Голос

Он сел на диван, машинально оглядел прямоугольник двери, в котором, словно в рамке, стоял Вокс, и снова позвонил Геджу. Журналист снял трубку после второго гудка.

— Фред? Это Алекс.

— Приятель, у меня мало времени. Через две минуты эфир. Я уже выходил в «Телеутре», но в тринадцать часов у меня большой репортаж.

— Я в квартире Изабель Кастро. У меня есть идея. Можешь сказать в тринадцать часов, что ее окна выходили на метромост. Вроде как обращение к свидетелям.

— Теперь ты воруешь мои идеи?

— Ты ни разу не предлагал мне дать скрытое объявление для свидетелей.

— Вы рискуете получать по пятнадцать тысяч звонков в день. От хохмачей, дураков и так далее. Ладно, хоть Дельмон меня не загребет.

— Главное, что меня он уже имеет. А тебе это в любом случае несложно.

— Не люблю я импровизировать. Обычно готовлю тексты заранее.

— Ну, слушай, не заставляй себя упрашивать!

— Ладно, включай свой волшебный ящик. Договорились.

Алекс Брюс поискал пульт управления. Нашел его на телевизоре и включил канал «Франс-2». В студии были Рашид Араб и Кароль Гесслер. Дивные глаза у этой женщины, подумал Брюс, прибавляя звук. Картинка изменилась. Крупным планом— Гедж, в сером костюме, голубой рубашке, без галстука. Волосы светлее, чем в жизни. Похож на немного потрепанного жизнью американского игрока в гольф.

«Этой ночью при драматических обстоятельствах навсегда умолк один голос. Изабель Кастро, талантливая журналистка „Радио Франс“ и „Пари Премьер“, была зверски убита в своей квартире на бульваре Гренель, в пятнадцатом округе Парижа. Предполагаемый убийца — Вокс. Этот многократный рецидивист разыскивается с марта тысяча девятьсот девяносто седьмого года, после убийства двадцатичетырехлетней Мюриэль Данну, ставшей первой в длинной серии жертв, насчитывающей на сегодняшний день уже одиннадцать женщин. Напомним, что сотрудники криминальной полиции дали серийному убийце имя „Вокс“ на основании сходства, выявленного в голосах убитых. Судя по всему, Изабель Кастро обладала тембром голоса, приводящим этого преступника-психопата, мастерски уничтожающего следы своих преступлений, в состояние кровожадного исступления. Журналистка вернулась из студии „Радио Франс“ после передачи „Запретные ночи“, этой маленькой жемчужины нескромности, позволявшей нам, живущим в эпоху политкорректности, оценить ее по-настоящему благородный и живой талант. Сегодня мир средств массовой информации находится в смятении. Из-за потери прекрасного профессионала и женщины, невинной жертвы дикости. Один из руководителей с набережной Орфевр, Матье Дельмон, заверяет, что сотня лучших специалистов его отдела идут по следам человека, убивающего голоса. Но полиция, как и мы все, получила, извините за выражение, хорошую оплеуху. Она обращается к судебным психиатрам, описывающим убийцу как человека, обладающего незаурядным умом. Похвальное, но недостаточное усилие. Убийца рыщет среди нас. Безусловно, в нем нет ничего примечательного, он такой же, как все. Что делает его только более опасным. Позволю себе высказать одну мысль. Солидарность— понятие избитое, но в данном случае оно могло бы принести пользу. Задумайтесь вот над чем: окна квартиры Изабель Кастро, затянутые тяжелыми пурпурными шторами, выходят на метромост, а полиция считает, что Вокс входил в число знакомых журналистки. Может быть, кто-то из пассажиров заметил мужчину в ее квартире? Мугкчину, который был ее личным врагом, а она не подозревала об этом. Донос — мерзкая штука, а французы не любят стукачей? Неужели вы действительно верите, что подобные формулы могут иметь хоть какое-то значение в то время, когда какой-то безумец избрал своей жертвой совершенство?»

