Лопе Де Агирре, князь свободы
ModernLib.Net / Современная проза / Сильва Мигель Отеро / Лопе Де Агирре, князь свободы - Чтение
(стр. 12)
Автор:
|
Сильва Мигель Отеро |
Жанры:
|
Современная проза, Историческая проза |
-
Читать книгу полностью
(506 Кб)
- Скачать в формате fb2
(232 Кб)
- Скачать в формате doc
(209 Кб)
- Скачать в формате txt
(205 Кб)
- Скачать в формате html
(287 Кб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17
|
|
Солнце встало ясное и чистое, страшные вести разнеслись по лагерю, некоторые, робкие духом, в ужасе разбежались по лесам, более двадцати солдат-мараньонцев отправились вылавливать беглецов, в полдень все сгрудились на площади, что в нескольких саженях от бригантин, семь десятков моих мараньонцев, вооруженные до зубов, окружили толпу со всех сторон, и я обратился к ней:
— Прошу не волноваться, на войне случаются неприятности; до сих пор мы занимались ребячеством, потому что мальчишка стоял во главе, теперь начинается настоящая война, но некому повести нас, единственно, чего я хочу — видеть ваши милости в полном благополучии и преподнести вам Перу, а там уж делите его сами, как вам вздумается. Дайте мне волю, и я сделаю так, что в Перу будут править и распоряжаться мараньонцы, и ни один из ваших милостей не останется без капитанской должности и будет властвовать над другими людьми, ибо не на кого мне больше положиться, кроме как на ваши милости. Будьте мне добрыми друзьями, и я сделаю так, что из Мараньона выйдут новые готы и станут владеть и править Перу как те, что правят Испанией.
— Да здравствует наш генерал и предводитель Лопе де Агирре! — кричит Мартин Перес де Саррондо.
— Да здравствует решительный вождь непобедимых мараньонцев! — добавляет мой верный товарищ Педро де Мунгиа, титул вождя радует меня, я приму его и будут ставить под своей подписью.
— Я буду вашим генералом и вождем, — говорю я всем, кто меня таковым провозглашает, — и я поведу против короля Филиппа жестокую войну, какой не собирался затевать Педро де Урсуа, потому что был по натуре своей раб, а не мятежник, я поведу упорную войну, на какую неспособен был Фернандо де Гусман, потому что был юношей нерешительным и слабым. Итак, начинаем войну, мои мараньонцы. Единственное мое желание и приказ, чтобы никто больше не шушукался и не секретничал, ибо мы теперь все будем жить в безопасности, а с заговорами и бунтами покончено.
И сразу же, как хороший генерал, я приступаю к раздаче должностей, присваивая капитанские чины, я отдаю предпочтение людям плебейского происхождения перед теми, у кого в жилах течет благородная кровь. Мартина Переса де Саррондо я делаю начальником штаба, Роберто де Сосайю — начальником стражи. Хуан Гомес, бывший конопатчиком, будет у меня адмиралом, Хуан Гонсалес, плотник, — старшим сержантом. Что касается Хуана Иньигеса де Гевары, чванливого командора ордена Святого Иоанна, всегда подтянутого и в черном с ног до головы, бывшего великим другом и советчиком дона Фернандо, то у него я отбираю должность и отдаю ее трианцу [30] Диего де Грухильо; и высокомерный Хуан Альварес де Серрато отдаст свое капитанское звание солдату Франсиско Карьону, метису, женатому на индианке. Диего Тирадо я делаю капитаном кавалерии, он храбр в боях, и совсем нелишне заручиться его расположением. А Санчо Писарро оставляю на должности, которую он занимал, хотя Мандрагора нашептал мне, что тот плетет-затевает интриги, потерпи немного, мой добрый Мандрагора, придет время, мы подрежем ему когти.
