И тогда дверь отворилась, и вошла в комнату Пульхерия, и закрыла дверь за собою на засов.
      Она смыла с себя густые румяна и сняла все драгоценности, кроме одной золотой пекторали, а также сменила свое роскошное торжественное облачение на легкую шелковую накидку. Даже при скудном свете этой комнаты я увидел, что под нею она совершенно обнажена, и плавные изгибы ее тела воспламенили меня почти до безумия. Она плавно двинулась ко мне навстречу.
      Я взял ее в свои руки и попытался было поцеловать. Она не понимала, что такое поцелуи. Даже поза, которую нужно было принимать для такого контакта, была чужда для нее. Мне пришлось самому приспособить ее к этому. Я нежно наклонил ее голову. Она улыбнулась, несколько смущенно, но не противилась.
      Наши губы соприкоснулись. Мой язык метнулся вперед.
      Она задрожала и прижалась ко мне всем телом.
      Она старалась как можно быстрее постичь науку поцелуев.
      Мои ладони незаметно соскользнули с ее плеч ниже. Я осторожно стянул с нее накидку. Она снова затрепетала.
      Я сосчитал ее груди. Две. Розовые соски. Расставленными своими пальцами я измерил ее талию. Неплохой размер. Затем провел кончиками пальцев по бедрам. Великолепные бедра. Меня привели в восторг две глубокие ямочки в самом низу ее спины.
      Она была одновременно застенчивой и раскованной — превосходное сочетание.
      Когда я разделся, она увидела таймер и притронулась к нему, стала теребить его пальцами, но не стала спрашивать, что это такое, а скользнула пальцами еще ниже. Мы вместе повалились на ложе.
      Видите ли, секс в самом деле весьма занятная штука. Физиологическая его сторона, вот что я сейчас имею в виду. То, что называли «заниматься любовью» в двадцатом столетии; то, что называли «спать вместе». Какие только попытки не делались, чтобы буквально воспеть физиологию этого действа, и какой результат из всего этого получился?
      Описывать это с дотошностью ученого-сексопатолога равноценно тому, что объяснять, как получить огонь с помощью трения палочки о дощечку. Сделайте то и сделайте это, а затем продолжайте, пока не добьетесь желаемого результата.
      Посмотрите же на все это, как оно происходит в жизни, и вы сами поймете, насколько абсурдны все эти попытки. А с другой стороны, нет-нет, да и закрадется такая мысль: есть ли на свете более глупое, чем это центральное действо, управляющее человеческими эмоциями?
      Нет, конечно же нет. Так почему же эта потная возня с Пульхерией так для меня важна (и, может быть, для нее)?
      Моя гипотеза заключается в том, что истинное значение секса, хорошего секса, в его символичности. Оно далеко выходит за пределы простого получения удовольствия на очень короткое время в результате определенных телодвижений. Само по себе это удовольствие доступно, в конце-то концов, даже и без участия партнера, разве не так?
      Нет, секс — это куда больше, чем простые, инстинктивные телодвижения. Это праздник души, нашедшей родственную душу, это торжество в честь духовного единения, кульминация взаимного доверия. Мы как бы говорим друг другу в постели: я отдаюсь тебе в предвкушении, что ты доставишь мне наслаждение, а я со своей стороны, попытаюсь сделать все, чтобы доставить наслаждение тебе. Своего рода социальный контракт, так назовем это. И вся прелесть, все треволнения именно в заключении такого соглашения, но не в удовольствии, которым оно оплачивается.
      И еще вы говорите: вот мое обнаженное тело со всеми его недостатками, которое я доверчиво выставляю перед тобой, зная, что ты не будешь над ним насмехаться. И еще вы говорите: я принимаю эту сокровенную связь с тобою даже несмотря на то, что ты можешь передать мне дурную болезнь. Я добровольно подвергаю себя такому риску, потому что ты есть. И еще женщины частенько говаривали, по крайней мере, до самого конца девятнадцатого века или даже в начале двадцатого: я открываю себя для тебя даже несмотря на те возможные биологические последствия, что проявятся через девять месяцев.
