Маска времени (Ворнан-19)

Я завидовал его свободе, но не торопился последовать примеру Джека, полагая неприличным разоблачаться перед Ширли. А потому лишь ограничил свой наряд шортами. Вопрос, как говорится, был тонкий, а потому решили они эту проблему исключительно изящно. В один из августовских дней, когда температура зашкалила за сотню градусов[11], а солнце, разрослось в полнеба, мы с Джеком возились в саду, где они высадили растения пустыни. Когда Ширли принесла нам пива, я заметил, что она забыла надеть бикини, две полоски материи, что составляли ее одежду. Она словно этого и не замечала: протянула банку пива мне, потом Джеку, оба они держались непринужденно, словно ничего особенного и не произошло. Вид ее обнаженного тела, разумеется, возбудил меня, но лишь на несколько мгновений. Бикини, как мы все знаем, наряд чисто номинальный, не скрывающий ни формы ягодиц, не контура груди, так что я мог представить себе Ширли голой. Но она тем не менее перешла границу разделяющую людей одетых и обнаженных. Поначалу я отвел взгляд, ибо почувствовал себя в положении незваного гостя, заставшего хозяйку врасплох. Но быстро понял, что именно от этого ощущения ей хочется меня избавить, а потому, хоть и с усилием над собой, сделал решительный шаг ей навстречу. Пусть звучит это комично и напыщенно, но я пристально обозрел ее наготу, словно Ширли была не живым человеком, а статуэткой, призванной радовать взор, в я своим вниманием выказываю одобрение вкуса тех, кто показывает ее мне.

Взгляд мой задержался на частях тела, что я не лицезрел ранее: розовые кружочки сосков, золотистый треугольник меж ног. Тело ее с пышными формами, сладострастное, загорелое, блестело на солнце. Удовлетворив свое любопытство, я поставил пиво на стол, поднялся и торжественно стянул с себя шорты.

После того как мы преодолели табу обнаженного тела, жизнь наша стала гораздо проще, потому что дом был довольно-таки мал. Скоро я воспринимал как должное, а они, похоже, пришли к этому выводу раньше меня, неуместность стыдливости в наших отношениях. И когда туристы, повернув не в ту сторону, однажды подъехали к дому, мы уже столь привыкли к нашей наготе, что даже не попытались прикрыться, а потом долго не могли понять, почему на лицах сидящих в машине людей отразилось изумление и что заставило их развернуться в укатить прочь.

Лишь одну тему мы обходили стороной. В наших разговорах мы не касались ни диссертации Джека, ни причин, побудивших его оставить физику.

Случалось, что мы говорили о моей работе. Он интересовался, как обстоят дела с перемещением частиц в прошлое, задавал вопрос-другой, которые помогали мне распутать текущие проблемы. Но, подозреваю, вопросы эти задавались в лечебных целях, чтобы помочь мне преодолеть очередной кризис. Современные проблемы физики его не занимали. Во всяком случае, я не видел в доме знакомых зеленых дискет «Физикэл ревью» и «Физикэл ревью леттерс»[12]. Джек, судя по всему, полностью отсек себя от физики. Я попытался представить себе, а во что превратилась бы моя жизнь, пойди я тем же путем, но не увидел ничего, кроме пустоты. Однако Джеку это удалось, каким образом, я не знал, а спросить не решался. Ибо по-прежнему придерживался мысли, что рассказать он все должен сам, если будет на то его желание.

В своем затерянном в пустыне доме Джек и Ширли жили как в раю, всем довольные, ни от кого не зависящие. Они много читали, собрали превосходную музыкальную библиотеку, приобрели оборудование для создания голографических скульптур. Этим главным образом увлекалась Ширли. Некоторые из скульптур мне очень нравились. Джек писал стихи, от их оценки я воздержусь, эссе о жизни пустыни, которые публиковали в журналах, а также заявлял, что работает над большим философским романом, рукописи коего увидеть мне так и не довелось.

