Селение было довольно большое: сорок с лишним хижин, стоявших в два ряда. С одной стороны его окружал высокий лес, с другой широко разливалось озеро. Гандерсен приближался к селению по тропинке среди деревьев, за которыми блестела серебристая гладь воды. В воздухе медленно кружились большие снежинки. Высоко поднявшийся туман сливался в монотонную серую пелену примерно в полукилометре над землей.
      — Человек Каллен? — спросил Гандерсен.
      Каллен лежал в хижине у озера. Два сулидора, охранявших вход, отошли в сторону по приказу Йи-гартигока, двое других стояли в ногах ложа из веток и шкур, на котором лежал Каллен.
      — Ты пришел за мной, Ганди? — заговорил Кал-лен. — Ты опоздал, приятель.
      Золотистые волосы Каллена поседели и слиплись, местами проглядывал лысый череп. Когда-то добрые, бледнозеленые глаза стали мутными и безразличными, белки пожелтели и были испещрены болезненными красными прожилками. От лица остались кожа и кости. Он лежал под какой-то драной шкурой, под которой виднелись очертания исхудавшего тела. От прежнего Каллена осталось немногое: лишь приятный мелодичный голос и дружелюбная улыбка, выглядевшая гротескно на изможденном лице. Он был похож на столетнего старца.
      — Давно это с тобой? — спросил Гандерсен.
      — Два месяца, может быть, три. Сам не знаю, время здесь бежит незаметно. Но для меня уже нет возврата. Я останусь тут. До самого конца.
      Гандерсен присел возле ложа больного.
      — У тебя что-нибудь болит? Может быть, тебе что-нибудь дать?
      — Ничего у меня не болит, — сказал Каллен. — И наркотики ни к чему. Это уже конец.
      — Что с тобой? — спросил Гандерсен, думая о Дикстре и его женщине, пожираемых личинками, о Курце, изможденном и изменившемся, и о том, что говорила Сина о Джо Саламоне, превратившемся в кристаллы.
      — Какая-то местная болезнь? Ты что-то здесь подхватил?
      — Ничего экзотического, — ответил Каллен, — я просто гнию изнутри. Это старый враг, Ганди, — рак. Рак кишечника. Клешни рака раздирают мои кишки.
      — Ты, наверное, очень страдаешь.
      — Нет, — ответил Каллен. — Этот рак ползает медленно. Вцепится здесь, вцепится там. Каждый день от меня остается все меньше. Иногда мне кажется, что от меня уже ничего не осталось. Сегодня мне немного лучше.
      — Послушай, — начал Гандерсен, — в течение недели я могу перевезти тебя в дом Сины. Наверняка у нее есть полный набор лекарств и, конечно, средства против рака. Болезнь зашла не настолько далеко, чтобы ее нельзя было остановить, если мы будем действовать быстро. А потом мы посадим тебя на корабль и отправим на Землю, где тебя полностью вылечат.
      — Нет. Это бесполезно.
      — Не болтай глупости! Мы живем не в средневековье, Сед. Заболевание раком — не повод валяться в грязной хижине и ждать смерти. Сулидоры приготовят для тебя носилки. Я все устрою в течение пяти минут. Потом…
      — Я не смог бы никогда добраться до Сины, и ты это хорошо знаешь, мягко сказал Каллен. — Нилдоры схватили бы меня, как только я пересек бы границу Страны Туманов. Ты должен это знать.
      — Но…
      — У меня нет сил притворяться. Ты же знаешь, что меня на этой планете активно разыскивают, правда?
      — В общем, да.
      — Тебя послали, чтобы доставить меня к ним?
      — Нилдоры просили, чтобы я тебя привел, — признался Гандерсен. — Мне пришлось согласиться, чтобы получить разрешение приехать сюда.
      — Естественно, — угрюмо сказал Каллен.
