В комнате я долго собирал свои немногочисленные вещи. Наступал день, когда пришел Летописец, которого я не знал, с оборудованием для допроса. Я поглядел на аппарат с беспокойством, думая о том, что случится со мной, если Летописцы узнают, что именно я указал координаты записи резервации завоевателям. Они меня уже и так подозревали. Канцлер сомневался в моей вине по единственной причине: ему казалось странным, что какой-то ученик способен был провести такое сложное исследование в архиве.
      Но судьба была на моей стороне. Допрашивающий интересовался только деталями убийства и, как только убедился, что я об этом ничего не знаю, оставил меня в покое, предупредив, чтобы я покинул здание в течение назначенного срока. Я заверил его, что именно так и намерен поступить.
      Но прежде всего мне необходимо было отдохнуть после бессонной ночи. Я выпил снадобье с трехчасовым действием и забылся сном успокоения. Когда я проснулся, около меня кто-то стоял. Я понял, что это Олмейн.
      Она постарела за одни сутки. Одета она была в тунику темных тонов без украшений. Черты лица ее обострились. Я поднялся с постели и извинился, что не сразу признал ее.
      – Успокойся, – сказала она мягко. – Я тебя разбудила?
      – Нет. Я поспал столько, сколько хотел.
      – А я совсем не спала. Но для сна будет время потом. Мы должны объясниться, Томис.
      – Да, – неуверенно согласился я. – Ты себя хорошо чувствуешь? Я видел тебя раньше, мне показалось, что ты была не в себе.
      – Мне дали лекарства, – ответила она.
      – Расскажи, что можешь, о том, что произошло прошлой ночью.
      Она устало прикрыла глаза.
      – Ты был здесь, когда Элегро обвинял нас, и Принц выгнал его. Через несколько часов Элегро вернулся. С ним был Прокуратор Перриша и другие завоеватели. У Элегро был ликующий вид. Прокуратор достал кубик и приказал Принцу положить на него руку. Принц заартачился, но в конце концов Прокуратор убедил его. После того, как Принц приложил руку к кубику, Прокуратор и Элегро удалились, а мы с Принцем остались, ничего не понимая.
      У входа в комнату стояла стража. Вскоре Прокуратор с Элегро вернулись.
      Элегро выглядел опустошенным и разочарованным, а Прокуратор очень возбужденным. В нашей комнате Прокуратор объявил, что Бывший Принц Роума амнистирован и что никто не смеет причинять ему вреда. После этого все завоеватели удалились.
      – Продолжай.
      Олмейн говорила невнятно, словно сомнамбулистка.
      – Элегро не понимал, что произошло. Он кричал о предательстве, визжал, что его тоже предали. Дальше последовала ссора между Элегро и Принцем, они все больше распалялись. Каждый из них требовал, чтобы другой покинул комнату. Ссора стала такой неистовой, что ковер начал умирать. У него опустились лепестки, и его маленькие рты жадно хватали воздух. Элегро схватил оружие и угрожал. Принц недооценил темперамент Элегро, он думал, что тот блефует и направился к нему, чтобы вышвырнуть его вон. Тогда Элегро убил Принца. А через секунду я схватила дротик из нашей коллекции и метнула его в горло Элегро. Дротик был отравлен, и он умер мгновенно.
      – Странная ночь, – сказал я.
      – Слишком странная. Скажи мне, Томис, почему пришел Прокуратор и почему они не забрали Принца в тюрьму?
      – Прокуратор пришел, потому что я по приказу твоего покойного мужа позвал его. Прокуратор не арестовал Принца, потому что его свобода была куплена.
      – Какой ценой?
      – Ценой моего позора, – ответил я.
      – Ты говоришь загадками.
      – Правда лишает меня достоинства. Умоляю, не настаивай, чтобы я объяснял.
      – Канцлер говорил о каком-то документе, который забрал Прокуратор…
      – Да это имеет отношение к делу, – признался я, и Олмейн больше не задавала вопросов.