Полагаю, что по натуре люди они были ленивые, и за это я их нисколько не порицаю. Они отказались участвовать в гонке, захватившей все человечество, имя которой — конкуренция, согласившись довольствоваться малым, даря друг другу любовь и радость общения. Они покидали пустыню не чаще, чем два раза в год, наведывались на несколько дней в Нью-Йорк, Сан-Франциско или Лондон, а затем спешили назад, в свое уютное гнездышко. Трое или четверо их друзей изредка навещали их, но я с ними ни разу не сталкивался, да и никто из них, похоже, не сошелся с Джеком и Ширли так тесно, как я. Большую часть времени они проводили вдвоем, и столь узкий круг общения вполне их устраивал. Они обманули меня. Внешне они казались такими простыми, эдакими детьми природы, гуляющими голышом по пустыне, недоступные суровости мира, который они покинули. Но их уход от цивилизации диктовался причинами, куда более серьезными, чем я мог вообразить. И хотя я любил их и чувствовал, что я с ними, а они — со мной, единое целое, то было не более, чем заблуждение. По существу Джек и Ширли были инопланетянами, ушедшими от мира потому, что не являлись составной его частью. И потому возврат к цивилизации, отказ от уединения не принес им ничего хорошего.

В рождественскую неделю, когда Ворнан Девятнадцатый спустился с небес на землю, я отправился в пустыню по необходимости. Работа стала для меня адом. Отчаяние поглотило меня. Пятнадцать лет я прожил на грани успеха, но за гранью этой может открыться не только сияющая вершина, но и пропасть. Именно такое произошло и со мной. С каждым шагом вершина все удалялась от меня, и мне уже казалось, что не вершина это, а всего лишь мираж, и все, что я делаю, не стоит подобных усилий. Такие сомнения возникали у меня неоднократно, и я знал, что бессмысленно принимать их всерьез. Наверное, время от времени каждый из нас должен испытывать страх, а не зря ли прожита жизнь, кроме, возможно, тех, кто действительно прожигает ее, но, к счастью для них, даже не подозревает об этом. Приходят ли такие мысли специалисту по рекламе, вкладывающему душу в сияющие в небе слова и фигуры? Чиновнику среднего пошиба, не отрывающемуся от бумаг? Конструктору автомобилей, брокеру, президенту колледжа? Знаком ли им кризис ценностей?

У меня этот кризис наступил, работа зашла в тупик, и я бросился за помощью к Ширли и Джеку. Закрыл кабинет, распорядился, чтобы всю поступающую корреспонденцию оставляли «до востребования», и позвонил в Аризону. Мое желание пожить в пустыне они встретили с радостью. К счастью, жесткой привязки к университетским семестрам и каникулам у меня не было. Работал я, когда хотел, отдыхал, когда возникала такая необходимость.

Путь от Ирвина до Тусона занял три часа. Я загнал машину на транспортную платформу, которая и понесла меня на восток, через горы. В Сьерра-Неваде, подчиняясь команде электронного мозга, платформа повернула к Тусону. Отключилась блокировка ручного управления моей машины, и я смог продолжать путь. В Ирвине лил холодный дождь, в Тусоне меня встретили жара и яркое солнце. Я подзарядил аккумуляторы машины и укатил в пустыню. Поначалу держался автострады 89, затем свернул на более узкую дорогу. Территория, по которой я ехал, принадлежала индейскому племени папаго, а потому разительно отличалась от застроенного домами и предприятиями Тусона. Оставалось лишь удивляться, каким чудом Джеку и Ширли удалось купить тут землю. Однако даже на пороге двадцать первого столетия в Соединенных Штатах еще были места, где жаждущие могли обрести полное уединение. Последние пять миль я проехал по проселку, по едва видимой колее. Время словно повернуло назад. Я следовал дорогой одного из моих электронов, к основанию мира.

