25

Я не позволил Инанне взять бычью тушу, чтобы похоронить его на земле храма: я не хотел ни в чем ей уступать. Я позвал мясников, велел порезать мясо на кусочки и выбросить городским бродячим собакам, чтобы показать, насколько я презираю Инанну, ее быка и ее чары. Рога того быка я взял себе. Я отдал их своим ремесленникам, которые были поражены длиной рогов и их толщиной. Я велел им украсить рога золотом и лапис-лазурью и повесить их во дворце на стену. Рога были столь велики, что вмещали в себя шесть мер масла. Я наполнил их тончайшими благовониями и совершил возлияние в святилище Лугальбанды в честь моего бога-отца, который принес мне эту победу.

Когда все это закончилось, мы с Энкиду омыли руки в реке и проехали вместе по улицам города ко дворцу. Люди осторожно выглядывали из домов, чтобы посмотреть на нас, а потом стали выходить на улицу, и вскоре на нашем пути по улицам стояло множество людей. Меня охватило хвастливое настроение и я выкрикивал: «Кто самый знаменитый герой? Кто величайший среди людей?» И они откликались: «Гильгамеш самый знаменитый герой! Гильгамеш величайший среди людей!» Почему бы мне было не похвастаться? Инанна выпустила Небесного Быка — мы с Энкиду убили его. Разве мы не имели права хвастаться?

В ту ночь во дворце мы устроили великий пир. Мы пели, пили и танцевали всю ночь. В ту же ночь подул ветер, прозванный Обманщиком, воздух стал мягким и влажным. Еще до утра пролился первый дождь, и потом всю зиму дожди орошали иссохшую землю.

Тот день был вершиной моей славы. Тот день был пиком моего триумфа. Я чувствовал, что нет ничего такого, что я не смогу свершить. Я увеличил и приумножил богатство моего города и сделал его одним из самых сильных городов земли. Я убил Хуваву, я убил Небесного Быка. Я принес дожди в Урук. Я был добрым пастырем народу. Тем не менее я знал мало радости и много печали в тот день. Такова воля богов. Такова жизнь. В ней есть величие, есть и печаль, и мы узнаем в свое время, что тьма следует за светом, хотим мы того или нет.

Наутро Энкиду пришел ко мне. Выглядел он мрачным и усталым. Я спросил:

— Брат мой, почему ты столь печален, когда бык лежит мертвым, а дожди пришли в Урук?

Он сел возле моего ложа, вздохнул и сказал:

— Друг мой, почему великие боги собираются на совет?

Я не понял. Потом он сказал:

— Мне приснился тяжкий сон, брат.

Ему приснилось, что боги сидели в зале совета. Там был Ан, и Энлиль, и небесный Уту, и мудрый Энки. И небесный отец Ан сказал Энлилю: «Они убили Небесного Быка, и они убили Хуваву, демона, поэтому один из них должен умереть. Пусть это будет тот, кто рубил кедр, кто оголил наши горы от кедровых стволов».

Тогда заговорил Энлиль: «Нельзя Гильгамешу умирать, ибо Гильгамеш — царь. Умереть должен Энкиду». Слово взял Уту: «Они искали моей защиты, когда шли убивать Хуваву, и я защитил их. Когда они убили быка, они принесли мне в жертву его сердце. Они не сделали ничего плохого. Энкиду невиновен, почему он должен умирать?» Это очень рассердило Энлиля, и он разгневанно обернулся к небесному Уту, говоря: «Ты говоришь о них, будто это твои товарищи! Но они согрешили, и Энкиду должен умереть!» Спор продолжался, пока Энкиду не проснулся.

Когда он закончил свой рассказ, я тихо сел и старался, чтобы мое лицо ничего не выражало. Какой ужасный сон! Он преисполнил меня страхом. Я не хотел, чтобы он это видел. Я хотел отогнать этот сон, отмести его прочь, как отметают сухой тростник. Наконец я сказал:

— По-моему, ты не должен принимать этот сон близко к сердцу, брат. Часто подлинное значение снов бывает нам неясно.

Энкиду печально уставился в пол.

— Сон, предвещающий смерть, останется сном, предвещающим смерть, — сказал он наконец. — С этим согласятся все. Я уже мертвец, Гильгамеш.

Я сказал, что все это глупости. Я сказал, что нелепо какому-то сну дать захватить себя, дать ему управлять тобой. Не могу притворяться — сам я полностью верил в то, что говорил. Поэтому, я настоятельно посоветовал ему выбросить все сны из головы и, как ни в чем ни бывало, заниматься своими делами, как будто он ничего не слышал, кроме шороха листьев или пения птиц в саду.