      Наконец я сказал.
      – Ты совершила убийство. Какое наказание ждет тебя?
      – Я совершила преступление в состоянии аффекта, – ответила она. – Я не буду подвергнута наказанию гражданской администрацией, но меня изгнали из гильдии за прелюбодеяние и убийство.
      – Мне жаль тебя.
      – Мне приказано совершить паломничество в Ерслем для очищения души. Я должна уйти отсюда в течение дня, иначе предстану перед судом гильдии.
      – Меня тоже изгнали, – сказал я ей. – И я тоже направляюсь в Ерслем, хотя и по своей воле. – Может быть пойдем вместе?
      Я предложил это очень неуверенно, на что были свои причины. Я пришел сюда со слепым Принцем – это было достаточно тяжело для меня, тем более мне не хотелось уходить отсюда с женщиной-изгоем, к тому же убийцей. Не пришло ли время путешествовать в одиночку? Однако сомнамбулист сказал, что у меня будет спутник.
      Ровным тоном Олмейн произнесла:
      – У тебя не хватает энтузиазма. Может быть я смогу возбудить его в тебе.
      Она распахнула свою тунику. Между снежными холмами ее грудей я увидел кошель. Она соблазняла меня не плотью, а кошельком.
      – Здесь, – пояснила она, – все, что хранил Принц в своем бедре. Он показал мне эти сокровища, и я забрала их, когда он лежал мертвым в моей комнате. Кроме того, здесь и мои средства. Мы будет путешествовать с комфортом. Ну?
      – Мне трудно отказаться.
      – Будь готов выступить вскоре.
      – Я уже готов, – сказал я.
      – Тогда жди.
      Олмейн оставила меня и вернулась часа через два. Она одела маску и одежды Пилигрима и принесла с собой еще один комплект одеяния Пилигрима, который предложила мне. Я был теперь вне гильдии и мне было опасно путешествовать. Значит, я пойду в Ерслем как Пилигрим. Я облачился в незнакомое одеяние. Мы собрали пожитки.
      – Я сообщила наши данные гильдии Пилигримов, – заявила Олмейн, когда мы покинули Зал Летописцев. – Нас зарегистрировали. Позднее получим звездные камни. Как сидит твоя маска, Томис?
      – Удобно.
      – Так и должно быть.
      Наш путь из Перриша лежал через большую площадь мимо старинного серого здания древнего происхождения. Там собралась толпа. В центре я заметил завоевателей. Вокруг крутились нищие. На нас они не обращали внимания: кто станет просить милостыню у Пилигримов? Я остановил одного из них и спросил:
      – Что здесь происходит?
      – Похороны Принца Роума, – ответил он. – По приказу Прокуратора.
      Государственные похороны со всеми почестями. Они из этого делают настоящий праздник.
      – А почему это делают в Перрише? – спросил я. – Как умер Принц?
      – Послушай, спроси кого-нибудь другого. Мне нужно работать. – Он выкрутился из моих рук и пошел работать.
      – Будем присутствовать на похоронах? – спросил я Олмейн.
      – Лучше не надо.
      – Как скажешь.
      Мы двинулись по массивному каменному мосту, висящему над Сеной.
      Позади нас поднялся яркий голубой огонь погребального костра Принца. Огонь этот освещал наш путь, пока мы медленно брели на восток в Ерслем.

      Наш мир теперь полностью стал их собственностью. В течение всего пути по Эйроп я находил свидетельства того, что завоеватели все взяли в свои руки, и что мы принадлежим им как животные в стойле принадлежат хозяину.
      Они проникли повсюду, подобно буйным растениям разрастающимся после ливня. Они были полны холодной самоуверенности, словно хотели подчеркнуть, что Воля отвернула свой лик от нас и повернулась к ним. Оккупанты не были жестокими по отношению к нам, однако они лишали нас жизненных сил уже одним своим присутствием. Наше солнце, наши музеи древних предметов, наши руины прежних циклов, наши города и дворцы, наше будущее и настоящее, как и наше прошлое, – все теперь было не таким, как раньше. Наша жизнь лишилась смысла.