Прибыл я уже ближе к вечеру. Позади остались колдобины, овраги, выжженная солнцем земля. Слева поднимались окрашенные в пурпур горы, с вершинами, укутанными облаками. Нас разделяла каменистая пустыня, девственность которой нарушал лишь дом Брайнтов. Принадлежащую им землю окаймлял ров, в котором никогда не плескалась вода. Я остановил машину рядом с ним, заглушил мотор и зашагал к дому.

Его построили лет двадцать тому назад, из красного дерева и стекла. Два жилых этажа, солярий во дворе. В подвале автономная система жизнеобеспечения, атомный реактор, питающий энергией кондиционеры, нагреватели, электролизеры, световые приборы. Раз в месяц к ним, как того требовал закон, приезжал механик из Тусонской электрической и газовой компании, чтобы убедиться, что генератор в полном порядке. В холодильнике хранился месячный запас продуктов. Очиститель воды превращал ее в родниковую. И, если б человеческая цивилизация исчезла бесследно, Джек и Ширли могли бы пребывать в неведении еще несколько недель.

Ширли я нашел на солярии. Она создавала очередной голографический шедевр. Какую-то фантастическую птицу. Увидев меня, она радостно вскрикнула, вскочила, шагнула ко мне, протягивая руки. Я обнял ее, и на душе сразу стало легче.

— Где Джек? — спросил я.

— Пишет. Скоро придет. А пока позволь отвести тебя в твою комнату. Выглядишь ты ужасно.

— Для меня это не новость.

— Мы быстро приведем тебя в чувство.

Она подхватила мой чемодан и направилась к дому. От волнующего покачивания ее ягодиц настроение у меня еще более улучшилось. Губы расползлись в улыбке. Я у друзей. Дома. В тот момент мне казалось, что я смогу жить с ними не один месяц.

Я прошел в свою комнату. Ширли уже все приготовила. Застелила постель, зажгла лампу на столике у кровати, рядом положила блокнот, ручку и диктофон, на случай, если мне в голову придут идеи, достойные того, чтобы зафиксировать их на бумаге или на магнитной ленте. Появился Джек. Сунул мне банку с пивом. Я тут же вскрыл ее, весело подмигнул Джеку, поднес ее ко рту.

Вечером Ширли угостила нас превосходным обедом, а потом, когда в пустыне уже заметно похолодало, мы уселись в гостиной, чтобы поговорить. Разумеется, не о моей работе. Они чувствовали, что меня от нее воротит. Нет, мы обсуждали апокалипсистов, этот странный культ судного дня, взбудораживший столько умов.

— Я пристально слежу за ними, — заметил Джек. — А ты?

— Пожалуй, что нет.

— Такое случается каждые десять веков. Как только тысячелетие близится к концу, человечество охватывает паника. Людям начинает казаться, что вот-вот наступит конец света. То же самое было и в девятьсот девяносто девятом году. Поначалу в это верили только крестьяне, но потом к ним присоединились и священники. Мир захлестнули религиозные оргии, да и не только религиозные.

— Но ведь наступил тысячный год с рождения Христова? Мир выжил, а что стало с культом?

Ширли рассмеялась.

— Наверное, тех, кто верил в конец света, постигло жестокое разочарование. Но люди не учатся на ошибках прошлого.

— И как же, по мнению апокалипсистов, погибнет мир?

— В огне, — ответил Джек.

— Кара божья?

— Нет, они ожидают войны. Верят, что ведущие державы уже к ней готовы, и в первый же день третьего тысячелетия на землю посыплются ракеты.

— Но мир живет без войны уже более пятидесяти лет. А атомное оружие в последний раз применяли в тысяча девятьсот сорок пятом году. Не разумнее предположить, что мы нашли пути решения международных конфликтов, позволяющие обойтись без крайних средств?

— Закон нарастающей катастрофы, — не согласился со мной Джек. — Увеличение статического напряжения вызывает разряд. Локальных-то войн было предостаточно: Корея, Вьетнам, Ближний Восток, Южная Африка, Индонезия…

— Монголия и Парагвай, — добавила Ширли.