Через два дня после столь серьезных событий мы отчаливаем от селения, лагерные злоязычники мрачно окрестили его Бойней, наши бригантины плывут по течению или на веслах, потому что у них еще нет мачт и парусов, мы их поставим где-нибудь на берегу, ниже по реке. Держась все время левого берега, мы встречаем на пути несколько индейских поселений, в одно из них сходили четыре десятка моих людей, и среди них — страшный врун, бакалавр и летописец Франсиско Васкес; этот самый Франсиско Васкес возвращается на корабль и клянется, что местные индейцы — людоеды, Франсиско Васкес говорит, что от наших аркебузов индейцы разбежались, бросив огромные котлы, в которых варилась человечина; Франсиско Васкес видел в котле детскую ножку и безволосую стариковскую голову с открытыми глазами; другой бакалавр, не глупее его, Педрариас де Альместо, еле слышно замечает, что все это выдумки самого Франсиско Васкеса, и правды в них не более, чем в историях об амазонке с гремя грудями и сказочных сокровищах Омагуаса, и еще Педрариас говорит, что варились в котлах всего-навсего, ящерицы, называемые игуанами, у которых глаза точь-в-точь как у грустного человека.
Наконец мы находим открытый берег, который потом надо будет назвать берегом Оснастки, потому что тут мы оснастим наши корабли всем, чего им не хватало для того, чтобы должным образом выйти в море. Пятнадцать дней подряд мы работаем не покладая рук, из гамаков и рыболовных сетей местных жителей плетем снасти для бригантин, из солдатских полотняных простынь и хлопчатых одеял наших индейцев-прислужников шьем паруса, упругие стволы деревьев превращаются в наших руках в мачты и реи, индейцы в спешке бросили много сушеной рыбы, маиса, варево из игуаны и юкки, Мария де Арриола говорит, изысканнейшее блюдо, но дочка Эльвира не хочет даже попробовать.
С болью душевной пришлось мне отдать приказ казнить нескольких человек, которые без всякой причины и повода вступили в вероломный заговор против меня, эти подлые простолюдины шушукались и секретничали, составляли план, как прирезать меня кинжалами; я только в лицо им взглянул, как сразу догадался об их тайных намерениях, потом два преданных негра, сообщающие мне обо всем происходящем в лагере, подтвердили, так оно и было.
Первым для острастки был наказан солдат, не то немец, не то фламандец, по имени Бернардино Верде, не то Монтеверде, это имя он взял вместо своего путаного немецкого, коего ни один христианин выговорить не мог, лицо у него, да и мысли, наверное, были лютеранские, но эти его отклонения от нашей матери-церкви беспокоили меня куда меньше, чем его наглость и недовольство, этот Монтеверде вечно бормотал что-то на своем языке, забывал выполнять мои приказания, притворяясь, будто не очень понял, пришлось кинжалу Антона Льамосо потрудиться, изрубить его в куски, чтобы в ином мире научился понимать по-нашему.
После того богу угодно было помочь мне раскрыть заговор, который затевали капитан Диего де Трухильо со старшим сержантом Хуаном Гонсалесом, эти господа мерзавцы собирались отрубить мне голову и бежать вверх по реке на нашей бригантине «Сантьяго»; обоим им дал я высокие чины после того, как они славно поработали при уничтожении принца дона Фернандо, а чем отплатили мне — преступными кознями против моей жизни, куда ни глянь, со всех сторон окружают и угрожают мне предатели; иногда сдается, что слышу я не голос Мандрагоры, но голос собственного сердца, который прикинулся духом Мандрагорой, чтобы раскрывать грозящие мне опасности, я приказываю казнить гарротой Диего де Трухильо и Хуана Гонсалеса, а заодно и Хуана де Кабаньаса, потому что был он секретарем губернатора Урсуа и впоследствии не стал приносить присягу верности нашему мятежу, а на меня всегда смотрел с вековечной злобой в глазах.
