.

4

Караваджал сейчас уже мертв. Он умер именно тогда и так, как и предполагал. Я все еще здесь, и думаю, что тоже знаю, как буду умирать. Но я не очень уверен в этом. В любом случае, это не имеет такого значения для меня, как для него. У меня никогда не было достаточно силы, чтобы доказать свою способность предвидеть. Он был просто сгоревший человек с усталыми глазами и вымученной улыбкой, у которого был слишком большой для него дар, убивший его. Если я действительно унаследовал этот дар, то, надеюсь, смогу лучше использовать его в жизни, чем он.

Караваджал мертв, а я жив и буду жить, пока не придет мой срок.

Я смотрел на матовую фарфоровую чашу зимнего неба и видел отражение своего лица, становящегося все старше. Итак, я не собираюсь исчезнуть. У меня есть ясное будущее. Я знаю, что будущее так же определенно, неизбежно и постижимо, как и прошлое, и потому что я знаю это, я бросил жену, которую любил, оставил работу, делающую меня богачом и поддержал враждебного мне Пола Куинна, потенциально самого опасного человека в мире, Куинна, который через четыре года будет избран президентом Соединенных Штатов. Лично я не боюсь Куинна. Он не сможет повредить мне. Он может нанести вред демократии и свободе слова, но мне он не принесет вреда. Я чувствую вину за то, что помогу Куинну попасть в Белый Дом, но, по крайней мере, я разделяю вину за отданные вами слепые бездумные голоса, которые вам со временем захочется вернуть обратно. Ничего. Я могу спасти вас всех от хаоса даже когда Куинн загораживает нам горизонт, становясь день ото дня в течение двадцати лет все огромнее. Это будет моим искуплением вины.

Все мое будущее трепещет в утреннем воздухе еще не рожденного дня, среди неясных очертаний башен Нью-Йорка.

5

В профессиональном плане мой дар предвидения обнаружился за семь лет до того, как я услышал о Мартине Караваджале. С весны тысяча девятьсот девяносто второго года я стал заниматься прогнозами. Я мог посмотреть на желудь и увидеть поленницу дров. Такой дар у меня был. Зарабатывал я же тем, что предсказывал возрастет ли производство хрустящего картофеля и превратится ли оно в доходный бизнес, хороша ли идея открыть татуировочный кабинет в Топеке, или что мода на бритье головы наголо еще продержится некоторое время и вам стоит расширить вашу депиляторную фабрику в Сан-Хосе. И самое страшное, я был прав.

Мой отец говаривал: «Человек не выбирает свою жизнь. Жизнь выбирает его».

Может быть. Я никогда не собирался стать профессиональным предсказателем. Впрочем, я вообще не знал кем я стану. Мой отец боялся, что я буду никчемным человеком. Конечно, так могло показаться, когда я получал диплом об окончании колледжа (Нью-йоркский университет, тысяча девятьсот восемьдесят шестой год). Я продрейфовал через три года колледжа, вообще не зная, что я хочу делать в жизни, кроме того, что это должно быть что-то коммуникативное, творческое, доходное для меня и достаточно полезное для общества. Я не хотел быть писателем, учителем, актером, юристом, биржевым маклером, генералом или священником. Промышленность и финансы не привлекали меня, медицина была за пределами моих способностей, политика казалась мне вульгарной и крикливой. Я знал свои возможности, которые были главным образом вербальными и концептуальными. Я знал свои потребности, которые были ориентированы на мою личную безопасность и защиту моей индивидуальности. Я всегда был ярким, умеющим предвидеть, бдительным, энергичным, желающим много работать, а также чистосердечно оппортунистическим, хотя нет, кажется, оппортунистически чистосердечным. Но у меня не было определенной цели, своеобразного фокуса, центра, когда колледж предоставил мне свободу.

Жизнь выбирает человека. У меня всегда была странная способность к нехитрым предчувствиям и я легко превратил ее в средство заработать на жизнь.

Как-то летом я временно работал в институте общественного мнения в группе по прогнозированию результатов предстоящих выборов. Однажды мне удалось сделать несколько проницательных комментариев по еще необработанным данным, которые позднее подтвердились. И мой босс предложил мне подготовить проект примерного вопросника для следующего тура голосований. Это была программа с вопросами, которые нужно задавать опрашиваемым, чтобы получить такие ответы, которые помогут правильно предсказать результаты выборов. Работа была высоко оплачиваемой и мои способности вознаградили мое эго. Когда один из состоятельных клиентов моего шефа предложил мне уйти с этой работы и заняться самостоятельной консультационной практикой, я воспользовался подвернувшимся шансом. С этого момента создание моей собственной консультационной фирмы с полным рабочим днем стало делом нескольких месяцев.

