Глава 39

Лондон

Операции поспешно присвоили кодовое название «Литавры» — кто выбрал это слово и почему, Вайкери не знал. Операция была слишком сложной и слишком секретной для того, чтобы управление ею могло осуществляться из его тесного кабинетика на Сент-Джеймс-стрит, возле которого к тому же все время толпился народ. Поэтому в качестве командного пункта был избран величественный георгианский особняк на Вест-Хэлкин-стрит. Гостиная была преобразована в оперативный штаб, оснащенный дополнительными телефонами, радиостанцией и прикрепленной к стене крупномасштабной картой Большого Лондона. Находившуюся наверху библиотеку превратили в кабинет для Вайкери и Гарри. Имелся в доме и черный ход, который предполагалось использовать для наблюдателей, и кладовая, набитая продуктами. Машинистки вызвались заняться стряпней, и Вайкери, попавший в свою новую штаб-квартиру ближе к вечеру, был приятно изумлен ароматом тостов, бекона и шкварчанием готовившегося на газовой плите жаркого из баранины.

Один из наблюдателей проводил его наверх, в библиотеку. В камине горел уголь, воздух был сухим и теплым. Вайкери не без труда выбрался из промокшего плаща, повесил его на плечики, а плечики зацепил за верх дверной створки. Одна из девушек принесла ему чайник, и он налил себе чашку. Вайкери был физически и морально измотан. Он очень плохо спал после допроса Джордана, а надежда вздремнуть в автомобиле оказалась тщетной, так как Бутби предложил поехать в офис вместе с ним, чтобы поговорить дорогой.

Общее руководство операцией «Литавры» осуществлял Бутби. Вайкери должен был управлять действиями Джордана и обеспечивать наблюдение за Кэтрин Блэйк. Одновременно ему надлежало предпринять меры для обнаружения остальных агентов сети и выяснить, каким образом, помимо радио, они осуществляют связь с Берлином. Бутби также выполнял обязанности координатора операции с Двадцатым комитетом — межведомственной группой, планировавшей все действия по «двойному кресту» и получившей свое название только потому, что символ «двойного креста» был точно таким же, как обозначение двадцатки римскими цифрами: XX. Бутби и Двадцатый комитет должны были подготовить дезинформирующие документы для портфеля Джордана и договориться о включении «Литавров» в состав «двойного креста» и операции «Конвой». Вайкери не спрашивал о характере дезинформации, а Бутби ничего не говорил ему. Вайкери понимал, что это означало. Он обнаружил существование новой немецкой сети и проследил утечку до ее источника — Джордана. Но теперь Бэзил Бутби вознамерился все заслуги приписать себе, а своего подчиненного, проделавшего огромную работу, отодвинул на второстепенную роль.

— Отличная конура, — похвалил Гарри, войдя в комнату. Он тоже налил себе чаю и стал спиной к огню. — Что делает Джордан?

— У себя наверху, спит.

— Безмозглый болван, — сказал Гарри, понизив голос.

— Теперь он наш безмозглый болван, Гарри, не забывайте об этом. Что-нибудь нашли?

— Отпечатки пальцев.

— Что?

— Отпечатки пальцев, слабые отпечатки, оставленные кем-то, помимо Питера Джордана, повсюду в его кабинете. И на столе, и внутри сейфа. Он говорит, что приходящей уборщице строго-настрого запрещено входить туда. Отсюда следует предположение, что эти отпечатки оставила Кэтрин Блэйк.

Вайкери медленно покачал головой. По-видимому, у него не было в этом глубокой уверенности.

— Дом Джордана готов к работе, — продолжал Гарри. — Мы натыкали туда столько микрофонов, что услышим, даже если пукнет под полом мышь. Мы выселили семейство из противоположного дома и устроили там стационарный наблюдательный пункт. Видно идеально. В светлое время суток они будут фотографировать всех, кто только будет появляться у дверей Джордана.

— А как насчет Кэтрин Блэйк?

— По номеру телефона мы установили адрес. Это в Эрлскорте. Мы заняли квартиру в здании напротив.

— Хорошая работа, Гарри.

Гарри некоторое время рассматривал Вайкери.

— Поймите меня правильно, Альфред, — сказал он, — но у вас чертовски плохой вид.

— Не могу даже вспомнить, когда я спал в последний раз. А вы-то сами на чем держитесь?

— На горсти «бензедрина» и десяти квартах чая.

— Я собираюсь немного перекусить, а потом попробовать поспать. А вы?

— Если честно, то у меня есть планы на этот вечер.

— Грейс Кларендон?

— Она пригласила меня на обед. Пожалуй, надо воспользоваться этой возможностью. Не думаю, что в ближайшие несколько недель у нас будет много свободного времени.

