Глава 8

Хэмптон-сэндс, Норфолк

Под дождем, нещадно заливавшим Норфолкское побережье, Шон Догерти, чувство равновесия которого потерпело заметный ущерб от выпитых пяти пинт[16] водянистого пива, пытался взгромоздиться на велосипед возле дверей «Хэмптон-армз». С третьей попытки ему это удалось, и он отправился домой. Неторопливо нажимая на педали, Догерти почти не видел деревню, по которой проезжал. Она представляла собой весьма тоскливое место: два ряда домов, вытянувшихся вдоль единственной улицы, магазинчик и паб «Хэмптон-армз». Вывеску паба не красили с 1938 года: краска, как и почти все остальное, была нормирована. На восточном конце деревню замыкало здание церкви Святого Иоанна, за которой раскинулось местное кладбище. Догерти мысленно перекрестился (оторвать руку от руля он не рискнул), проезжая мимо входа в место последнего упокоения, и покатил по деревянному мосту, перекинутому через ручей, впадавший прямо в море. Вскоре деревня скрылась за завесой дождя.

Только начинало смеркаться, а из-за дождя казалось, что уже наступила ночь. Догерти изо всех сил пытался не свалиться с велосипеда, вилявшего по разбитой колее. Он был приземистым мужчиной лет пятидесяти, с зелеными глазами, посаженными слишком глубоко, неопрятной седоватой бородой и приплюснутым и сдвинутым в сторону кривым носом, который ломали гораздо чаще, чем ему хотелось вспоминать — за непродолжительную карьеру Шона в качестве боксера второго полусреднего веса[17] в Дублине и еще несколько раз в пьяных уличных драках. Он был одет в прорезиненное пальто, какие носили все местные жители, и шерстяную кепку. Холодный ветер бил ему в лицо, ветер Северного моря, режущий, словно нож, пах арктическими ледяными полями и норвежскими фьордами, которые ему пришлось преодолеть, перед тем как обрушиться на Норфолкское побережье.

Но вот дождь ненадолго прекратился, и сразу открылся вид на широко раскинувшиеся изумрудные поля, бескрайнюю серую полосу моря и густо поросшие тростниками и травой солончаковые болота, преграждавшие подход к нему. Левее их непроходимую полосу сменял широкий, казавшийся бесконечным пляж, плавно спускавшийся к воде. А неподалеку справа поднимались зеленые холмы, верхушки которых кое-где соприкасались с низкими облаками.

Пара гусей Брента, прилетевших на зимовку из Сибири, поднялась из болота и помчалась над водой, легко взмахивая широкими крыльями. Норфолкское побережье, где всегда гнездилось бесчисленное количество разновидностей птиц, в прошлом пользовалось большой популярностью у туристов. Но война сделала занятия орнитологией почти невозможными.

Большая часть Норфолка представляла собой военную зону с ограниченным доступом. Кроме того, из-за нормирования бензина мало у кого из англичан оставалась возможность путешествовать по таким глухим углам страны. А тем, у кого такая возможность сохранилась, было бы крайне трудно понять, куда нужно ехать: весной 1940 года, во время лихорадочной подготовки к отражению вражеского вторжения, правительство распорядилось поснимать все дорожные указатели.

Шон Догерти обращал на это и другие подобные веши особое внимание, гораздо большее, чем прочие обитатели Норфолкского побережья. В 1940 году он был завербован, стал шпионом абвера и получил агентурную кличку Изумруд.

Вдалеке вырисовался дом, из трубы шел дым, его тут же срывал ветер и уносил через широкий луг. Ферма была маленькой, Шон был не хозяином ее, а арендатором, но она позволяла жить сравнительно неплохо: у него имелось небольшое стадо овец, которые давали шерсть и мясо, куры, клочок земли, где он разводил корнеплоды, а за них в эти дни на рынке давали очень приличную цену. Догерти даже имел старенький грузовичок и возил свои и соседские товары на рынок в Кингс-Линн. Благодаря всему этому он получал бензин по сельскохозяйственной норме, значительно превышавшей стандартную гражданскую.