Когда я занялся бизнесом прогнозов, многие не очень знающие люди думали, что я продолжаю оставаться сотрудником Института общественного мнения. Нет, это не так. Как раз сотрудники Института работали на меня. Целый взвод оплачиваемых сотрудников. Для меня они были тем же, что мельники для пекаря: они отделяли зерна от плевел, а я пек семислойные пироги. Моя работа шла дальше выяснения общественного мнения. Используя данные, собранные и обработанные обычными квазинаучными методами, я составлял далеко идущие прогнозы, я делал интуитивные шаги. Короче, я гадал, но угадывал точно.

Это приносило неплохой заработок, но я, к тому же, чувствовал своего рода экстаз. Когда передо мной появлялась гора необработанных данных, из которых я должен был вытащить главный прогноз, я чувствовал себя ныряльщиком, собирающимся прыгнуть с высокого утеса в сверкающее голубизной море в поисках блестящих золотых дублонов, спрятанных в белом песке глубоко под волнами, мое сердце начинало биться, голова кружилась, тело и душа получали квантовый толчок вверх, в более интенсивное энергетическое состояние. Экстаз.

То, что я делал, было утончено и высокотехнично, но это была также и разновидность колдовства. Я купался в гармонических связях, положительных искажениях, модальных значениях и параметрах дисперсии. Мой офис представлял собой лабиринт из экранов дисплеев и графиков. Я держал батарею огромных компьютеров, беспрерывно работающих целыми сутками и не имевших возможности даже остыть. Но математические расчеты на основе высокопроизводительных голливудских технологий были просто отдельными аспектами предварительных этапов моей работы, набором данных. Когда нужно было сделать настоящий прогноз, компьютер IBM не мог мне помочь. Я должен был предпринимать собственные усилия, не пользуясь ничем, кроме собственного ума. Я должен был остаться в пугающем одиночестве, на краю утеса, и хотя эхолот мог рассказать мне о конфигурации морского дна, а лучшие приборы фирмы Дженерал Электрик зарегистрировали скорость течения и температуру воды и коэффициент завихрения, я должен был полагаться только на себя в критические мгновения реализации. Я должен был просканировать воду глазами, согнуть колени, взмахнуть руками, наполняя воздухом легкие, ожидая, пока я УВИЖУ, пока я действительно УВИЖУ и когда почувствую это прекрасное, уверенное, головокружительное чувство за бровями, я наконец прыгну, направлю свое тело головой вниз в большую морскую волну в поисках дублонов. Я нырну обнаженный и незащищенный, безошибочно по направлению к своей цеди.

6

С сентября тысяча девятьсот девяносто седьмого до марта двухтысячного года, то есть еще девять месяцев назад, я был одержим идеей сделать Пола Куинна президентом Соединенных Штатов. Именно неистовой одержимостью можно было охарактеризовать мое отношение к Куинну, его идеям и амбициям.

Хейг Мардикян представил меня Куинну летом девяносто пятого. Хейг и я вместе ходили в частную школу в Далтоне где-то в 1980-1982 годах, тогда же вместе много играли в баскетбол. С тех пор мы поддерживаем связь. Он хитрый, с пронизывающим взглядом юрист, около двух метров ростом. Помимо прочих достоинств, он хотел стать первым в Соединенных Штатах министром юстиции армянского происхождения и, возможно, станет им.

(Возможно? Как я могу сомневаться в этом?) Знойным августовским днем он позвонил и сказал:

— У Саркисянов сегодня большой прием. Ты приглашен. Я гарантирую, что это принесет тебе пользу.

Саркисян — толковый агент по продаже недвижимости, во владении которого находятся земельные участки, шесть-семь сотен километров, по обеим сторонам Гудзона.

— Кто там будет, — спросил я, — кроме Ефрикяна, Миссакяна, Хагопяна, Манукяна, Гарабедяна и Бохосяна?

— Берберян и Хатисян, — сказал он, — а еще… — и он перечислил ряд блистательных знаменитостей из мира финансов, политики, промышленности, науки и искусства, закончив: «Пол Куинн», с весьма значительным ударением на этом последнем имени.