Следующим покойником стал командор Хуан Иньигес де Гевара, наши бригантины с мачтами и под парусами плыли торжественно вниз по реке, командор Хуан Иньигес де Гевара, ханжа-святоша, стоял на коленях на палубе, читал без конца «Верую», во сне ему являлись призраки и люди из другого мира; один преданный негр доложил мне, что старый командор замешан в заговоре Хуана Гонсалеса и Диего де Трухильо; Мараньон нес нас в сумерках под дождем и нависшими тучами, почтенный командор всматривался в далекий берег, прислонясь к борту «Сантьяго», весь в черном, он почти не виден был в темноте; я сказал Антону Льамосо, чтобы он воздал по заслугам старому предателю, а сам ушел; где взял Антон Льамосо ржавую и тупую шпагу, с которой пошел выполнять мое веление?, откуда у дряхлого командора взялось столько жизни?, сих тайн разум мой постичь не может; семь раз рубанул его Антон Льамосо и не свалил, тогда достал он кинжал и дважды вонзил командору в почки, и снова без толку, пришлось поднять его в воздух и швырнуть в реку, и еще из воды кричал командор, прося исповеди и прощенья у бога; я перешел на корму и видел, как труп его таял вдали маленькой черной точкой. Мария де Арриола, женщина очень чувствительная, стояла рядом со мной, тронутая неудачливой судьбой командора, она прочитала «Ave Maria» во спасение его души.
Немного времени спустя умерли Хуан Паломо и Педро Гутьеррес, их погубила дерзость. То было время, когда мы плыли довольно стесненно, столько было народу на двух бригантинах: две сотни, а то и больше испанцев, два десятка негров и сто голов прислуги, не считая тех, кто плыл на пирогах за нами следом и которым волей-неволей придется перебраться на бригантины, как только мы выйдем в море. Ввиду этого я решаю оставить где-нибудь прислугу, другими словами, индейцев, которые сопровождают нас от самых верфей Санта-Крус-де-Капоковара, уж они-то договорятся, найдут общий язык со своими братьями по крови, обитающими в этих местах. Рано утром подходят ко мне солдаты Хуан Паломо и Педро Гутьеррес, подходят и просят отменить мой же приказ, ссылаясь на то, что людоеды, населяющие здешние леса, съедят без промедления наших беспомощных индейцев, Мандрагора нашептывает мне, что ими движет не христианское милосердие, но боязнь лишиться общества двух резвушек индианочек, беременных от них, которые с ними спали и доставляли им удовольствие; я отвечаю просителям, что разговорчики про людоедов — выдумки болтунов, говорю им также, что выходить в море с лишними людьми на борту не следует, могут потонуть все; Хуан Паломо и Педро Гутьеррес смиренно отступают, но к ночи начинают угрожающе перешептываться: «Лопе де Агирре побивал многих наших друзей и теперь хочет бросить здесь нашу прислугу, сделаем же то, что должно сделать». А сделать должно вот что: казнить гарротой их обоих. Хуан Паломо, с веревкой на шее, просит вместо смертной казни оставить его тут вместе с прислугой, он обязуется наставить их в истинном христовом учении, по правде же, никогда ранее не выказывал он призвания к отшельничеству и сейчас одного только хочет — остаться и тешиться со своей индианкой на воле, не спасет его притворство от справедливой казни.
В эти же дни еще один вручил богу свою душу, но на этот раз обошлось без моего посредничества, речь идет о незадачливом отце Портильо; несчастный священник умирал уже несколько месяцев, и все никак не решался испустить дух, все время бредил, иногда поминал четыре тысячи песо, которые украл у него губернатор Урсуа, силой затащивший его, хнычущего, в поход, труп отца Портильо — жалкий мешочек с костями, горькое разочарование испытали рыбы, когда мы выкинули его в воду.
И еще одна смерть приключилась во время плаванья по Мараньону — умер индеец, которого мы взяли в плен в одну из вылазок; солдат Гонсало Серрато отобрал у индейца стрелу и знаками спросил, не отравленная ли она, пленник тоже знаками ответил, что нет, тогда Серрато наконечником стрелы сделал царапину на левой ноге индейца, из царапины пошла кровь, индеец оставался бесстрастным — ни слова, ни жеста, а на следующее утро его нашли мертвым, отравленным собственною стрелой; Лопе де Агирре говорит и утверждает, что ему не нравится убивать индейцев, как это было в обычае у Гарсии де Арсе, Лопе де Агирре добавляет, что уж совсем не по нраву ему убивать негров, как убивал их в Панаме тщеславный Педро де Урсуа; вместо того, чтобы убивать негров, я дам им всем свободу в день, когда мы одержим победу, куда достойнее убивать испанских капитанов, дурных и раболепных вассалов твоих, король Филипп, коего хранит господь.