      — Однако я поставил условие, что не приведу тебя, если ты не захочешь идти добровольно, — добавил Гандерсен. — Я поставил и другие условия. Послушай, Сед, я не Иуда. Я предпринял это путешествие по личным мотивам, и то, что я тебя навестил, никак с этим не связано. Но я хочу тебе помочь. Позволь мне отвезти тебя к Сине. Тебя будут лечить, и…
      — Я же тебе сказал, — перебил его Каллен, — что нилдоры схватят меня при первой же возможности.
      — Даже если будут знать, что ты смертельно болен и я забираю тебя для лечения?
      — Особенно в этом случае. Они хотели бы спасти мою душу, прежде чем я умру. У меня нет желания доставлять им это удовольствие, Ганди. Я останусь здесь, где я в безопасности, где им до меня не добраться, и буду ждать, пока рак меня не прикончит. Уже скоро. Два дня, три, неделя, а может быть, даже сегодня. Я благодарен тебе, что ты хочешь меня спасти, но я не пойду.
      — А если я получу от нилдоров обещание, что они оставят тебя в покое, пока ты…
      — Я не пойду. Тебе пришлось бы применить силу. А это не входит в условия обязательства, которое ты дал нилдорам, верно? — Каллен первый раз за долгое время улыбнулся. — Там в углу есть бутылка вина. Будь другом.
      Гандерсен пошел за бутылкой. Ему пришлось пройти мимо нескольких сулидоров. Разговор с Кал-леном так поглотил его, что он забыл о сулидорах, которых полно было в хижине: двое его проводников, те, кто охранял Каляева, и по крайней мере полдюжины других. Он взял вино и принес больному. Рука Каллена дрожала, но он сумел не пролить ни капли, потом, сделав глоток, протянул бутылку Гандерсену, который не мог ему отказать. Вино было теплым и сладким.
      — Значит, договорились — ты не будешь пытаться забрать меня из этого селения, ладно? — настаивал Каллен. — Я знаю, что ты всерьез не думаешь о том, чтобы передать меня нилдорам, но, может быть, считаешь, что таким образом спасешь мне жизнь. Не делай этого, поскольку последствия были бы те же — так или иначе я попал бы в лапы нилдоров. Я останусь здесь. Ладно?
      Гандерсен некоторое время молчал.
      — Ну хорошо, пусть будет по-твоему, — наконец сказал он.
      Каллен с облегчением вздохнул, откинулся на спину, повернувшись лицом к стене, и сказал:
      — Жаль, что я потратил столько сил, чтобы тебя убедить. Нам еще столько надо друг другу сказать, а я уже устал.
      — Отдохни немного, я приду позже.
      — Нет. Останься. Поговори со М1}ой. Расскажи, где ты был все эти годы, почему вернулся, кого видел, что делал? Расскажи мне обо всем. Я отдохну, пока буду тебя слушать. А потом… потом…
      Голос Каллена прервался. Гандерсену показалось, что Каллен потерял сознание или, может быть, заснул. Глаза его были закрыты, он дышал медленно, с трудом. Гандерсен замолчал и начал ходить по хижине, разглядывая висящие на стенах шкуры, примитивные орудия, остатки еды. Сулидоры не обращали на него внимания. В хижине их было восемь. Они держались поодаль от умирающего, но все время на него смотрели. Гандерсена все больше подавляло присутствие этих огромных двуногих зверей, кошмарных созданий с клыками и когтями, с толстым хвостом и мощными челюстями; они входили, выходили и передвигались так, как будто его вообще не существовало. Он выпил еще немного вина, хотя ни вкус, ни запах его не были ему приятны.
      — Рассказывай, я жду, — сказал Каллен, не открывая глаз.
      Гандерсен начал говорить. Он говорил о восьми годах, которые провел на Земле, о овладевшем им беспокойстве, о трудно объяснимом желании вернуться на Белзагор, о необходимости найти себе новое место в жизни, утратив опору, которой была для него Компания. Он рассказывал о своем путешествии через лес к стойбищу нилдоров у озера, о том, как танцевал среди них и как ему пришлось обещать, что он приведет Каллена. Он говорил о Дикстре и женщине, найденных в развалинах станции — без лишних подробностей, учитывая нынешнее состояние Каллена. Он рассказал и о том, что был с Синой в Ночь Пяти Лун. Он рассказал о Курце и о том, как тот изменился, пройдя повторное рождение. И о том, как добирался до Страны Туманов.
