Я сказал об этом Гормону, когда вышел, и тот, хохоча так, что морщинки на его впалых щеках налились кровью, словно рубцы, повторил:
      – Милости Принца Роума… Милости Принца Роума…
      – Таков обычай: те, кому не повезло, всегда просят покровительства у местного законодателя, – холодно произнес я.
      – Принц Роума не знает, что такое милость, – сказал мне Гормон. – Принц Роума отрежет тебе руку или ногу, чтобы ты не помер с голоду.
      – Может, – вмешалась Эвлюэлла, – мы попробуем найти гостиницу Летателей? Там нас накормят.
      – Только не Гормона, – возразил я. – А мы должны думать друг о друге.
      – Мы можем вынести ему еды, – сказала она.
      – Лучше сперва отыщем дворец, – предложил я. – Пусть нам объяснят наше положение, а потом сообразим, как нам жить дальше.
      Она, соглашаясь, кивнула, и мы отправились ко дворцу Принца Роума, к возвышающемуся на том берегу рассекающей город реки массивному зданию, выходящему на колоссальную площадь, окруженную колоннами. На площади нас сразу же обступили попрошайки всех сортов. Некоторые были даже не землянами. Ко мне бросился некто с клейкими усиками и сморщенным безносым лицом и принялся выпрашивать милостыню, пока Гормон не оттолкнул его, а через минуту еще одно существо, такое же странное, как и первое, – его кожа была покрыта люминесцирующими язвами, а конечности усеяны глазами, приникло к моим коленям и стало именем Воли умолять меня о милостыни.
      – Я всего лишь бедный Наблюдатель, – сказал я и указал на тележку, и сам пришел сюда за милостью.
      Но существо не уходило, рыдало, неразборчиво перечисляло все свои несчастья, и в конце концов, к огромному неудовольствию Гормона, я бросил несколько пищевых таблеток в похожую на полку сумку, висевшую у него на груди. Потом мы направились к дверям дворца. У портика нам предстало еще более неприятное зрелище: искалеченный Летатель. Хилые конечности вывернуты, одно крыло полуоторвано и короче обычного, другого крыла вовсе нет. Летатель обратился к Эвлюэлле, называя ее чужим именем и увлажняя ее туфельки такими крупными слезами, что там, где они падали, мех слипался и темнел.
      – Поручись за меня в гостинице, – взмолился он. – Они выгнали меня потому, что я калека. Но если ты поручишься за меня…
      Эвлюэлла объяснила, что она ничего не может сделать, потому что не живет в этой гостинице, но искалеченный Летатель не хотел отпускать ее.
      Тогда Гормон с величайшей осторожностью поднял его, словно мешок сухих костей (чем он, собственно, и был), и поставил в сторонку. Мы поднялись по ступеням и оказались лицом к лицу с тройкой вежливых Ньютеров, которые спросили нас о наших намерениях и направили к следующему барьеру, за которыми стояли двое высоких Указателей. Они в унисон велели нам остановиться.
 
      – Мы просим аудиенции, – сказал я. – Мы просим милости Принца.
      – Аудиенция была четыре дня назад, – сказал Указатель справа. – Мы запишем вашу просьбу на ролик.
      – Нам негде спать! – не выдержала Эвлюэлла. – Мы голодны! Мы…
      Я одернул ее. Гормон тем временем залез в зев своего кошеля.
      В его руке сверкнуло что-то яркое: кусочки золота, вечного металла, с оттисками бородатых лиц с ястребиными носами. Он нашел их, роясь в развалинах. Вначале бросил монету Указателю, который не пускал нас. Тот поймал ее на лету, провел пальцем по сверкающему аверсу, и монета исчезла в складках его одежды. Второй Указатель терпеливо ждал. Гормон, засмеявшись, бросил и ему.
      – Может, – сказал я, подвернется какая-нибудь специальная аудиенция?
      – Может, и подвернется, – ответил один из Указателей. – Проходите.
      Мы прошли во дворец и остановились в огромном резонирующем пространстве, глядя на центральный проход, ведущий к окруженной защитой тронному залу в апсиде. Здесь было еще больше нищих – привилегированных, с переходящими по наследству грамотами – и толпы Пилигримов, Связистов, Летописцев, Музыкантов, Писцов и Указателей. Я слышал невнятные молитвы; я чувствовал запах ладана. Я ощущал колебания подземных гонгов. В прошлые циклы это здание было молитвенным домом одной из старейших религий христианства (как мне сказал Гормон, заставив меня опять подозревать, что он – Летописец, переодетый Измененным), и оно до сих пор сохраняло некоторую святость, хотя и использовалось сейчас в качестве резиденции роумского правительства. Но как же нам попасть к Принцу?