Он свернул на подъездную дорожку, слез с велосипеда и покатил его по раскисшей тропе к сараю. Над головой гудели бомбардировщики «Ланкастеры», поднимавшиеся с расположенных в Норфолке баз. Он хорошо помнил время, когда самолеты появлялись с другого направления — тяжелые «Хейнкели» Люфтваффе неслись над Северным морем, направляясь к индустриальным центрам — Бирмингему и Манчестеру. Теперь союзники добились полного превосходства в небе, и «Хейнкели» не часто рисковали появляться над Норфолком.

Он поднял голову и увидел, что занавески на кухонном окне приоткрыты, а между ними он разглядел сквозь покрытое дождевыми разводами стекло лицо Мэри. Только не сегодня, Мэри, взмолился он про себя, поспешно отводя взгляд. Прошу тебя, не надо сегодня заводить это снова.

Вербовщикам абвера было совсем нетрудно убедить Шона Догерти предать Англию и начать работать на нацистскую Германию. В 1921 году его старший брат Дэниел, возглавлявший один из летучих отрядов Ирландской республиканской армии, был арестован и повешен британцами.

Войдя в сарай, Догерти отпер инструментальный шкаф и вынул чемодан, в котором находилась предоставленная ему абвером рация, приготовил шифровальный блокнот, записную книжку и карандаш. Потом включил рацию, закурил и стал ждать. Полученные им инструкции были просты: раз в неделю включать рацию и ждать каких-либо указаний из Гамбурга. С тех пор как он в последний раз получил от абвера приказ кое-что сделать, прошло более трех лет. Однако он старательно включал рацию в определенное время и ждал положенные десять минут.

Когда цифра в окошке указала, что осталось две минуты, Догерти убрал шифровальный блокнот и записную книжку в шкаф. Когда осталась одна минута, он протянул руку, чтобы щелкнуть выключателем. И тут рация внезапно ожила. Он поспешно схватил карандаш и успел записать передачу до того, как она кончилась. Догерти быстро передал подтверждение о приеме и нажал на включатель.

Чтобы расшифровать радиограмму, Догерти потребовалось несколько минут.

Закончив работу, он уставился на листок бумаги с таким видом, словно не мог поверить своим глазам.

«ВЫПОЛНИТЕ ПРОЦЕДУРУ ПРИЕМА ОДИН».

Немцы приказали ему встретить агента.

Прошло пятнадцать минут с того момента, как Мэри Догерти, стоявшая перед кухонным окном, увидела, что ее муж заводит велосипед в сарай. «Что он там возится?» — спросила она себя. Если Шон еще задержится, то его обед совсем простынет. Она вытерла руки о передник, взяла кружку с горячим чаем и подошла к другому окну. Дождь снова усилился, ветер развел высокие волны, азартно набегавшие на английский берег Северного моря.

— Ужасная ночь, Шон Догерти, совсем не для прогулок, — сказала она себе, как будто разговаривала с мужем.

Она взяла щербатую эмалированную кружку обеими руками и подняла так, чтобы пар грел ей лицо. Она знала, что он делал в сарае, — он говорил по радио с немцами.

Мэри не могла не признать, что ее муж словно помолодел с тех пор, как начал шпионить на немцев. Весной 1940 года он целыми днями мотался по просторам Норфолка. Мэри с изумлением следила за его возвращением к жизни, а он проезжал на велосипеде по многу миль, разыскивая признаки военной деятельности и делая фотографии укреплений береговой обороны. Информацию передавали связному абвера в Лондоне, а тот, в свою очередь, переправлял ее в Берлин. Шон считал свое занятие опасным, очень любил его и дорожил каждым его моментом.