«Именно то, что я и думал, — сказал про себя Брюс, выключая телевизор. — Паршивый мужик, но хороший журналист. Наоборот было бы менее полезно. Только зачем говорить „пурпурные“ вместо „красные“?»

5

Моя территория— это территория Мертвых. Эту фразу Алекс Брюс не вычитал у какого-то поэта или греческого философа. Она просто пришла ему в голову, и он имел на нее все права. С самого начала дела Вокса он изъявил желание присутствовать на всех вскрытиях. Там требовался полицейский, исполняющий обязанности законного представителя заместителя генерального прокурора. Майор взял эту обязанность на себя, потому что хотел составить полное представление о степени жестокости Вокса. Четырнадцать лет назад, закончив математический факультет и поработав немного преподавателем, он понял, что лишен педагогической жилки, и решил стать полицейским. Теперь он находился в эпицентре подлинной жизни, может быть, лишь немного ближе к его краю, чем средние, реалистически мыслящие люди, и это ни с чем не сравнимое ощущение стоило того, чтобы ради него выкладываться.

Учитывая личность жертвы и нарастающее давление со стороны средств массовой информации, вскрытие решили провести незамедлительно. На следующий день после убийства, на рассвете, чтобы не менять намеченный распорядок дня. Брюс расположился в четвертом ряду амфитеатра Института судебно-медицинской экспертизы и спустя несколько минут сообразил, что этот ряд соответствовал этажу, где находилась квартира на бульваре Гренель. Хороший знак. Состояние полутранса, в котором он пребывал, предвещало что-то хорошее. Вся информация, все, происходившее вовне, просеивалось через сито его рассуждений, обогащая их. Становясь новыми звеньями в длинной цепи эпизодов дела Вокса. Он превратился в охотника. Собранного. Нацеленного только на свою добычу. Дельмону, Саньяку и другим не понравилось бы, что майор Брюс рассматривает себя как самостоятельного следопыта, а не как члена группы. Но какое это имело значение? Он следовал своему инстинкту. И, по сути дела, единственным, чье мнение что-то для него значило, был Виктор Шеффер.

Судебно-медицинский эксперт только что сделал скальпелем надрезы на теле и конечностях, позволяющие определить направление ударов и ранений, полученных до смерти. Он подтвердил наличие удара в область солнечного сплетения, о котором говорил Санчес. Копна золотых волос Изабель Кастро свешивалась за край оцинкованного стола. Брюс не мог отогнать мысль о том, какими шелковистыми они должны быть на ощупь, и тут же вспомнил слова Геджа о Тессе:«Бывает, что ты мечтаешь о ее смерти?» Затем вспомнилось и остальное. Идея Геджа. Сделка на Тессу. Достаточно было подстегнуть свое воображение. Представить Тессу на месте Изабель. Плотное тело вместо тонкого, черные волосы вместо светлых. Разрешат ли бывшему мужу не присутствовать на вскрытии жены? Безумие, какие коварные мысли иногда лезут в голову! Такие же, как его одержимому местью приятелю-алкоголику. «И все-таки в этой истории горечь не заразна», — подумал он, а потом постарался сосредоточиться на действиях эксперта.

Тот сделал большой разрез, от основания шеи до лобка. Чтобы добраться до органов грудной и брюшной полости. Теперь тело расчленяли по-настоящему. Брюс знал, что вся процедура займет не менее двух часов. От взятия образцов крови до взвешивания внутренних органов. Потом он рассечет кожу черепа, отделит волосяной покров, откинет скальп на лицо, распилит черепную коробку электропилой. Совершенство убивают во второй раз, Фред.