Неожиданно спокойное и широкое течение Мараньона начинает щетиниться маленькими островками, большими островами, двумя тысячами разных островов, небо содрогается, сотрясенное глубинными бурями, рокочущими громами, слепящими молниями, вода спадает так низко, что бригантины едва не садятся на песчаные отмели, слушайте, мараньонцы! издалека идет-надвигается безмерный вал морского прилива, гора соленой воды обрушивается на речной ток, вливается в его пресноводную безбрежность, бригантины крутятся точно бешеные, сталкиваются на стремнинах, пироги подкидывает кверху и швыряет с высоты в хЛос разъяренной пены, вынырнувшие было острова вновь исчезают под нахлынувшим морем, море отчаянно набрасывается, норовя во что бы то ни стало пробиться в могучую и свирепую реку, грохот столкнувшихся вод катится по зеленой пропасти сельвы, заглушая верещание сотен тысяч птиц, крики гребцов, погребаемых круговертью вод, но река смиряет яростный наскок, перекатывает через водяную стену, вставшую у нее на пути, и катит дальше, к морю, в котором она умрет, а тот ясный мир, упирающийся в воздушный свод, и есть море, тот тигриный рык, бьющийся о скалистый берег, и есть море, тот бескрайний голубой ковер, расстеленный под ногами у бога, и есть море, «Сантьяго» и «Виктория» впадают в сверкающее лоно моря-океана, неказистый, старый, хромой и обгоревший солдат на капитанском мостике «Сантьяго» страшным голосом командует: «Курс на остров Маргариты!», потом ковыляет на корму, ветер треплет седые патлы, а он, оборотившись к безмерным просторам, кричит: «Я Лопе де Агирре — скиталец! Я — гнев божий! Я — твердый вождь непобедимых мараньонцев! Я — Князь Свободы!»
Лопе де Агирре — скиталец
Через семнадцать дней плаванья по морю с бригантин увидели берега острова Маргариты, то было двадцатого июля одна тысяча пятьсот шестьдесят первого года, до того дня погода была хорошей и благоприятствовала плаванью, но вблизи острова вдруг поднялась такая буря, что бригантины потеряли друг друга из виду. Может быть, Лопе де Агирре не стал приставать в Пуэрто-де-ла-Мар потому, что то было единственное укрепление на острове, а может, так случилось по вине лоцманов Хуана Гомеса и Хуана де Вальядареса, которые были один конопатчиком, а другой простым матросом на высоких постах, во всяком случае, обе бригантины причалили не у южной оконечности острова, на которую они взяли курс, а гораздо севернее.
«Сантьяго», пройдя по разбушевавшимся волнам, бросает якорь у берега, который индейцы гуайкерй называют Парагуаче. Парагуаче — синяя бухта, окруженная зелеными невысокими холмами, неожиданно совсем близко прокукарекал петух, Петух!, кричит Эльвира, много месяцев уже скитальцы не слыхали родного петушиного крика.
