1

Они встретились через два дня около полудня зоне «Б». Мюллер приветствовал Раулинса с явной радостью и облегчением. Раулинс подошел, наискосок пересекая овальный — может быть, танцевальный — зал, расположенный между двумя сапфировыми башнями с плоскими крышами. Мюллер кивнул:

— Как ноги?

— Превосходно.

— А твой приятель? Понравился ему мой напиток?

— Безумно. — Раулинс вспомнил блеск в лисьих глазах Бордмана. — Он шлет тебе какой-то особеный коньяк и надеется, что еще раз угостишь его своей отравой.

Мюллер присмотрелся к бутылке в вытянутой руке Раулинса.

— К чертям это, — холодно произнес он. — Ты не уговоришь меня ни на какой обмен. Если ты дашь мне эту бытылку, я ее разобью.

— Но почему?

— Дай-ка, я тебе это покажу. Нет, подожди. Не разобью. Ну давай. Он обеими руками взял красивую плоскую бутылку у Раулинса, открутил колпачок и поднес к своим губам.

— Вы — дьяволята! — ласково сказал он. — Что это? Из монастыря на Денебе 13?

— Я не знаю. Он лишь сказал, что тебе это придется по вкусу.

— Дьяволы! Искусители! Товарообмен, чтоб нам всем гореть в аду! На этом конец. Если ты еще раз заявишься ко мне с этим проклятым коньяком… или каким-нибудь другим, я не возьму. Чем ты, собственно, занят целыми днями?

— Работаю. Я же говорил тебе. Им не нравится, что я посещаю тебя. И все же он меня ждал, подумал Раулинс. Чарльз был прав: я уже добрался да него. Почему он такой упрямый?

— Где они сейчас копают? — спросил Мюллер.

— Нигде не копают. Мы сейчас исследуем акустическими зондами границу зоны «Е» и"Ф», чтобы установить хронологию… был ли этот лабиринт построен сразу, или же его районы постепеннонарастали? А как ты думаешь, Дик?

— Чтоб ты сдох. Ничего нового из археологии ты от меня не услышишь! — Мюлллер сделал еще один глоток коньяка. — Ты, вроде бы, слишком близко стоишь, — заметил он.

— Метра четыре-пять. Ты был еще ближе, когда подавал мне эту фляжку. Ты не ощущаешь последствий?

— Ощущаю.

— Но скрываешь их, как положено стоику, верно? Пожав плечами, Раулинс беззаботно ответил:

— Мне кажется, что впечатление слабеет по мере повторения. Оно и до сих пор сильное, но мне гораздо лучше, чем было в первый день. Ты уже замечал что-нибудь похожее в случаях с другими?

— Никто другой не отважился на повторения, как ты это называешь, — сказал Мюллер. — Иди-ка сюда, малыш. Видишь вон это? Это мой водопровод. Прямо роскошь. Черная труба бежит вдоль всей зоны «Б». Она из оникса, как мне кажется. Из полудрагоценного камня. В любом случае — смотрится прекрасно. — Мюллер погладил трубу и пошлепал по акведуку. — Там есть какая-то система насосов. Они выкачивают воду из каверны где-нибудь на глубине может в тысячу километров, не знаю. На поверхности Лемноса нет никакой воды.

— Моря есть.

— Независимо от… ну, от чего-то там. Вот здесь ты видишь один из кранов. Такой есть через каждые пятьдесят метров. Насколько я ориентируюсь, это был водопровод для всего города, из чего вытекает, что те , кто выстроил этот город, не нуждались в большом количестве воды. Скорее всего, вода не имела для них принциипального значения, поскольку они все это так спроектировали. Подключений я не нашел. Или же каких-нибудь присущих системе водоснабжения устройств. Пить хочешь?

— Пожалуй, нет. Мюллер подставил изогнутую ладонь под спиральный с тонкой гравировкой кран, Появилась вода. Он быстро сделал несколько глотков. Когда он убрал руку, вода перестала течь. Автоматически, словно что-то наблюдало за ним и знало, когда перекрыть струю, подумал Раулинс. Ловко. Каким чудом это пережило миллионы лет?

— Попей, — предложил Мюллер. — Чтобы потом не мучиться от жажды.

— Я не могу оставаться надолго, — сказал Раулинс, но воды немного глотнул.

