Как все было, когда не стало прошлого

      - Пятое января 2003 года будет через три месяца, - перебил его Мюллер, - и у меня нет времени выслушивать свихнувшегося робота. Мне необходимо срочно позвонить. Ты можешь соединить меня с линией связи вместо того, чтобы нести эту бредятину?
      - Я не уполномочен разрешать вам пользоваться моими возможностями.
      - Дело крайней важности, - отрубил Мюллер. - Человеческая жизнь в опасности, а я тут с тобой спорю!
      Робот моментально включил сирену, оповещая всю округу об опасности, и выдвинул устройство связи. Мюллер назвал номер Фредди Монсона.
      - Я могу обеспечить только звук, - сообщил робот, соединяясь с коммуникационной сетью. Прошла минута. Затем из решетки громкоговорителя на груди робота раздался знакомый глубокий бас Фредди Монсона:
      - Слушаю. Чего вы хотите?
      - Это я, Пауль. Я очень сожалею, что поднял тебя, Фредди, но у меня большие неприятности. Я так думаю, то ли я сбрендил, то ли все остальные.
      - Естественно, все остальные. Что у тебя стряслось?
      - У меня исчезла мебель. Робот-сборщик вытрясает из меня девять кусков. Я не знаю, где Кэрол. Я не могу вспомнить, что я делал вчера. Я обнаружил запись насчет билета до Каракаса, сделанную моей рукой, и не могу понять, зачем он мне. И...
      - Можешь не продолжать, - сказал Монсон. - Я ничем не могу тебе помочь. У меня самого неприятности.
      - Но мне хоть можно прийти к тебе и поговорить?
      - Совершенно незачем! - отрезал Монсон. Потом добавил уже более мягко. - Послушай, Пауль, я вовсе не хотел орать на тебя. Но со мной кое-что случилось. Очень неприятное...
      - Не притворяйся. У тебя Хелен, и ты желаешь, чтобы я оставил тебя в покое. О'кэй.
      - Нет. Честно, нет, - отозвался Монсон. - У меня вдруг произошла большая неприятность. Я оказался в сложной ситуации, и ничем не могу тебе помочь. Мне бы самому кто помог.
      - А в чем? Может, я смогу что-нибудь сделать?
      - Боюсь, что нет. И с твоего разрешения, Пауль...
      - Ответь мне наедай вопрос. Где мне искать Кэрол? Ты не знаешь?
      - Я так полагаю, что у мужа.
      - Я ее муж.
      Большая пауза. Наконец, Монсон произнес:
      - Пауль, но она ушла от тебя шестого января и в апреле вышла замуж за Пита Кастина.
      - Нет, - сказал Мюллер.
      - Что нет?
      - Нет, это невозможно.
      - Ты что, наглотался таблеток, парень? Нанюхался дряни? Травки накушался? Знаешь, извини, но у меня сейчас нет времени.
      - Скажи, по крайней мере, какой сегодня день?
      - Среда.
      - Какая среда?
      - Восьмое мая. Впрочем, скорее, уже девятое, четверг.
      - А год?
      - Ради бога, Пауль...
      - Год?
      - 2003.
      У Мюллера опустились плечи.
      - Фредди, я где-то потерял полгода, Для меня сейчас октябрь 2002 года. Я подцепил заразную форму амнезии. Это единственное объяснение.
      - Амнезия, - произнес Монсон. Напряжение в его голосе исчезло. Она и тебя мучает... Амнезия... А может быть - эпидемия амнезии? Она что, заразная? Пауль, тебе действительно лучше зайти ко мне. Знаешь, у меня то же самое...