А Мэри, напротив, ненавидела его. Она боялась, что Шона поймают. За шпионами охотились все, это стало навязчивой идеей национального масштаба. Один промах, одна ошибка, и Шон будет арестован. Акт об измене 1940 года предусматривал для шпионов единственную меру наказания — смертную казнь. Мэри читала о шпионах в газетах — того повесили в Вэгсворте, того в Пентонвилле, — и каждый раз у нее замирало сердце и становилось холодно внутри. Рано или поздно, но ей придется прочесть о казни Шона.

Дождь разом резко усилился, а вместе с ним и ветер принялся стучаться в стены старого, но все еще крепкого домика с такой неистовой силой, что Мэри испугалась, не сорвал бы он крышу. Ей пришла в голову мысль о том, какой жалкой будет ее одинокая жизнь на разрушенной старой ферме. Задрожав всем телом, она отвернулась от окна и подошла поближе к огню.

Возможно, жизнь шла бы по-другому, если бы она была способна родить ему детей. Эту мысль она сразу же постаралась отогнать: и без того она все эти годы казнится на этот счет. Да и что толку переживать по поводу того, что она бессильна исправить. Шон был тем, чем он был, и она была не в состоянии переделать его.

«Шон, — думала Мэри, — что же, ради всего святого, с тобой случилось?»

Стук в дверь показался Мэри таким резким и громким, что она пролила чай на передник. Неужели Шон не мог отпереть дверь?! Сунув кружку на подоконник, она заторопилась к двери, настраиваясь по пути устроить мужу скандал из-за того, что он оставил дом без последнего ключа. Но, распахнув дверь, она увидела на пороге Дженни Колвилл, не то девочку-подростка, не то юную девушку, которая жила на противоположном конце деревни. Дженни стояла под дождем, на костлявых плечах болталась блестящая от воды клеенчатая накидка. Она была без шляпы или капюшона, и остриженные до плеч волосы прилипли к голове, обрамив неправильное личико, которому, скорее всего, предстояло в будущем стать очень хорошеньким.

Мэри сразу увидела, что девочка плакала.

— Что случилось, Дженни? Твой отец снова напился? Он бил тебя?

Дженни кивнула и разрыдалась.

— Иди-ка в дом, — сказала Мэри. — В такую ночь на дворе ничего не стоит промерзнуть до смерти.

Пропустив Дженни в дом, Мэри выглянула наружу в поисках ее велосипеда. Его там не оказалось; судя по всему, Мэри пришла пешком, хотя до ее дома было более мили.

Мэри закрыла дверь.

— Раздевайся, живо. Ты промокла насквозь. Я дам тебе во что переодеться, пока твоя одежда будет сохнуть.

Мэри исчезла в спальне. Дженни послушно сняла накидку, уронив ее прямо на пол. Потом стащила толстый шерстяной свитер и тоже бросила его рядом с клеенкой.

Мэри возвратилась с одеждой.

— Все остальное снимайте тоже, юная леди, — с притворным гневом приказала она.

— А как же Шон?

Мэри решила солгать.

— Его нет, он заделывает дыру в одном из своих любимых заборов.

— В такую погоду? — удивленно пропела Дженни со своим резким норфолкским акцентом. Похоже, к ней уже возвращалось ее обычное хорошее настроение. Мэри поразилась ее стойкости. — Мэри, он что, спятил?

— Устами младенца глаголет истина. А теперь снимай всю свою мокрую одежду.

Дженни сбросила брюки и нижнюю рубашку. Она любила носить мальчишескую одежду даже больше, чем остальные деревенские девочки. Ее молочно-белая кожа была сплошь покрыта пупырышками. «Если она не свалится с тяжелой простудой, можно считать, что ей повезло», — подумала Мэри. Она помогла Дженни одеться и поплотнее запахнула на ней свой халат.

— Ну что, теперь лучше?