      Все это куда более существенно, чем чисто физиологические атрибуты. Именно поэтому никакие механические приспособления для мастурбации никогда не могли заменить секс и никогда его не заменят.
      Вот почему то, что произошло между мною и Пульхерией Дукас в то византийское утро 1105 года, было куда более существенным, чем то, что происходило между мною и императрицей Феодорой на полтысячелетия раньше, или то, что происходило между мною и какою бы ни было другой девушкой тысячелетием позже. И в Феодору, и во множество других девчонок внизу по линии мною было впрыснуто, грубо говоря, примерно одинаковое количество кубических сантиметров солоноватой, вязкой жидкости; но с Пульхерией все было совершенно иначе. С Пульхерией оргазм был чисто символической кульминацией чего-то куда большего. Для меня Пульхерия была воплощением красоты и изящества, и ее быстрая уступчивость сделала меня императором более могущественным, чем Алексей; и пароксизм страсти для нас был вдесятеро менее существенен, чем тот факт, что мы оба, она и я, соединились вместе в доверии, в вере, в разделенном желании, в любви. Вот сердцевина моего мировоззрения. Теперь я стою перед вами, как вытряхнутый из всех своих одежд романтик. Вот основополагающий вывод, который с немалыми трудами я извлек из своего опыта: секс с любовью куда лучше, чем секс без любви! Что и требовалось доказать. А еще я могу показать, если вы не возражаете, что быть здоровым лучше, чем быть больным, и что обладание большими деньгами лучше, чем бедность. Мои способности к абстрактному мышлению поистине безграничны.
      Тем не менее, вполне адекватно расправившись с философскими аспектами проблемы на чисто физиологическом уровне, мы решили повторить поиск доказательств с самого начала еще раз получасом позже. Повторение — душа понимания.

      После этого мы лежали рядом, лоснясь от пота. Самое время предложить своей партнерше травку и разделить другого рода единение, но, разумеется, здесь это было исключено. Я почувствовал, что чего-то не достает.
      — Там, откуда ты родом, там все совсем по-другому? — спросила Пульхерия. — Я имею в виду людей: как они одеваются, о чем говорят.
      — Совсем по-другому.
      — Я ощущаю какую-то необыкновенность в тебе, Георгий. Даже в том, как ты держал меня в постели. Не то, чтобы я так уж сильно была искушена в таких делах — пойми меня правильно. Ты и Лев — других мужчин у меня никогда не было.
      — Это правда?
      Глаза ее вспыхнули.
      — Ты считаешь меня распутной девкой?
      — Разумеется, нет, просто… — тут я совсем запутался. — В моей стране, — безрассудно выпалил я, — девушка принимает много мужчин прежде, чем выйти замуж. Никто против этого не возражает. Таков обычай.
      — Здесь совсем не так. Здесь девушек надежно прячут. Я вышла замуж в двенадцать лет, что совсем не оставило мне времени на вольности. — Она нахмурилась, присела, наклонилась ко мне, заглянула мне в глаза. Груди ее соблазнительно свесились. — Неужели у женщин в самом деле такая свобода в твоей стране?
      — В самом деле, Пульхерия.
      — Но ведь вы тоже византийцы! Вы же не варвары с севера!
      — Как это может быть позволено — принимать множество мужчин?
      — Таков у нас обычай, — на сей раз голос мой звучал не очень-то убедительно.
      — Наверное, ты приехал не из Эпира, — предположила она, — а из какой-то более далекой местности. Еще раз говорю тебе, Георгий, ты очень странный для меня человек.
      — Не называй меня Георгием. Называй меня Джадом.
      — Джадом?
      — Джадом.
      — Почему я должна так тебя называть?
      — Джад — мое второе имя. Мое настоящее имя. То имя, которое я ощущаю всем своим сознанием. Георгий же — ну, это просто имя, которым я воспользовался.
      — Джад. Джад. Такого имени я никогда даже и не слышала. Ты из очень странных краев! Из очень странных!
      Я улыбнулся ей улыбкой сфинкса.
      — Я люблю тебя, — сказал я и стал пощипывать губами ее соски, чтобы уйти от этого разговора.