— Я должен знать его, Хейг?

— Должен, но сейчас, возможно, не знаешь. В настоящее время он является членом законодательного собрания Ривердейла. Человек, который собирается занять выдающееся место в общественной жизни.

Я не особенно хотел провести субботний вечер, выслушивая амбициозных молодых ирландских политиков, разъясняющих свои планы исправления вселенной, но, с другой стороны, я уже сделал несколько работ по прогнозированию для политиков. Этим я зарабатывал деньги и, возможно, Мардикян знал, что такие знакомства для меня полезны. Список гостей был неотразим. Кроме того, моя жена гостила в августе с шестерыми своими друзьями в Оризоне и я надеялся поразвлечься, приведя домой страстную темноволосую армяночку.

— В какое время? — спросил я.

— В девять, — ответил Мардикян.

Итак, к Саркисяну: в роскошную, остекленную триплексом, огромную фешенебельную квартиру, расположенную на самом верху девяностоэтажной круглой башни, отделанной алебастром и ониксом. Само здание находилось в Нижнем Вест-Сайде на берегу залива.

Охранники с незапоминающимися лицами, которые вполне могли оказаться конструкциями из металла и пластика, установили мою личность, осмотрели меня на наличие оружия, после чего впустили в квартиру. Воздух в ней казался голубой дымкой. Повсюду чувствовался кисловатый приятный запах толченой кости: в тот год мы курили дурманный кальций. Кристаллиновые амбразуры овальных окон окружали апартаменты. Вид из восточных окон перекрывался двумя монолитными громадами Мирового торгового центра, изо всех же остальных окон открывался обзор в двести семьдесят градусов на прекрасную панораму нью-йоркской бухты, района Нью-Джерси, скоростной дороги Вест-Сайда и, возможно, кусочек Пенсильвании. Только в одной, гигантских размеров и клиновидной формы, комнате окна-амбразуры были непрозрачны. Когда я вошел в узкую часть и взглянул на острый угол, я понял почему: эта часть здания выходила на все еще размонтированный обрубок статуи Свободы и Саркисян, очевидно, не хотел чтобы угнетающий вид этого зрелища огорчал гостей. (Это было лето девяносто пятого года, который был одним из самых жестоких годов десятилетия, когда бомбежки держали всех в напряжении.) Гости! Они, как и было обещано, представляли из себя экзотическую толпу контральтов и астронавтов, четверть защитников и заседателей президиумов. Костюмы были и чрезвычайно пышные, подчеркивающие бюсты и гениталии, и только намекающие на них, от авангарда до маскирующих средства любви, которые сейчас уже выходят из моды, с высокими воротничками и тугими корсетами. Пол-дюжины мужчин и несколько женщин были облачены в клерикальные одеяния, человек пятнадцать псевдо-генералов бряцало иконостасом медалей, которые могли бы посрамить иного африканского диктатора. Я был одет довольно просто, на мой взгляд, в гладкий, отливающий зеленым свитер и ожерелье из камней.

Хотя комнаты и были заполнены людьми, ход вечеринки был далек от беспорядочности, так как я заметил восемь или десять мужчин с прекрасными манерами в темных неброских костюмах. Это были люди из вездесущей армянской мафии Хейга Мардикяна, равномерно распределившиеся по всему пространству главного зала, как колышки для игры в крибедж. Каждый из них занимал заранее предписанную позицию и вежливо предлагал сигареты и напитки, представлял гостей друг другу, сводя одних людей с другими, чье знакомство было для них желательно. Я был бы моментально затянут этой умело расставленной сетью, стоило бы мне только приблизиться к Аре Гарабедяну или Ясону Комуряну, или, возможно, к Георгию Миссакяну.

Я тут же оказывался бы вовлеченным в орбиту тайных отношений с золотоволосой женщиной с радостным лицом по имени Отем, которая не была армянкой и с которой я действительно отправился домой много часов спустя.