      Казалось, что по ночам звезды смотрят на нас с издевкой. Вся Вселенная наблюдала наш позор.
      Холодный зимний вечер вещал нам, что за грехи наши мы утеряли свою свободу. Нестерпимая летняя жара давила нас словно хотела лишить остатков достоинства.
      По странному миру двигались мы – существа, лишенные своего прошлого.
      Я – тот, кто каждый день вглядывался в звезды, потерял всякий интерес. И теперь по пути в Ерслем я испытывал успокоение от того, что в качестве Пилигрима я могу получить искупление и возрождение в этом святом городе.
      Каждый вечер мы с Олмейн совершали полный ритуал паломничества.
      "Мы уповаем на Волю
      Во всех деяниях, малых и больших.
      И молим о прощении
      За грехи настоящие и будущие,
      И молимся о понимании и успокоении
      Во все наши дни до искупления".
      Мы произносили эти слова, повторяя каждую фразу, и сжимая в руках прохладные полированные звездные камни-сферы, и вступали в единение с Волей. И таким вот образом мы брели по этому миру, который не принадлежал больше людям, в страну Ерслема.

      Когда мы были в Талии и приближались к Межконтинентальному мосту, Олмейн впервые проявила по отношению ко мне свою жестокость. Она была жестокой по природе своей, доказательством тому стали события в Перрише.
      Но в течение долгих месяцев, когда мы совместно совершали паломничество, она прятала свои коготки.
      Однажды у нас произошла остановка на дороге из-за того, что мы встретили группу завоевателей, возвращавшихся из Эфрики. Их было человек двадцать, все высокого роста с суровыми лицами, гордые от сознания того, что стали хозяевами Земли. Они ехали в роскошном закрытом экипаже, длинном и узком, с небольшими оконцами.
      Мы заметили экипаж еще издали – он поднимал клубы пыли на дороге.
      Было жаркое время года. Небо отливало песочным оттенком, все иссеченное полосами теплоизлучений. Мы, человек пятьдесят, стояли на обочине дороги. Позади осталась Талия, а впереди нас ожидала Эфрика. Мы представляли собой пеструю толпу – в основном Пилигримы, подобно нам с Олмейн, которые совершали путешествие в святой город, но немало было также мужчин и женщин, скитавшихся с континента на континент без всякой цели. Я насчитал в нашей группе бывших Наблюдателей, были тут Индексаторы, Стражи, пара Связистов, Писец, а также несколько Измененных.
      Все мы стояли и ждали, пока проедут завоеватели.
      Межконтинентальный мост не широк и не может пропустить сразу большой поток людей. В обычное время движение было в обе стороны. Но мы боялись идти вперед, пока не проедут завоеватели.
      Один из Измененных оторвался от своих и двинулся ко мне. Он был небольшого роста, но широк в плечах. Туго натянутая кожа едва удерживала избыток его плоти. Волосы у него на голове росли густыми клочьями; широкие, окаймленные зеленым глаза смотрели с лица, на котором носа почти не было видно, и казалось, что ноздри выходят прямо из верхней губы.
      Однако, несмотря на все это, он не выглядел так гротескно, как большинство Измененных. Лицо его выражало какое-то веселое лукавство.
      Голосом чуть громче шепота он спросил:
      – Нас здесь надолго задержат, Пилигрим?
      В прежние времена никто не обращался к Пилигримам первым без разрешения, в особенности Измененные. Для меня эти обычаи ровным счетом ничего не значили, но Олмейн отпрянула с отвращением.
      Я ответил:
      – Мы будем стоять здесь, пока наши хозяева не позволят нам пройти.
      Разве у нас есть выбор?
      – Никакого, друг, никакого.
      При слове «друг» Олмейн зашипела от негодования. Он повернулся к ней, и, очевидно, разозлился, поскольку на глянцевой коже его лица выступили алые пятна. Тем не менее он вежливо поклонился ей.