Казалось, это ободрило его. Он кивнул мне и сказал:

— Да, возможно я слишком серьезно отнесся к этому.

— Чересчур серьезно, на мой взгляд.

— Да-да. Это мой большой недостаток. Ты умеешь приводить меня в нормальное состояние, брат мой.

Он улыбнулся и крепко пожал мне руку. Потом, поднявшись на ноги, он присел в борцовскую стойку и поманил меня:

— Ну-ка, иди сюда! Как насчет небольшого состязания, чтобы на душе стало веселее?

— Отличная мысль! — ответил я. Стало легче на душе, оттого что он выглядел не таким печальным. Мы долго боролись, потом совершили омовение и отправились на собрание совета города. Я отбросил мысли о сне и то же самое, кажется, сделал он.

Несколько дней спустя, как акт благодарения за избавление города от Небесного Быка я, распорядился совершить ритуал очищения, известный, как Закрытие ворот. Это был обряд, который в Уруке не исполняли так давно, что даже самые старые жрецы не помнили всех его подробностей. Шесть ученых по моему приказу три дня рылись в библиотеке Храма Ана, ища описание обряда. Единственное, что они смогли найти, была табличка, написанная такими древними знаками, что они не поддавались прочтению.

— Ничего страшного, — сказал я им. — Я буду молить Лугальбанду, чтобы он указал мне, что надо делать.

Я хотел проверить, действительно ли проходы, которые находятся под городом и открываются в преисподнюю, были запечатаны, так как Инанна грозилась открыть их, если что-то не получится с Небесным Быком. В своем гневе она действительно могла испортить ворота, чтобы демоны или души умерших могли проникнуть в город. Поэтому я хотел убедиться, что ворота заперты и придумал специальный ритуал с целью совершить такую проверку. Я сочинил обряд на основе того, что сумел вытащить из памяти старых жрецов, из записи на старинной табличке и своих собственных домыслов относительно того, что пристойно этому обряду. Мне кажется, получился настоящий обряд. И все же, если бы мне пришлось выполнить его снова, я бы оставил ворота в преисподнюю стоять открытыми тысячу лет, чем снова пережить то, что досталось мне в тот день.

Эти ворота — одно из самых старых строений в Уруке. Говорят, что старше Белого Помоста, а он, конечно, был построен самими богами. Ворота стоят в ста двадцати шагах на восток от Белого Помоста. Они не представляют из себя ничего особенного: кольцо старых обожженных кирпичей окружает мощную круглую дверь из меди, которая от старости позеленела. Дверь лежит прямо на земле, словно ведет в подвал. В середину двери вделано кольцо, сделанное из какого-то странного черного металла, которого никто не знает. Два или три сильных человека, ухватившись за кольцо, могут приподнять дверь. Когда она поднята, за ней открывается черная дыра. Это начало туннель, который чуть шире плеч крепкого мужчины. Туннель уходит вниз под землю. Если по нему немного пройти, то скоро доходишь до следующих ворот, которые не что иное, как решетка, вделанная в туннель, словно стена клетки. По ту сторону этой решетки туннель резко уходит вниз, и если у кого-то достанет безумия продолжить свой спуск, то в конце концов можно дойти до первых из семи ворот ада. Эти ворота охраняет страж — демон Нати. А за седьмыми воротами — логово Эрешкигаль, царицы преисподней, сестры Инанны.

До того злосчастного дня, когда я решил совершить обряд Закрытия Ворот, никто не проходил в эту дверь уже тысячи лет. Последний, кто сделал это, насколько я знаю, была много лет назад богиня Инанна, когда она спускалась в ад, чтобы бросить вызов владычеству Эрешкигаль. Хотя мы и открываем самую первую дверь каждые двенадцать лет — обряд называется «Открытие Ворот», — чтобы совершить возлияния в пасть туннеля и ублажить Эрешкигаль и ее демонов, никто в здравом уме не делал и полшага за порог туннеля.

Мы начали Закрытие Ворот точно в полуденный час, когда в подземном мире

— полночь и большинство демонов спят. День был теплый и яркий, хотя под утро и прошли дожди. Возле меня был Энкиду, а моя мать Нинсун стояла сразу за моей спиной. Вокруг меня собрались жрецы всех храмов города и члены совета старшин и городского совета. Единственная важная персона города, которая не соизволила явиться, была Инанна. Она осталась в уединении за стенами храма, который я для нее построил. Около нас стояли музыканты, готовые поднять страшный шум с помощью барабанов, флейт и труб, если духи начнут выползать из дыры, когда мы откроем дверь. А поодаль стояли жители Урука.