      Три раза он думал, что Каллен заснул, а один раз ему показалось, что больной вообще не дышит. Однако, когда он переставал говорить, Каллен делал ему знак — кривил рот, слегка шевелил кончиками пальцев, — чтобы Гандерсен не прерывал рассказа. В конце, когда ему уже нечего было сказать, он долго молча ждал, пока Каллен снова не подаст признаков жизни.
      — Ну, и…? — наконец прошептал больной.
      — Ну, и я оказался здесь.
      — А отсюда куда направляешься?
      — На Гору Возрождения, — спокойно ответил Гандерсен.
      Каллен открыл глаза. Он кивнул сулидорам, чтобы ему приподняли подушки, и сел, наклонившись вперед.
      — Зачем ты хочешь идти туда? — спросил он.
      — Хочу узнать, что такое повторное рождение.
      — Ты видел Курца?
      — Видел.
      — Он тоже хотел это узнать, — с усилием говорил Каллен. — Он уже понял, как это происходит, но хотел добраться до внутренней сущности повторного рождения, пережить это сам. Конечно, не из простого любопытства. У Курца были некоторые проблемы духовной природы. Он вбил себе в голову, что должен принести себя в жертву, чтобы покаяться за всю свою жизнь. Впрочем, справедливо. Вполне справедливо. И он пошел вновь возродиться. Сулидоры согласились. Вот это человек! Я видел его, прежде чем уйти на север.
      — Сначала я думал, что тоже мог бы вновь возродиться, — сказал Гандерсен. — По тем же самым причинам: смесь любопытства и ощущения вины. Но я отказался от этой идеи. Да, я отправлюсь на эту гору, чтобы увидеть, что они делают, но не думаю, что буду просить их проделать то же самое со мной.
      — Потому что увидел, как выглядит Курц?
      — Отчасти. А также и потому, что мой первоначальный план показался мне каким-то… чересчур продуманным. Акт осмысленного выбора, а не акт веры. Нельзя отправляться туда и добровольно соглашаться на повторное рождение лишь из научного интереса. К этому нужно искренне стремиться.
      — Так, как Курц?
      — Именно так.
      — А ты?
      — Сам не знаю, — ответил Гандерсен. — Я думал, что и я испытываю это стремление, и сказал об этом Сине. Сейчас, однако, когда я уже почти добрался до этой горы, идея начинает казаться мне сомнительной.
      — Может быть, ты просто испугался? Гандерсен пожал плечами.
      — Курц в самом деле зрелище не из приятных, — сказал он.
      — Бывает хорошее повторное рождение, и бывает плохое, — объяснил Каллен. — У него было плохое. Я полагаю, это как-то зависит от душевных качеств и, естественно, от многого другого. Выпьем еще?
      Гандерсен достал бутылку. Каллен, к которому, видимо, вернулось немного сил, сделал большой глоток.
      — А ты прошел повторное рождение? — спросил Гандерсен.
      — Я? Нет. Мне этого даже никогда не хотелось. Но я кое-что знаю. Курц — не первый из нас, кто через это прошел. До него было по крайней мере двенадцать.
      — Кто?
      Каллен назвал несколько фамилий — все они были людьми Компании, фигурировавшими в списке погибших во время исполнения служебных обязанностей. Некоторых из них Гандерсен знал, о других даже не слышал, поскольку они прибыли на Мир Холмана значительно раньше, чем он и Каллен.
      — Есть и другие, — говорил Каллен. — Курц нашел их фамилии в рапортах, а нилдоры рассказали ему остальное. Никто из них не вернулся из Страны Туманов. Четверо или пятеро оказались в том же состоянии, что и Курц превратились в чудовищ.
      — А остальные?