      Я увидел слева маленькую узорчатую часовенку, к которой тянулась очередь преуспевающих Торговцев и Землевладельцев. Приглядевшись, я заметил три черепа над информационным устройством – знак хранилищ памяти а рядом дородного Писца. Сказав Гормону и Эвлюэлле, чтобы они подождали, я стал в очередь.
      Она постоянно двигалась, и спустя примерно час я стоял у информатора.
      Черепа без глаз смотрели на меня; внутри этих закупоренных коробок булькала питательная жидкость, поддерживающая деятельность мертвых, но все еще функционирующих мозгов, чьи биллионы биллионов синапсов теперь служили несравненными ячейками памяти. Писец, казалось, был ошеломлен тем, что в очереди оказался Наблюдатель, но прежде, чем он раскрыл рот, я быстро проговорил:
      – Я пришел просить милости Принца Роума. Мы с друзьями не имеем крова. Мой собственный союз не принял меня. Что мне делать? Как я могу получить аудиенцию?
      – Приходите через четыре дня.
      – Я уже много дней ночевал на дороге. Теперь я нуждаюсь в отдыхе.
      – Общественная гостиница…
      – Но я же союзный! – запротестовал я. – Пока существует гостиница моего союза, меня не пустят в общественную, а мой союз отказал мне из-за каких-то новых ограничений и… Войдите в мое положение!
      Писец устало сказал:
      – Вы можете подать прошение о специальной аудиенции. Его отклонят. Вы можете попытаться.
      – Где это?
      – Здесь. Сформулируйте свою просьбу.
      Я назвал себя черепам информационного устройства, назвал имена своих товарищей и их статус, а также объяснил ситуацию. Все это было выслушано и отправлено в хранилища памяти, куда-то глубоко под землю, и когда все было сделано, Писец сказал:
      – Если прошение будет принято, вас известят.
      – Где я должен буду находиться?
      – Поближе к дворцу, я полагаю.
      Я понял. Я должен буду присоединиться к легиону неудачников, забивших площадь. Сколько их надеялись на благосклонность Принца Роума и до сих пор находятся здесь месяцы, годы, ожидая, что им разрешат представиться? Ночуя на камнях, выпрашивая объедки, живя бессмысленной надеждой…
      Я исчерпал все средства. Я вернулся к Эвлюэлле и Гормону; разъяснил им ситуацию и предложил приспосабливаться к жизни в этом городе, кто как сможет. Гормона, как несоюзного, пустят в любую ночлежку для ихней братии.
      Эвлюэлла, наверное, найдет кров в своем союзе. Только мне придется ночевать на улице, впрочем, не впервой. Но я все же надеялся, что нам не придется разделяться. Я начал думать о нашей компании, словно о семье.
      Странная мысль для Наблюдателя.
      Мы двинулись к выходу, и в это время мой внутренний голос напомнил мне, что наступил час Наблюдения. Это моя обязанность и моя привилегия как только настанет время, проводить наблюдение там, где я нахожусь, независимо от обстоятельств. Поэтому я остановился, раскрыл тележку и приготовил инструменты. Гормон и Эвлюэлла остановились рядом.
      Я видел косые взгляды и откровенную насмешку на лицах тех, кто проходил мимо. К Наблюдателю перестали относиться с уважением, ибо Наблюдаем мы долго, а обещанный враг так и не пришел. Но у каждого свое дело, пусть даже смешное с точки зрения другого. То, что для одних бессмысленный ритуал, для других – дело всей жизни. Я упрямо принудил себя впасть в транс. Мир метнулся назад, я взвился в небо. Знакомая радость наполнила меня, я рассматривал знакомые и не совсем знакомые места, мой мозг гигантскими прыжками мчался сквозь галактики. Не прячется ли где армада? Не стягиваются ли где войска для покорения Земли? Я вел наблюдение четыре раза в день, и то же делали остальные члены союза, каждый немного в разное время, так что в любую минуту на страже был чей-то недремлющий мозг. Не думаю, что это было пустой затеей.