      ***
      Тот четверг, девятое мая, обещал быть таким же прекрасным днем, как и прошедшая среда. Солнечные лучи снова залили Сан-Франциско. Небо было чистым, воздух - теплым и нежным. Командор Браскет проснулся как всегда рано, заказал обычный спартанский завтрак, просмотрел утренний ксерофакс с новостями, потратил около часа на диктовку мемуаров и часов в девять вышел прогуляться. Он повернул на Хай Стрит - скопище всевозможных магазинов - и обнаружил, что улицы по непонятной причине заполнены народом. У людей были сонные глаза, и они слонялись бесцельно, словно лунатики. Пьяные? Наркоманы? За пять минут командора трижды останавливали молодые люди, интересующиеся, какой сегодня день. Не час, _день_. Он отвечал, кратко и презрительно. Он старался быть терпеливым, но ему было трудно не презирать этих слабых людей, неспособных удержаться от отравления собственного мозга стимулянтами, наркотиками, психоделиками и прочей дрянью. На углу Хай и Масоник его остановила хорошенькая девушка лет шестнадцати, с глазами загнанной лани.
      - Сэр, это ведь Сан-Франциско, правда? То есть я собиралась приехать сюда из Питсбурга в мае, а раз сейчас май, то ведь это Сан-Франциско, да?
      Командор Браскет, коротко кивнул и раздосадовано отвернулся. Он был рад увидеть через дорогу Луи Сандлера, управляющего местным отделением "Бэнк оф Америка". Сандлер стоял у дверей банка. Командор поспешно перешел улицу.
      - Это сущее наказание, Луи, - возмущенно проговорил он. - Вся улица забита ненормальными. Сегодня что, карнавал, посвященный шестидесятым?
      Сандлер улыбнулся в ответ и сказал:
      - Это меня так зовут? Луи? А вы случайно не знаете моего второго имени? Как-то так получилось, что оно совершенно вылетело у меня из головы.
      Только тут до командора Браскета дошло, что в городе происходит нечто ужасное, а может, не только в городе, но и во всей стране, что наконец, случилось то, чего он всегда так опасался: левые захватили власть, и настало время надеть свой старый мундир и сделать все, что в его силах, чтобы отразить врага.
      ***
      Нат Холдерсен проснулся в то утро полным радости и растерянности, чувствуя, что он как-то странно и прекрасно изменился. В мозгу его что-то билось, но это не была боль. Ему казалось, что с его плеч снята гнетущая ноша, что рука смертельного недуга отпустила свою хватку.
      Он спрыгнул с постели, полный вопросов:
      - Где я? Что это? Почему я не дома? Где мои книги? Отчего я так счастлив?
      Помещение походило на больничную палату.
      На мозг словно набросили вуаль. Он мысленно приподнял ее и начал вспоминать, что он обратился в... во Флетчеровский Мемориал... в прошлом августе... нет, в позапрошлом в связи с сильным нервным расстройством, вызванным... вызванным...
      Он никогда не чувствовал себя более счастливым, чем в тот момент.
      На глаза ему попалось зеркало. В нем отражалась верхняя половина Натаниеля Халдерсена, доктора философии. Нат улыбнулся отражению. Высокий, жилистый, носатый человек с густыми соломенными волосами н наивными голубыми глазами улыбнулся в ответ. Отлично сложенное тело. Он расстегнул пижаму. Бледная, лишенная волос грудь; выступающие на плечах эполеты костей.
      Я долго болел, подумал Халдерсен. Теперь пора и честь знать. Студенты, наверное, заждались. Хватит валяться. Где одежда?
      - Сестра! Доктор! - он трижды нажал кнопку вызова. - Эй! Кто-нибудь!
      Никого. Странно. Всегда приходили. Халдерсен пожал плечами и вышел в холл. В дальнем конце он увидел трех санитаров. Они шептались о чем-то, низко склонившись голова к голове. На него они не обратили внимания. Мимо проскользнул робот, неся подносы с завтраком. В то же мгновение по холлу промчался молодой врач. Он даже не остановился, когда Халдерсен окликнул его. Халдерсен раздраженно хмыкнул, вернулся в палату и занялся поисками одежды. Он не нашел ничего, кроме тощей пачки журналов, валяющейся на полу маленькой кладовки. Он еще трижды нажал кнопку. Наконец, в комнату вошел робот.
      - Мне очень жаль, - сказал он, - но, персонал больницы сейчас занят. Чем могу служить, доктор Халдерсен?
      - Мне нужна одежда. Я ухожу домой.
      - Мне очень жаль, но записи о вашей выписке нет. Без распоряжения доктора Брайса, доктора Рейнольдса или доктора Камакуры я не могу вас отпустить.