      — Так странно, — шептала она. — Так необычно. И все же с самого первого мгновения меня так сильно к тебе влекло. Понимаешь, я никогда не осмеливалась. О, предложения мне делали, десятки предложений, но все они казались мне не настолько стоящими, чтобы рисковать. А потом я увидела тебя и почувствовала прямо таки огонь в себе, сильное желание, жажду, так что ли? Почему? Скажи мне, почему? Ты ничуть не привлекательнее многих других мужчин, которым я могла бы отдать себя, и тем не менее сделала я это только для тебя. Почему?
      — Это — судьба, — сказал я ей. — Как я уже говорил раньше. Непреодолимая сила, которая соединила нас вместе, через… столетия…
      — …моря, — снова не очень-то убедительно завершил я.
      — Ты придешь ко мне еще? — спросила она.
      — Еще, и еще, и еще.
      — Я что-нибудь придумаю, чтобы мы могли встречаться почаще. Лев ни о чем не догадается. Знаешь, он один из самых главных сановников в казначействе и очень много времени уделяет своим финансовым делам, а тут еще император. Лев почти не обращает на меня внимания. Я просто одна из многих его красивых игрушек. Мы будем встречаться, Джад, и мы будем часто познавать наслаждение вместе, и… — ее темные глаза вспыхнули, — …и, может быть, ты дашь мне дитя.
      Я почувствовал, как разверзлись небеса, и все громы и молнии обрушились на меня.
      — Пять лет замужества, а я все еще бездетная, — продолжала она. — Сама не пойму. Возможно, я была слишком молодая поначалу — совсем девочка
      — но вот и теперь тоже ничего. Ничего. Подари мне ребенка, Джад. Лев возблагодарит Бога за это. Я хочу сказать, он будет счастлив. Он посчитает, что это его ребенок — в тебе есть что-то от Дукасов, особенно глаза, так что никаких подозрений не возникнет. Как ты считаешь, мы сделали сегодня ребеночка?
      — Нет, — ответил я.
      — Нет? Разве ты можешь быть так уверен?
      — Я знаю, — вздохнул я.
      Я стал гладить ее шелковую кожу. Вот оставила бы ты меня еще на двадцать дней без моей таблетки, и я обязательно наградил бы тебя ребенком, Пульхерия! И такими узлами завязал бы ткань времени, что их бы уже никому не распутать. Стать собственным «прапра» много раз прадедушкой? Возникнуть из собственного же семени? Неужели время могло бы замкнуться на самое себя, чтобы я смог появиться на свет? Нет. Такое никак не может сойти мне с рук. Я подарю Пульхерии свою страсть, но не роды.
      — Вот и светает, — прошептал я.
      — Тебе лучше уйти. Куда мне посылать гонцов?
      — К Метаксасу.
      — Хорошо. Мы встретимся через два дня, да? Я сама все устрою.
      — Я твой в любой день, Пульхерия, только скажи.
      — Через два дня. А теперь уходи. Я покажу тебе дорогу.
      — Это слишком рискованно. Могут проснуться слуги. Возвращайся к себе, Пульхерия. Я сумею выбраться отсюда сам.
      — Но… невозможно…
      — Я знаю дорогу.
      — Откуда ты…
      — Клянусь, — сказал я.
      В конце концов мне удалось отговорить ее. Мы еще раз поцеловались, она набросила свою накидку, я поймал ее за руку и подтянул к себе, но затем отпустил, и она вышла из комнаты. Я отсчитал шестьдесят секунд. Затем перенастроил свой таймер и прыгнул вверх по линии на шесть часов. Званый вечер был в полном разгаре. Осторожно я пересек все здание, тщательно избегая той комнаты, где я сам, но чуть более ранний, еще не вкусивший сладостного тела Пульхерии, непринужденно беседовал с императором Алексеем. Мне удалось незаметно покинуть дворец Дукаса. В темноте ночи, около стены, возведенной у самого берега Золотого Рога, я снова подстроил свой таймер и шунтировался вниз по линии в 1204 год.
      И сразу же поспешил на постоялый двор, где оставил своих спящих туристов. Я добрался до него менее, чем через три минуты после своего ухода — мне же казалось что прошло так много дней!