Вайкери поднялся и налил себе еще чашку чая.

— Гарри, мне не хочется использовать ваши отношения с Грейс в интересах дела, но все же, боюсь, придется попросить ее о любезности. Я хотел бы, чтобы она без шума проверила по архиву несколько имен и посмотрела, что из этого получится.

— Я попрошу ее. А что это за имена?

Вайкери взял чашку двумя пальцами за ручку, пересек комнату и встал рядом с Гарри перед огнем.

— Питер Джордан, Уолкер Хардиджен и некто или нечто по имени Брум.

Грейс предпочитала не есть перед занятиями любовью. А потом Гарри лежал в ее кровати, покуривал сигарету и слушал граммофон, игравший пластинку оркестра Гленна Миллера, под аккомпанемент негромкого побрякивания посуды из крошечной кухни, где Грейс готовила еду. Она возвратилась в спальню через десять минут. Одетая в халат, небрежно перехваченный пояском на ее стройной талии, она держала в руках поднос с их ужином: супом и хлебом. Гарри сел, прислонившись к одной спинке кровати, а Грейс — к другой. Поднос стоял между ними. Она подала ему тарелку с супом. Время близилось к полуночи, и оба умирали от голода. Гарри любил смотреть, как Грейс ест — она получала истинное удовольствие от простой пищи. Халат распахнулся, открыв ее прекрасное сильное тело.

Заметив, что любовник смотрит на нее, она спросила:

— О чем ты думаешь, Гарри Далтон?

— Я думал о том, что ужасно не хочу, чтобы это кончалось. О том, как сильно я желаю, чтобы все ночи моей жизни были такими же, как эта.

Ее лицо сразу опечалилось: она совершенно не могла скрывать свои эмоции. Когда она была счастлива, ее лицо, казалось, светилось. Когда она сердилась, ее зеленые глаза словно рассыпали искры. А когда она грустила, как сейчас, ее тело делалось совершенно неподвижным.

— Ты не должен говорить такие вещи, Гарри. Это против правил.

— Я знаю, что это против правил, но это правда.

— Иногда лучше держать правду при себе. Если не говорить ее вслух, от нее не будет слишком уж сильного вреда.

— Грейс, я думаю, что я люблю...

Она хлопнула ложкой по подносу.

— Господи! Гарри, никогда больше не говори такие вещи! Иногда тебя просто невозможно понять. Сначала ты говоришь мне, что не можешь видеться со мной, потому что чувствуешь себя виноватым, а теперь заявляешь, что любишь меня.

— Мне очень жаль, Грейс, но это чистая правда. Я думал, что мы всегда можем говорить друг с другом начистоту.

— Ладно, хочешь правды — так вот тебе правда. Я замужем за замечательным человеком, о котором очень тревожусь и не хочу, чтобы ему было плохо. Но так получилось, что я по уши влюбилась в одного детектива, который переквалифицировался в охотника на шпионов, по имени Гарри Далтон. А когда эта проклятая война закончится, я должна буду расстаться с ним. И каждый раз, когда я позволяю себе задуматься об этом, мне становится очень больно. — Ее глаза вдруг наполнились слезами. — Так что заткнись и ешь свой суп. Прошу тебя, давай поговорим о чем-нибудь другом. Я целыми днями торчу в этом затхлом подвале, где нет никого, кроме Джаго с его дурацкой трубкой, и хочу знать, что происходит в других частях мира.

— Хорошо. Я хочу попросить тебя об одной любезности.

— Какой еще любезности?

— Профессионального характера.

Она недовольно улыбнулась.

— Проклятье. Я-то надеялась на что-нибудь сексуального характера.

— Мне нужно, чтобы ты без шума проверила по архиву несколько имен. Просто посмотреть, есть ли на них что-нибудь.

— Ладно. И что это за имена?

Гарри повторил то, что ранее сказал ему Вайкери.

— Договорились. Я посмотрю.

Она покончила с супом, откинулась на спинку кровати и смотрела, как ест Гарри. Когда он тоже доел, она поставила тарелки на поднос, а поднос спустила на пол рядом с кроватью. Потом выключила электричество и зажгла свечу на ночном столике. После этого сбросила халат, и они снова занялись любовью. Грейс никогда еще не вела себя так с Гарри: все ее движения были медленными, осторожными, будто его тело было сделано из хрусталя. За все время она ни разу не отвела взгляда от его лица. Когда все закончилось, она, словно обессилев, упала ему на грудь. Все ее тело было расслаблено и покрыто легкой испариной, он чувствовал на шее ее теплое легкое дыхание.

— Ты хотел правду, Гарри. Вот это и есть правда.

— Я должен быть честен с тобой, Грейс. От этого не может быть вреда.