      Халдерсен вздохнул. Он уже знал, что робота не переспоришь.
      - Где сейчас эти три джентльмена?
      - Они заняты, сэр. Вы, возможно, знаете, что в городе утром сложилась критическая ситуация. Доктор Брайс и доктор Камакура помогают создать комитет общественного спасения. Доктор Рейнольдс сегодня на работе не отмечался, и мы никак не можем его отыскать. Видимо, что он стал жертвой сегодняшнего происшествия.
      - _Какого_ происшествия?
      - Потери памяти большой частью населения, - ответил робот.
      - Эпидемия амнезии?
      - Это одно из объяснений происшедшего.
      - Как могла... - Халдерсен замолк. Теперь ему стала понятна причина собственной радости. Только вчера днем он обсуждал с Тимом Брайсом возможность применения амнезификатора для его излечения, и Брайс сказал...
      Халдерсен больше не помнил причины своей болезни.
      - Минутку, - остановил он направившегося к выходу робота. - Мне нужна информация. Почему я оказался здесь?
      - Вас мучили неприкаянность и бездеятельность, первопричиной которых, по мнению доктора Брейса, была личная потеря.
      - Потеря чего?
      - Вашей семьи, доктор Халдерсен.
      - Ну да. Все правильно. Я припоминаю... У меня была жена и двое детей. Эмили. И маленькая девочка... Маргарет, Элизабет, что-то в этом роде. И мальчик по имени Джон. Что же с ними случилось?
      - Они были пассажирами межконтинентального воздушного лайнера 5-го сентября, рейс сто три - Копенгаген-Сан-Франциско. Ракетоплан разгерметизировался над Арктикой в результате взрыва. Никому не удалось спастись.
      Халдерсен выслушал все это совершенно спокойно, словно ему рассказывали про убийство Юлия Цезаря.
      - А где в это время был я?
      - В Копенгагене, - ответил робот. - Вы собирались вернуться в Сан-Франциско вместе с семьей, однако согласно вашему личному делу, хранящемуся в больнице, вы вступили в чувственную связь с женщиной по имени Мари Расмуссен, встреченной вами в Копенгагене, и вернулись в отель, когда ехать в аэропорт было уже поздно. Ваша жена, видимо, осведомленная о причине вашей задержки, решила не дожидаться вас. Последующая смерть ее и ваших детей привела к появлению у вас сильнейшего чувства вины, так как вы считали себя ответственным за все происшедшее.
      - Такую позицию я и _должен_ был занять, - сказал Халдерсен. Преступление и наказание. Моя вина, моя огромная вина. Я всегда слишком болезненно относился к греху, даже когда грешил сам. Из меня вышел бы отличный ветхозаветный пророк.
      - Желаете выслушать дальше, сэр?
      - А что там дальше?
      - В архиве есть доклад доктора Брайса, озаглавленный: "Комплекс Иова". Изучение гипертрофированного чувства вины.
      - От этого меня избавь, - сказал Халдерсен. - Можешь идти.
      Он остался в одиночестве.
      "Комплекс Иова? - подумал он. - Не слишком-то подходит, а? Иов не был грешником, и все же постоянно подвергался наказанию. Порой просто из-за прихоти Всемогущего. Я бы сказал, что мое с ним отождествление носит несколько поверхностный характер. Тут скорее Каин: "И воззвал Каин к Господу: "Наказание мое больше, чем я могу вынести" [Ветхий Завет. Книга Бытие, гл. 4, ст. 13.]. Каин был грешником. В моем же случае согрешил я, а Эмили умерла за это. Когда? Одиннадцать, пятнадцать лет назад? Теперь я не знаю об этом ничего, кроме того, что только что сказал мне робот. Я бы определил это как искупление забвением. Я искупил свой грех и отныне свободен. Мне больше незачем здесь оставаться. Врата узки и извилист путь, в жизнь ведущий, и мало число тех, кто его отыщет. Мне надо идти. Может быть, я чем-то смогу помочь другим".