      — Может быть, превратились в архангелов. Информация нилдоров была не вполне ясна. Они говорили о каком-то трансцедентальном погружении во Вселенную, о эволюции, ведущей к следующей степени воплощения, о резком подъеме — и тому подобное. Точно известно лишь то, что эти люди никогда больше не появлялись на территории Компании, Курц надеялся на нечто подобное. Однако, к сожалению, Курц — это Курц: наполовину ангел и наполовину демон, и в таком виде он возродился. И за таким Курцем теперь ухаживает Сина. Жаль, что ты отказался от своего желания, Ганди. Может быть, как раз тебе удалось бы повторное рождение. Можешь позвать Хор-тенебора? Мне нужно немного свежего воздуха, если мы хотим продолжить разговор. Это Вниз, е землю тот сулидор, который стоит у стены. Он обо мне заботится и вынесет на двор мои старые кости.
      — Только что шел снег, Сед.
      — Вот и хорошо. Почему бы умирающему человеку не посмотреть на снег? спросил Каллен. — Здесь, перед этой хижиной, самый прекрасный вид во Вселенной. Я хочу еще раз это увидеть. Позови Хор-тенебора.
      Сулидор взял в могучие лапы маленькое, хрупкое тело больного, вынес из хижины и посадил лицом к озеру в нечто, напоминающее гамак. Гандерсен пошел следом. На селение опустилась густая мгла, скрывая даже ближайшие хижины, однако само озеро под куполом серого неба было хорошо видно. Над свинцовой поверхностью воды плавали отдельные полосы молочного тумана. Воздух был пронизывающе холодным, но Каллен, прикрытый лишь тонкой шкурой, видимо, не ощущал холода. Он вытянул руку и с восхищением, как ребенок, разглядывал падавшие на нее снежинки.
      — Ответишь мне на один вопрос? — наконец спросил Гандерсен.
      — Если смогу.
      — Что ты такого сделал, что нилдоры так рассердились?
      — Они не сказали, когда посылали тебя за мной?
      — Нет, — ответил Гандерсен. — Они говорили, что если ты захочешь, то сам расскажешь, и что для них не имеет значения, знаю я об этом или нет. Сина этого тоже не знала, а мне самому ничего не могло прийти в голову. Ты не из тех, кто мог бы мучить или убивать разумные существа. Ты ее забавлялся бы с ними так, как Курц, с змеиным ядом. Он, впрочем, занимался этим многие годы, а ведь они не пытались его заполучить. Что же такое ты мог сделать, что…
      — Грех Актеона, — сказал Каллен.
      — Извини, не понял.
      — Грех Актеона, который вовсе не был грехом, а лишь случайностью. По греческому мифу, охотник Актеон подглядел за купающейся Дианой и увидел то, чего не должен был видеть. Диана превратила его в оленя, и его растерзали собственные собаки.
      — Не понимаю, что общего это имеет с… Каллен набрал в грудь воздуха.
      — Ты был когда-нибудь на Центральном Плоскогорье? — тихо, но отчетливо спросил он. — Ну да, конечно, был. Я помню, вам пришлось совершить там вынужденную посадку — вместе с Синой, когда вы возвращались в Файр-Пойнт после отпуска на побережье. Вы угодили в переплет, боялись диких зверей, и с тех пор Сина возненавидела плоскогорье. Ведь так? Значит, ты знаешь, насколько это странное, жуткое, таинственное место, изолированное от остальной части планеты, и даже нилдоры неохотно туда ходят. Ну ладно. Я начал путешествовать туда через год или два после того, как мы отказались от своих прав на планету. Там было мое убежище. Меня интересовали животные плоскогорья, насекомые, растения, вообще все. Даже воздух там не такой, как везде, — свежий и чистый. Раньше, как ты знаешь, тех, кто бывал на плоскогорье, считали чудаками; но для меня это не имело значения, это был мой мир. Я побывал там несколько раз, собирая разные образцы. Я привез Сине несколько необычных существ, которые ей понравились и которые она полюбила, прежде чем поняла, что они с плоскогорья. И так постепенно я помог ей преодолеть иррациональный страх и отвращение. Мы начали бывать там вместе, иногда также с Курцем. Может быть, ты заметил на станции у Водопадов Шангри-Ла образцы флоры и фауны с плоскогорья? Мы собирали их вместе. Плоскогорье стало для меня таким же местом, как и любое другое: ничего сверхъестественного, ничего невероятного, просто дикие места. Я отправлялся туда, когда чувствовал себя разбитым, уставшим или расстроенным.