— Да. В среднем малая война начинается каждые семь-восемь лет. И каждая из них способствует поиску мотива для развязывания последующей, ибо многим хочется проверить на практике те выводы, что сделаны из уроков войны предыдущей. И растущее напряжение должно вылиться в Последнюю войну. Которая начнется и закончится первого января двухтысячного года.

— Ты в это веришь? — спросил я.

— Лично я? Нет, конечно. Я лишь излагаю теорию. Никаких признаков приближающейся катастрофы я не уловил. Но, надо признать, что всю информацию я получаю с экрана телевизора. Тем не менее идеи апокалипсистов завораживают многих. Ширли, давай посмотрим запись чикагского погрома.

Ширли вставила в гнездо видеокассету. Дальняя стена гостиной превратилась в экран, расцвела многоцветьем красок. Я увидел небоскребы Лейк-шор-драйв и Мичиганского бульвара. Странные фигуры, запрудившие автостраду, толпящиеся на берегу, у самой кромки ледяной воды. С разрисованными лицами и полуобнаженными телами. Но нагота их, в отличие от естественной, невинной наготы Джека и Ширли, была агрессивной, грязной, оскорбительной, калейдоскоп болтающихся грудей и вертящихся задниц. Цель ставилась одна — шокировать общество. Персонажи Хиеронимуса Босха[13] сошли с полотен, чтобы потрясти обреченный мир. Ранее я не обращал внимание на это движение. Я даже вздрогнул, когда девушка, еще подросток, остановилась перед камерой, задрала юбку и помочилась на лицо другого апокалипсиста, лежащего на земле без чувств. Я видел групповые совокупления, причудливо переплетенные тела трех, четырех человек. Невероятно толстая старуха шла по берегу, громкими криками подбадривая молодых. Сваленная в кучу мебель вспыхнула огромным костром. Полицейские поливали толпу пеной, но держались в стороне.

— Мир захлестывает анархия, — пробормотал я. — И давно такое творится?

— С июля, Лео, — ответила Ширли. — Ты не знал?

— Я слишком много работал.

— В действительности все началось гораздо раньше, — поправил жену Джек. — В девяносто третьем, может, в девяносто четвертом году. В Америке объявилась секта, с тысячу человек, не больше, призывающая всех молить Господа Бога о спасении, ибо до конца света осталось совсем немного. Поначалу на них не обращали внимания, но с недавних пор все изменилось. Ситуация вышла из-под контроля. И число людей, полагающих, что все дозволено, раз конец света близок, растет с невероятной быстротой.

Меня передернуло.

— Всеобщее безумие?

— Похоже, что так. На всех континентах крепнет уверенность в том, что год спустя, первого января, с неба посыплются бомбы. А потому, ешь, пей и веселись. Мне даже не хочется думать о том, что будет твориться в следующую рождественскую, последнюю неделю существования мира. Возможно, только мы трое и уцелеем, Лео.

Еще несколько секунд я в ужасе смотрел на экран.

— Выключи эту мерзость. Ширли хохотнула.

— Как ты мог ничего не слышать о них, Лео?

— Я вообще ни о чем не слышал. — Экран померк. Но разрисованные чикагские дьяволы продолжали прыгать перед глазами. Мир сходит с ума, думал я, а я этого и не заметил. Ширли и Джек поняли, сколь потрясли меня апокалипсисты, а потому быстренько сменили тему, заговорив о древних индейских постройках, найденных ими в пустыне, в нескольких милях от дома. Задолго до полуночи усталость взяла свое, и они проводили меня в мою комнату. Несколько минут спустя Ширли вернулась. Она уже разделась, и ее обнаженное тело сияло в проеме двери, словно новогодняя свеча.

— Тебе что-нибудь нужно, Лео?

— Нет, нет, не беспокойся.

— Счастливого Рождества, дорогой. Или ты забыл и об этом? Завтра день рождения Иисуса.

— Счастливого Рождества, Ширли.

Я послал ей воздушный поцелуй, и она погасила свет. Пока я спал, Ворнан Девятнадцатый явился в наш мир в шести тысячах миль от Аризоны, и все разом переменилось, для всех нас.