      Все в порядке. Я получил наконец эту, столь долгожданную, раскаленную добела ночь страсти, я очистил свою душу от бремени неизбыточных желаний, и вот я снова владею своим ремеслом, и нет никого на всем белом свете, кто был бы умнее меня. Я проверил кровати.
      Мистер и миссис Хэггинс — есть!
      Мистер и миссис Гостмэн — есть!
      Мисс Пистил и Бильбо — есть!
      Пальмира Гостмэн — есть!
      Конрад Зауэрабенд, есть? Нет.
      Конрад Зауэрабенд…
      Зауэрабенда не было. Зауэрабенд отсутствовал. Кровать его была пустой. Зауэрабенд улизнул за эти три минуты моего отсутствия.
      Куда?
      У меня все похолодело внутри в предчувствии самого ужасного.
      Спокойно. Оставайся спокойным. Он вышел по нужде, вот и все.
      Он вот-вот вернется.
      ПАРАГРАФ ПЕРВЫЙ: КУРЬЕРУ ДОЛЖНО БЫТЬ ИЗВЕСТНО, ГДЕ НАХОДИТСЯ В ЛЮБОЙ МОМЕНТ ВРЕМЕНИ КАЖДЫЙ ИЗ ТУРИСТОВ, НАХОДЯЩИХСЯ НА ЕГО ПОПЕЧЕНИИ.
      Я зажег факел от огня, еле тлевшего в очаге, и поспешил в коридор.
      Зауэрабенд? Зауэрабенд?
      Характерных для отправления малой нужды звуков слышно нигде не было. Так же, как и шума на кухне. Так же, как и звука шагов в винном погребе.
      Зауэрабенд?
      Куда же это вы, черт бы вас побрал, подевались, свинья вы этакая?
      Я все еще ощущал вкус губ Пульхерии на своих губах. Запах ее пота, смешавшегося с моим. Все восхитительные запретные радости транстемпорального кровосмешения все еще продолжали наполнять мою душу!
      Патруль времени за это сделает так, будто я никогда и не существовал, вот что сразу же подумалось мне. Я скажу: «У меня потерялся турист», а меня спросят: «Как это произошло?» На что я отвечу: «Я вышел из комнаты на три минуты, а он за это время неизвестно куда исчез». Мне скажут: «Значит три минуты. А разве вам не положено…», а я возмущусь: «Всего-навсего три несчастные минуты! Боже мой, неужели вы считаете, что я в состоянии следить за ними все двадцать четыре часа в сутки?». Мне выразят искреннее сожаление, но тем не менее будет произведена инспекция времени и места происшествия, и при этом будет обнаружено, что я самым безответственным образом шунтировался вверх по линии. Меня проследят до 1105 года и подловят с Пульхерией, в результате чего будут добыты доказательства не только моей халатности при исполнении обязанностей курьера, но и времяпреступного кровосмешения со своей пра-пра-пра-пра…
      Спокойно, спокойно.
      Теперь на улицу. Посвети факелом. Зауэрабенд! Зауэрабенд! Зауэрабенд не отзывался.
      Будь я на месте Зауэрабенда, куда, интересно, я тайком бы смотался?
      В дом к какой-нибудь двенадцатилетней византийской девчонке? Но откуда ему знать, где отыскать такую девчонку? Как пробраться к ней? Нет. Нет. Он бы не мог этого сделать. Тогда куда же он все-таки подевался? Бродит по городу? Вышел подышать свежим воздухом? Он должен был сейчас спать. Невинно похрапывать. Нет. Я вспомнил, что, когда я уходил, он не храпел и вообще не спал, он приставал к Пальмире Гостмэн. Я поспешил назад на постоялый двор. Не было ни малейшего смысла бродить вслепую по Константинополю.
      В панике я разбудил Пальмиру. Она стала протирать глаза, чуть простонала жалобно, непонимающе заморгала глазами. На ее голую плоскую грудь упал отблеск от факела.
      — Куда подевался Зауэрабенд? — бесцеремонно прошептал я.
      — Я велела ему оставить меня в покое. Я сказала ему, что, если он не перестанет ко мне приставать, я откушу эту его штуковину. Свою руку он уже держал вот здесь, и он…
      — Все это так, только куда все-таки он подевался?