Я кивнул Энкиду. Мы вместе взялись за кольцо на двери и вместе подняли дверь с земли. Хотя говорят, что оторвать от земли эту дверь — трудная задача, мы подняли ее легко, точно перышко. Из ямы донесся застоявшийся запах подземелья. Руки мои похолодели. Кожа на лице стянулась. Я почувствовал дыхание смерти, выходящее из преисподней. Я посмотрел вниз, но ничего, кроме кромешной тьмы, не увидел.

Обряд, который я придумал, начинался с принесения в жертву ячменя, который я сам бросил в пасть туннеля. Если прямо у входа в туннель и есть какие-то злобные и мерзкие существа, то они моментально начнут ссориться из-за ячменя и не появятся, даже когда будет открыта дверь. Потом жрецы Ана, и Энлиля, и Уту, и Энки вышли вперед и совершили возлияния меда, молока, пива, вина и масла. Это прибавило нам уверенности, что с нами пребывает добрая воля богов. Малышка, дочь одного из жрецов, подвела ко мне белую овцу, которую я заколол одним взмахом лезвия на жертвеннике, который Энкиду воздвиг прямо над входом в туннель. Яркая кровь брызнула, побежала по тонкой нежной шее, овца вздрогнула, вздохнула, печально посмотрела на меня и умерла. Это был дар, предназначенный стражу ворот Нети, чтобы он не дал демонам вырваться в горный мир. Я провел полосу кровью себе на лбу, а еще одну — вниз по левой щеке — в знак защиты.

Совершив все это, жрецы и я встали на колени у входа в туннель и стали читать заклинания запечатывания и закрытия — нашу окончательную защиту. Эти заклинания преградили путь ненасытным демонам. Я знал, что ни дальние ворота, ни эта дверь-люк не будут преградой для злого духа, который решится выбраться из подземелья. И ворота, и эта дверь были хороши только для того, чтобы смертный люд не заблудился и случайно не забрел в мир мертвых. Только заклинаниями могут обитатели подземного мира быть замурованы там, где их место.

Я был в страхе. Кто бы я ни был — сама преисподняя стояла передо мной нараспашку. Я слышал, как черные воды ее скрытых рек плещутся о невидимые берега. Вокруг меня поднимался едкий дым ее смертельных испарений. Он вился вокруг меня, словно голодные ядовитые змеи. Но все же, как бы я ни был испуган, я был еще и полон высокой дерзостью своей цели. Ибо я был тот Гильгамеш, что еще ребенком сказал: Смерть, ты мне не противник! Смерть, я одолею тебя!

Мы продолжали петь заклинания. «Все вы, что вознамерились причинить нам зло, под каким бы именем вы ни прятались, чье сердце замышляет недоброе против нас, чей язык поносит и изрыгает хулу на нас, чьи уста отравляют нас, по чьим следам идет сама смерть: я вас заклинаю и изгоняю!» — кричал я. — «Я налагаю запрет на ваши уста, я налагаю запрет на ваш язык, я налагаю запрет на ваши голодные глаза, на быстрые ноги, на крепкие колени, на руки загребущие. Этими словами я связываю вам руки за спиной, будь ты дух бесприютный, дух непомянутый, дух никому ненужный, жертвы не получивший, дух не утоливший жажды, дух без потомства, что бы ни заставило тебя блуждать — я велю тебе остаться внизу в преисподней. Эрешкигаль и Гугаланной, Нергалем и Намтару, заклинаю тебя во веки веков никогда не выходить за эти ворота. Мощью Энлиля, что во мне, Аном и Уту, Энки и Ниназу, Аллату, Иркаллой, Белит-сери, Апсу, Тиаматом, Лахму заклинаю тебя…»

Вот такие заклинания повторял я певуче. Я сковал существа внизу всеми именами, которые можно считать святыми, кроме одного: я не сковал их именем Инанны. Хотя она была богиней, покровительствующей городу, я не мог заклинать духов ее именем. Я знал, что это будет пустым звуком, пока жрица Инанна — мой враг.