      Около года назад, может быть, меньше года, — продолжал он, — я в очередной раз отправился на плоскогорье. Курц как раз вернулся после повторного рождения, и Сина была страшно подавлена тем, что с ним произошло. Я хотел найти для нее какой-то подарок, какую-нибудь зверушку, чтобы ее порадовать. На этот раз я забрался дальше к юго-западу от места, где я обычно садился, туда, где соединяются две реки. Я никогда там еще не был. Первое, что бросилось мне в глаза — полностью обглоданные деревья. Нилдоры! Множество нилдоров! На огромной территории вся растительность была объедена, а ты же знаешь, как едят нилдоры. Это меня очень заинтересовало. Иногда я встречал на плоскогорье одинокого нилдора, но никогда не видел целого стада. Я пошел вдоль линии обглоданных деревьев. Она вела все дальше и дальше через лес, словно шрам — обломанные ветви, истоптанная почва. Наступила ночь, я устроил привал, и мне показалось, что из темноты доносится бой барабанов. Этого не могло быть: ведь нилдоры не пользуются барабанами.
      Вскоре я понял, что слышу, как они танцуют, топают, и именно этот топот разносился по лесу. Доносились и другие звуки: визг, мычание, рев перепуганных животных. Я должен был увидеть, что происходит. Я свернул палатку и начал пробираться сквозь джунгли. Шум становился все громче, пока я наконец не добрался до края леса и тянувшейся вниз к реке саванны. Здесь, на открытом пространстве, было около пятисот нилдоров. На небе светили три луны, и я все хорошо видел. Ганди, ты можешь поверить, что они раскрасились?! Как дикари! Они напоминали какие-то кошмарные видения. На поляне были вырыты три глубокие ямы — одна наполненная каким-то красным илом, а две — ветками, листьями и ягодами, которые нилдоры так растоптали, что из них вытек разноцветный сок — в одной яме черный, а в другой синий. Я наблюдал, как нилдоры входили в эти ямы и красились; сначала катались в красном иле, становясь совершенно алыми, а потом набирали хоботом краски из других ям и разрисовывали друг друга черными и голубыми полосами.
      Варварское зрелище! Раскрасившись, они бегом мчались туда, где происходили танцы, и сразу же начинали топать в своем ритме на четыре такта — ну, ты знаешь: бум, бум, бум, бум. Но сейчас это выглядело куда более дико и жутко, чем обычно — армия нилдоров на тропе войны. Они громко топали ногами, качали большими головами, поднимали хоботы, ревели, рыли бивнями землю, подпрыгивали и размахивали ушами. Жуткое зрелище, Ганди, можешь мне поверить. И эти их размалеванные туши, освещенные лунным светом…
      Не выходя из густого леса, — продолжал больной, — я переместился дальше к западу, чтобы лучше было видно. Дальше, позади танцующих, я увидел нечто еще более удивительное. Пространство втрое или вчетверо большее, чем это селение, было огорожено. Нилдоры сами не могли этого сделать — они умели вырывать из земли деревья и переносить их хоботами, но требовалась помощь сулидоров, чтобы соответствующим образом их уложить и поставить забор. Внутри ограды находились животные с плоскогорья. Сотни животных разных видов и величины: огромные травоядные с шеями, как у жирафы, и похожие на рогатых носорогов, и пугливые, как газели, и еще десятки других, каких я никогда прежде не видел.