Территория Мертвых. Как и в предыдущих случаях, он снова вернулся мыслями к мифу об Орфее, отправившемся искать свою возлюбленную в подземное царство. Он вспомнил, как еще мальчиком изучал старый словарь своего деда Жерара, лотарингца, старого металлурга, заядлого книгочея. Старик научил его путешествовать по миру, созданному воображением древних греков. Посвятил в сложные связи между богами, богинями, их отпрысками и приятелями. Зевс, Афина, Гермес, Дионис, Ио и нимфы. Самое большое впечатление на маленького Алекса произвел Аид. Бог подземного царства был единственным, в чью честь греки не воздвигли ни одного храма и не сложили ни одного гимна. Аида боялись и ненавидели, ему посвящались особые ритуалы. Священнослужитель, имевший право совершать обряды только в темноте, вскрывал брюхо жертвенного животного, обязательно черного, ножом с рукояткой из эбенового дерева. Судебно-медицинский эксперт дописьменной эпохи. Вообще-то Алекс сразу полюбил Орфея. Музыканта, который не испугался страшных Аида и Цербера, потому что верил, что любовь сильнее смерти. В десять лет Алекс Брюс познал эту великую истину. Сегодня, особенно в дни вскрытий, когда приходилось терпеть кровь, растерзанную плоть, запахи и шум электропилы, он спрашивал себя, не из-за Орфея ли он решил податься в полицейские.

Около половины девятого утра майор вышел из института на площади Мазас и включил мобильный телефон. Сигнал оповестил его о наличии голосового сообщения. Он набрал свой код и услышал Санчеса: на стакане, который, верояно, использовал Вокс, нашли волокна, но никаких отпечатков пальцев. Как обычно. Брюс сел в машину и направился в сторону проспекта Президента Кеннеди. Ему предстояла встреча с Майте Жуаньи, продюсером «Запретных ночей».

Стеклянный подъезд здания «Радио Франс» украшали несколько плакатов с портретами ведущих-звезд. На одном из них можно было видеть Изабель Кастро: распущенные светлые волосы, умные глаза и улыбка, в руках с тонкими запястьями— большие круглые наушники. Поклонники положили цветы под плакатом. Брюс остановился посмотреть и заметил букет из мелких красных роз. Он нагнулся и увидел, что к целлофану приколот белый конверт. Осторожно взял букет за стебли, приподнял клапан конверта, стараясь оставить как можно меньше отпечатков. Белая картонная карточка. Одна строчка печатными буквами: «Вселенная— это машина».

— Что вы делаете, сударь? Это не ваши букеты! Брюс поднял голову и увидел перед собой взбешенного охранника. Двухметровый уроженец Антильских островов.

— Майор Александр Брюс, криминальная полиция. Вы видели, кто положил этот букет?

— Нет, майор. Утром приходили женщины с детишками. Но цветы стали класть еще ночью. Вообще-то я их видел, еще когда пришел, в шесть утра.

— Кто дежурил ночью?

— Мартен и Жерар. Сейчас они у себя. Но, если бы они заметили что-то необычное, они бы мне сказали.

— Мы с ними свяжемся. По очереди. Антилец скорчил гримасу, потом снял с пояса мобильный. Просмотрел список телефонов, набрал номер:

— Жеже! Я тебя разбудил. Прости, друг. Тут с тобой инспектор хочет поговорить. Это в связи…

Брюс выхватил телефон из рук охранника. Он хотел получить Жеже тепленьким, пока тот не успеет сочинить какую-нибудь историю. Судя по выговору, Жеже тоже был антильцем. Не совсем проснувшимся антильцем. В конце концов он объяснил, что ночью пять раз обошел здание вместе с напарником Мартеном и что они не видели никого, кто бы принес цветы в это время. Мартен подтвердил заявление коллеги и уточнил, что они видели только ведущих и техников «Радио Франс», работавших в ночную смену. Брюс вызвал Шеффера, чтобы тот организовал экспертизу букета и карточки. Они решили, что надо снять отпечатки, сфотографировать букет, а потом направить пять человек порыскать среди парижских цветочников.

Майте Жуаньи оказалась блондинкой лет пятидесяти, полной, с хриплым прокуренным голосом. Она была не накрашена, но ее пальцы украшали четыре массивных кольца. Она сидела в пустой монтажной среди разной аппаратуры. С правой стороны маленькая лесенка вела в студию с высокими окнами. В глубине— электронные часы с красными цифрами. Приглушенные звуки— программа «Франс-Интер». Брюс узнал Жерара Лефора. Он вспомнил, как слушал «Останемся вместе», когда приглашенная женщина-полицейский рассказывала о своей книге и о феминизации французской полиции.