Неторопливым шагом они оба добрались до зоны «А». Клетки вновь были закрыты. Раулинс при виде их содрогнулся. Сегодня я бы не захотел ставить подобных эксперементов, подумал он. Они отыскали себе скамьи из полированного камня, изогнутые по бокам на манер кресел с подлокотниками, явно для существ со значительно более широким седалищами, чем обычный хомо сапиенс.

Они уселись на этих скамьях и принялись беседовать. Их разделяло значительное расстояние, такое, чтобы Раулинс не чувствовал себя слишком нехорошо из-за эманации Мюллера, и всве же ощущение разделенности не возникало.

Мюллер разговорился.

Он перескакивал с темы на тему, порой впадал в гнев, временами предавался самооплакиванию, но общем-то говорил спокойно с обаянием — пожилой мужчина, которому приятно в обществе молодежи. Он высказывал мнения, философствовал.

Мюллер рассказывал о начале своей карьеры, о космических путешествиях, о деликатных миссиях, которые ему приходилось выполнять неоднократно в бунтующих колониях землян на других планетах. Частенько упоминал Бордмана. Раулинс старался относитьтся к этому безразлично. Отношение Мюллера к Бордману явно сочетало собой мешанину глубокого уважения и затаенной обиды. Мюллер все еще не мог справиться с тем, что Бордман воспользовался его слабостями и отправил его к гидрянам. Это нелогично, думал Раулинс. Если бы я сам обладал таким любопытством и честолюбием, я бы все сделал, чтобы именно мне поручили эту миссию. Безотносительно к Бордману, не глядя на риск.

— А у тебя как все было? — спросил Мллер под конец. — Ты строишь из себя менее знающего, чем есть на самом деле. Кажешься нерешительным и наделен соображением, старательно скрытым под маской старательного студента. Что тебе дает археология?

Раулинс посмотрел ему прямо в глаза.

— Возможность соприкоснуться с миллионом разных прошлых. Я хочу знать, как это все было и почему именно было так, а не иначе. И не только на Земле, в нашей солнечной системе. Везде.

— Хорошо сказано! Еще бы, похвалил себя в душе Раулинс. Наверное, Чарльз оценит этот мой прилив красноречия.

— Может быть, я бы мог пойти на дипломатическую службу, — сказал он,

— как это сделал ты. Но вместо дипломатии я выбрал археологию. Я думаю, что не буду жалеть. Тут столько всего для открытий… и в других местах! Мы еще только начинаем осматриваться.

— В твоем голосе слышится энтузиазм.

— Может быть.

— Я рад это слышать. Это мне напоминает то, что я говорил когда-то. Раулис вспылил:

— Но чтобы ты не считал, что я — этакий восточный оптимист, я тебе скажу кое-что от души. Мной руководит скорее некий эгоистический интерес, а не абстрактная жажда знаний.

— Ясное дело. И простительное. Мы и в самом деле не особенно отличаемся друг от друга. Кроме того, конечно же что между нами существует разница в возрасте… Сорок лет с лишним. Ты не особено придавал значение своим побуждениям, Ник. Лети к звездам, лети. Радуйся каждому полету. Рано или позно жизнь сломает тебя, также, как и меня, но будет это не скоро. Когда-нибудь… А может и никогда… кто знает? Не думай об этом.

— Постараюсь не думать, — сказал Раулинс. Теперь он улавливал сердечность Мюллера, ниточку подлинной симпатии. И все же продолжала существовать эта волна кошмара, непрекращающееся излучение чего-то из нечистых глубин души, вонь, ослабленная расстоянием и все же ощутимая. Повинуясь состраданию Раулинс все откладывал то, что он должен был сказать. Бордман нетерпеливо подстегивал его:

— Ну давай, парень! Переходи к делу.

— Ты куда-то далеко забрался мыслями, — сказал Мюллер.

— Собственно, я думал над тем, как это печально, что ты не хочешь нам помочь… что ты так враждебно относишься к человечеству.

— У меня есть на это право.

— Но ты не должен так всю жизнь и провести в этом лабиринте. Есть же какой-то выбор!

— Позволить убрать себя вместе с выбросами?

— Послушай, что я тебе скажу, — начал Раулинс. Он набрал в грудь воздуху и сверкнул открытой мальчишеской улыбкой. — Я говорил о твоем случае с врачом нашей экспедиции. Этот человек изучал нейрохирургию. О тебе он знал. Так вот, он утверждает, что теперь такие заболевания лечатся. Разработаны определенные методы… за последние два года. Можно блокировать источник этого излучения, Дик. Он просил, чтобы я тебе повторил это. А потом мы возьмем тебя с собой на Земллю. Там тебе сделают операцию, Дик. Операцию. И ты станешь здоров.