«Виктория», которой командует начальник штаба Мартин Перес де Саррондо, обогнув мыс, причаливает в Банда-дель-Норте, что почти на две мили севернее Парагуаче, если идти по суше. Весть о появлении двух странных кораблей облетела остров из конца в конец. Священник Педро де Контрерас клялся и божился, что это пираты, потрошители домов, насилующие женщин; господи защити!, но пирога индейцев, подошедшая к самому борту «Сантьяго», обнаружила, что на судне — честные испанские мореплаватели и командует ими хромой и невзрачный старик. Лопе де Агирре, для которого уловки и хитрости были в войне самым действенным оружием, спрятал солдат с копьями и аркебузами под палубой, а на виду оставил только женщин и больных. Вслед за индейцами к кораблю приблизились двое белых жителей Парагуаче, один из них весьма разговорчивый, назвавшийся Гаспаром Родригесом, поднялся на борт, Лопе де Агирре принял его в высшей степени любезно и красочно изложил печальную историю, которую сам выдумал. Вот что осталось от нас, вышедших из Перу завоевывать новые поселения под власть короля. Наш генерал и предводитель, отважнейший Педро де Урсуа, умер от лихорадки на суровой реке Амазонке. После той беды солдаты провозгласили меня, Лопе де Агирре, своим вождем, с тем чтобы я вывел их к какому-нибудь хорошему порту. Мы едва живы от голода, усталости и болезней, мы не стоим на ногах. Прежде чем отправиться дальше, в Номбре-де-Дьос, мы должны запастись продовольствием и лекарствами, за которые хорошо заплатим, ибо у нас осталось еще немало денег и имущества, взятого с собой из Перу. Позвольте, ваша милость, преподнести вам в подарок этот карминный плащ с золотым галуном, перстень с изумрудами и серебряную чашу, сделанную в Потоси.
Гаспар Родригес вернулся на берег очарованный и раструбил всем о щедрости незадачливых перуанцев, жители, побуждаемые одни милосердием, а другие алчностью, спустились с холмов, нагруженные продовольствием, свежезабитыми барашками, ощипанными курами, мешками с кукурузой и юккой, корзинами с фруктами, кувшинами с вином — ни дать ни взять благочестивые пастухи на пути в Вифлеем.
Губернатор Хуан Сармьенто де Вильяндрандо пришел в этот мир под счастливым знаком. Ему не хватало шести месяцев до тридцати лет, а он уже получил высшую должность на Маргарите, причем стоило ему это немногих забот весьма приятного свойства — всего-навсего жениться на внучке судьи Марсело Вильялобоса, близкого друга короля Карла V. Сей августейший император отдал Вильялобосу в дар остров жемчугов, о чем была сделана соответствующая запись, Вильялобос получил остров в пожизненное владение и с правом передать его своим потомкам. Таким образом, дочь судьи Вильялобоса донья Альдонса Манри-ке получила его по наследству и преподнесла в качестве прекрасного подарка своей дочери Марселе и дону Хуану Сармьенто де Вильяндрандо в день бракосочетания, увенчавшего их любовь.
Они поженились три месяца назад, и донья Марсела уже беременна, у нее родится мальчик, сын, который до конца своих дней будет губернатором, самым деятельным и осмотрительным из всех, каких знал остров Маргарита за свою историю, эти розовые мечтания роятся в голове у губернатора, лежащего в белом гамаке, меж двух деревьев, как вдруг в городе Эспириту-Санто появляются два земледельца, они приносят необычайную весть, и перед доном Хуаном де Вильяндрандо замаячили надежды, которые давно уже не давали ему покоя: быть не только мужем доньи Марселы Вильялобос, но вдобавок могущественным владельцем несметных богатств.
— В Парагуаче встала на якорь одна бригантина, а в Банда-дель-Норте — другая, на них более сотни голодных и немощных людей, они вышли из Перу по приказу вице-короля, прошли самые большие реки во вселенной, они просят помощи у вашего превосходительства, говорят, что тотчас же отправятся дальше, они нашли страну Омагуас, которая много богаче самого Эльдорадо, сундуки у них набиты золотом и серебром.
Дон Хуан де Вильяндрандо выскакивает из гамака и велит скорее позвать алькальда Мануэля Родригеса де Сильву, рехидора Андреса де Саламанку и главного альгвасила Косме де Леона, чтобы вместе с ними изыскать способ во имя человеколюбия помочь несчастным скитальцам. В ту же ночь они оседлали коней, губернатор Вильяндрандо сел на своего самого лучшего, белого, по кличке Лусеро, и отправились по дороге на север, торопясь добраться до Парагуаче с первыми лучами зари.