Наверное, Майте Жуаньи хотела скрыть свою печаль, но это ей не удалось. Стянутые в конский хвост волосы оставляли открытым ее лицо, на котором ясно читались все мысли. Брюс извинился за опоздание, она кивнула и рассеянно посмотрела на него. Ее красные глаза напоминали глаза Жюльена Кассиди прошлой ночью. Брюс сел возле нее. От ее одежды, широкого свитера и черных брюк в китайском стиле, пахло табаком.

— Я только что слушала запись последней передачи, — сказала она, указывая на большой магнитофон «Награ», стоявший возле какой-то папки. — Это одна из лучших, которые мы сделали с Изабель. Но даже если бы она не была настолько удачной, она все равно хороша. Знаете, почему? — Он помотал головой. Она улыбнулась и пояснила: — Потому что у нее был такой удивительный голос. Она могла бы вам читать телефонную книгу, и вы бы просили еще и еще. Именно поэтому. Теперь осталась только Жанна Моро. Дельфин Сейриг и Изабель умерли.

Брюс не ожидал, что она так сразу перейдет к сути дела. Он тоже решил идти к цели напрямик, раз уж представилась возможность не углубляться в дебри патетики.

— Вы не могли бы передать нам записи всех передач за последние полгода?

— Послезавтра все будет готово. Я отправлю их вам в судебную полицию с курьером. Еще у меня есть для вас досье. Вырезки из прессы, фотографии. Всегда может пригодиться.

— Спасибо. Вы были знакомы с ее друзьями?

— Вы хотите сказать, с ее любовниками? Легкая горечь в голосе. Брюс продолжал:

— Да, с любовниками. Я видел одного. Жюльена Кассиди.

— Артиста? Надо же, я не знала, что она с ним спала. Красивый и вроде неглупый. Почему бы нет?

— Он утверждает, что познакомился с ней здесь.

— Да, он иногда у нас читает. И неплохо.

— А другие?

— Эмманюэль Шмидт, ведущий «Леса познания», научно-популярной передачи. Но с ним я хорошо знакома. Это нормальный человек. Очень хороший профессионал. И Жерар Сеймур с «Франс-2», но, насколько я знаю, с ним она рассталась не меньше года назад.

— У них было серьезно?

Она снова улыбнулась. Этакая снисходительная гримаска, которая все меньше нравилась Брюсу.

— Изабель была самым свободным человеком из всех, кого я знала. Ее собственные ночи запретными не были.

— Название ее передачи, это была своего рода внутренняя шутка?

— Да, можно сказать и так.

— А вам что-то говорит фраза «вселенная — это машина»?

— Нет, а что?

— Ничего. Просто пришло в голову.

— Хотите послушать пленку? — спросила она, показывая на «Нагру».

Брюс кивнул. Когда в монтажной зазвучал Изабель Кастро, Майте Жуаньи посмотрела ему в глаза, а на ее лице снова появилась улыбка-гримаса. Казалось, она всем своим существом требовала, чтобы полиция положила конец этому кошмару.

«Ваши ночи прекрасны, и нам интересно узнать о них. Позвоните Майте по телефону студии и доверьте нам свои мечты, свои сны, свои желания, свои вопросы. У микрофона „Запретных ночей“ в прямом эфире Изабель Кастро. В эту первую осеннюю ночь у меня в гостях Валери Кассен, профессор информатики Политехнического института. Валери пришла к нам, чтобы рассказать о ближайшем будущем. О будущем кибернетической революции. Останутся ли у нас шансы на выживание, когда роботы станут хитрее нас? Сможет ли каждый человек позволить себе завести маленького кибернетического домашнего Эйнштейна? Станет ли двадцать первый век веком стремительного развития технологий? Вот лишь некоторые из вопросов, которые вы можете задать нам. Здесь, в „Запретных ночах“, мы все свои…»

Минут десять они слушали молча. Безусловно, Изабель Кастро была великолепным профессионалом. Она обладала даром подвести собеседника к объяснению сложных понятий самым простым и доступным способом и знала, как успокоить смущавшихся слушателей. Какая-то девушка спросила, существует ли в обозримом будущем вероятность войны между андроидами и человечеством. Не дожидаясь ответа специалистки по кибернетике, Майте Жуаньи выключила магнитофон.