 
      Когда я вышел из транса, вдалеке послышался отдающий металлом голос:
      – Дорогу Принцу Роума! Дорогу Принцу Роума!
      Я заморгал, у меня перехватило дыхание, и я с усилием стряхнул с себя последние остатки транса. От угла дворца ко мне приближался позолоченный паланкин, сопровождаемый четырьмя шеренгами Ньютеров. Рядом с каждой шеренгой шел человек в богато украшенной одежде и блестящей маске Магистра, а возглавляла процессию тройка Измененных, коренастых и широкогрудых, чьи глотки копировали резонаторы лягушек-быков. При появлении они испустили величественный трубный рев.
      Меня сильно поразило то, что Принц прибегал к услугам Измененных, пусть даже и обладающих таким даром.
      Моя тележка стояла на пути этой величественной процессии, и я поспешно начал убирать инструменты, чтобы откатить ее раньше, чем все это великолепие надвинется на меня.
      Голод и страх заставляли мои пальцы дрожать, и я никак не мог правильно поставить уплотнения. Чем больше я торопился, тем больше все валилось у меня из рук, а Измененные были уже так близко, что их рев оглушал, и Гормон бросился помогать мне, а я шикнул на него, ибо тому, кто не входит в мой союз, запрещено касаться моих инструментов. Я оттолкнул его, и в тот же момент авангард Ньютеров был рядом. Они готовы были пустить в ход сверкающие кнуты.
      – Ради Воли! – воскликнул я. – Я – Наблюдатель!
      И услышал в ответ тихий, спокойный голос:
      – Оставьте его. Это Наблюдатель.
      Движение прекратилось. Принц Роума заговорил.
      Ньютеры отступили. Измененные умолкли. Носильщики поставили паланкин на землю. Толпа подалась назад, лишь Гормон, Эвлюэлла и я остались на месте. Занавеска из подпрыгивающих цепочек раздвинулась. Двое Мастеров поспешно бросились к паланкину и протянули руки сквозь звуковой барьер.
      И появился Принц Роума.
      Он был так юн! Он был совсем мальчишкой, волосы его были темными и прямыми, лицо – несформировавшимся. Но он был рожден повелевать, и, несмотря на всю его молодость, он был властителем, подобно которому я не видел. Его тонкие губы были плотно сжаты, орлиный нос был узок; его глаза, глубокие и холодные, были бездонными колодцами. Он был одет в богатые одежды союза Правителей, но на щеке его была насечка: двойной крест Защитников, а на плечи наброшена шаль Летописцев. Правитель может войти в любой союз, в который пожелает. Для Правителя странно не быть Защитником, но меня поразило то, что Принц был еще и Летописцем. Это не тот союз, где властвует жестокость.
      Он со слабым интересом поглядел на меня и сказал:
      – Ты выбрал странное место для наблюдения, старик.
      – Час выбирает место, сир, – ответил я. – Я был здесь, и я выполнил свой долг. Я не мог знать, что вы пожелаете пройти здесь.
      – Твое Наблюдение не обнаружило врагов?
      – Никаких, сир.
      Я был готов испытать судьбу, ухватиться за неожиданное появление Принца и попросить его покровительства, но его интерес ко мне таял, словно догорающая свеча, а я не осмелился заговорить, когда он смотрел в сторону.
      Он довольно долго разглядывал Гормона, хмурясь и потирая пальцем подбородок. Потом его взгляд упал на Эвлюэллу. Глаза его посветлели.
      Лицевые мускулы дрогнули, тонкий нос затрепетал.
      – Подойди сюда, маленькая Летательница, – сказал он, кивнув. – Ты пришла с этим Наблюдателем?
      Она испуганно кивнула.
      Принц протянул к ней руку и сжал ее в кулак; она взмыла в воздух и опустилась перед паланкином, и с усмешкой, настолько неприятной, походившей на злобную гримасу, юный Правитель втащил Эвлюэллу за занавес.
      В тот же момент двое Мастеров восстановили звуковой барьер, но процессия не двинулась с места. Я оцепенел. Рядом со мной замер Гормон. Его сильное тело застыло, словно в столбняке. Я откатил тележку на свободное место.
      Шли бесконечные минуты. Придворные сохраняли молчание, рассеяно поглядывая по сторонам.