      Он завязал пояс купального халата, напился воды и вышел из палаты. Никто его не остановил. Лифт, похоже, не работал, но он отыскал лестницу и спустился по ней, хотя его отвыкшие от движения суставы чуть ли не скрипели. Ему год, если не больше, не приходилось ходить далеко. На первом этаже царил хаос: повсюду сновали возбужденные доктора, санитары, пациенты, роботы. Роботы вовсю старались успокоить людей и вернуть каждого на свое место.
      - Разрешите, - решительно и спокойно повторял Халдерсен, прокладывая себе путь. - Разрешите. Разрешите, - он вышел, так никем и не задержанный, через центральный вход. Воздух был свеж, словно молодое вино. Халдерсен чуть не заплакал, когда он защекотал его ноздри. Он был свободен. Искупление забвением. Происшествие в небе Арктики больше не занимало его мысли. Он глядел на него со стороны, словно это случилось с семьей кого-то другого и очень давно. Халдерсен бодро зашагал по Ван Несс, чувствуя, как былая сила возвращается ногам с каждым шагом. Вдруг из двери выскочила безудержно рыдающая молодая женщина и с размаху налетела на него. Он подхватил ее и не дал ей упасть, удивляясь неизвестно откуда взявшейся у него силе. Она задрожала и прижалась к его груди.
      - Могу ли я что-нибудь сделать для вас? - спросил он. - Могу я чем-нибудь вам помочь?
      ***
      Фредди Монсон начал испытывать панику еще в среду, за ужином в "Ондине". Неожиданно его стала раздражать Хелен, обставившаяся цыплятами с трюфелями, и он начал думать о бизнесе. К его изумлению, оказалось, что он не может вспомнить все детали. Так он почувствовал первый испуг.
      Все осложнилось еще тем, что Хелен продолжала тараторить про искусство звуковой скульптуры вообще и о Пауле Мюллере в частности. Она проявляла такой интерес, что у Монсона начала зарождаться ревность. Не собирается ли она прыгнуть из его постели к Паулю? Не подумывает ли она о том, чтобы сменить богатого, обаятельного, но совершенно прозаического биржевика на безответственного, безденежного, но необычайно одаренного скульптора? Конечно, Хелен бывала в компании и других мужчин, но Монсон всех их знал и не считал соперниками, они были пустышками, свитой, призванной заполнять те ночи, когда у него не было для нее времени. Пауль Мюллер - совершенно другое дело. Монсону была невыносима мысль, что Хелен может бросить его ради Пауля. Поэтому он мысленно переметнулся на манипуляции прошедшего дня. Он удержал на тысячу долларов привилегированных акций Лунного Транзита из вклада Шеффера, заложив их в качестве дополнительного обеспечения, чтобы покрыть дефицит в собственном долговом обязательстве фирме Комсат, а потом, подоив счет Ховарда на пять тысяч акциями Юго-восточной Энергетической Корпорации, он... или эти акции позаимствованы со счета Брюстера? У Брюстера преимущественно акции предприятий общественного пользования. У Ховарда тоже, но он строит свое благополучие на Среднеатлантической Энергетической и вряд ли имеет отношение к Юго-Восточной. Так или иначе, вложил ли он эти акции в угорихское Оборудование по Обогащению Урана или пустил их в качестве своих маклеров в Антарктическую Аренду Буровых Машин? Он не мог вспомнить.
      Он не мог вспомнить!
      Он не мог вспомнить...
      Каждое дело лежало на своей полочке в его памяти. Но все детали куда-то пропали. В голове кружились и сталкивались цифры, словно мозг его парил в невесомости. Все сегодняшние дела вдруг улетучились. Это испугало его. Он принялся механически пережевывать пищу, соображая, как бы ему уйти отсюда, избавиться от Хелен, добраться до дому и постараться восстановить в памяти сегодняшние действия. Странно, он отчетливо помнил все, что происходило вчера - колебания Ксерокса, двойной опцион Стил - но сегодняшний день был начисто стерт, минута за минутой.
      - Тебе хорошо? - спросила Хелен.
      - Нет, - ответил он. - Похоже, я что-то подхватил.
      - Венерианский вирус. Он всех мучает.
      - Да, должно быть, так. Венерианский вирус. Тебе, пожалуй, сегодня лучше оставить меня.