— Мы могли касаться самых странных тем, и назавтра никто не требовал от нас отчета. Ночью языки развязываются. Люди доверяют нам свои самые невероятные мечты. Стыдливость уходит. Именно поэтому Изабель хотела продолжать эту игру в полуночниц.

— Вам не казались странными некоторые из слушателей?

— Все или никто. На этот вопрос я ответить не могу. Послушайте еще раз все пленки, это неплохая идея.

— А есть способ отследить звонки?

— Уж вы-то должны знать, что это запрещено. Прежде чем выпустить человека в прямой эфир, мы немного фильтруем звонки, чтобы нейтрализовать шутников, но Изабель таких не очень притягивала. Зрелые мужчины находили ее сексуальной, женщины ее возраста— блестящей, а молодежь— современной. Идеал.

— Кто заменил Изабель Кастро в эфире вчера ночью?

— Молодой Давид Шевалье. Он решил сделать передачу о Кастро. Все плакали. Лучше было бы дать час классической музыки, честное слово.

— Вы не заметили ничего необычного во время передачи?

— Нет. Если не считать всеобщего уныния.

— А что вы делали потом?

— Пошли с Давидом пропустить пару стаканчиков виски в «Мелюзье», это бар на улице Ранела, мы туда часто ходим.

— Выходя из здания, ничего не заметили?

— Что, например?

— Букеты под портретом Изабель.

— Да. Мы сели на корточки, молча посмотрели на них, потом Давид сказал мне, что Изабель и аудиторию связывало нечто, что сильнее смерти. Я не хотела с ним спорить. В этом возрасте мы все романтики.

— А розы там были?

— Постойте… Да! Маленький букет красных роз с кремовым конвертом.

— Вы его трогали?

— Нет.

— Рядом никого не было?

— Нет. Вы думаете, что… это Вокс положил розы?

— Я ничего не думаю, но я все фиксирую. В любом случае спасибо за пленки. Если что-то вспомните, звоните, не стесняясь.

Он чувствовал, что ей не хочется заканчивать на этом. Он ждал, что она снова одарит его усталой улыбкой, но этого не произошло. Она протянула руку к «Нагре» и спросила:

— Знаете, как я узнала о ее смерти? Он помотал головой.

— Из теленовостей, вчера утром. Фредерик Гедж, чуть ли не в слезах. Какой лицемер, я полутра в себя прийти не могла.

— Почему лицемер?

— Потому что этот тип мог бы проявить немного такта и говорить о ней более нейтральным тоном. Зачем называть человека совершенством, если на самом деле ты ее всей душой ненавидишь? — Брюс застыл, ожидая продолжения. — Гедж работал у нас, когда мы делали обзорную передачу с репортажами. Года два назад. Они страшно разругались. Он обозвал ее истеричкой. Она его выгнала.

— Почему?

— Он сфабриковал репортаж о проституции. Дал фальшивое и очень сальное интервью. Потом выяснилось, что так называемая проститутка — одна из его подружек. Изабель была очень открытым человеком, но в том, что касалось профессии, компромиссов не допускала.

— Она испортила его репутацию?

— Насколько мне известно, нет. О нем больше никогда не упоминали на «Радио Франс», вот и все. Впрочем, через какое-то время он подался на телевидение.

Позавтракав в «Мелюзье» лепешками с томатным соком за неимением тостов с ветчиной, Алекс Брюс вернулся на работу. Бармен вспомнил, что много раз видел в своем заведении Изабель Кастро. В компании Майте Жуаньи, техников и ведущих с «Радио Франс» и с молодым человеком, вполне подходившим под описание Жюльена Кассиди. Ничего интересного.