      Все были собраны вместе. Видимо, охотники-сулидоры в течение дня прочесали заросли и согнали весь этот зверинец. Животные были беспокойны и напуганы; я тоже. Я притаился в темноте и ждал. Наконец, все нилдоры соответствующим образом раскрасились, и начался некий ритуал. Они что-то выкрикивали, большей частью на древнем языке, которого я не знал, но и на обычном отчасти тоже, и в конце концов я понял, в чем дело. Знаешь, кто были эти размалеванные бестии? Грешники, нилдоры, впавшие в немилость! Это было место покаяния и очищения.
      Каждый нилдор, чем-то запятнавший себя в течение года, должен был прийти сюда и очиститься. Ганди, знаешь, какие грехи они совершали? Они пили яд, который давал им Курц! Старая забава на биостанции — дать нилдорам напиться, самому глотнуть и ждать, когда появятся галлюцинации. Всех этих нилдоров Курц совратил с пути истинного. На их душах лежал тяжкий грех. Земной дьявол нашел их чувствительное место. Он знал, какому искушению они не смогут противостоять. И они пришли сюда, чтобы очиститься.
      Центральное плоскогорье — это чистилище нилдоров. Они не живут там, поскольку это место необходимо им для обрядов, а обычные поселения не устраивают в священных местах. Они танцевали часами, Ганди, но это еще не был сам ритуал покаяния, лишь прелюдия к нему. Они танцевали так, что у меня кружилась голова, когда я смотрел на них: красные тела, черные полосы, топот ног. А потом, когда зашли луны и забрезжил рассвет, началась сама церемония.
      Только тогда я смог заглянуть в настоящую, темную душу нилдоров. Два старых нилдора подошли к ограде и начали бить по ней ногами. Когда образовался проход метров в десять шириной, они отошли в сторону, а животные стали выбегать на равнину, напуганные шумом, танцами и тем, что были в плену. Они носились вокруг, не зная, что делать и куда бежать. И тогда нилдоры набросились на них. Мирные, добродушные нилдоры — представляешь? Они топтали их, насаживали на бивни, хватали хоботами и ударяли о деревья. Мне стало нехорошо. Сколь чудовищной смертоносной машиной может быть нилдор — туша, хобот, огромные ноги — в диком безумии убийства, лишенный всяких тормозов! Некоторым животным удалось, конечно, спастись, большинство, однако, не избежало страшной участи. Везде валялись растерзанные тела, текли потоки крови. Из леса выходили на пиршество хищники, хотя убийство еще продолжалось. Вот каково покаяние нилдоров: грех за грех. Вот каким образом они очищаются. Именно на этом плоскогорье, Ганди, они разряжают свою агрессивность. Они освобождаются от всех тормозов, и проявляется их звериная сущность.
      Я никогда в жизни не испытывал подобного ужаса, как тогда, когда они очищали свои души. Ты знаешь, с каким уважением я всегда относился к нилдорам. И до сих пор отношусь к ним так же. Но увидеть нечто подобное, такую бойню, адскую картину, — Ганди, я просто остолбенел от ужаса. Не было похоже, что убийство доставляло нилдорам удовольствие, но они убивали, не колеблясь, ибо просто таков был ритуал, и они задумывались над этим не больше, чем Сократ, приносящий ягненка в жертву Зевсу или петуха в жертву Эскулапу. Это действительно было чудовищно. Я смотрел, как нилдоры лишали жизни других во имя добра своих душ, и чувствовал, что подо мной разверзлась бездна и я оказался в другом мире, о существовании которого даже не подозревал. Потом взошло солнце, — продолжал Каллен. Теплые, золотистые лучи падали на растоптанные трупы.