      Они прикончили десерт и торопливо вышли из ресторана. Он подбросил Хелен до ее квартиры. Чувствовалось, что она была сильно расстроена, и это обеспокоило его, но совсем не так, как то, что случилось с его головой. Оставшись в одиночестве, он попытался восстановить события сегодняшнего дня, но оказалось, что теперь он не помнит гораздо больше. В ресторане он еще помнил, что за кусок он урвал и откуда, хотя и не твердо знал, что он собирался делать с каждым из них. Теперь он не мог даже припомнить названий акций. На руках у него было на несколько миллионов чужих денег, все подробности он держал в голове, а мозг отказывался ему служить. К тому времени, как позвонил Пауль Мюллер - это было уже за полночь - в нем начало подниматься отчаяние. Он слегка воспрял духом, впрочем, только слегка, узнав, что странные вещи, затронувшие его мозг, поразили Мюллера гораздо сильнее. Мюллер не помнил ничего, происшедшего позднее прошлого октября.
      - Ты обанкротился, - вынужден был объяснить ему Монсон. - Ты носился с сумасшедшей идеей учредить центральный пункт обмена произведений искусства, нечто вроде биржи - такое может прийти в голову только художнику. Ты не позволил мне и слова сказать поперек. Потом ты принялся подписывать векселя и условные долговые обязательства, и раньше, чем твоему проекту исполнилось шесть недель, тебе предъявили с полдюжины судебных исков - дело начало выдыхаться.
      - Когда все это началось?
      - Эта идея обуяла тебя в начале ноября. К рождеству у тебя уже были серьезные неприятности. Ты уже наделал кучу долгов, которые так и оставались непогашенными, и твое имущество пошло с молотка, В твоей работе наступил странный застой, ты не мог ничего создать. Ты действительно ничего не помнишь, Пауль?
      - Совершенно ничего.
      - В феврале наиболее рьяные кредиторы стали обращаться в суд. Они забрали все, кроме мебели, а потом забрали и мебель. Ты обошел всех своих друзей, но они не смогли собрать даже и близкую сумму, потому что ты одалживал тысячи, а должен был сотни тысяч.
      - А тебя я насколько расколол?
      - На одиннадцать кусков, - ответил Монсон. - Но о них ты не тревожься.
      - Я и не тревожусь. Я вообще ни о чем не тревожусь. Ты говорил, у меня был застой? - протянул Мюллер. - Все в прошлом. У меня руки тянутся к работе. Все, что мне нужно, это инструменты... то есть деньги, чтобы, купить инструменты.
      - Сколько они могут стоить?
      - Два с половиной куска, - ответил Мюллер.
      Монсон откашлялся:
      - Хорошо. Я не могу перевести их на твой счет, потому что тогда они отправятся в карманы кредиторов. Я возьму в банке наличные. Ты возьмешь завтра три куска, и вперед!
      - Благослови тебя бог, Фредди, - сказал Мюллер. - Эта амнезия неплохая штука, а? Деньги так заботили меня, что я не мог работать. А теперь я совершенно спокоен. Я все еще в долгах, но меня это ни капельки не волнует. Теперь расскажи, что случилось с моей женой?
      - Кэрол все это надоело, и она ушла, - ответил Монсон. - Она с самого начала была против этой идеи. Когда тебя закрутило в жерновах, она вовсю старалась вытащить тебя, но ты все пытался свести концы с концами при помощи новых долгов, и она обратилась в суд за разводом. Когда она стала свободной, на сцене появился Пит Кастин.
      - В это труднее всего поверить. Выйти замуж за дилера, за человека, не способного ничего создать... настоящего паразита...
      - Они всегда были хорошими друзьями, - перебил Монсон. - Не буду говорить, что любовниками, потому что не знаю, но они всегда были близки. И Пит не так уж и ужасен. Он обладает хорошим вкусом, интеллигентностью, всем, чем может обладать художник, конечно, кроме одаренности. Я думаю, что Кэрол попросту устала от одаренных мужчин.
      - Как я это воспринял? - спросил Мюллер.