Виктор Шеффер ослабил узел галстука, закатал рукава рубашки и тщательно протирал очки салфеткой. Упитанный сиаричок, сидевший между ним и его пишущей машинкой, что-то возбужденно рассказывал. Увидев Брюса, Шеффер перебил обернувшегося старика и посмотрел на него с благодарностью. «Еще один внимательный телезритель», — подумал Брюс, дожидаясь Шеффера в коридоре.

— За утро уже четвертый, с тех пор как твоему дружку-журналюте пришла в голову эта дивная идея подстегнуть население, — вполголоса сказал тот. — Первый видел, как Джон Траволта и Том Круз убивали Кастро во имя сайентологической церкви. Еще двое разоблачили своих соседей и приятелей из бистро. А этот утверждает, что это дело рук его сестры-близнеца. Но он не совсем уверен. Потому что вообще-то у него никогда не было сестры. Улавливаешь?

— Работы у нас много, старина. Помнишь, что сказал Кассиди?

Шеффер водрузил очки на нос и еще немного распустил галстук. Брюс похлопал его по спине и пошел к себе в кабинет. Открыл папку, полученную от Майте Жуаньи. Многочисленные фотографии, запечатлевшие ее вместе с Изабель Кастро. На одной из них продюсерша обнимала ведущую за талию, а та, вопреки обыкновению, вовсе не позировала. Кроме того, она и не улыбалась, и Брюс отобрал именно этот снимок для своей пробковой доски. Он отрезал Жуаньи и приколол Изабель Кастро рядом с Жюдит. Потом, как и каждый день, пробежал глазами по всем лицам. Задерживаясь на каждом, чтобы отыскать какую-то связь между ними. Гладкая кожа, кожа с отметинами возраста, легкие улыбки, серьезные лица. Варианты: хорошенькие, красивые, обычные, свежие, усталые. Ничего наводящего на след. Пока.

Брюс оставил дверь открытой. Дождавшись, пока лжеблизнец уйдет, он позвал Шеффера.

— Ну что, подведем итоги?

— О'кей! Два сотрудника из группы Ложе ходят по клубам боевых искусств, там пока ничего. То же по части цветочников. Чтобы всех охватить, нужна минимум неделя. Но поскольку все больше людей заказывают цветы по телефону, тут мы вряд ли сорвем джекпот. Карточка и букет в лаборатории. А я — у телефона или опрашиваю ясновидцев по очереди с Рейно. Иными словами, на данный момент мы в пролете.

— В любом случае я не возлагаю больших надежд на эти розы, — ответил Брюс. — По-моему, такие дешевые букетики покупают у уличного торговца или в метро. Тут следа не будет.

— Я так и подумал, когда увидел упаковку из паршивого целлофана.

Брюсу захотелось закурить, но он удержался. Немного выждал и сказал:

— Фред Гедж поссорился с Изабель Кастро. Какой-то липовый репортаж. Два года назад. Когда пресса без умолку твердила о Воксе.

Взгляд Шеффера свидетельствовал о том, как он ценит, что Брюс сказал ему правду, не пощадив при этом своего близкого приятеля.

— Ну и что будем делать? — спросил капитан.

— Надо покопать и тут.

— Хочешь, чтобы я этим занялся?

— Нет. Гедж часто приходит ко мне поплакаться в трудную минутку. Мне скоро представится такая возможность.

— Могу я тебя спросить кое о чем очень личном?

— Конечно. Тем более что я уже знаю, о чем пойдет речь. Ты хочешь знать, что у меня может быть общего с Геджем. Учитывая Тессу.

— Именно.

— Мне нужен Гедж. Я люблю его таким, какой он есть. И может быть, именно за то, какой он есть.

— А знаешь, за что я люблю тебя?

— Нет.

— За то, что иногда ты не стесняешься говорить, как шлюха.

— Ах вот оно что?

— Именно благодаря этой легкости у нас есть все шансы его взять.

— Иногда я говорю себе то же самое. Тем более что он, скорее всего, совсем другой. Систематичный и жесткий.

— Да, верно. Знаешь, что мне иногда снится? —Нет.

— Мне снится, что мы его взяли и обрабатываем, чтобы получить признание. В конце концов нам это удается. Он нам говорит: «Это я их всех убил». Это длится буквально несколько секунд. Но какой кайф!