      – Позвольте представиться. Я Берналт, без гильдии, родом из Нейроби в глубине Эфрики. Я не спрашиваю ваши имена, Пилигримы. Вы направляетесь в Ерслем?
      – Да, – подтвердил я, в то время, как Олмейн повернулась к нему спиной. – А ты? Домой в Нейроби после путешествий?
      – Нет, – ответил Берналт. – Я тоже еду в Ерслем.
      Мое первоначальное расположение к Измененному мгновенно улетучилось.
      У меня в качестве спутника уже был однажды Измененный, хоть он и оказался не тем, за кого себя выдавал. С тех пор у меня появилось предубеждение против совместных путешествий с подобными людьми.
      Я холодно спросил его:
      – А можно поинтересоваться, зачем Измененному Ерслем?
      Он почувствовал холодок в моем тоне, и в его огромных глазах появилась печаль.
      – Позволь напомнить, даже нам позволительно посетить святой город. Ты что боишься, что Измененные захватят храм возрождения подобно тому, как мы это сделали тысячу лет назад, прежде чем нас лишили гильдии? – Он хрипло рассмеялся. – Я не представляю ни для кого угрозы, Пилигрим. У меня безобразное лицо, но я не опасен. Пусть Воля дарует тебе то, чего ты жаждешь, Пилигрим.
      Он сделал знак уважения и отошел к другим Измененным.
      Олмейн в ярости повернулась ко мне.
      – Почему ты разговариваешь с такими погаными созданиями?
      – Этот человек подошел ко мне. Он держался дружелюбно. Мы здесь должны держаться вместе, Олмейн.
      – Человек! Человек! Ты называешь Измененного человеком?
      – Они человеческие существа, Олмейн.
      – Только чуть-чуть. Томис, вид этих чудовищ вызывает у меня отвращение. У меня мурашки ползут по коже, когда они рядом. Если бы я могла, я изгнала бы их из нашего мира.
      – А где же та безмятежность и терпение, которые должен воспитывать в себе Летописец.
      Она вспыхнула, услышав насмешливые нотки в моем голосе.
      – Мы не обязаны любить Измененных, Томис. Это одно из проклятий, ниспосланных на нашу планету, пародия на человеческие существа. Я презираю их!
      Она не была одинока в своем отношении к Измененным, и мне не хотелось спорить с ней сейчас. Экипаж с завоевателями приближался. Я надеялся, что, когда он проедет, мы сможем возобновить наше путешествие. Но экипаж замедлил ход и остановился. Несколько завоевателей вышли из него. Они неторопливо шли к нам, и их длинные руки болтались, как веревки.
      – Кто здесь главный? – спросил один из них.
      Никто не ответил: все мы путешествовали независимо друг от друга.
      Через мгновение завоеватель нетерпеливо произнес:
      – Нет главного? Ладно, тогда слушайте все. Дорогу нужно очистить.
      Движется конвой. Возвращайтесь в Парлем и ждите до завтра.
      – Но мне нужно быть в Эгапте к… – начал было Писец.
      – Межконтинентальный мост сегодня закрыт, – отрезал завоеватель. – Возвращайтесь в Парлем.
      Голос его был спокоен. Вообще завоеватели отличались уравновешенностью и уверенностью в себе.
      Писец вздохнул, не сказав больше ни слова.
      Страж отвернулся и плюнул. Человек, который бесстрашно носил на щеке знак своей гильдии Защитников, сжал кулаки и едва подавил в себе ярость.
      Измененные шептались между собой, Берналт горько улыбнулся мне и пожал плечами.
      Возвращаться в Парлем? Потерять день пути в такую жару? За что? За что?
      Завоеватель сделал небрежный жест, указывавший на то, что пора расходиться.
      Именно тогда Олмейн и проявила свою жестокость ко мне. Тихим голосом она предложила:
      – Объясни им, Томис, что ты на жалованьи у Прокуратора Перриша, и нас двоих пропустят.