Когда они скакали через селения, к ним присоединились несколько местных жителей и любопытствующих, а когда кавалькада добралась до песчаного морского побережья, в ней было уже более двадцати всадников; Лопе де Агирре специально сошел с «Сантьяго» на берег и почтительно встретил их, поцеловал руку губернатору и преклонил колени, выказывая таким образом не только уважение, но повиновение и смиренность.
— Встаньте, — любезно, по своему обыкновению, сказал дон Хуан де Вильяндрандо, — я знаю, что вы предводитель похода, и мы отнесемся к вам со всем почтением, которого ваше положение достойно. Мы готовы оказать всяческую необходимую вам помощь и поддержку.
— До самого смертного часа мы будем благодарны вам за вашу доброту, — ответил Лопе де Агирре, в то время как его солдаты помогали прибывшим спешиться, а затем отвели лошадей подальше и привязали их к деревьям.
Лопе де Агирре был так красноречив, что совершенно очаровал молодого губернатора, он живо описывал реку Мараньон и найденные ими чудесные сокровища страны Омагуас и закончил свою речь просьбой разрешить его солдатам спуститься на берег с аркебузами и пиками, чтобы совершить кое-какой торговый обмен с почтенными местными жителями, губернатор с удовольствием ответил ему согласием; тогда Лопе де Агирре снова поднялся на «Сантьяго» сообщить приятную новость, и тотчас же на палубе появились все солдаты, прятавшиеся в трюмах, они выскочили в кольчугах и с оружием в руках, салютный залп из аркебузов вспугнул птиц и заставил заколотиться сердце губернатора и его спутников.
Лопе де Агирре сошел с корабля на берег, на этот раз за ним следовали пятьдесят хорошо вооруженных мараньонцев, и произнес он уже не медоточивые, но следующие слова:
— Сеньоры, мы пришли из Перу и вернемся в Перу, но вернемся в Перу войною, скажу вам, между прочим, что в наши намерения не входит служить королю, ибо король Испании такой же человек, как любой из нас, и заслуг у него не больше, а сил на их достижение он потратил несравненно меньше. Поскольку мы не можем положиться на вас и у нас нет никаких оснований доверять вам, мы приказываем вам сложить оружие и стать нашими пленниками до тех пор, пока мы не сделаем надлежащих приготовлений и не двинемся дальше.
— Что это значит? — воскликнул перепуганный губернатор. Никогда еще уши его не слыхали столь кощунственных речей, в ребра ему упирались наконечники пяти пик, в голову целились два аркебуза, другие были нацелены на его товарищей, все до одного проворно сдали оружие; Диего де Тирадо вскочил на горячего гнедого коня алькальда Родригеса де Сильвы, точно так же завладели двумя серыми кобылицами баск Николас де Сосайя и метис Франсиско Карьон; Лопе де Агирре, не торопясь, сел верхом на белого губернаторского коня, никогда еще не носил на себе Лусеро столь ловкого, столь одержимого, столь дьяволоподобного всадника.
Как непохоже было на радостный отъезд губернатора из города Эспириту-Санто его плачевное возвращение! Генерал Лопе де Агирре благородно предложил губернатору взять его к себе на круп Лусеро, губернатор оскорбленно отказался, сочтя это предложение издевательством, он оскорбленно отказывался на протяжении первой лиги пути, на середине второй ноги у него начали опухать и высокомерие сгорело на солнце, он согласился сесть на круп коня, но постарался при этом держаться подальше от всадника, которого презирал и коснуться которого было ему противно, в таком жалком положении въехал он в столицу острова и таким увидала его огорченная донья Марселита.
Начальник штаба Мартин Перес де Саррондо, присоединившийся к людям Лопе де Агирре на выезде из Парагуаче, возглавляет процессию всадников, въезжающих победно и торжественно под вечер двадцать второго июля, дня святой Магдалины, в город Эспириту-Санто, всадники палят в воздух из аркебузов и кричат на виду у оцепеневших и онемевших в дверях своих домов горожан: Да здравствует принц Лопе де Агирре, вождь непобедимых мараньонцев! Да здравствует свобода!