И как раз потому, что я не заклинал духов именем Инанны, я не был уверен, что мои заклинания действительно сильны. Поэтому я взял с собой на церемонию священный барабан, который великий мастер Ур-нангар сделал мне из дерева хулуппу. Я хотел ввести себя в божественное состояние перед всем. народом Урука, чего я никогда раньше не делал. А потом я послал бы свой дух в туннель. Я мог бы даже дойти до ворот преисподней: моему духу не было преград, и он мог блуждать, где угодно. Таким образом я мог бы проверить, действительно ли наши заклинания запечатали проход.

Я сказал Энкиду:

— Пока я это делаю, пусть все кругом веселятся и танцуют. Дай знак, пусть музыканты начинают.

Почти сразу же звуки труб и фанфар наполнили воздух. Я низко наклонился над своим барабаном и начал медленно и тихо постукивать. Я чувствовал, что нахожусь перед лицом тайны, которая зовется жизнью после жизни, и знают ее только боги. Все ощущения мира живых вокруг меня исчезли. Были только барабан и настойчивый тихий ритм, который я выстукивал. Он овладел моей душой. Он поднял меня над землей. Я видел, как из туннеля поднимается пелена, словно пламя, прохладное и голубое. Меня наполнило гудение, я почувствовал присутствие божества в своем теле, что-то дикое и неуправляемое просыпалось во мне. Дыхание мое участилось, глаза затуманились. Я захлебывался, будто море проглатывало меня.

Но как раз тогда, когда полный восторг божественного транса охватил меня и душа готова была вылететь из своего тела, за моей спиной послышался страшный вопль, который мгновенно вырвал меня из транса. Вопль повторялся снова и снова.

— Уту! Уту! Уту!

Боги, что за крик! Нечеловеческий звук оглушал. Я онемел и стал падать вперед, почти без чувств. Энкиду поймал меня за плечи, иначе я непременно свалился бы в туннель. Барабан и палочки выпали из моих рук и исчезли в пасти туннеля. Я в ужасе смотрел, как они исчезли в темной бездне преисподнего мира.

Тотчас же, почти не задумываясь, я начал спускаться вниз. Но Энкиду, все еще державший меня за плечи, грубо схватил меня и отбросил в сторону, словно я был мешок ячменя.

— Только не ты, только не ты! — крикнул он сердито. — Не смей ходить туда, Гильгамеш!

И прежде чем я мог сказать или сделать что-нибудь, он исчез в черной яме преисподней.

Я остолбенело заглянул за ним. Говорить я не мог. Вокруг меня стояло гробовое молчание: музыканты не двигались, танцоры застыли. Это молчание нарушал только единственный звук: приглушенное всхлипывание или поскуливание девочки лет восьмидесяти, которая лежала на земле неподалеку. Это она вопила так страшно и прервала мой транс. Я понял, что дробь моего барабана подействовала на ее душу почти так же, как на мою, но куда сильнее. Дробь барабана не привела ее в транс, а ввергла ее в жесточайший припадок, под напором которого не устоял ее разум. Страшно было смотреть на нее.

А Энкиду? Где был Энкиду? Дрожа, я заглянул в туннель, но увидел только тьму. Ко мне вернулся голос, и я выкрикнул его имя, но в ответ ничего не услышал. Я позвал снова, еще громче, — в ответ тишина. Тишина.

— Энкиду! — закричал я, и это был вопль боли и потери. Я был уверен, что на него напали прислужники Эрешкигаль. Может быть, они уже уволокли его в ад.

— Подождите! — кричал я. — Энкиду, я иду за тобой!

— Не смей! — резко сказала моя мать, и вдруг три или четыре человека встали, чтобы схватить меня, если я попробую спуститься вниз. Я готов был перебросить их через городскую стену и закинуть в реку. Но в этом не было надобности, потому что я услышал кашель в туннеле, и Энкиду медленно вылез из него. В руке у него были мой барабан и палочки.

Выглядел он страшно. Словно вернувшийся из мертвых. Румянец сошел с его лица, оно казалось выбеленным. Его борода и волосы были серыми от пыли, а его белые одежды в грязи. Паутина опутала его тело, он пытался снять ее. Он секунду стоял, ослепленный солнечным светом. Потом в глазах его появилось такое странное и дикое выражение, что я едва мог узнать своего друга. Те, кто стоял рядом с ним, отпрянули. Я и сам готов был отшатнуться.

— Я принес назад твой барабан и палочки, Гильгамеш, — сказал он. — Они закатились далеко, за вторые ворота. Но я полз на четвереньках, пока не наткнулся на них в темноте.

Я в ужасе уставился на него.