      Наконец, занавеска снова раздвинулась. Эвлюэлла шагнула наружу и пошатнулась. Лицо ее было бледно, глаза часто мигали. Она выглядела ошеломленной. На щеках поблескивали струйки пота. Она чуть не упала, Ньютер подхватил ее и опустил на землю. Крылья ее топорщились под одеждой, превращая в горбунью и говоря мне, что она испытывает сильнейшее нервное потрясение. Она безмолвно подошла к нам неуверенной, шаркающей походкой, метнула на меня быстрый взгляд, бросилась к Гормону и прижалась к нему.
      Носильщики подняли паланкин. Принц Роума покинул дворец.
      Когда он исчез из виду, Эвлюэлла хрипло бросила:
      – Принц даровал нам место в королевском приюте.

      Управляющий, конечно же, не поверил нам.
      Гости Принца размещаются в королевском приюте, который расположен на углу дворца, в небольшом саду, полном цветов и душистого кустарника.
      Обычные обитатели этого приюта – Мастера и случайный Правитель. Иногда здесь находят себе тепленькое местечко особо важный Летописец, которому поручено какое-нибудь исследование, или занимающий высокое положение Защитник, прибывший с тайным стратегическим планом. Поселить в приюте Летательницу было бы делом чрезвычайно странным; пустить Наблюдателя явно нежелательным; разместить же Измененного или любого другого несоюзного – вообще выходящим за рамки допустимого. Когда мы явились, то были встречены Слугами, которые отнеслись к нам сперва весело, ибо приняли нас за шутников, потом – раздраженно, а после – презрительно.
      – Убирайтесь! – сказали они нам в конце концов. – Подонки! Нечисть!
      Эвлюэлла серьезно ответила:
      – Принц предложил нам здесь места, и вы не можете нас прогнать.
      – Убирайтесь! Убирайтесь! Гнилозубый Слуга вытащил нейродубинку и ткнул Гормона в лицо, отпустив при этом грязную шуточку насчет его несоюзности. Гормон вырвал у него дубинку, не обращая внимания на болезненный ожог, и ударил его ногой в живот так, что тот согнулся и, блюя, повалился на пол. В то же мгновение на помощь Слуге бросилась толпа Ньютеров. Гормон схватил другого Слугу и толкнул его навстречу бегущим: образовалась свалка. Дикие вопли и яростная ругань привлекли внимание почтенного Писца, который вразвалку подошел к дверям, приказал всем молчать и расспросил нас.
      – Это легко проверить, – сказал он, когда Эвлюэлла все ему рассказала. – Пошли-ка запрос Указателю, да поживей! – приказал он Слуге.
      Через несколько секунд затруднение было устранено, и нас пропустили.
      Нам дали отдельные, но сообщающиеся комнаты. Я никогда не имел такой роскоши и, наверное, больше не буду иметь. Комнаты были обширны и высоки.
      Пройти в них можно было через раздвижные двери, настроенные на присущий каждому человеку температурный спектр, что обеспечивало неприкосновенность жилища. Лампы вспыхивали по малейшему желанию хозяина, ибо свисающие с потолка шары и спрятанные в нишах стен светильники были светлячками одного из миров Огненной, обученными выполнять подобные команды. Окна открывались и закрывались по первому желанию. Когда они не были нужны, то занавешивались полупрозрачными, привезенными из других миров квазишторами.
      Они играли не только декоративную роль, но и источали восхитительный аромат в соответствии с тем, что было на них изображено. Были в комнатах и шлемы мыслепередачи, связанные с главными мозговыми центрами. У шлемов были ответвления для вызова Слуг, Писцов, Указателей или Музыкантов.
      Конечно же, человеку моего союза и в голову бы не пришло пользоваться услугами этих людей из боязни навлечь на себя их гнев. Да и в любом случае у меня не было в них нужды.
      Я не спрашивал Эвлюэллу о том, что произошло в паланкине, чем мы заслужили такую щедрость. Я легко мог себе представить это, то же самое мог сделать и Гормон, чья плохо скрываемая ярость порождалась противозаконной любовью к моей тонкой, хрупкой, маленькой Эвлюэлле.
      Мы вошли. Я поставил тележку у окна, прикрыл ее шторой и оставил в готовности для следующего наблюдения. Я смывал с тела въевшуюся грязь, и спрятанные в стенах устройства пели мне о мире и покое. Позднее я поел.