Задолго до того, как мы с Отем отправились домой, я был легко пропущен через длинную цепочку бесконечно льющихся мелодичных светских бесед, во время которых я обнаружил себя разговаривающим с умной, сногсшибательно выглядящей негритянкой на полметра выше меня ростом, которая, как я правильно догадывался, была Илена Малумба, глава четвертого телевизионного канала. В результате этой встречи я получил контракт на консультацию и подготовку костюмированных национальных телешоу, мягко отклонил шутливое предложение советника городской ратуши, талантливого спикера веселой коммуны и первого человека Калифорнии, Рональда Холбрехта, победившего на выборах партии гомосексуалистов…

Что вы думаете о проекте Кон Эда о слиянии Двадцать третьей Стрит?.. Вы должно быть видели море чертежей, найденных в сейфе в конторе Готфильда… «Он ловко установил единство наших политических взглядов, хотя он должен был быть осведомлен, что я разделял большинство его взглядов. Он так много знал обо мне, он знал, что я был зарегистрирован в партии новых демократов, что я делал прогнозы для кампании „Манифест XXI века и Кo“, в книге „К истинному гуманизму“, что я чувствовал то же самое, что и он, по поводу приоритетов и реформ и всей пустой пуританской идеи попыток узаконить мораль. Чем больше мы говорили, тем сильнее я тянулся к нему.

Я — начал делать робкие сравнения между Куинном и некоторыми великими политиками прошлого: Рузвельтом, Рокфеллером, Джонсоном, большим оригиналом Кеннеди. Все они обладали теплым очарованием умения хитрить, умения исполнять политические ритуалы и, в то же время, убеждать своих более интеллигентных жертв в том, что никто не будет одурачен. Даже тогда, в ту первую ночь 1995-го, когда он был еще ребенком в политике, неизвестным за пределами своего округа, я видел, как он уже входил в историю политики наравне с Рузвельтом и Кеннеди. Позднее я начал делать более грандиозные сравнения Куинна с Наполеоном, Александром Великим и даже с Иисусом. А если эти рассуждения заставляют вас усмехнуться, пожалуйста, вспомните, что я мастер стохастического искусства, и мои видения яснее, чем ваши.

Куинн ничего не сказал мне тогда о переходе в контору более высокого уровня. Когда мы вернулись в зал, где проходил прием, он просто заметил:

— Мне пока еще рано набирать свой штат. Но когда я займусь этим, я хотел бы, чтоб вы работали у меня. Хейг будет поддерживать с вами контакт.

— Что ты о нем думаешь? — спросил меня Мардикян пять минут спустя.

— Он будет мэром Нью-Йорка в 1998 году.

— А потом?

— Если ты хочешь больше узнать, дружище, приходи ко мне в офис и запишись на прием. За пятьдесят долларов в час я дам тебе полную выкладку.

Он слегка хлопнул меня по руке и, хохотнув, удалился.

Десять минут спустя я уже курил вместе с золотоволосой дамой по имени Отем. Отем Хокс была известным меццо-сопрано. Мы быстро пришли к соглашению, переговариваясь только глазами и немым языком тел, по поводу остатка ночи. Она сказала мне, что пришла на прием с Виктором Шоттом — тощим длинным прусаком в темном, увешанном медалями военном мундире, с которым этой зимой она должна была поехать в Лулу. Но Шотт внезапно договорился пойти домой с советником Холбрехтом, предоставив Отем самой себе. Отем колебалась. Я не был уверен, кого она действительно предпочла бы. Хотя я и видел ее голодный взгляд, брошенный через весь зал на Пола Куинна, ее глаза пылали. Куинн был здесь по делу, и ни одна женщина не могла бы заграбастать его. (Мужчина, впрочем, тоже).

— Интересно, он поет? — спросила она задумчиво.

— Вы хотели бы спеть с ним дуэтом?

— Изольду с Тристаном, Турандот с Калафом, Аиду с Радамесом.

— Саломею с Иоханном? — предложил я.

— Не язвите, — сказала она.

— Вам нравятся его политические взгляды?

— Могли бы, если бы я их знала.

— Он здравомыслящий либерал.

— Тогда я обожаю его политические взгляды. Я также считаю, что он сверх мужествен и изумительно красив.

— Карьерные политики — плохие любовники, — заметил я.

Она пожала плечами.

— Я не верю словам. Мне достаточно один раз взглянуть на мужчину — и я тут же знаю, чего он стоит. Так что побереги комплименты. Иногда я, конечно, ошибаюсь, — сказала она ядовито-сладко, — не всегда, но иногда.

— Иногда и я тоже.

— В женщинах?

— Во всем. У меня есть шестое чувство, как вы знаете. Будущее для меня

— открытая книга.