— Да, спасибо, Мэри. — Дженни снова расплакалась. — Я даже не знаю, что бы я делала без вас с Шоном.

Мэри обняла Дженни и прижала к себе.

— Я всегда буду с тобой, Дженни. Я тебе обещаю.

Дженни забралась с ногами в старое кресло, стоявшее рядом с камином, и укуталась в пахнувшее затхлостью одеяло. Через несколько мгновений дрожь прекратилась, и она почувствовала себя в тепле и безопасности. Мэри принялась возиться у печи, чуть слышно напевая себе под нос.

Через несколько минут соус в кастрюле с тушеным мясом пошел пузырями, и дом заполнился аппетитным запахом. Дженни закрыла глаза, ее тревожные мысли постепенно вытеснялись все новыми и новыми приятными ощущениями: нежным, убаюкивающим напевом Мэри, запахом греющейся на огне тушеной баранины, теплом очага. Ветер и дождь хлестали в окно рядом с ее головой, но не могли добраться до нее. Ярившийся снаружи шторм заставил Дженни с новой силой почувствовать, как же замечательно спокойно сидеть в мирном доме. До чего обидно, что ее жизнь не может всегда быть такой, как сейчас.

Вскоре Мэри принесла ей поднос с тарелкой мяса, большим куском черствого хлеба и кружкой с дымящимся чаем.

— Сядь и поешь. Дженни, — сказала она, но ответа не последовало. Мэри отставила поднос, укрыла девочку еще одним стеганым одеялом и оставила ее спать.

Когда Догерти наконец-то вошел в дом, Мэри читала при свете огня в камине. Она безмолвно, жестом, приветствовала мужа, когда тот появился в комнате. Шон указал на спавшую в кресле Дженни.

— Почему она пришла? Отец снова избил ее?

— Ш-ш-ш-ш! — прошипела Мэри. — Ты ее разбудишь.

Мэри поднялась и направилась в кухню. Там она придвинула к столу табуретку. Догерти налил себя полную кружку чая и сел.

— Мартину Колвиллу поможет только одно — чтобы кто-нибудь полечил его его же собственным лекарством. А кроме меня на это здесь никто не решится.

— Умоляю тебя, Шон, он же вдвое моложе тебя и вдвое крупнее.

— И какое же это, по-твоему, имеет значение, Мэри?

— Такое, что он может тебе что-нибудь повредить. Нам меньше всего нужно привлекать к себе внимание полиции какими-то глупыми драками. Теперь обедай и не болтай. А то разбудишь девочку.

Догерти взялся за еду. Но когда он поднес ко рту ложку с мясом, лицо у него вытянулось.

— Иисус! Оно же холодное, как лед.

— Если бы ты пришел домой вовремя, то ел бы горячее. Где ты был?

Не поднимая головы от тарелки, Догерти бросил на Мэри ледяной взгляд исподлобья.

— Я был в сарае, — процедил он сквозь зубы.

— Ты включал свое радио и ждал указаний из Берлина, да? — язвительно прошептала Мэри.

— Позже поговорим, женщина, — вполголоса прорычал Шон.

— Неужели ты не понимаешь, что впустую тратишь время, просиживая там? И подставляешь под удар и свою и мою голову.

— Я сказал — позже, женщина!

— Глупый старый козел!

— Хватит, Мэри!

— Может быть, когда-нибудь парни из Берлина все же дадут тебе настоящее задание. Тогда ты получишь возможность выплеснуть ненависть, которая в тебе накопилась, и мы сможем спокойно прожить то, что нам осталось. — Она поднялась, взглянула в упор на мужа и покачала головой. — Я устала, Шон. Я ложусь спать. Подложи дров в камин, чтобы Дженни не замерзла ночью. Только веди себя тихо, чтобы не разбудить ее. Нынче у нее был очень тяжелый вечер.