      Потом ко мне пришла Эвлюэлла, посвежевшая и расслабленная. Она сидела рядом со мной, и мы говорили о том, что с нами было раньше.
      Шли часы, а Гормона все не было. Я подумал, что он ушел из приюта, атмосфера которого была ему слишком непривычна, и нашел друзей среди подобных себе несоюзных. Но когда в сумерках мы с Эвлюэллой вышли на монастырский двор и подошли к парапету, чтобы поглядеть на появляющиеся в небе Роума звезды, Гормон был уже там, а с ним долговязый сухопарый человек в шали Летописца. Они тихо беседовали.
      Гормон кивнул мне и сказал:
      – Наблюдатель, это мой новый друг.
      Долговязый коснулся своей шали.
      – Я Летописец Бэзил, – произнес он голосом, тонким, словно фреска, осыпающаяся со стены. – Я прибыл из Перриша, чтобы окунуться в тайны Роума. Я пробуду здесь очень долго.
      – Этому Летописцу есть что рассказать, – вмешался Гормон. – Он очень известен в своем союзе. Как раз когда вы подошли, он рассказывал мне о технике, которая открывает нам прошлое. Они прорыли траншею, сняли слой Третьего Цикла, понимаете, и с помощью вакуумного сепаратора поднимают молекулы, лежащие в нижних слоях.
      – Мы нашли, – сказал Бэзил, – катакомбы императорского Роума и гальку Времени Разбега, и книги, написанные на листах белого металла, восходящие ко Второму циклу. Все это направляется в Перриш для изучения, классификации и разбора, а затем возвращается обратно. Тебя интересует прошлое, Наблюдатель?
      – В некоторой степени, – я улыбнулся. – А вот этот Измененный интересуется им гораздо больше. Иногда я сомневаюсь в его принадлежности к несоюзным. Не видите ли вы Летописца под этой маской?
      Бэзил оглядел Гормона, задержав взгляд на его необычном лице и ширококостной фигуре.
      – Это не Летописец, – сказал он наконец. – Но я согласен, что стариной он интересуется, и очень. Он задал мне несколько очень непростых вопросов.
      – Например?
      – Он желает знать о происхождении союзов. Он интересовался именем генетика, создавшего первого Летателя. Он хочет услышать, почему появились Измененные и действительно ли на них лежит проклятие Воли.
      – И у вас есть на них ответы?
      – На некоторые, – ответил Бэзил. – На некоторые.
      – Происхождение союзов?
      – Чтобы дать устойчивость и осмысленность обществу, которое допускает зло и насилие, – сказал Летописец. – К концу Второго Цикла все зашло в тупик. Никто не знал ни своего статуса, ни своей цели. Наш мир стал проходным двором для инопланетян, которые глядели на нас, как на ничтожества. Было просто необходимо создать жесткий свод установлений, чтобы каждый человек четко знал свое место. Так появились первые союзы:
      Правители, Мастера, Разносчики и Слуги. За ними пришли Писцы, Музыканты, Клоуны и Транспортники. Потом возникла необходимость в Наблюдателях и Защитниках. Когда магия дала нам Летателей и Измененных, эти два союза прибавились к упомянутым, а потом были созданы несоюзные – Ньютеры и…
      – Но Измененные тоже несоюзные, – перебила Эвлюэлла. Летописец впервые за все время посмотрел на нее. – Кто ты? – Эвлюэлла, Летательница.
      Я иду вместе с этим Наблюдателем и Измененным. Бэзил сказал: – Как я уже говорил этому Измененному, в прошлые времена ему подобные могли создать и имели свой союз. Он был распущен тысячу лет тому назад по приказу Совета Правителей после попытки мало популярной фракции Измененных захватить контроль над святынями Ерслема. С этого времени Измененные и стали несоюзными, ниже их стоят только Ньютеры.
      – Этого я не знал, – сказал я.
      – Ты не Летописец, – самодовольно ответил Бэзил. – Это наше ремесло открывать прошлое.
      – Верно. Верно…
      Гормон спросил:
      – А сейчас? Сколько союзов сейчас?…
      Бэзил несколько смущенно и неуверенно ответил:
      – Около сотни, дружище. Некоторые совсем малы, некоторые существуют только в определенной местности. Я интересовался только основными союзами и их непосредственными преемниками: то, что произошло за несколько последних сотен лет – это моя область. Ответил ли я на твой вопрос?