ГЛАВА 3

На Рождество проснулся я поздно. Джек и Ширли наверняка встали гораздо раньше. Мне никого не хотелось видеть, даже их, а потому, пользуясь предоставленным мне правом, я прошел на кухню и набрал программу завтрака. Они чувствовали мое настроение и держались подальше. Отошла в сторону сдвижная панель автоповара. Я достал бокал сока и гренок. Поел, заказал черный кофе, потом поставил грязную посуду в моечную машину, включил ее и отправился на прогулку. Один. Вернулся я три часа спустя, умиротворенный тишиной и покоем девственной природы. День выдался слишком холодный, чтобы загорать или работать в саду. Ширли показала мне свои скульптуры. Джек почитал свои стихи. Я поделился с ним теми проблемами, что возникли у меня по работе. На обед мы ели жареную индейку, запивая ее ледяным белым вином.

Последующие дни принесли мне желанное успокоение. Я отдыхал телом и духом. Гулял по пустыне один, иногда — с ними. Они сводили меня к древнему индейскому поселению. Джек разгреб песок, чтобы показать обломки посуды — белая обожженая глина, испещренная черными точками и полосками. Мы прошли меж фундаментов, сложенных из грубо отесанных камней, скрепленных раствором из глины.

— Это работа папаго? — поинтересовался я.

— Сомневаюсь, — покачал головой Джек. — Надо еще разбираться, но я уверен, что папаго такое не по зубам. Моя версия — это поселение древних хопи, ему не менее тысячи лет. Ширли привезет мне нужные материалы, когда поедет в Тусон. В банке данных этой информации нет.

— Но ее же нетрудно получить. Достаточно заказать в Тусонской библиотеке необходимые статьи, их найдут по каталогу в других библиотеках и перешлют прямо в твой компьютер. Глобальная информационная система для того и создавалась, чтобы любой человек, не выходя из дома, мог…

— Я знаю, — прервал меня Джек. — Но не хочу гнать волну. Потому что за нужными мне книгами может пожаловать археологическая экспедиция. Так что мы все добудем старым, испытанным способом — непосредственно из библиотеки.

— И давно вы нашли эти развалины?

— Уже с год. Торопиться нам некуда.

Я позавидовал его свободе, отстраненности от привычной едва ли не любому из нас каждодневной гонки. Как этим двоим удалось стать отшельниками, уйти от всех в пустыню? На какое-то мгновение я позавидовал им, пожалел, что не могу последовать их примеру. Но едва ли я мог остаться с ними навсегда, хотя возражать они бы не стали, а жизнь в одиночестве в другом забытом Богом уголке меня не привлекала. Нет. Мой дом — университет. И пока Брайнты дозволяют мне приезжать к себе, я могу продолжать работать. От мысли этой меня охватила радость. Я пробыл у них лишь два дня, а уже думаю о работе!

Время текло незаметно. Мы весело отпраздновали наступление 1999 года, и я даже напился. Сковывающее меня напряжение исчезло бесследно. А в первую неделю января в пустыне неожиданно потеплело, и днем мы часами загорали на солнце. В саду расцвел кактус, покрылся большими желтыми цветами, привлекшими к себе невесть откуда взявшихся пчел. Большой толстый, пушистый шмель, с покрытыми пыльцой лапками, опустился мне на руку. Улыбаясь, я смотрел на него, не пытаясь согнать. Вскоре он сам перелетел на Ширли, в теплую ложбинку между грудей. А потом поднялся в воздух и исчез. Мы рассмеялись. Да и кто испугается такого толстого шмеля?