      В ее темных глазах мелькнула насмешка. У меня опустились плечи, как будто я постарел на десять лет.
      – Зачем ты это сказала? – спросил я.
      – Жарко. Я устала. Это идиотство с их стороны – отсылать нас обратно в Парлем.
      – Согласен, но я ничего не могу поделать. Зачем ты делаешь мне больно?
      – А что, правда так сильно ранит?
      – Я не помогал им, Олмейн.
      Она рассмеялась.
      – Что ты говоришь? Но ведь ты помогал, помогал, Томис! Ты продал им документы.
      – Я спас Принца, твоего любовника…
      – Все равно, ты сотрудничал с завоевателями. Есть факт, а мотив не играет роли.
      – Перестань, Олмейн.
      – Ты еще будешь мне приказывать!
      – Олмейн…
      – Подойди к ним, Томис. Скажи, кто ты. Пусть нас пропустят.
      – Конвой сбросит нас с дороги. В любом случае я не могу повлиять на завоевателей. Я не состою на службе у Прокуратора.
      – Я не пойду до Парлема, я умру.
      – Что ж, умирай, – сказал я устало и повернулся к ней спиной.
      – Предатель! Вероломный старый дурак! Трус!
      Я притворился, что не обращаю на нее внимания, но остро ощутил обжигающую обиду. Я в действительности имел дело с завоевателями, я на самом деле предал гильдию, которая дала мне убежище. Я нарушил ее кодекс, который требует замкнутости и пассивности как единственной формы проявления протеста против завоевания Земли чужеземцами.
      Это правильно, но жестоко было упрекать меня. Я не задумывался о патриотизме в высшем смысле, когда нарушал клятву, я только пытался спасти жизнь человеку, за которого чувствовал ответственность, более того, человеку, которого она любила. Со стороны Олмейн было гнусностью обвинять меня в предательстве и мучить мою совесть из-за вздорного гнева, вызванного жарой и дорожной пылью.
      Но если эта женщина могла хладнокровно убить своего мужа, можно ли было ждать от нее милосердия?
      Завоеватели поехали дальше, а мы ушли с дороги и, спотыкаясь, побрели обратно в Парлем – душный, сонный город. В тот вечер, как будто для того, чтобы утешить, над нами появилось пятеро Летателей, которым понравился город, и в эту безлунную ночь они скользили в небесах – трое мужчин и две женщины, стройные и прекрасные. Более часа я стоял, любуясь ими, пока душа моя, казалось, не взлетела ввысь и не присоединилась к ним. Их огромные мерцающие крылья почти не заслоняли звезд, их бледные угловатые тела, руки прижаты к телу, ноги соединены вместе, а спина слегка выгнута выделывали изящные пируэты. Вид их возродил в моей памяти воспоминания об Эвлюэлле, и меня охватило щемящее чувство.
      Воздухоплаватели описали в небе последний круг и улетели. Вскоре взошли ложные луны. Я зашел на постоялый двор. Через некоторое время Олмейн попросила разрешение зайти.
      Чувствовалось, что она раскаивается. В руках она держала восьмигранную флягу зеленого вина, явно не талианского, а чужеземного происхождения, купленного за огромную сумму.
      – Прости меня, Томис, – сказала она. – Вот. Я знаю, ты любишь это вино.
      – Лучше бы мне не слышать тех слов и не пить этого вина, – ответил я.
      – Ты знаешь, я становлюсь очень раздражительной в жару. Извини, Томис. Я бестактная дура.
      Я простил ее в надежде, что в дальнейшем наше путешествие будет более спокойным. Мы выпили почти все вино, и она ушла в свою комнату. Пилигримы должны вести целомудренный образ жизни.
      Долгое время в лежал без сна. Несмотря на примирение, я не мог забыть обидных слов, которыми Олмейн попала мне в самое больное место: я действительно предал людей Земли. До самой зари я вел диалог с самим собой.
      – Что я совершил?
      – Я сообщил завоевателям о некоем документе.