      – Ничего, – сказал Гормон. – Это был глупый вопрос.
      – Твое любопытство постоянно растет, – констатировал Летописец.
      – Я нахожу мир и все, что в нем есть, прекрасными. Разве это грех?
      – Это странно, – произнес Бэзил. – Несоюзные редко отрывают свой взгляд от земли.

      Появился Слуга. Он почтительно и вместе с тем презрительно склонился перед Эвлюэллой и произнес:
      – Принц вернулся. Он желает, чтобы вы составили ему компанию. Прямо сейчас.
      В глазах Эвлюэллы мелькнул страх. Но отказаться было невозможно.
      – Мне идти с вами?
      – Прошу вас. Вы должны одеться и привести себя в порядок. Он желает, чтобы вы вошли к нему с раскрытыми крыльями.
      Эвлюэлла кивнула, и Слуга увел ее. Мы остались стоять у парапета.
      Летописец Бэзил говорил о былых днях Роума, я слушал его, а Гормон смотрел на сгущающуюся темноту. Потом у Бэзила пересохло горло. Он извинился и поспешно ушел. Через некоторое время во дворе под нашими ногами открылась дверца, и появилась Эвлюэлла, которая шла так, как будто принадлежала союзу Сомнамбул, а не Летателей.
      Она была обнажена, и ее хрупкое тело белело неясной тенью в свете звезд. Ее крылья были расправлены и медленно вздымались и опадали. Слуги поддерживали ее под руки; казалось, что они ведут ее во дворец насильно.
      Не ее даже, а чье-то ожившее сновидение.
      – Лети, Эвлюэлла, лети, – прошептал рядом со мной Гормон. – Беги, пока можно!
      Она скрылась в боковом проходе дворца. Измененный взглянул на меня. – Она продалась Принцу, чтобы дать нам кров.
      – Похоже, что так. – Я мог бы разнести этот дворец! – Ты любишь ее? – Разве это не очевидно? – Остынь, – покачал я головой. – Ты непростой человек, но все же Летательница не для тебя. Особенно Летательница, делящая ложе с Принцем Роума.
      – Она перешла к нему из моих рук. Я был потрясен. – Ты знал ее? – И не один раз, – сказал он с грустной улыбкой.
      – В минуту блаженства ее крылья трепещут, словно листья на ветру. – Я вцепился в поручень, чтобы не свалиться вниз. Перед моими глазами закружились звезды, запрыгала и закачалась старушка Луна и два ее бледных провожатых. Я был потрясен, еще не понимая толком, почему. Из-за того, что Гормон рискнул нарушить запрет? Или это давали себя знать мои псевдородительские чувства к Эвлюэлле? Или это было простой ненавистью к Гормону, осмелившемуся совершить грех, на который у меня не хватило смелости, хотя желания было предостаточно?
      Я сказал:
      – Тебе выжгут мозг за это. И ты сделал меня своим сообщником.
      – Ну и что? Принц приказал – и получил, что хотел. Но до него были другие. Я хотел сказать, другой.
      – Хватит. Хватит.
      – Мы увидим ее снова?
      – Принцам быстро надоедают женщины. Несколько дней, а может, и одна ночь, и он вернет ее обратно. И тогда нам, наверно, придется уйти из приюта, – я вздохнул. – В конце концов нам об этом дадут знать заранее.
      – И куда ты тогда пойдешь? – спросил Гормон.
      – Ненадолго останусь в Роуме.
      – Даже если придется ночевать на улице? Здесь, похоже, невелика нужда в Наблюдателях.
      – Что-нибудь придумаю, – ответил я. – А потом пойду в Перриш.
      – Учиться к Летописцам?
      – Смотреть на Перриш. А ты? Что тебе нужно в Роуме?
      – Эвлюэлла.
      – Оставь этот разговор.
      – Хорошо, – сказал он, горько усмехнувшись, – но я останусь здесь, пока Принц не бросит ее. Тогда она будет моей, и мы найдем, на что жить.
      Несоюзные горазды на выдумки. Это им необходимо. Может, поживем некоторое время в Роуме, а потом двинемся вслед за тобой в Перриш. Если только ты ничего не имеешь против уродов и никому не нужных Летательниц.
      Я пожал плечами.
      – Посмотрим, когда придет время.
      – А раньше тебе приходилось бывать в компании Измененных?
      – Не часто. И не долго.