Прошло уже почти десять лет с той поры, когда Джек оставил университет и увез Ширли в пустыню. С наступлением нового года всегда хочется подвести итоги годам ушедшим, и мы не могли не признать, что не изменились за это время. Остались такими же, как и в конце восьмидесятых годов. Хотя мне было за пятьдесят, выглядел я гораздо моложе, с черными волосами и лицом, не изборожденным морщинами. За сохранение моложавости мне, правда, пришлось заплатить немалую цену: в первую неделю 1999 года я ни на йоту не продвинулся к цели по сравнению с первой неделей года 1989. Я по-прежнему пытался экспериментально подтвердить мою теорию, суть которой состояла в следующем: время движется в двух противоположных направлениях, и по крайней мере на субатомном уровне его можно повернуть вспять. Целое десятилетие я искал все новые и новые пути, безо всякого результата, но слава моя постоянно росла и меня все чаще прочили в лауреаты Нобелевской премии. Будем считать, что я вывел закон Гарфилда: когда физик-теоретик приобретает известность, эффективность его работы падает до нуля. Для журналистов я превратился в мага, вот-вот подарящего людям машину времени. Но сам-то я знал, что уперся в стену.

Десять лет посеребрили виски Джека, во в остальном годы эти изменили его внешность в лучшую сторону. Он нарастил мышцы, загорел, походка его стала легкой и пружинистой. От прежней угловатости не осталось и воспоминаний. Он возмужал, обрел уверенность в себе.

А Ширли просто расцвела. Раньше ей недоставало женственности, узкие бедра не гармонировали с большой грудью. Время исправило эти недочеты. Теперь пропорции ее золотистого тела удовлетворили бы вкус самого изысканного ценителя. Более всего она напоминала Афродиту Фидия, шагающую под аризонским солнцем. По сравнению с калифорнийским периодом она прибавила десять фунтов, во каждая унция легла в нужное место. Как и в Джеке, в ней чувствовалась сила, уверенность в себе. Она всегда знала, что говорит, что делает. Красота ее ослепляла, и мне не хотелось думать о том времени, когда она станет старой и немощной. Не хотелось верить, что им обоим, а особенно ей, будет вынесен тот же приговор, что и всем нам.

Общение с ними дарило мне только радость. Я настолько пришел в себя, что на второй неделе пребывания в Аризоне уже мог обсуждать с Джеком некоторые проблемы, связанные с моей работой. Он слушал внимательно, но суть моих мыслей улавливал с трудом, а иногда просто не понимал, о чем речь. Неужели такое возможно, удивлялся я. Чтобы такой блестящий специалист полностью утратил контакт с когда-то любимой наукой? Но, по крайней мере, он слушал меня. Я блуждал в темноте. Мне казалось, что от желанной цели меня отделяет куда большее расстояние, чем пять или восемь лет тому назад. Мне был необходим слушатель, и Джек подошел как нельзя лучше.

Главная сложность заключалась в аннигиляции антиматерии. Попробуйте переместить электрон против времени, и заряд его изменится. Он станет позитроном и мгновенно найдет свою античастицу. Найдет, чтобы исчезнуть. Триллионная доля секунды, и крохотная вспышка с выделением фотона. И мы могли доказать, что электрон движется против времени, лишь послав его в пространство, полностью лишенное материи.

Мы попали бы в ту же ловушку, даже если бы располагали мощностями, позволяющими послать в прошлое более тяжелые частицы — протоны, нейтроны, ядра гелия. Частицы эти аннигилировали бы до того, как наши приборы успевали зафиксировать их движение против времени. И вопреки ожиданиям прессы, не могло быть и речи о путешествии в прошлое. Человек, посланный туда, превратился бы в супербомбу, при условии, что он останется в живых при переходе в антиматерию. Так как этот теоретический постулат казался незыблемым, мы старались создать свободное от материи пространство, объем абсолютной пустоты, куда мы могли направить частицу, движущуюся против времени. И вот здесь-то наши желания расходились с нашими возможностями.

— Вы можете создать абсолютную пустоту? — спросил Джек.

— Теоретически, да. На бумаге. Превысив пороговую величину неразрывности пространства-времени, мы сможем послать в разрыв движущийся в прошлое электрон.

— Но как зафиксировать его движение?

— Не знаю. На этом мы и застряли.