2

Это искрящееся, острое, ранящее слово среди слов тактичных, ласковых, попало прямо в сердце и пронзило его насквозь. Здоров! — эхом отразилось от темных, грозных стен лабиринта. Здоров! Здоров! Здоров! Мюллер ощутил яд этого искушения.

— Нет, — сказал он, — чепуха! Излечение невозможно.

— Откуда у тебя эта уверенность?

— Я знаю.

— Наука за эти девять лет ушла вперед. Люди уже исследовали, как работает мозг. Познакомились с электроникой мозга. И знаешь, что сделали? Соорудили в одной из лунных лабораторий огромную модель… Ну да, года два назад… И провели на ней все эти опыты от начала до конца. Наверняка им прямо не терпится, чтобы ты вернулся, ведь тогда они смогут проверить верность своих теорий. Чтобы ты вернулся в том состоянии, в каком находишься. Они прооперируют тебя, заглушат то, что ты излучаешь, и тем докажут, что они правы. Тебе ничего не надо делать просто вернуться вместе с нами.

Мюллер мерно постукивал ладонью о ладонь.

— Почему ты не говорил мне об этом раньше?

— Я не знал. Ничего не знал.

— Ну, конечно.

— Я правда на знал. Ведь мы же не могли рассчитывать, что встретим тебя здесь, верно же? Сперва мы только догадывались кто ты такой и что здесь делаешь. Потом я тебя узнал. И только сейчас наш врач вспомнил об этом лечениии… А что такое? Ты мне не веришь?

— С виду ты просто ангелочек, — сказал Мюллер. — Глазки голубые, полные сладости. Нед, в чем заключается твоя игра? Чего ради ты излагаешь мне все эти глупости?

Раулинс покраснел.

— Это не глупости!

— Я тебе не верю. И я не верю в исцеление.

— Можешь не верить. Но ты столько теряешь, если…

— Не пугай!

— Извини меня. Настала неприятная пауза. Мысли клубились в голове Мюллера. Улететь с Лемноса? Постараться, чтобы с него было снято это проклятие? Снова сжимать в обьятиях женщину? Женские груди, округлые, жгущие как огнем… Губы, бедра… Восстановить карьеру? Еще раз достичь небес? Отыскать себя после девяти лет разлуки? Поверить? Вернуться на Землю? Прооперироваться?

— Нет, — осторожно произнес он. — Мой случай неизлечим.

— Это ты так говоришь. Но откуда ты знаешь?

— Я просто не вижу в этом смысла. Я верю в предназначение, мальчик. В то, что моя трагедия — это возмездие. Возмездие за тщеславие. Боги не посылают временное несчастье. Они не ограничивают свое наказание несколькими годами. Эдип не вернул себе глаз. Не вернул матери. Прометей не смог оторваться от скалы. Боги…

— Ты живешь в реальном мире, а не в греческиз мифах, — напомнил ему Раулинс. — В настоящем мире. В нем не все обязанно протекать согласно духу закона. Возможно, боги сочли, что ты достаточно натерпелся. А поскольку уж мы заговорили о литературе… Ореста они простили, верно? Так что почему ты думаешь, что этих твоих девяти лет им показалось недостаточно?

— Действительно существует возможность исцеления?

— Наш врач говорит, что да.

— Мне кажется, что ты лжешь, сынок.

— Раулинс отвел глаза:

— Но с какой целью?

— Понятия не имею.

— Ну хорошо я вру, — отчаянно сказал Раулинс. — Нет способа, чтобы помочь тебе. Поговорим о чем-нибудь другом. Может, ты показал бы мне фонтан этого напитка?

— Он в зоне «Д», — сказал Мюллер. — Но сейчас мы туда не пойдем. Зачем ты рассказал мне всю эту историю, если она не правда?

— Я же просил — переменим тему.

— Допустим, что она все-таки верна, — принялся рассуждать Мюллер. — Что, если я вернусь на Землю, меня, может быть, и вылечат. Так знай: меня это не интересует, даже если бы была гарантия. Я видел людей Земли такими, какими они есть в действительности. Они топтали меня, упавшего. Нет, игра кончилась, Нед. Они смердят. Воняют. Смакуют мое несчастье.

— Ничего подобного!