      — Не знаю. Он просто поднялся и отошел. Я заснула, наверное, всего лишь минуты две назад. Для чего это вам потребовалось меня будить?
      — Помощи от тебя, как с… — пробормотал я. — Спи себе дальше.
      Спокойно, Джадсон, спокойно. Ведь существует такое легкое решение возникших у тебя трудностей. Не будь ты в таком смятении, ты бы об этом подумал давным-давно. Все что тебе нужно сделать — это, произведя коррекцию, вернуть Зауэрабенда в эту комнату точно таким же образом, как удалось тебе воскресить Мэрдж Хефферин.
      Это, разумеется, противозаконно. Курьерам не положено заниматься временными коррекциями. Этим может заниматься только патруль. Но ведь это будет такой незначительной коррекцией. Нужно все обтяпать как можно скорее, и тогда ты сумеешь перехитрить всех. Ведь тебе сошла с рук ревизия эпизода с участием Хефферин, разве не так? Да. Да. Это твой единственный шанс, Джад.
      Я уселся на краешек кровати и стал пытаться надлежащим образом распланировать свои дальнейшие действия. Ночь, проведенная с Пульхерией, притупила остроту моего интеллекта. Думай, Джад. Думай так, как никогда еще не думал прежде.
      Я с гигантским трудом привел в порядок свои мысли.
      Который был час, когда ты шунтировался вверх в 1105 год?
      БЕЗ ЧЕТЫРНАДЦАТИ МИНУТ ДВЕНАДЦАТЬ НОЧИ.
      Который был час, когда ты вернулся назад вниз по линии в 1204 год?
      БЕЗ ОДИННАДЦАТИ МИНУТ ДВЕНАДЦАТЬ НОЧИ.
      Который сейчас час?
      БЕЗ ОДНОЙ МИНУТЫ ДВЕНАДЦАТЬ.
      Когда в таком случае ускользнул из комнаты Зауэрабенд?
      ГДЕ-ТО В ПРОМЕЖУТКЕ ОТ БЕЗ ЧЕТЫРНАДЦАТИ ДО БЕЗ ОДИННАДЦАТИ.
      Следовательно, в какое время вверх по линии тебе нужно шунтироваться, чтобы его перехватить?
      ПРИМЕРНО В БЕЗ ТРИНАДЦАТИ МИНУТ.
      Ты понимаешь, что если не рассчитаешь и прыгнешь в более раннее время, чем без тринадцати минут, ты встретишь свое первоначальное воплощение, когда ты готовился к тому, чтобы отбыть в 1105 год и, следовательно, попадешь под воздействия парадокса удвоения?
      ДА, НО ПРИХОДИТСЯ РИСКОВАТЬ. У МЕНЯ СЕЙЧАС НЕПРИЯТНОСТИ ПОСЕРЬЕЗНЕЕ, ЧЕМ ЭТО.
      Значит, лучше все-таки шунтироваться и все по-хорошему уладить.
      ВОТ Я И ОТПРАВЛЮСЬ ЗА ЭТИМ.
      Я произвел точную настройку таймера и ринулся вверх по линии к моменту за несколько секунд до без тринадцати двенадцать. С облегчением заметил, что моя более ранняя особа уже вышла из комнаты, а Зауэрабенд еще нет. Этот жирный урод все еще оставался в комнате, сидя на своей кровати спиной ко мне.
      Теперь уже ничего не стоило помешать ему исчезнуть отсюда. Я просто запрещу ему покидать комнату и продержу его здесь в течение последующих трех минут, тем самым аннулирую его убытие. В тот самый момент, когда сюда возвратится мое предыдущее воплощение, я шунтируюсь на десять минут вниз по линии, занимая первоначально положенное мне место в потоке времени. В этом случае Зауэрабенд будет находиться под непрерывной охраной своего курьера (в одном воплощении или другом) в продолжение всего опасного промежутка времени между без четырнадцати минут двенадцать и далее до самой полуночи. Разумеется, в этом случае окажется еще одно очень ничтожное мгновение моей дубликации, когда сойдутся пути моих двух воплощений, я настолько быстро оставлю временной уровень своего первоначального воплощения, что Зауэрабенд, по всей вероятности, ничего не заметит. И все станет так, как и положено ему быть.