— Естественно, — пробормотал Джек. — Как только в вашем пространстве окажется что-либо еще, помимо электрона, оно уже не будет абсолютно пустым, и последует аннигиляция. Но тогда получается, что вы не можете следить за собственным экспериментом.

— Назовем это Принципом неопределенности Гарфилда, — вздохнул я. — Контроль за экспериментом приводит к его мгновенному завершению. Сам видишь, мы увязли по уши.

— А вы пробовали создать это пространство?

— Нет еще. Сначала мы хотим понять, что с ним делать. Эксперимент стоит больших денег. Не хотелось бы тратить их впустую.

Джек подошел ко мне, похлопал по плечу.

— Лео, Лео, Лео, а у тебя не возникало желания переквалифицироваться в брадобреи?

— Нет. Но иногда хочется, чтобы физика не была столь сложна.

— А вот у брадобрея таких вопросов не возникает никогда.

Мы рассмеялись и пошли на солярий, где читала Ширли. Небо сияло голубизной. Редкие облака застыли над горными вершинами, солнце, большое и жаркое, припекало по-летнему. На душе у меня было легко и привольно. За эти две недели я сумел дистанционироваться от своей работы, а потому возникшие проблемы казались далекими и не имеющими ко мне никакого отношения. Чувство это было мне знакомо. По всему выходило, что вернувшись в Ирвин, я смогу по-новому взглянуть на проблему и, возможно, найти оригинальный и эффективный способ ее решения.

Беда в том, что я давно уже не мог предложить ничего нового. А различные комбинации известных методов не помогали. Мне требовался человек, который смог бы свежим взглядом взглянуть на мои затруднения и, в озарении, досказать мне правильное решение. В этом мне мог бы помочь Джек. Но Джек ушел из физики. По собственной воле соорудил стену между собой и наукой.

Увидев нас, Ширли села, широко улыбнулась. Тело ее блестело от пота.

— Что выгнало вас из дома?

— Отчаяние, — ответил я. — Стены рушились на голову.

— Тогда присядьте и погрейтесь на солнышке. — Она нажала кнопку выключения радио. Я даже не заметил, что оно работало, пока не исчез звук. — Я слушала последние новости о человеке из будущего.

— О ком? — переспросил я.

— О Ворнане Девятнадцатом. Он приезжает в Соединенные Штаты!

— Я никак не возьму в толк, о чем ты говоришь…

Джек бросил на Ширли короткий взгляд. Впервые я увидел, что он недоволен женой. И не мог не заинтересоваться его мотивами. Неужели они что-то скрывали от меня?

— Чепуха все это, — вставил Джек. — И напрасно Ширли…

— Может, вы все-таки объясните мне, что к чему?

— Он — живой ответ апокалипсистам. Заявляет, что прибыл из две тысячи девятьсот девяносто девятого года, как турист. Появился в Риме, в чем мать родила, на Испанских ступенях. Когда его попытались арестовать, сшиб полицейского с ног, прикоснувшись к нему кончиком пальца. И сейчас все носятся с ним как с писаной торбой.

— Глупая мистификация, — пожал плечами Джек. — Какому-то идиоту надоели вопли о том, что в следующем январе наступит конец света, и он решил прикинуться гостем из будущего. А люди ему верят. В такие мы живем времена. Когда истерия — образ жизни, толпа готова бежать за любым лунатиком.

— А вдруг он действительно путешественник во времени! — воскликнула Ширли.

— Если это так, я хотел бы с ним встретиться, — вмешался я в перепалку супругов. — Возможно, он сможет ответить на мои вопросы насчет аннигиляции отправленной в прошлое материи. — Я было засмеялся, но смех застрял у меня в горле. И действительно, что я нашел смешного в словах Ширли? — Ты прав, Джек. Конечно, он шарлатан. Почему мы должны попусту тратить время, говоря о нем?

— Потому что очень возможно, Лео, что он тот, за кого себя выдает. — Ширли встала, золотистые волосы рассыпались по плечам. — Ты бы послушал, как звучат его интервью. Он говорит о будущем так, словно действительно прибыл оттуда. Даже если предположить, что он просто очень умен, личность эта незаурядная. И я хотела бы с ним встретиться.