— Слушай, Виктор, не удивительно, что тебя зовут «профессором».

6

Перед тем, как Армандо Мендоза поднялся на второй этаж дома №67 по улице Берри, на нем были серебристые солнцезащитные очки, словно приросшие к его бритому черепу, фиолетовый костюм, бордовая рубашка и черные замшевые туфли. Сейчас на нем были только красные ошейник и поводок с золотыми заклепками. Поскольку его подвесили за ноги, поводок и драгоценные причиндалы свисали вертикально вниз, повинуясь закону притяжения. Мартина Левин подумала, что, наверное, ему было забавно наблюдать за ней и двумя ее сотрудниками, вися вниз головой в состоянии полного возбуждения. «Госпожа» открыла дверь без лишних разговоров, прекрасно понимая, что трое полицейских так или иначе заставят ее заткнуться и что, когда все уляжется, она сможет разрядиться в другом месте.

В настоящее время она курила, стоя у столика, заваленного средневековыми орудиями, волнуясь не больше, чем если бы ждала автобуса на остановке, безразличная к тому, что Патрик Паже открывал все шкафы и выбрасывал содержимое ящиков на пол. Она была великолепна. Голова — как у великой жрицы инка перед человеческим жертвоприношением. Блестящая грива черных волос, доходивших до ягодиц, идеально круглых, разделенных полоской кожаных трусиков-стрингов. От ботфортов на очень высоких металлических каблуках к поясу тянулись цепочки. Левин заметила, что они состояли из маленьких черепов, еще до того, как Феликс Мандело, которого раздражала почти автономная жизнь зада проститутки, попросил ее сесть, чтобы он мог сосредоточиться. Левин нравилось, когда лейтенант открывал огонь первым. Тем самым она получала возможность проявить сдержанность и твердость сразу после него.

— Ты мне нравишься в роли люстры, Армандо. Как тебя зажечь? — начал тот, коротко дернув за поводок.

— Вот дерьмо, что вы от меня хотите?

— Чтобы ты нам прояснил кое-что по поводу Амелии.

— Да хватит вам! Я не понимаю, о чем речь!

— Мы спрашиваем тебя об Амелии, — сказала Мартина Левин.

Мандело обежал вокруг Мендозы и отпустил поводок. Тело сутенера начало вращаться, а он пытался остановить это движение взмахами рук, не достававших до паркета.

— О, какой цирк! — сказал Паже шлюхе, которая медленно поправила челку ручкой кнута и решилась улыбнуться.

— Кто такая Амелия? Кто это, черт побери? — заорал Мендоза.

— Если обращаешься ко мне, называй меня «капитан».

— Кто такая Амелия, капитан?

— Твоя соотечественница, обслуживала бар, где ты пасешь девиц. Один из баров.

— Мне не очень нравится разговаривать вниз головой, капитан.

— Твои проблемы. Скорее мысли в голову придут.

Кивок Мандело, который потянул за уздечку в горизонтальном направлении, справа налево.

— Прямо пасхальный колокол! Нам что, очень весело? — спросил Паже у шлюхи. Та покачала головой.

— Амелия в больнице, — продолжала Левин.

— Я честно не знаю, кто это!

— У меня для тебя плохая новость. Она сделала кое-что необычное: рассказала нам, кто сломал ей нос и выбил зубы. Вроде бы это твои художества.

— Дин-дон, — пропел Паже.

— Когда это было? — спросил Мендоза.

— В четверг вечером.

— В четверг вечером я работал. Спросите у Луи, хозяина «Бора-Бора».

— Луи видит тебя по три раза в неделю, он может и спутать дни.

— Но я там бываю каждый четверг. Там каждый четверг выступает певица, латиноамериканка.

— Судя по всему, четверговая певица не интересуется барменами. Она путает тебя с Мигелем.

— Да как меня можно перепутать с этим слизняком!

— Я очень терпелива, Мендоза. Не знаю, сколько ты платишь даме, чтобы она вздернула тебя лапками кверху, и сколько длится сеанс. Мы можем сделать все это бесплатно. И на всю ночь.