      Да. Очень хорошо.
      Я двинулся через всю комнату к Зауэрабенду, чтобы перегородить ему дорогу, когда он попытается уйти отсюда. Он резко повернулся, не вставая с кровати, и увидел меня.
      — Вы вернулись? — спросил он.
      — Разумеется. И я не…
      Он притронулся рукой к своему таймеру и исчез.
      — Погодите! — завопил я, разбудив всю группу. — Не смейте этого делать! Это невозможно! Таймер туриста не…
      Мой вопль захлебнулся, перейдя в совершенно идиотский клекот. Зауэрабенд исчез, шунтировавшись прямо у меня на глазах. Низринувшись туда, откуда его нельзя привести назад. Мерзкий, гнусный, совершенно испорченный тип! Возившийся со своим таймером и бахвалившейся тем, что ему удастся активировать его без моей помощи! Каким-то образом он ухитрился свернуть предохранитель и добраться до пульта настройки.
      Теперь мое, и без того трудное, положение стало просто отчаянным. На волю вырвался один из моих туристов с активированным таймером, получивший возможность разгуливать по прошлому, перескакивая из одной эпохи в другую
      — какой чудовищный промах в своей работе я совершил! Я был в отчаяньи. Патруль времени должен теперь вернуть его, разумеется, пока он не совершил серьезных времяпреступлений, но я, вне всякого сомнения, буду привлечен к ответственности за то, что упустил его.
      Если только я не задержу его еще до его исчезновения.
      Пятьдесят шесть секунд прошло с того мгновенья, как я совершил сюда прыжок, чтобы не дать Зауэрабенду покинуть эту комнату.
      Без малейших колебаний я настроил свой таймер назад на шестьдесят секунд и шунтировался. Зауэрабенд тут как тут, сидит на своей кровати. Здесь же и второе мое воплощение, я пересекаю комнату, направляясь к нему. Все остальные, еще не разбуженные моим криком туристы, тоже здесь.
      Ну, теперь-то уж точно все будет в порядке. Нас стало больше. Никуда он от нас не денется.
      Я метнулся к Зауэрабенду, намереваясь схватить его за руки и тем самым не позволить ему шунтироваться.
      Он сразу же обернулся, как только услышал поднятый мною шум. С дьявольской быстротой рука его бросилась к таймеру.
      Он шунтировался. Исчез. Я с разгону плюхнулся на его пустую кровать, совершенно онемев от потрясения.
      На меня тут же воззрился другой Джад и спросил:
      — Откуда это тебя черти принесли?
      — Я впереди тебя на пятьдесят шесть секунд. Упустив свой первый шанс схватить его за воротник, я прыгнул назад, чтобы попытаться еще раз.
      — И снова мимо, как я понимаю.
      — Вот именно.
      — А заодно продублировал нас.
      — Вот эта часть, по крайней мере, может быть восстановлена, — сказал я. — В течение ближайших тринадцати секунд ты скакнешь назад на шестьдесят секунд и вольешься в основной поток времени.
      — Черта с два мне удастся это сделать, — произнес Джад-2.
      — Что ты хочешь этим сказать?
      — Какой в этом смысл? Зауэрабенд, как ни крути, исчез или, по крайней мере, предпринимает попытку это сделать, притом, скорее всего, успешную. Я никак не смогу помешать ему, разве не так?
      — Но ты должен это сделать, — упрямо настаивал я.
      — Почему?
      — Потому что именно это должен сделать я в этой точке потока времени.
      — У тебя есть причина для этого, — сказал он. — Ты только что упустил Зауэрабенда и теперь хочешь прыгнуть на минуту назад и попытаться схватить его. Но у меня не было даже возможности упустить его. Кроме того, зачем беспокоиться о потоке времени? Он уже пошел по новому руслу.