Меры, которые принял Лопе де Агирре, захватив власть на острове Маргариты, не были ни бессмысленны, ни жестоки, как о том рассказывали вашей милости. Первым делом он заключил губернатора Вильяндрандо и других пленников в крепость Пуэбло-де-ла-Мар, каменное сооружение, открытое всем ветрам, с узкими оконцами и венчающей его зубчатой башней. Пленники без оков и кандальных цепей свободно расхаживали по двору, а а по истечении трех дней им всем было разрешено вернуться домой.
С добрым намерением стереть все символы и следы имперского владычества на острове Лопе де Агирре повелел топорами разбить круглый деревянный помост на городской площади, где именем короля вздергивали на виселицу людей, затем приказал разбить Дверь помещения королевской казны, конфисковал золотые монеты и сжег хранившиеся в казне книги, в которых велись королевские счета, а также все платежные ведомости и записи, история острова начиналась сызнова.
В целях предотвращения смуты и бунтов Лопе де Агирре издал следующий указ: «Его превосходительство Государь Лопе де Агирре, Гнев божий, Князь Свободы, принц королевства Тьерра-Фирме и Чили со всеми провинциями, в них входящими, великий и твердый вождь мараньонцев, повелевает, чтобы под страхом смерти все население, все живущие и находящиеся на острове принесли и сдали Его превосходительству все имеющееся у них оружие, которым они владеют в целях защиты или нападения, и также под страхом смерти повелевает он собраться в городе всем находящимся за его пределами, а тем, что находятся в городе, не выходить из города без его разрешения и повеления, ибо так ему угодно». В этот же самый день он приказал всем каноэ, пирогам и другим суденышкам, плававшим вдоль берегов, пришвартоваться в гавани и велел тщательно их
охранять, чтобы ни на одном из них никому не удалось сообщить на большую землю о том, что происходит на острове.
Желая пополнить ряды мараньонцев отважными и ловкими людьми, Лопе де Агирре произносил речи и приводил многочисленные доводы, приглашая местных жителей под свои знамена. Он не хотел набирать солдат силой, ему нужны были добровольцы, которые вместе с ним пошли бы войною на Перу, дабы покарать злодеев судей и рехидоров. В результате таких усилий пятьдесят местных жителей, в большинстве молодых, правда, троим перевалило уже за сорок, записались в войско Лопе де Агирре, которое в их глазах было поборником свободы.
Лопе де Агирре с жаром занялся снабжением армии, он обязал богатых жителей острова сдавать скот и продовольствие на прокорм его войска; заставил этих же богачей разместить у себя в домах и содержать солдат-мараньонцев и велел им сделать опись всех вин и съестных припасов, хранящихся в подвалах.
А поскольку островитян, трудившихся на полях и разводивших скот, правители и торговцы постоянно обманывали и обирали, Лопе де Агирре повелел поднять цены на их продукты и больше платить им за труды; за курицу, которая раньше стоила два реала, теперь должны были платить три, барашек, прежде продававшийся за четыре реала, ныне продавался за шесть; точно так же и в таких же размерах поднялись в цене коровы и телята, кукуруза и фрукты.
И наконец, Лопе де Агирре постарался защитить честь порядочных женщин. Начиная доньей Марселой, супругой губернатора, и кончая не менее добродетельными супругами слуги Хуана Родригеса и плотника Педро Переса, все женщины с почетом принимались в том самом доме, где жила дочка Эльвира, дочь вождя. Лопе де Агирре без колебаний применял смертную казнь, если какой-либо солдат осмеливался дотронуться (против воли жертвы) до тела порядочной женщины.
Основываясь на этих столь разнообразных обстоятельствах, мы и сказали выше, что правление Лопе де Агирре на острове Маргариты не было ни жестоким, ни бессмысленным, как о том рассказывали вашей милости мстительные монахи и дурные летописцы [31].