      - По тебе ничего нельзя было сказать, Пауль. Ты был слишком занят своими финансовыми делами.
      Мюллер кивнул. Он задумчиво подошел к одной из своих работ трехметровой конструкции из тонких опалесцирующих стержней, пробегающей весь звуковой спектр до верхнего предела слышимости, и провел двумя пальцами по глазку активатора. Скульптура принялась тихонько бормотать. Мюллер немного постоял и сказал:
      - У тебя был очень расстроенный голос, когда я разговаривал с тобой по фону, Фредди. Ты говорил, у тебя тоже амнезия?
      Стараясь, чтобы голос его звучал как можно беззаботнее, Монсон ответил:
      - Я обнаружил, что не могу припомнить некоторые важные сделки, заключенные сегодня. К несчастью, все подробности этих сделок хранились у меня в голове. Но может быть, все это вернется, когда я высплюсь.
      - Да. В этом я тебе никак не могу помочь.
      - Никак.
      - Фредди, откуда взялась эта амнезия?
      Монсон пожал плечами.
      - Наверное, кто-то высыпал что-нибудь в воду, или нашпиговал им пищу, или еще что-нибудь. Теперь такое время, что никогда ни в чем не можешь быть уверен. Знаешь, Пауль, мне надо поработать. Если хочешь, можешь лечь у меня...
      - Спасибо, мне совершенно не хочется спать. Я заскочу утречком.
      Когда скульптор ушел, Монсон около часа лихорадочно сражался с амнезией, но потерпел неудачу. Он так и не вспомнил того, что хотел. В третьем часу ночи он принял снотворное, действие которого длилось четыре часа, и заснул. Когда он проснулся, то с ужасом осознал, что ничего не помнит, начиная с первого апреля и кончая вчерашним днем. В течение этих пяти недель он совершал бесчисленные перемещения ценных бумаг, используя собственность других в качестве параллельного обеспечения, играя на своей способности возвращать каждый маркер на место раньше, чем владелец решит поинтересоваться состоянием своих дел. Он всегда все помнил. Теперь он не мог вспомнить ничего. Он вошел в свой оффис в семь часов утра, как обычно, и привычно включил каналы информации, чтобы просмотреть курсы на, биржах Цюриха и Лондона. Но колонки цен на экране были какими-то странными, и он понял, что оказался не у дел.
      ***
      В этот самый момент домашний компьютер доктора Тимоти Брайса послал сигнал, и из-под подушки донесся тихий, но настойчивый тревожный голос:
      - Время вставать, доктор Брайс. - Брайс завозился. После запрограммированного десятисекундного интервала голос произнес, но на этот раз более резко: - Время вставать, доктор Брайс! - Брайс сел на кровати и вовремя: поднятая с подушки голова предотвращала третье, более неприятное предупреждение, за которым следовали мощные аккорды симфонии "Юпитер". Психиатр открыл глаза.
      К своему удивлению он обнаружил, что делит постель с ошеломительно красивой девушкой.
      Девушка была смуглой блондинкой с медового цвета волосами, полными бледными губами и тонкой стройной фигурой. Она выглядела чрезвычайно, молодой, по крайней мере, лет на двадцать моложе его. На вид ей можно было дать лет двадцать пять - двадцать семь. На ней не было ничего, и она крепко спала, непроизвольно надув губки. Его не удивила ни ее красота, ни ее нагота, ни ее молодость. Он был ошарашен тем, что не имел ни малейшего понятия, кто она такая и как она оказалась его постели. У него было такое чувство, что он вообще видит ее в первый раз. Во всяком случае, имени ее он не знал уж точно. Может, он подцепил ее вчера на вечеринке? Он никак не мог вспомнить, где он был вчера вечером, и тихонько тронул ее за локоть.
      Она мгновенно проснулась, заморгала и с усилием тряхнула головой.
      - Ой! - воскликнула она, увидев его, и до подбородка закрылась простыней. Потом улыбнулась и отбросила ее в сторону. - Это глупо, глупо быть скромницей _сейчас_.
      - Согласен. Привет.
      - Привет, - сказала она. Она выглядела такой же смущенной, как и он.