— Когда он объявился?

— На Рождество.

— То есть я уже был здесь? И вы мне ничего не сказали?

Ширли пожала плечами.

— Мы думали, что ты следишь за выпусками новостей, во не считаешь эту тему достойной внимания.

— Я с самого приезда не включал телевизор.

— Тогда придется тебя просветить.

На лице Джека отражалось недовольство. Обычно между ними царило согласие, а тут явно чувствовалось, что он недоволен желанием Ширли повидаться с путешественником во времени. Странно, подумал я. Апокалипсисты его интересуют. Так с чего относиться иначе к другому виду иррационального поведения?

Я же испытывал к пришельцу двойственные чувства. Путешествия во времени манили меня к себе. Но, с другой стороны, я положил жизнь на доказательство их невозможности, а потому едва ли мог восторгаться известием о том, что можно попасть из будущего в прошлое. Не удивительно, что Джек старался оградить меня от этого известия, полагая, что мне ни к чему лишнее напоминание о проблемах, заставивших меня покинуть Ирвин. Но теперь я уже излечился от депрессии, и словосочетание «путешествие во времени» не сводило меня с ума. Наоборот, мне хотелось побольше узнать об этом шарлатане. Он очаровал Ширли с экрана телевизора, а все, что нравилось Ширли, занимало и меня.

Одна из ведущих телекомпаний показывала в тот вечер документальный фильм о Ворнане Девятнадцатом в самое лучшее время, отводимое для наиболее популярных программ, что свидетельствовало об огромном интересе широкой публики к этому событию. Фильм этот предназначался для таких же, как я, Робинзонов Крузо, пребывавших все это время в полном неведении о явлении Ворнана народу, а потому охватывал все, от начала до текущего дня.

Мы уселись в пневмокресла, и после череды рекламных роликов диктор предупредил: «Часть того, что вы сейчас увидите, смоделировано компьютером». Камера показала нам Пьяцца деи Спанья в рождественское утро, с редкими фигурками прохожих. Возникла яркая дуга, по которой и спустился с небес на каменные плиты Ворнан Девятнадцатый. С созданием подобных движущихся картинок компьютеры в наши дни справляются без труда. Так что, если где-то происходит что-либо достойное внимания, отсутствие телекамеры никого не смущает. Компьютерная графика восполнит эту оплошность. Я даже спросил себя, а сумеют ли будущие историки отличить действительные съемки от их имитации? Впрочем, вопрос этот становился актуальным при условии, что мир переживет первое января следующего года.

Дабы обойти противоречия в показаниях свидетелей относительно нимба, скрывающего половой орган Ворнана, компьютерщики показали пришельца сзади, с голыми ягодицами. Вроде бы большинство стояло на том, что Ворнан явился им, в чем мать родила. Но руководство телекомпании не хотело вызывать недовольства верующих тем, что отмахнулось от показаний трех святых сестер.

Я наблюдал, как Ворнан Девятнадцатый ходит по площади, поднимается по лестнице. Полицейский, бросившийся к нему с плащом, вызвал у меня улыбку. Она, правда, исчезла, когда бедняга покатился вниз по ступеням от невидимого разряда.

Последовала беседа с Хорстом Клейном. Блестяще смонтированная, ибо Клейна снимали «в натуре», а Ворнана — рисованным. Молодой человек говорил за себя, компьютер — за Ворнана, теми словами, что вспомнил Клейн.

Новая сцена. Большая комната с высоким лепным потолком. Флюоресцентные лампы освещают лица дюжины мужчин. Ворнан Девятнадцатый в полицейском участке, куда пришел добровольно, ибо никто не мог коснуться его, не получив удара током. Шел допрос. На лицах мужчин отражались скепсис, враждебность, удивление, злость. И здесь помогла компьютерная графика. Ибо никто не удосужился заснять на пленку реальный допрос.