      – Я польщен, – он выбил ладонями дрожь на парапете. – Не бросай меня, Наблюдатель. Я очень хочу быть рядом с тобой.
      – Почему?
      – Чтобы увидеть твое лицо в тот день, когда твои машины скажут тебе, что Вторжение началось.
      – Тогда тебе придется долго ждать.
      – А ты разве не веришь, что Вторжение состоится?
      – Иногда. Изредка. – Гормон усмехнулся. – Ты не прав. Они уже почти здесь. – Перестань смеяться. – В чем дело, Наблюдатель? Ты потерял веру?
      Это известно уже тысячу лет: иная раса обнаружит Землю, захочет сделать ее своей и в один прекрасный день явится, чтобы захватить ее. Это было известно еще в конце Второго Цикла.
      – Я знаю это, и я не Летописец, – а потом повернулся к нему и произнес слова, которые, как я думал, никогда не произнесу вслух. – Я слушаю звезды и делаю свои наблюдения в течение двух твоих жизней. То, что делаешь слишком часто, теряет смысл. Скажи тысячу раз свое имя, и оно превратится в пустой звук. Я наблюдал, и я наблюдал хорошо. В ночные часы я иногда думал, что наблюдаю впустую, что зря теряю свою жизнь. В наблюдениях есть свое удовольствие, но, возможно, нет никакого смысла.
      Он схватил меня за руку.
      – Твое признание так неожиданно, как и мое. Храни свою веру, Наблюдатель! Вторжение близко!
      – Откуда ты можешь знать это?
      – Несоюзные тоже кое-что могут. Разговор этот был горек для меня. Я спросил: – А ты, наверное, иногда сходишь с ума оттого, что ты Несоюзный?
      – С этим можно смириться. А кроме того, здесь есть свои приятные стороны, чтобы компенсировать низкое положение. Я завожу разговор, о чем захочу.
      – Я это заметил.
      – Я иду, куда хочу. У меня всегда есть пища и кров, хотя пища может быть гнилой, а кров – убогим. Женщины тянутся ко мне вопреки всяким запретам. Из-за них, видимо, я и не страдаю комплексом неполноценности.
      – И ты никогда не хотел стоять на ступеньку выше?
      – Никогда.
      – Будь ты Летописцем, ты был бы счастливее.
      – Я счастлив сейчас. Я получаю все удовольствия Летописца, но у меня нет его обязанностей.
      – До чего же ты самодоволен, – не выдержал я. – Говоришь о достоинствах несоюзности!
      – Как же еще можно вынести тяжесть Воли? – Он поглядел на дворец. – Смирение возносится. Могущество рушится. Выслушай мое пророчество, Наблюдатель: этот похотливый Принц еще до осени узнает о жизни кое-что новенькое. Я выдавлю ему глаза, чтобы отнять ее!
      – Громкие слова! Ты говоришь сегодня, словно предатель.
      – Это пророчество!
      – Тебе даже близко к нему не подойти, – сказал я. И, раздосадованный тем, что принимаю все эти глупости всерьез, добавил: – И почему ты винишь во всем его? Он поступает так, как поступают все Принцы. Обвиняй девушку за то, что она пошла с ним. Она могла отказаться.
      – И лишиться крыльев. Или жизни. Нет, у нее не было выбора. Я это сделаю! – и он с неожиданной яростью ткнул раздвинутыми большим и указательным пальцами в воображаемые глаза. – Погоди, – произнес он, – вот увидишь.
      Во дворце появились трое Сомнамбулистов. Они разложили аппараты своего союза и зажгли тонкие свечи, чтобы читать по ним знаки завтрашнего дня. Тошнотворный запах наполнил мои ноздри, и у меня пропала всякая охота разговаривать с Измененным.
      – Уже поздно, – сказал я. – Мне нужно отдохнуть. Скоро мне проводить наблюдение.
      – Теперь смотри в оба, – заключил Гормон.

      Ночью я провел у себя в комнате четвертое и последнее в этот день наблюдение и впервые в жизни обнаружил отклонение. Я не мог объяснить его.
      Это было какое-то смутное чувство, мешанина звуковых и световых ощущений, контакт жизни с какой-то колоссальной массой. Я испугался и прирос к своим инструментам намного дольше обычного, но к концу наблюдения понял не намного больше, чем вначале.
      А потом я вспомнил о своих обязанностях.