Мэри поднялась по лестнице и бесшумно закрыла за собой дверь спальни. Убедившись в том, что жена ушла, Догерти подошел к буфету и вынул бутылку «бушмиллз». Виски давно уже ценилось на вес золота, но это была особая ночь, и поэтому он щедро плеснул себе в стакан янтарной жидкости.

— Может быть, Мэри Догерти, берлинские парни уже придумали для меня задание, — прошептал он, поднимая стакан, словно провозгласил тост. — Да что там, ведь я его уже получил!

Глава 9

Лондон

Альфреду Вайкери пришлось впервые прибегнуть к военной хитрости еще во время Первой мировой войны. Ему был двадцать один год, близился к концу срок его обучения в Кембридже. Англия же все глубже увязала в трясине военных неудач, и ей позарез требовались все здоровые мужчины, до которых могла дотянуться ее властительная длань. Он меньше всего на свете хотел попасть в пехоту. Получив отличное историческое образование, он прекрасно понимал, что никакой славы в жизни пехотинца нет, а есть только тоска, мучения и очень большая вероятность смерти или серьезного ранения.

Его лучший друг, блестящий студент-философ, которого звали Брендан Эванс, нашел идеальное решение. Брендан где-то услышал, что армия создает подразделение под названием Разведывательный корпус. Единственными требованиями к кандидатам были хорошее знание немецкого и французского языков, опыт путешествий по Европе — чем больше, тем лучше, — умение ездить на мотоцикле и чинить его, а также отличное зрение. Брендан связался с каким-то управлением Военного кабинета, и на следующее утро они оба получили назначения.

Вайкери был не на шутку испуган: он не соответствовал этим требованиям. Он и вправду неплохо, хотя и не свободно, говорил по-немецки, мог объясняться по-французски и немало поездил по Европе, побывав, в частности, в Германии. Зато совершенно не умел ездить на мотоцикле, да и вообще почти до дрожи боялся техники, и зрение у него было хуже некуда.

Брендан Эванс обладал всеми теми качествами, которых был лишен Вайкери. Он был высоким, поразительно красивым блондином, одержимым мальчишеской жаждой приключений и тягой к женщинам, с которыми он, по большому счету, толком не знал, что делать. Они, скорее, были для него деталью, необходимой для того, чтобы его репутация могла считаться безупречной.

Вайкери выдумал план.

В тот же день, прохладным августовским вечером, Брендан на пустынной неровной дороге в Фенсе научил его владеть мотоциклом. Вайкери несколько раз чуть не угробил их обоих, но к утру уже достаточно уверенно разъезжал на тяжелой машине по извилистым тропам, испытывая нервное возбуждение и беззаботность, каких не знал до тех пор.

На следующее утро, пока они ехали на поезде из Кембриджа в Лондон, Брендан неустанно втолковывал ему премудрости анатомии мотоциклов.

Когда они прибыли в Лондон, Брендан вошел в приемную Военного кабинета, а Вайкери остался снаружи греться под ласковым солнцем. Через час появился широко улыбающийся друг.

— Меня приняли, — сказал Брендан. — Теперь твоя очередь. Слушай внимательно. — Он точно рассказал, как расположены буквы на таблице для проверки зрения, не забыв даже о нижней строчке самых крохотных знаков.

Вайкери снял очки, вручил их Брендану и зашел, как слепой, в темное здание, закрытое для посторонних. Обратно он вышел триумфатором, допустив только одну ошибку — перепутал В и D, — но и в этой ошибке был виноват Брендан, а не он. Вайкери сразу же получил звание второго лейтенанта мотоциклетной группы Разведывательного корпуса, ему вручили ордер на получение формы и снаряжения и приказали постричься, так как за лето у него отрасли длинные вьющиеся волосы. На следующий день он уже получал на Юстонском вокзале свой мотоцикл, новехонький, сияющий свежим лаком «Радж» последней модели, упакованный в деревянный ящик. Еще через неделю Брендан и Вайкери погрузились со своими мотоциклами на воинское транспортное судно и отплыли во Францию.