— Звучит серьезно, — сказала она.

— А как же. Я этим зарабатываю на жизнь. Предсказаниями.

— А как вы видите мое будущее? — спросила она полушутливо, полусерьезно.

— Ближайшее или далекое?

— И то, и другое.

— Ближайшее, — сказал я, — ночь буйного веселья и мирная утренняя прогулка под мелким дождичком. Дальнее будущее — триумф за триумфом, слава, вилла на Мальорке, два развода, счастье в конце жизни.

— Так вы цыган-предсказатель?

— Просто стохастическая техника, миледи.

— А что вы думаете о его будущем? — спросила Отем, посмотрев в сторону Куинна.

— О его? Он станет президентом. В конце концов.

7

Утром, когда мы гуляли рука об руку по окутанной туманом роще на берегу Шестого капала, моросил дождь. Дешевый триумф: я тоже слушаю по радио прогноз погоды.

Отем вернулась к своим репетициям, закончилось лето, Сундара вернулась из Орегона усталая и счастливая, новые клиенты хорошо платили за мои знания — жизнь продолжалась.

Моя встреча с Куинном не принесла немедленных результатов, но я и не ожидал их. Политическая жизнь Нью-Йорка бурлила. Всего за несколько недель до приема у Саркисяна какой-то обиженный судьбой безработный подошел к мэру Готфриду на банкете, устроенном либеральной партией, взял с тарелки изумленного мэра недоеденный грейпфрут и швырнул на нее гранату. Одним славным ударом были унесены жизни Его Чести, самого террориста, четырех окружных заседателей и официанта. Это создало вакуум власти в городе, так как все считали, что грозный мэр будет избираться не менее четырех раз, а это был его только второй срок. И вдруг непобедимого Готфрида не стало, как будто сам Бог умер утром пасхального дня, когда кардинал начал причащать прихожан телом и кровью господней.

Новый мэр, бывший президент городского Совета, Ди Лоренцио был пустым местом. Годфрид, как любой диктатор, любил окружать себя слепо подчиняющимися ничтожествами. Само собой разумелось, что Ди Лоренцио был промежуточной фигурой, которая должна была быть заменена на выборах тысяча девятьсот девяносто седьмого года достаточно сильным кандидатом. И Куинн ожидал своей очереди за кулисами.

Всю осень я не слышал о нем. Шла сессия легислатуры и Куинн заседал у себя в Олбани. Для нью-йоркцев это было равносильно его пребыванию на Марсе. Город бурлил больше обычного, так как потенциальная фрейдистская сила, которую представлял собой мэр Готфрид, городской голова, темнобровый и длинноносый, защитник слабых и палач непокорных, был удален со сцены.

Милиция сто двадцать пятой улицы, новая независимая организация чернокожих, которая хвасталась, что в течение нескольких месяцев закупала танки в Сирии, не только раскрыла на шумной пресс-конференции наличие у себя трех бронированных монстров, но и направила их через Колумбус Авеню с карательной миссией в испанский район Манхэттена, оставив после себя четыре сожженных квартала и десятки убитых.

В октябре, когда негры праздновали день Марка Гарвея, пуэрториканцы нанесли ответный удар рейдом на Гарлем, возглавлявшимся лично двумя из трех имевшихся у них израильских полковников. (Парни из латинских кварталов наняли израильтян для обучения своих боевых групп в 1994 году, в соответствии с ратифицированным договоров о создании взаимной обороны против негров). В этом рейде участвовали пуэрториканцы и немногие оставшиеся городские евреи.

Коммандос молниеносным ударом по Ленокс Авеню не только взорвали танковый гараж вместе с тремя находившимися в нем танками, но и захватили пять винных складов и большинство компьютерных центров в то время, как отвлекающие силы проскользнули на запад, чтобы бомбить театр Аполло.

Несколько недель спустя на строительной площадке металлургического завода на Западной 23-й Стрит произошла перестрелка между профабричной группой под названием «Сохранить город светлым» и антифабричной — «Обеспокоенные граждане против бесконтрольного использования технологии». Четыре человека из службы безопасности Кона Эдисона были линчеваны, было тридцать жертв среди демонстрантов, двадцать одна из «СГС» и одиннадцать из «ОГПБИТ», включая множество политизированных молодых мамаш с обеих сторон и даже несколько детей, находившихся у них на руках.