      - Это звучит идиотски, - признался он. - Похоже, что я вчера накурился какой-то дряни, потому что, боюсь, я не совсем помню, как затащил вас сюда. И как вас зовут?
      - Лиза, - сказала она. - Лиза... Фальк, - она перескочила через свое второе имя. - А вас...
      - Тим Брайс.
      - Вы не помните, где мы встретились?
      - Нет, - ответил он.
      - И я тоже.
      Он поднялся с постели, испытывая некоторые неудобства из-за собственной наготы и борясь со смущением.
      - Мы, должно быть, накурились одной и той же дряни. Знаете, стеснительно улыбнулся он, - я даже не помню, хорошо ли мы провели с вами эту ночь. Надеюсь, все было отлично.
      - Думаю, что да, - ответила она. - Я тоже ничего не помню. Но у меня очень приятное чувство... как со мной всегда бывает после... она остановилась. - Мы не могли встретиться только вчера вечером, Тим, и...
      - Откуда ты знаешь?
      - У меня такое чувство, что я знаю тебя гораздо дольше.
      Брайс пожал плечами.
      - Не понимаю. Все-таки, видимо, мы были вчера хороши, может, вообще чуть тепленькие. Мы встретились, пришли сюда и... что дальше?..
      - Нет. Я чувствую себя здесь, как дома. Словно я хожу к тебе очень давно.
      - Прекрасная идейка. Но я уверен, что это не так.
      - Тогда почему я чувствую себя здесь как дома?
      - В каком смысле?
      - Во всех смыслах, - она подошла к шкафчику и положила руку на сенсор. Дверца открылась. Видимо, он настроил компьютер на ее прикосновение. Интересно, когда он успел сделать это? Она заглянула внутрь.
      - Моя одежда, - сказала она. - Гляди. Все эти платья, пальто, туфли. Целый гардероб. Никаких сомнений. Мы живем вместе, но забыли об этом.
      По его спине пробежал холодок.
      - Что с нами сделали? Слушай, Лиза, давай-ка оденемся, поедим и сходим в больницу, обследуемся. Нам...
      - В больницу?
      - Во Флетчеровский Мемориал. Я ведь психиатр. Нам вчера что-то подсунули такое, что вызывает ретроградную амнезию, и мы страдаем теперь провалами памяти. Это может оказаться серьезным. Если это снадобье вызывает повреждение мозга, амнезия может быть необратимой, а мы с тобой до сих пор топчемся на месте.
      Она испуганно поднесла пальцы к губам. Брайс ощутил внезапное теплое желание защитить эту прекрасную незнакомку, оберегать ее и заботиться о ней и осознал, что он, видимо, влюбился, хотя и не помнил, кто она такая. Он стремительно подошел к девушке и крепко и пылко обнял ее. Она прижалась к нему, и плечи ее дрогнули.
      Без четверти восемь они вышли из дома и пошли по непривычно пустым улицам в больницу. Брайс ввел девушку в помещение для персонала. Тед Камакура был уже там, готовый к обходу. Невысокий японец коротко кивнул и сказал:
      - Приветствую, Тим, - глаза его замигали. - Здравствуйте, Лиза. Зачем вы здесь?
      - Ты ее знаешь? - спросил Брайс.
      - Почему ты спрашиваешь?
      - Это очень серьезно.
      - Конечно, знаю, - ответил Камакура, и его приветливая улыбка сразу же пропала. - Что-нибудь произошло?
      - Ты ее, может, и знаешь, а я - нет, - сказал Брайс.
      - Господи. Кому и знать ее, как не тебе.
      - Скажи мне, кто она, Тед?
      - Это твоя жена, Тим. Вы уже пять лет, как женаты.