      – Они имели моральное право познакомиться с ним?
      – Он рассказывал о достойном стыда обращении наших предков с их соплеменниками.
      – Что плохого в том, что они его получили?
      – Стыдно помогать завоевателям, даже если они находятся на более высоком моральном уровне.
      – Небольшое предательство – это серьезное дело?
      – Не бывает малого предательства.
      – Наверное, данный вопрос следует расследовать в комплексе. Я действовал не из-за симпатии к врагу, а желая помочь другу. Но я ощущаю свою вину. Я задыхаюсь от стыда.
      – Это упрямое самобичевание отдает грешной гордыней.
      Когда наступил рассвет я встал, обратил свой взор на небеса и попросил Волю помочь найти мне успокоение в водах возрождения в Ерслеме, где закончу свое паломничество. Затем я пошел будить Олмейн.

      В этот день Межконтинентальный мост был открыт, и мы присоединились к толпе, которая тянулась из Талии в Эфрику. Второй раз в своей жизни я переправлялся по Межконтинентальному мосту: год назад – это казалось так давно – я шел здесь, направляясь в Роум.
      Для Пилигримов есть два пути из Эйроп в Ерслем. Идя северным путем, надо пересекать Темные земли восточной Талии, садиться на паром в Стамбуле и идти по западному побережью континента Эйзи в Ерслем. Я бы предпочел именно этот путь, ибо, познакомившись со многими великими городами мира, я никогда не был в Стамбуле. Но Олмейн там уже побывала, когда проводила исследования в свою бытность Летописцем, и ей город не понравился. Поэтому мы и пошли южным путем – через Межконтинентальный мост вдоль берега великого озера Средизем, через Эгапт и пустыню Аобау в Ерслем.
      Истинный Пилигрим всегда передвигается пешим ходом. Но это не очень нравилось Олмейн, и она бесстыдно навязывалась тем, кто имел какой-либо транспорт. Уже на второй день нашего путешествия она упросила богатого купца, который направлялся к побережью, подвести нас. У него и в мыслях не было пускать в свой роскошный экипаж кого бы то ни было, но он не смог устоять перед глубоким музыкальным чувствительным голосом Олмейн, хотя и исходил этот голос из-под маски Пилигрима.
      Купец путешествовал в роскоши. Для него словно не произошло никакого нашествия на Землю, и не было упадка за последние столетия Третьего Цикла.
      Управляемый им наземный экипаж был длиной в четыре человеческих роста, а по ширине в нем могли комфортабельно разместиться пять человек. Внутри пассажир чувствовал себя удобно, как в утробе матери. Установленные в нем несколько экранов при включении показывали, что происходит снаружи.
      Температура здесь никогда не отклоняется от заданной. Краны подавали прохладительные и крепкие напитки. Можно было получить любые пищевые таблетки, амортизирующие диваны предохраняли пассажиров от дорожной тряски. Около главного сидения стояла подставка с мыслешлемом, но я так и не мог понять: вез ли купец с собой законсервированный мозг для памяти о городах, которые он проезжал.
      Это был пышный, крупный человек явно любящий свою плоть. Кожа у него была оливкового цвета, волосы густые и черные. Глаза темные, взгляд внимательный и проницательный. Как мы узнали, он торговал продуктами из других миров. Сейчас он ехал в Марсей, чтобы ознакомиться с грузом галлюциногенных насекомых, только что прибывших с одной из дальних планет.
      – Вам нравится моя машина? – вопрошал он, видя, как мы с восторгом все разглядываем.
      Олмейн вперила свой взгляд в толстое покрывало, отороченное парчой с бриллиантами. Она была явно изумлена.
      – Она принадлежала Графу Перриша, – продолжал он. – Да-да, именно Графу. Вы знаете, его дворец превратили в музей.
      – Знаю, – сказала Олмейн.
      – Это была его колесница. Ее должны были поставить в музей тоже, но я перекупил ее у одного жулика-завоевателя. Вы ведь не знали, что и у них водятся жулики, а?