      Нилдоры спокойно лежали посреди побоища и отдыхали, удовлетворенные, очистившиеся, свободные от тяжкого бремени. Вокруг все дышало удивительным спокойствием. Они сражались со своими демонами и победили. Они прошли через ночной кошмар и очистились — не знаю, как, но действительно очистились от своего греха. Я не могу сказать, как можно спасти свою душу путем насилия. Это чуждо моим принципам и твоим наверняка тоже. Курц, однако, это понимал. Он выбрал тот же путь, что и нилдоры. Он погружался в зло все глубже и глубже, радовался уничтожению, хвалился нарушением законов, и несмотря на это, в конце концов сумел осудить себя сам, счесть себя недостойным и избавиться от того темного, что в себе обнаружил. И поэтому он пошел искать возрождения, и тем показал, что пребывающий в нем ангел еще жив. Очищение через зло — с этим ты должен будешь разобраться сам, Ганди. Я тебе ничем не могу помочь. Могу только рассказать, что я видел в то утро, на восходе солнца, на берегу моря крови. Я заглянул в пропасть. Мне дано было приоткрыть завесу, и я увидел, куда ушел Курц, куда идут нилдоры и куда, быть может, пойдешь и ты. Я не смог.
      А потом они меня чуть не схватили, — голос больного звучал все слабее. — Они напали на мой след, почуяли мой запах. Когда они были охвачены безумием, они, думаю, не могли ничего заметить, тем более если учесть запах сотен животных за оградой. Но потом они начали принюхиваться: хоботы поднимались вверх и шевелились, словно перископы. В воздухе витал запах богохульства, вонь шпиона-землянина. Минут пять или десять они втягивали воздух, а я стоял в кустах, парализованный тем, что видел, и не отдавал себе отчета в том, что они чуют именно мой запах. Потом у меня в голове внезапно прояснилось. Я повернулся и побежал через лес, а они пустились в погоню. Десятками. Можешь себе представить, что это такое, когда тебя преследует в джунглях стадо разъяренных нилдоров? Я пытался выбирать узкие проходы, недоступные для них, проскальзывал среди деревьев, кустов и камней. Я бежал сломя голову, пока не свалился без чувств в зарослях и меня не вырвало. Я хотел отдышаться, но услышал топот преследователей и снова побежал.
      Оказавшись на берегу болота, я прыгнул туда, надеясь, что они потеряют след. Я прятался в тростниках, брел в грязи, но нилдоры окружили меня со всех сторон. Мы знаем, что ты там — кричали они мне. Выходи. Выходи. Мы тебя прощаем, мы хотим тебя только очистить. Они все мне объясняли, даже достаточно разумно. Невольно — о, конечно, лишь невольно, дипломатично говорили они, я видел церемонию, которой никто, кроме нилдоров, не имеет права видеть, и теперь необходимо стереть это из моей памяти. Это можно сделать с помощью простых средств, которые не стоит даже описывать. По-видимому, какие-то наркотики. Я не соглашался и ничего не отвечал. Они продолжали уверять меня, что не питают ко мне ненависти, что они прекрасно понимают, что я не собирался подглядывать за их таинствами, но поскольку я их видел, следует предпринять соответствующие шаги — и так далее. Я пополз по дну ручья, дыша через тростниковую трубочку. Когда я вынырнул на поверхность, нилдоры все еще звали меня и все больше злились. Их раздражало, что я не хочу к ним выйти.
      Они не преследовали меня за подглядывание, но их не устраивало, что я не соглашаюсь на очищение. Именно в этом состояло мое истинное преступление — не то, что я шпионил за ними, спрятавшись в кустах, но то, что я не желал пройти очищение. Я весь день просидел в ручье, а когда наступили сумерки, я вылез и поймал сигнал моего вездехода, который, как оказалось, находился всего в пятистах метрах от меня. Я боялся, что нилдоры будут караулить возле него, но их там не было. Я сел в вездеход и около полуночи был у Сины. Я знал, что у меня немного времени. Нилдоры будут преследовать меня по всему континенту. Я рассказал ей в общих чертах, что случилось, собрал вещи и отправился в Страну Туманов. Убежище мне могли предоставить только сулидоры. Они не могут простить нилдорам, что тем принадлежит власть на Белзагоре. Так я оказался в этом селении. Я путешествовал по Стране Туманов, пока однажды не почувствовал, что у меня рак, и понял, что это конец. С тех пор я жду конца, и он уже близок. Он замолчал.