      Он был прав. Мы пререкались более пятидесяти шести секунд. Теперь мы достигли того момента времени, когда я сделал первую свою попытку сорвать намерения Зауэрабенда; однако Джад-2, который, по-видимому, прожил ту минуту, которую довелось прожить мне перед самым первым исчезновением Зауэрабенда, совершенно иначе, чем я. Все безнадежно перепуталось. Я породил своего двойника, который теперь никуда не денется, потому что ему некуда деваться. Сейчас было как раз без тринадцати минут двенадцать. Еще две минуты — и среди нас здесь окажется третий Джад, тот, который шунтировался вниз по линии прямо из объятий Пульхерии и сразу же обнаружил исчезновение Зауэрабенда. И этот Джад должен был провести десять минут, дрожа в паническом страхе, а затем перескочить назад из без одной минуты двенадцать в без тринадцати минут двенадцать, приведя в действие процесс раскручивания парадоксов, кульминацией которого стало возникновение еще двоих нас.
      — Нам нужно сматывать отсюда, — сказал Джад-2.
      — До того, как появится еще один Джад.
      — Верно. Потому что, если он нас увидит, он наверняка не подумает шунтироваться назад в без тринадцати минут до полуночи, а это…
      — …равносильно устранению и тебя, и меня.
      — Но куда нам податься? — спросил он.
      — Мы могли бы появиться за три или четыре минуты до этого и попытаться вместе схватить Зауэрабенда.
      — Хуже некуда. Мы перехлестнемся с еще одним из нас — тем, кто на пути к свиданию с Пульхерией.
      — Ну и что с того? Мы не будем ему в этом мешать, как только пригвоздим Зауэрабенда.
      — Все равно, в этом нет ничего хорошего. Потому что, если мы снова упустим Зауэрабенда, мы вызовем еще одно изменение в потоке времени, и, возможно, породим третьего из нас. И приведем в действие механизм эффекта, подобного тому, который возникает в зале с зеркалами, когда мы будем метаться туда-сюда до тех пор, пока в этой комнате не станет нас добрый миллион. Он слишком быстр для нас с этим своим таймером.
      — Ты прав, — сказал я, желая, чтобы Джад-2 вернулся туда, где ему надлежало быть, пока еще не стало слишком поздно.
      А было сейчас без двенадцати минут двенадцать.
      — У нас осталось всего шестьдесят секунд. Так куда же все-таки мы смываемся?
      — Мы не возвращаемся назад и не делаем более попыток схватить Зауэрабенда. Это определенно.
      — Да.
      — Но мы ОБЯЗАНЫ обнаружить его.
      — Да.
      — А он может быть в какой-угодно эпохе.
      — Да.
      — Тогда двоих нас явно недостаточно. Нам должны оказать помощь.
      — Метаксас?
      — Да. И, может быть, Сэм.
      — Да. А как насчет Капистрано?
      — А его можно найти?
      — Кто его знает. Попытаемся. И Буонокоре. И Джефа Монро. Ведь положение по-настоящему КРИТИЧЕСКОЕ!
      — Да, — сказал я. — Послушай, теперь у нас осталось только десять секунд. Идем со мной!
      Мы поспешно покинули комнату и бросились вниз по черному ходу, разминувшись на несколько секунд с прибывшим без одиннадцати минут двенадцать Джадом. Согнувшись в три погибели в темной нише под лестницей, мы думали о том Джаде, что двумя лестничными площадками выше обнаруживает сейчас отсутствие Зауэрабенда.
      — Придется вызывать на помощь всю нашу бригаду курьеров, — сказал я.
      — Ты шунтируешься вверх по линии в 1105 год, разыщешь Метаксаса и объяснишь ему, что произошло. Затем вызовешь подкрепление, и все займутся выслеживанием Зауэрабенда по различным временными линиям.
      — А ты?
      — Я остаюсь здесь, — сказал я, — до без одной минуты двенадцать. В этот момент тот из нас, что сейчас наверху, намеревается шунтироваться назад на чуть меньше тринадцати минут, чтобы искать Зауэрабенда…
      — …бросив свою группу без попечения…
      — …Да, и КОМУ-ТО все-таки надо оставаться с ними, поэтому я поднимаюсь наверх, как только он оттуда уходит, и отождествляюсь с тем изначальным Джадом, который был их курьером. И там остаюсь, продолжая существовать на основном временном базисе, пока не дождусь от тебя весточки. О'кэй?