— Да не знаю я эту ненормальную, говорю вам!

— А кто тебе сказал, что она ненормальная?

— Да чтобы рассказывать такие бредни, надо быть не в своем уме!

— Почему, это опасно? Она рискует получить новые неприятности?

— Да нет же, капитан, я серьезно. Клянусь вам, я ее не знаю.

Мартина Левин минут десять смотрела, как он раскачивается. Мендоза бесконечно повторял одно и то же, потом замолчал. Мартина Левин села на стул, обтянутый синтетической тканью «под леопарда», и попыталась прочесть что-то на лице бармена. Вверх ногами это было нелегко. Она наклонила голову и увидела выражение, которое вроде бы свидетельствовало об искренности этого типа, но ведь все Мендозы на свете одинаковы. Иначе как бы он мог убедить своих девушек работать на бульварах, патрулируемых конной полицией? Она задавалась вопросом, удастся ли ей получить от него признания до завтрашнего дня, когда ей предстояло отправиться на встречу в уголовный розыск. Ей хотелось перед уходом привести в порядок все дела. Особенно те, что касались жестокого обращения с женщиной. Она, конечно, закаленная, но все-таки. Если немного повезет, ее стажировка в святая святых превратится в постоянную работу. Французская полиция переживала период бурной феминизации. Нужно было этим пользоваться.

Какое-то время в комнате царила полная тишина, если не считать все более затрудненного дыхания Мендозы. Тишину нарушил Паже, сбросивший средневековые приспособления в мешок для мусора. Левин понимала, как он разочарован тем, что не нашел наркотиков, и тоже считала, что это здорово облегчило бы им работу. Шлюха выкурила две сигареты, потом с резким акцентом предложила заставить Мендозу говорить с помощью ее рабочих инструментов. Паже ответил, что уже слишком поздно: инструменты конфискованы.

Мандело тихо спросил у Левин, не разделяет ли она его мнение, что Амелию мог избить какой-то тип, заставивший ее свалить все на Мендозу. Такое уже случалось. Мартина Левин ответила, что единственный способ узнать это состоит в том, чтобы мариновать Мендозу, пока у него не кончатся силы. Потому что у каждого есть свой предел, и вопрос только во времени. Мандело молча покачал головой. Он нервничал, ведь он знал о ее уходе, и отнюдь не радовался ему. Капитан, заступавший на место Мартины, считался жестким типом, аккуратным до паранойи. Левин приказала проститутке надеть пальто, чтобы ее можно было отвезти в комиссариат на проспекте Генерала Эйзенхауэра. А для Мендозы она придумала совершенно другой сценарий. Она собрала его одежду в узел. Из вещей выпали солнечные очки и связка ключей. Прежде чем подобрать их, Паже с улыбкой посмотрел на нее. Протянул ей ключи, посмотрел на марку очков и решил прицепить их к ошейнику боливийца, который снова попросил, чтобы его отвязали, а потом заверещал по-испански. Как хорек.

Левин захлопнула дверь квартиры, оборвав фразу, начинавшуюся с «hio de puta»[3] или с чего-то близкого по смыслу, и отметила, что проститутка или ее покровитель не пожалели денег на хорошую звукоизоляцию. Клиенты могли вопить, сколько вздумается, не тревожа обитателей дома. Ключи она положила в карман. По дороге на улицу Труайон, где они поставили служебную машину, она бросила узел с одеждой в помойку.

— Браво, это были безвкусные тряпки, — сказала шлюха.

— Да уж, только одни очки стоящие, — сказал Паже.

— Отвяжите меня! — зарычал Мендоза, услышав, как в скважине поворачивается ключ.

Левин и Паже вернулись после четырехчасового допроса «госпожи». Напрасный труд. Боливиец приходил на улицу Берри не для того, чтобы исповедоваться. Нижняя часть его туловища приобрела отвратительный красный цвет. Он стучал зубами и обливался потом одновременно. Паже заметил, что он обмочился, и настежь распахнул окно.