В начале одиннадцатого утра Питер Джордан, стоя в бывшей библиотеке штаб-квартиры Вайкери на Вест-Хэлкин-стрит, набрал номер телефона Кэтрин Блэйк. На протяжении многих лет этот разговор, продолжавшийся всего минуту, держал рекорд по числу прослушивавших его сотрудников имперских служб безопасности. Сам Вайкери потом прослушивал проклятую запись раз сто, пытаясь отыскать в разговоре ошибки с той скрупулезностью, с какой ювелир ищет пороки в бриллианте. Точно так же вел себя Бутби. Копия магнитофонной записи была доставлена курьером-мотоциклистом на Сент-Джеймс-стрит, и после этого над дверью сэра Бэзила целый час светилась красная лампа — он снова и снова вслушивался в запись.

В первый раз Вайкери слышал только Джордана. Он стоял в нескольких шагах от американца, вежливо повернувшись к нему спиной, и не отрываясь глядел в огонь.

— Послушай, мне очень жаль, но я никак не мог позвонить тебе раньше. Все это время был чертовски занят. Пришлось лишний день пробыть вне Лондона, и не было никакой возможности дать о себе знать.

Пауза, во время которой собеседница говорит ему, что в извинениях нет никакой необходимости.

— Я очень скучал без тебя. И все время, пока был в отъезде, думал о тебе.

Пауза. Женщина отвечает, что тоже ужасно скучала и ждет не дождется следующего свидания.

— И я тоже очень хочу увидеть тебя. Собственно, поэтому и звоню. Я заказал для нас столик в «Мирабелле». Надеюсь, тебе удастся выкроить время на ленч.

Пауза. Она говорит, что в восторге от этого предложения.

— Вот и чудесно. Увидимся там в час дня.

Пауза. Она говорит, что очень любит его.

— И я тоже люблю тебя, дорогая.

Когда разговор закончился, Джордан довольно долго молчал. Вайкери, глядя на него, вспомнил о Карле Бекере и о тех кратковременных приступах депрессии, в которые бывший музыкант погружался всякий раз, когда Вайкери заставлял его посылать очередную радиограмму по планам «двойного креста». Остаток утра они провели за шахматами. Джордан просчитывал каждый ход на несколько шагов вперед; Вайкери изощрялся в ловушках и комбинациях. Во время игры они слышали, как подшучивают друг над другом отдыхавшие наблюдатели, чьи голоса то и дело прорывались сквозь грохот пишущих машинок, расположенных внизу, в оперативной комнате. Джордан раз за разом учинял Вайкери такой разгром, что тот в конце концов отказался играть.

В полдень Джордан направился в свою комнату и переоделся в военную форму. В двенадцать пятнадцать он вышел черным ходом из дома и забрался в заднее отделение служебного фургона. Вайкери и Гарри заняли свои места в оперативной комнате, ну, а Джордан тем временем ехал в Парк-лейн. Его везли с такими же предосторожностями, какие, вероятно, применялись бы для доставки на допрос самого высокопоставленного пленника. Машина остановилась около незаметной двери ГШСЭС на Блэкберн-стрит, и Джордана ввели внутрь. В течение следующих шести минут никто из команды Вайкери его не видел.

Джордан появился из главного входа ГШСЭС в 12:35. Он пересек площадь с портфелем, прикрепленным к запястью, и исчез в другой двери. На сей раз его отсутствие продолжалось десять минут. Вышел он уже без портфеля. С Гросвенор-сквер он пошел по Саут-Аудли-стрит, с Саут-Аудли-стрит свернул на Керзон-стрит. Во время этого перехода его осторожно «вели» трое лучших наблюдателей отдела: Клайв Роач, Тони Блэр и Леонард Ривз. Ни один из них не заметил никаких признаков того, что за Джорданом вел наблюдение кто-то другой, кроме них.

В 12:55 Джордан подошел к входу в «Мирабеллу» и остановился подождать свою спутницу у дверей, как ему посоветовал сделать Вайкери. Ровно в час к ресторану подъехало такси, из которого вышла высокая, очень привлекательная женщина.

Джинджер Брэдшоу, лучший фотограф отдела наружного наблюдения, уже давно стоял, скрючившись за припаркованным на противоположной стороне улицы фургоном. Когда Кэтрин Блэйк взяла Питера Джордана за руку и поцеловала в щеку, он с молниеносной быстротой сделал шесть снимков. Пленка была тут же доставлена на Вест-Хэлкин-стрит, и к тому времени, когда любовники закончили ленч, перед Вайкери уже лежала стопка фотографий.