Тогда все было очень просто. Агенты пробирались за линию фронта и считали там неприятельских солдат, наблюдали за железными дорогами. Случалось даже, что для доставки секретных донесений они использовали почтовых голубей. Теперь все стало много сложнее, превратилось в дуэль разумов при посредстве радио, требующую непрерывного напряжения и внимания к мельчайшим деталям.

«Двойной крест» — так они называли операции такого рода.

Прекрасным примером «двойного креста» служил случай с Карлом Бекером. Канарис заслал его в Англию в те тревожные дни 1940 года, когда вторжение казалось неизбежным. Бекер, изображая из себя швейцарского бизнесмена, поселился в Кенсингтоне и принялся собирать все, что мало-мальски подходило под понятие секретных сведений. Жил он на широкую ногу, но расплачивался фальшивыми фунтами, что и помогло Вайкери засечь его. Потом он на протяжении нескольких недель продолжал свою деятельность, уже увязнув в паутине, сплетенной МИ-5. Вайкери, с помощью своих наблюдателей, ни на секунду не спускал глаз с Бекера; за ним следили и на приемах, где он собирал сплетни, накачиваясь шампанским, купленным на черном рынке, и во время встреч с агентами, и во время посещения тайников, и в спальне, куда он приводил женщин, мужчин и детей, и только бог знал, где еще. Через месяц Вайкери спустил курок. Он арестовал Бекера — в буквальном смысле вырвал его из рук юной девушки, которую тот держал взаперти и спаивал шампанским, — и вместе с ним накрыл широкую сеть немецких агентов.

А потом началась самая сложная часть дела. Вместо того чтобы отправить Бекера на виселицу, Вайкери перевербовал его — убедил его стать двойным агентом и работать на МИ-5. На следующей день, поздно вечером Бекер включил в тюремной камере свою рацию и передал в эфир позывной гамбургского радиста. Тот велел ему оставаться в эфире и передал приказ из Берлина. Бекер должен был выяснить точное местоположение и размеры авиабазы истребителей в Кенте. Бекер подтвердил прием и закончил связь.

Но именно Вайкери на следующий день отправился на аэродром. Он, конечно же, мог связаться с командованием авиации, выяснить все подробности, касающиеся этого аэродрома, и передать их в абвер, но для настоящего шпиона все это должно было оказаться далеко не так просто. Чтобы придать сообщению видимость подлинности, Вайкери собирал сведения об авиабазе точно так же, как это пришлось бы делать немецкому агенту. Он выехал из Лондона на поезде и из-за всяких задержек добрался до места только к сумеркам. На склоне холма неподалеку от базы у него проверил документы военный полицейский. Вайкери видел раскинувшееся на равнине летное поле и ангары; точно так же все это видел бы и шпион. Он разглядел также кучку сборных домов и несколько самолетов, стоявших на травяной взлетно-посадочной полосе. Вернувшись в Лондон, Вайкери составил краткое донесение о том, что видел. Он отметил, что из-за опоздания поезда не смог попасть на место в самое светлое время суток, и добавил, что подойти вплотную к аэродрому ему помешали патрули военной полиции. Той же ночью Вайкери заставил Бекера собственноручно отправить радиограмму: это было необходимо, поскольку у каждого радиста существует свой собственный стиль передачи — его называют почерком, — по которому профессиональный радист может опознать своего абонента. Гамбург поблагодарил его за хорошую работу.

Вайкери немедленно связался с командованием ВВС и объяснил ситуацию. Настоящие «Спитфайры» тут же перегнали на другой аэродром, персонал эвакуировали, а на полосе расставили несколько сильно поврежденных истребителей. На следующую ночь прибыли бомбардировщики Люфтваффе. Самолеты-мишени сгорели. Экипажи «Хейнкелей», естественно, решили, что разгромили настоящую авиабазу. На следующий день абвер приказал Бекеру снова съездить в Кент и оценить величину ущерба. Вайкери снова направился туда, составил радиограмму с описанием того, что увидел, и снова Бекер отправил ее.