      — О'кэй.
      — Тогда за дело.
      Что он не преминул исполнить. Я же, все еще скрючившись в три погибели, продолжал трястись от страха. Такой сильной оказалась внезапно нахлынувшая на меня реакция на то, что только что произошло. Зауэрабенд исчез, а я, благодаря возникновению парадокса удвоения, наплодил своих двойников и всего за один вечер совершил больше времяпреступлений, чем даже знал их названий, и…
      Мне хотелось расплакаться, как ребенку.
      Тогда я еще даже не подозревал, что настоящая путаница только начиналась.

      За одну минуту до двенадцати я взял себя в руки и поднялся наверх, чтобы выполнять обязанности первоначального, аутентичного Джада Эллиота. Когда я входил в комнату, я еще тешил себя наивной надеждой на то, что все стало на свои места, что Зауэрабенд снова будет в своей постели. Я помолился, чтобы все было восстановлено предпринятыми нашей бригадой энергичными действиями. Но Зауэрабенда в комнате не оказалось.
      Означало ли это, что его так и не отыскали?
      Совсем необязательно. Возможно, чтобы избежать еще большей путаницы, он вернется на наш маршрут чуть ниже по линии, ну, скажем, поздней ночью или где-то перед рассветом.
      Или, может быть, он и возвращен к тому времени, откуда он совершил свой прыжок — примерно за тринадцать минут до полуночи, но мне не удавалось осознать факт его возвращения вследствие какого-то, неизвестного для меня воздействия парадокса транзитного отстранения, удерживавшего меня за пределами этого временного континуума.
      Я не знал, что к чему. И даже не хотел знать. Я хотел только одного: чтобы Конрада Зауэрабенда обнаружили и вернули в надлежащее положение в потоке времени до того, как патруль поймет, что происходит, и привлечет меня к ответственности.
      О том, чтобы заснуть, не могло быть и речи. В самом жалком виде примостился я на краешке кровати, то и дело поднимаясь, чтобы проверить наличие своих туристов. Гостмэны продолжали спать. Хэггинсы продолжали спать. Так же, как продолжали спать Пальмира и Бильбо с мисс Пистил.
      В полтретьего ночи раздался тихий стук. Я мигом вскочил и распахнул дверь.
      На пороге стоял еще один Джад Эллиот.
      — Ты кто? — угрюмо спросил я.
      — Тот же, кто уже был здесь раньше. Тот, кто отправился за подмогой. Нас, по-моему, за это время больше не стало, верно?
      — Вроде нет. — Я вышел вместе с ним в коридор. — Ну? Что же все-таки происходит?
      Он был грязным и небритым.
      — Я был по горло занят целую неделю. Мы тщательно все прочесали, кверху и книзу по линии.
      — Кто это — мы?
      — Сначала я отправился к Метаксасу, в 1105 год, точно, как ты велел. Наша судьба его ужасно разволновала. Что он сделал прежде всего, так это поднял на ноги всех своих слуг, и стал у них выяснять, не объявился ли кто в районе 1105 года, соответствующий описанию Зауэрабенда.
      — Вреда от этого никакого, как я полагаю.
      — Попытаться же стоило, — согласился со мною мой близнец. — Затем Метаксас спустился в нынешнее время и позвонил Сэму, который прилетел из Нью-Орлеана и приволок с собою Сида Буонокоре. Метаксас также поднял по тревоге Колеттиса, Гомперса, Пластираса, Паппаса — всех византийских курьеров, всю нашу бригаду. Из-за трудностей, связанных с разрывами времени, мы не стали уведомлять об этом никого, кто находится на более раннем чем декабрь 2059 года, базисе нынешнего времени, но и без того нас набралось довольно много. Всю прошлую неделю мы были заняты тем, что перемещались во времени, один год за другим, охотясь на Зауэрабенда, расспрашивая о нем на базарах, выискивая любые намеки на его присутствие. Я работал по восемнадцать, по двадцать часов в день. Да и остальные были заняты не меньше моего. Это в самом деле замечательно — какую преданность все они проявляют!