      От звучного хохота купца чувствительное покрывало на стенах машины свернулось в кольцо.
      – Это был мальчик-приятель Прокуратора. Да-да, у них тоже есть такие.
      Он искал корешки, которые растут на одной планете в созвездии Рыб. Корешки эти усиливают мужскую потенцию. Он узнал, что я единственный поставщик этих корешков на Земле, и мы с ним заключили сделку. Конечно, машину нужно было слегка переделать. Граф держал четверых ньютеров, которые питали двигатель своим метаболизмом. Ну, знаете, какая-то разница температур… конечно, это прекрасный способ передвижения, если ты имеешь возможности Графа, ведь для него в год требуется слишком много нейтрализованных, и я подумал, что это не для моего статуса. Кроме того, могли быть неприятности с завоевателями. Поэтому я снял кабину для ньютеров и поставил стандартный мощный двигатель. Вам повезло, что вы попали сюда. Но это только потому, что вы Пилигримы. Обычно я никого не беру: люди завистливы, а завистливые люди опасны. Но вас двоих послала мне Воля. Вы направляетесь в Ерслем?
      – Да, – кивнула Олмейн.
      – Я тоже когда-нибудь посещу его, но не сейчас. Нет, спасибо, не сейчас. – Он самодовольно похлопал себя по животу. – Конечно, я туда пойду, когда мне понадобится. И это угодно Воле. А вы давно стали Пилигримами?
      – Нет, – ответила Олмейн.
      – Многие после завоевания стали Пилигримами. Я их не виню. Каждый по-своему приспосабливается к изменяющимся временам. Послушайте, а у вас есть эти маленькие камни, которые получают Пилигримы?
      – Да, – ответила Олмейн.
      – Можно мне взглянуть? Меня они всегда привлекали. Был один торговец из Мира Черных звезд – такой тощий подонок с кожей, как жидкая смола, так он предложил пять квинталов [около пятидесяти килограммов] этих камней. Сказал, что они настоящие, что дают настоящее общение – такое, как у Пилигримов. Я отказался, я не собираюсь дурачить Волю. Некоторые вещи нельзя делать даже ради прибыли. Но потом я подумал, что нужно было взять один камень как сувенир. Я никогда его не касался. – Он протянул руку Олмейн. – Можно взглянуть?
      – Нам не позволено давать звездный камень кому-либо в руки, – сказал я.
      – Я никому не скажу, что вы мне позволили.
      – Это запрещено.
      – Послушайте, здесь же никого нет, это самое уединенное место на Земле и…
      – Простите, но то, что вы просите, невозможно.
      Его лицо потемнело. Но купец, уступив сопротивлению, оставил свои попытки.
      Моя рука скользнула в карман, и я ощутил холодную поверхность звездного камня, который мне дали перед началом паломничества. Касание дало слабое ощущение единения-транса и я вздрогнул от удовольствия. Я поклялся себе, что он не тронет камень.
      Мы ехали дальше к Марсею.
      Купец не был приятным человеком, но он старался не обижать нас и порой даже вызывал у меня некоторую симпатию. Олмейн, которая большую часть жизни провела в уединении в Зале Летописцев, воспринимала его с большим раздражением, меня же долгие годы блужданий сделали терпимее к людям. Конечно, нам обоим было смешно, когда он хвастался своим богатством и влиянием, рассказывал о женщинах, которые ждали его на многих планетах, перечислял мастеров гильдий, которые искали его совета, бахвалился своей дружбой с бывшими Властителями. Он большей частью говорил о себе и редко приставал к нам с расспросами, за что мы были ему благодарны. Лишь однажды он спросил, почему это мужчина и женщина Пилигримы путешествуют вместе, подразумевая, что мы любовники. Мы признали, что это не совсем обычно, и перевели разговор на другую тему. Его догадки ничего для меня не значили и, я полагаю, для Олмейн тоже. На нас висел груз более серьезных грехов, чем тот, в котором он нас подозревал.