      ***
      В то утро Жерары успели к половине двенадцатого прибраться и тихонько готовили "Зеленый Горошек" к дневному наплыву. В кастрюлях вовсю бурлил суп, противни с эскарже готовы были отправиться в печь, соус принимал необходимую остроту. Пьер Жеpap был чуточку удивлен, что большинство постоянных посетителей не спешило оказаться в зале. Не было видно даже мистера Монсона, обычно пунктуально являющегося в половине двенадцатого. Некоторые посетители не пропускали ленч в "Зеленом Горошке" вот уже пятнадцать лет. На бирже, видимо, произошло нечто поистине ужасное, подумал Пьер, раз все эти финансисты остались у своих панелей и оказались настолько занятыми, что не нашли времени позвонить и отменить свои заказы. Возможно, так оно и было. Просто невероятно, чтобы все постоянные посетители вдруг забыли предупредить его. А может, биржу взорвали. Пьер записал на табличке, что после ленча следует позвонить маклеру и справиться о случившемся.
      ***
      В два часа пополудни в тот четверг Пауль Мюллер был в "Художественных товарах Мечникова" на северном побережье. Ему надо было купить сварочный карандаш, кое-что из металла, громкоговорящие краски и прочие вещи, необходимые для возрождения его карьеры скульптора.
      Мечников сухо приветствовал его словами:
      - Ничего в кредит, мистер Мюллер, даже на никель не отпущу.
      - Великолепно. Сегодня я плачу наличными.
      Дилер просветлел.
      - Если так, то все в порядке. Неприятности кончились?
      - Надеюсь, что так, - ответил Мюллер.
      Он подал перечень. Все вместе это стоило 2300 долларов. Когда подошло время платить, он объяснил, что должен просто-напросто дойти до Монтгомери-Стрит и взять деньги у своего приятеля Фредди Монсона, который должен ему три куска. Мечников снова начал багроветь.
      - Пять минут, - успокоил его Мюллер. - Я вернусь через пять минут!
      Однако, когда он добрался до оффиса Монсона, то обнаружил, что внутри царит беспорядок, а самого Монсона не видно.
      - Он не оставлял конверта для мистера Мюллера? - спросил он у потерявшей рассудок секретарши. - Мне обещали вчера передать здесь в руки нечто очень важное. Вы не посмотрите?
      Девушка попросту бросилась от него прочь. Так же поступила и другая. Дородный маклер сказал, чтобы он уходил.
      - Мы закрываемся, парень! - рявкнул он.
      Растерянный Мюллер вышел на улицу.
      Не рискнув возвращаться к Мечникову с известием, что он все-таки не может заплатить, Мюллер отправился домой. Около двери расположились три робота-сборщика, принявшиеся обрушивать на его голову обещания всевозможных кар, как только он подошел.
      - Очень жаль, - сказал Мюллер, - но я совершенно ничего этого не помню.
      Он вошел к себе и со злостью плюхнулся на голый пол, думая о великолепных скульптурах, с которыми мог бы сейчас возиться, попади ему в руки инструменты. Пришлось ограничиться эскизами. В конце концов, эти, кровопийцы оставили ему бумагу и карандаш. Это не так удобно, как экран компьютера и световой карандаш, однако Микеланджело и Бенвенуто Челлини великолепно обходились и без компьютерного экрана и светового карандаша.
      В четыре часа раздался звонок в дверь.
      - Убирайся! - заорал Мюллер в микрофон. - Вали к моему поверенному. Я не собираюсь выслушивать тебя, жестянка. Следующего же полоумного робота, который попробует сунуться сюда, я...
      - Это я, Пауль, - произнес отнюдь не механический голос.
      Он бросился к двери. Снаружи, окружая Кэрол, стояло семь роботов и они пытались войти, но он отшвырнул их в сторону и пропустил девушку. Робот никогда не рискнет поднять лапу на человеческое существо. Он с размаху двинул дверью по их металлическим лбам и запер ее на замок.
      Кэрол выглядела совсем хорошо. Ее волосы были длиннее, он помнил их, и она прибавила фунтов восемь во всех подходящих местах. Она была одета в сверкающее платье пикабу, которого он никогда не видел и которое было абсолютно не к месту днем, но на ней оно смотрелось просто великолепно. Она выглядела по крайней мере лет на пять моложе, чем на самом деле; видимо, полтора месяца жизни с Питом Кастином дали ей больше, чем девять лет с Паулем Мюллером. Она покраснела. Она тоже выглядела несколько скованной и напряженной, но это, похоже, было явлением чисто поверхностным, результатом какого-то огорчения последних нескольких часов.