Абвер был в восторге. Бекер сразу же стал звездой, супершпионом, а Королевскому воздушному флоту это обошлось в день работы по восстановлению взлетно-посадочной полосы и вывозу обгоревших остовов нескольких «Спитфайров».

Операция произвела такое впечатление на абверовских начальников Бекера, что ему порекомендовали завербовать новых агентов, и побольше, что он и сделал — вернее, сделал Вайкери. К концу 1940 года Карл Бекер возглавлял организацию из дюжины агентов; большинство работало на него, но некоторые направляли информацию непосредственно в Гамбург. Никого из них не существовало на самом деле: это были детища воображения Вайкери. Вайкери внимательно следил за тем, чтобы его питомцы жили полноценной жизнью, и они влюблялись, вели какие-то дела, сетовали на нехватку денег, у них разрушались дома и гибли друзья при бомбежках. Вайкери даже позволил себе «арестовать» нескольких — ни одна сеть, действующая во враждебной стране, не может быть застрахована от провалов, и если бы этой сети слишком везло, то у сотрудников абвера могли бы возникнуть подозрения. Это была головоломная, крайне утомительная работа, требующая постоянного внимания к мельчайшим деталям, но Вайкери она бодрила и опьяняла, он радовался каждой минуте, уделяемой операции.

Лифт снова не работал, и поэтому Вайкери пришлось спускаться из святилища Бутби в архив по лестнице. Едва открыв дверь, он был поражен атмосферой помещения: там пахло рассыпающейся бумагой, пылью, и ко всему этому примешивался резкий запах плесени, поселившейся на сырых стенах подвала. Комбинация запахов напомнила ему об университетской библиотеке. Папки стояли на полках стеллажей и в застекленных шкафах, громоздились стопками на холодном каменном полу, а рядом тут и там лежали сколотые пачки бумаги, еще не достигшие объема, позволявшего досье обзавестись собственной папкой. А среди всего этого перемещались три привлекательные девушки — ночная смена сокращенного состава. Они вполголоса переговаривались между собой на канцелярском жаргоне, который Вайкери с трудом понимал, да и то с пятого на десятое. Девушки, которых в штаб-квартире МИ-5 величали архивными королевами, казалось, совершенно не подходили к полутемному помещению, заваленному бумагами. Вайкери внутренне настроился увидеть, завернув за угол, нескольких монахов, сидящих за тяжелыми столами и читающих при свечах старинные манускрипты.

Его передернуло. Помилуй бог, да ведь здесь холодно, как в склепе. Он пожалел, что не надел свитер. А еще можно было принести с собой чего-нибудь горячего, чтобы попить. Здесь находилась вся закрытая для непосвященных история секретной службы. Вайкери обвел взглядом горы папок, и вдруг его как будто ударило: после того как он уйдет из МИ-5, здесь навечно останутся записи о каждом сделанном им шаге. Он сам не мог понять, раздражала его эта мысль или, напротив, утешала.

Вайкери вспомнил об оскорбительных замечаниях Бутби на его счет, и его снова передернуло, на сей раз от гнева. Вайкери был чертовски хорошим офицером и чертовски хорошо вел работу по «двойному кресту». Даже Бутби не рискнул бы отрицать это. Он был убежден, что, прежде всего, обязан успехом своему образованию историка и образу мыслей, которые как ничто иное подходили для его нынешней работы. Ведь историкам часто приходится действовать методом конъектуры — идти к созданию цельной, логически обоснованной картины путем сведения воедино мелких, достаточно неопределенных и даже не связанных между собой, на первый взгляд, деталей и подстановки недостающих звеньев.