Того, что случилось потом, не ожидали ни я, ни ваша милость: Лопе де Агирре был покинут и продан другом, которому доверял больше всех, в которого больше всех верил, и с этого момента душа вождя стала еще чернее, еще недоверчивее. Педро де Мунгиа был моим самым близким товарищем, моим братом в радостях и печалях издавна, со времен незабываемого восстания, дона Себастьяна де Кастильи в Лос-Чаркас, вместе ходили мы убивать генерала Педро Инохосу, вместе получали прощение на условиях, что будем сражаться против мятежа Франсиско Эрнан-деса Хирона, вместе бились при Чукинге, где я был ранен в ногу и охромел навсегда, вместе вернулись в забытый богом Куско, вместе отправились в поход Педро де Урсуа на завоевание сокровищ страны Омагуас, вместе встретили страшные события, уготованные нам судьбой на реке Мараньон. Я назначил тебя начальником моей стражи, освободив от этой должности Роберто де Сосайю, который когда-то хотел быть, но так и не стал любовником доньи Инес де Атьенса. Кому же, как не тебе, Педро де Мунгиа, в самый опасный и решающий миг мог доверить я, Лопе де Агирре, наиболее важные и тайные поручения?
Трое местных жителей, которые теперь бдительно и ретиво служат у мараньонцев, прибыли в крепость к Лопе де Агирре с сообщением чрезвычайной важности:
— В здешних водах есть два корабля, на которые вашему превосходительству легко наложить руку. Первый принадлежит купцу Гаспару Пласуэле, которого ваше превосходительство заключило в тюрьму за то, что он отказался говорить, где находится его корабль. Пресвятая дева — покровительница Валье явила чудо, указав нам, что корабль спрятан в бухте, в полулиге к северу от Пунта-де-Пьедра.
— А другой?
— Другой корабль будто специально приспособлен к планам и намерениям вашего превосходительства. На нем есть пушка и кулеврины, он хорош на ходу, а сейчас стоит на якоре у берегов Маракапаны, это на большой земле, но отсюда недалеко, сразу за соляными копями Арайи. Командует этим кораблем монах Франсиско Монтесинос, дьявольское отродье, глава ордена доминиканцев целой провинции, который отбыл с Маргариты в намерении обратить в христианство индейцев Гуайяны, но застрял в Маракапане. На корабле у монаха тридцать человек, но от них мало проку, потому как о войне они не помышляют и к ней не готовы.
Корабль, оснащенный пушками и кулевринами, в руках у какого-то монаха! Именно об этом мечтал Лопе де Агирре, именно это было ему нужно. Две бригантины, на которых они добрались до Маргариты, так истрепались, так износились в дороге, что он велел разобрать их и сжечь. В его распоряжении оставались всего-навсего три малых суденышка, которые он силой отобрал у местных купцов, и одно судно средних размеров, принадлежавшее губернатору Вильяндрандо, которое плотники еще только достраивали. Корабль с пушками под командою монаха стоит на якоре всего в нескольких лигах от него! Лопе де Агирре спешно велит позвать Педро де Мунгиа.
— Выбери себе два десятка лучших солдат, проводником возьми негра Альфонсо де Ньеблу, он верный слуга и хорошо знает местность. Ступай прямо в Пунта-де-Пьедру, захвати корабль Гаспара Пласуэлы и весь товар с корабля пришли мне с португальцем Кустодио Эрнандесом, который пойдет вместе с тобой. Сам же с остальными людьми отправляйся в Маракапану, где стоит корабль монаха. Не вступай в сражение, но застань врасплох и одолей хитростью этих простаков, завладей кораблем, расскажи им небывалую историю наших приключений на реке Амазонке, распиши им индейцев-людоедов, амазонок с тремя грудями и золотой ночной горшок принца Куарики, а как только монах Монтесинос зазевается, убей его без лишних размышлении, остальное же будет проще простого и сплошным для тебя удовольствием, труп монаха выкинь в море и возвращайся без промедления в порт Момпатаре на корабле, оснащенном артиллерией. Поторапливайся, Мунгиа!
Педро де Мунгиа отобрал двадцать человек, и прежде всех — уроженца Хереса Родриго Гутьерреса, приходившегося ему кумом.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17
|
|