— Но это же настоящее безумие! Зачем ты пошел туда?!

— Но ты же уронил свой барабан, — сказал он все тем же ужасным шепотом. Его передернуло, и он закашлялся от пыли. — Я хотел принести его обратно. Я знаю, как он нужен тебе.

— Но опасность… демоны…

Энкиду пожал плечами.

— Вот барабан, Гильгамеш. Вот палочки.

Я взял их у него из рук. Что-то было не так. Они были на удивление легкими, и мне показалось, что они вот-вот вылетят из моих рук.

— Да, — сказал Энкиду. — Они теперь другие. По-моему сила богов ушла из них. Ведь там, внизу, очень страшное место.

Он снова вздрогнул.

— Я не мог ничего разглядеть — там кромешная тьма. Но пока я полз, я чувствовал, как подо мной хрустят кости. Старые сухие кости. Там кости лежат как ковер, Гильгамеш. Люди спускались туда и до меня. Мне кажется, что я первый, кто оттуда вышел.

Что-то было в воздухе между нами, словно занавес. Что-то случилось с ним в подземном мире, что заслонило от меня его душу. Казалось, я больше совсем его не знаю. Мою душу охватило чувство невозвратимой потери. Исчез Энкиду, которого я знал. Он был там, куда я не посмел войти, и вернулся оттуда с такими знаниями, которого мне никогда не постичь.

— Скажи мне, что ты там увидел? — спросил я. — Там были демоны?

— Я тебе сказал, там было темно. Я ничего не видел. Но я чувствовал их рядом, — он показал рукой на зияющий туннель. — Брат, запечатай эту яму и никогда больше ее не открывай. Запечатай эту дверь, запечатай много раз, и семижды семь раз!

Мне думалось, я лопну от ярости при виде того, что с ним случилось из-за моего барабана. Но как мог я вернуть прошлое, остановить мгновение? Подхватить барабан, чтобы он не упал в яму, остановить Энкиду, чтобы он не спустился туда? Но все это было навеки врезано в книгу времен и судеб, а потому неизменимо и неотвратимо. Я горько сказал:

— Да, Энкиду, конечно же я запечатаю ее. Но слишком поздно, Энкиду! Ах, если бы ты только не стал спускаться туда!

И он ответил со слабой улыбкой:

— Я бы сделал это для тебя снова и снова, если бы пришлось. Надеюсь, что больше никогда не придется.

Он подошел ко мне ближе. Я почувствовал сухой запах пыли и паутины, облепившей его. Погасшим голосом, он сказал:

— Я ничего не видел, когда был под землей, потому что там все черно. Но было нечто, что я видел своим сердцем, а не глазами. Это был я сам, Гильгамеш, мое собственное тело. Его пожирали крысы, будто это была старая выброшенная на свалку одежда. В этой яме я полз по своим собственным костям. Я очень напуган, мой друг. Я боюсь.

Он положил руки мне на плечи и обнял меня. Потом сказал нежно и тихо:

— Мне так грустно, что твой барабан утратил свою божественную силу. Я бы принес его тебе прежним, если бы мог. Ты это знаешь.

26

По-моему, болезнь Энкиду началась на следующий день. Он пожаловался, что его рука, та, которую он когда-то повредил, казалась ему замерзшей. Он сказал, что рука болит и не двигается. Потом у него началась лихорадка и он слег.

— Все, как в том моем сне, — сказал он мне мрачно. — Боги посоветовались и решили, что я тот, кто должен умереть, потому как ты — царь.

— Ты не умрешь, — сказал я с любовью. — Никто еще не помирал от боли в руке. Должно быть, ты ее перетрудил, когда полз в этом проклятом туннеле. Я послал за знахарями: к ночи они снова сделают тебя здоровым.

Он покачала головой:

— Говорю тебе, Гильгамеш, я умираю!

Мне стало и страшно, и больно слышать, каким слабым и усталым голосом он говорит. Он сдавался в плен тому проклятому демону, который вселился в него, а это было совсем на него непохоже.

— Не смей! Я этого не хочу! — воскликнул я. — Я не дам тебе умереть!

Я встал на колени возле его ложа. Лицо его горело, лоб покрылся потом. Я настойчиво сказал ему:

— Брат мой, я не вынесу, если тебя потеряю. Умоляю тебя, не говори более о смерти. Знахари уже идут, они тебя живо поставят на ноги.

Я сидел возле него, как львица, которая охраняет своих детенышей. Он бредил, стонал, глаза его затуманились.