— Что ты можешь знать? Ты тогла был ребенком, еще более наивным детенышем, чем ты сейчас. Они относились ко мне как к мрази, поскольку я демонстрировал им тайны глубин их самих. Отражение их грязных душ. Зачем мне надо возвращаться к ним? Зачем они нужны мне? Черви. Свини! Я видел, какие они на самом деле, за те несколько месяцев что провел на Земле после возвращения с Беты Гидры 4.

Выражения их глаз, улыбки, боязливые улыбки, стермления оказаться подальше. «Да, господин Мюллер. Разумеется, господин Мюллер. Только не подходите ближе». Сынок, приходи сюда как-нибудь ночью, и я покажу тебе созвездия такими, как они видны с Лемноса. Я назвал их по-своему. Там есть «Нож»… Одно из них. Он длинный, острый. Направленный прямо в позвоночник. И есть «Стрела». Есть «Череп"и"Жаба». Эти два соединяются. Одна и таже звезда светит во лбу «Жабы"и в левой глазнице «Черепа. И звезда эта — Солнце, друг мой. Солнце Земли. Мерзкая, крохотная звездочка, желтоватая как понос. И на ее планетах множество созданий, которые разливаются по Вселенной, как моча.

— Могу я сказать кое-что такое, что могло бы тебя обидеть? — спросил Раулинс.

— Ты меня обидеть не в состоянии. Но попробуй.

— Я думаю, что у тебя деформированное мировоззрение. За все эти проведенные тут годы ты утратил перспективу.

— Нет. Именно здесь я научился смотреть надлежащим образом.

— Ты ставишь человечеству упрек в том, что оно состоит из людей и значит, не легко иметь дело с кем-то вроде тебя. Если бы мы поменялись местами, ты бы понял. Пребывание рядом с тобой вызывает боль. Боль! Даже в эту минуту я немного поближе ощущаю ее каждым своим нервом. Будь я намного поближе к тебе — я бы разрыдался. Ты не можешь потребовать, чтобы люди моментально приспосабливались к тебе. Даже твоим любимым понадобилось б ы…

— У меня не было никаких любимых.

— Ведь ты же был женат.

— Это все кончилось.

— Ну, любовницы.

— Ни одна из них не могла меня вынести, когда я вернулся.

— Друзья.

— Разбежались, — сказал Мюллер. — Только пятки засверкали.

— Ты не давал им времени.

— Я им дал достаточно времени.

— Нет, — убежденно возразил Раулинс. Он не мог больше вынести и вскочил со скамьи. — А теперь я скажу тебе кое-что такое, что тебе и вправду покажется неприятным, Дик. Мне очень жаль, но я должен.

— Все, что ты сказал, это бредни на манер тех, каких я наслушался в университете. Наивность студента со второго курса. Этот мир достоин сожаленья, повторяешь ты. Мерзкий, мерзкий. Ты видел, каково человечство в действительности, и не желаешь иметь с ним дела. Каждый так говорит, когда ему восемнадцать лет. Но это проходит. Мы психически организуемся и видим, что Вселенная достаточно приятное место, и что все люди стараются, как могут… Да, мы не совершенны, но мы и не чудовища. Когда тебе восемнадцать лет, у тебя нет права на такие высказывания. Я же получил это право давным-давно. Я пришел к ненависти трудной и долгой дорогой.

— Тогда почему ты остался при своих юношеских убеждениях? Ты ведешь себя совершенно так, словно ты любуешься собственным несчастьем. Кончай с этим. Возвращайся с нами на Землю и забудь о прошлом. Или, хотя бы прости.

— Не забуду. И не прощу. Мюллер поморщился. Неожиданно он испытал страх, что весь задрожал. А если это правда? Если существует способ исцеления? Покинуть Лемнос? Что-то я расстроился. Парнишка прав: веду себя как студент-второкурсник. Не иначе. Неужели я такой мизантроп? Нет. Это он меня вынудил. Спора ради. И теперь тешится своей победой. Но ведь лечение наверняка невозможно. Ловко парень смог преподать: вру мол, хотя и сам не знаю зачем. Он хочет поймать меня в какую-то ловушку, заманить на их корабль. А если он не лжет? Почему бы мне и не вернуться на Землю? Мюллер с трудом дал себе на это ответ. Это страх сдерживает. Вновь увидеть эти миллиарды людей… Броситься в круговерть жизни… Девять лет я провел на необитаемом острове и теперь боюсь возвращения.