Когда все закончилось, Блэр скажет, что промах допустил он. Ривз будет возражать: нет, это его вина. Роач, как руководитель группы, возьмет вину на себя. Все трое сойдутся лишь в одном: она была намного лучше всех остальных немецких агентов, за которыми им когда-либо доводилось следить. И, если бы они допустили ошибку иного рода, подойдя к ней слишком близко, то, конечно, она тут же заметила бы их.

Выйдя из «Мирабеллы», Кэтрин и Питер вместе дошли до Гросвенор-сквер, остановились на юго-западном углу площади и говорили еще две минуты. Джинджер Брэдшоу еще несколько раз сфотографировал их, запечатлев, в частности, мимолетный прощальный поцелуй. Когда Джордан ушел, Кэтрин остановила такси. Блэр, Роач и Ривз вскочили в фургон группы наблюдения и поехали следом за такси на восток по Риджент-стрит. Вскоре такси свернуло на север по Оксфорд-стрит. Там Кэтрин расплатилась с шофером и вышла.

Позже Роач отзовется о ее прогулке по Оксфорд-стрит как о лучшей демонстрации мастерства уличной работы, какую ему когда-либо доводилось видеть. Она останавливалась, самое меньшее, перед полудюжиной витрин магазинов. Она дважды делала, как это называют охотники, вздвойку — быстро возвращалась на несколько десятков шагов назад, — причем однажды проделала это настолько быстро, что Блэру пришлось нырнуть в кафе, чтобы не столкнуться с нею лицом к лицу. На Тоттенхэм-корт-род она спустилась в метрополитен и купила билет до Ватерлоо. Роачу и Ривзу удалось успеть на тот же поезд — Роач оказался в одном вагоне с нею на расстоянии в двадцать футов, а Ривз в следующем. Когда на станции Лестер-сквер двери открылись, она стояла неподвижно, как будто намеревалась ехать дальше, но в последний момент внезапно выскочила на платформу. Чтобы успеть за нею, Роачу пришлось раздвинуть уже закрывавшиеся двери. Ривз застрял в битком набитом вагоне и ничем помочь не мог.

Она влилась в толпу на лестнице, и Роач на мгновение потерял ее из виду. А Кэтрин поднялась на улицу, быстро пересекла Черинг-Кросс-род и вновь спустилась в метро.

Роач был уверен, что видел, как его подопечная входила в стоявший на остановке автобус, но, увы, ему пришлось весь остаток дня ругать себя за эту дурацкую ошибку. Он перебежал через дорогу и вскочил в автобус, когда тот уже отъезжал от тротуара. Через десять секунд ему стало ясно, что он гнался совсем не за той женщиной. Он вышел из автобуса на следующей остановке и из ближайшего телефона-автомата позвонил Вайкери на Вест-Хэлкин-стрит, чтобы сказать ему, что они допустили промашку.

— Клайв Роач никогда еще не упускал немецких агентов, — сказал Бутби, когда, сидя вечером в своем кабинете, прочитал, по своему обыкновению без очков, полученный рапорт. Взглянув в упор на Вайкери, он добавил: — Этот человек способен выследить комара, пролетающего через Хэмпстед-Хит.

— Он лучший у нас. Просто она чертовски хорошо подготовлена.

— Посудите сами: такси, длинная прогулка пешком, чтобы проверить, нет ли «хвоста», и уже после всего этого она спускается в метро, где покупает билет до одной станции, а сама выходит на другой.

— Она чрезвычайно осторожна. Именно поэтому нам не удалось засечь ее раньше.

— Есть и другое объяснение, Альфред. Возможно, она заметила «хвост».

— Я знаю. Я подумал о такой возможности.

— А если так, то значит, вся операция провалилась, даже не начавшись. — Бутби с силой постучал пальцем по тонкому металлическому портфелю, в котором находилась первая партия материалов по операции «Литавры». — Если она знает, что находится под наблюдением, то мы можем преспокойно опубликовать весь план вторжения в «Дэйли мэйл» под огромной шапкой. Немцы узнают, что их водят за нос. И если они узнают это, то сразу поймут, что наши намерения прямо противоположны тому, что мы им пытаемся внушить.

— Роач убежден, что она не видела его.

— Где она сейчас находится?

— Дома, в своей квартире.

— Когда она должна встретиться с Джорданом?

— В десять вечера у него дома. Он сказал ей, что будет сегодня работать допоздна.

— Какие впечатления у Джордана?

— Он сказал, что не заметил никакой перемены в ее поведении, ни малейших признаков нервозности или напряжения. — Вайкери сделал паузу. — Он очень хорош, наш коммандер Джордан, чрезвычайно хорош. Если бы он не был таким превосходным инженером, то из него можно было бы сделать шпиона высшего класса.

Бутби снова постучал по металлическому портфелю своим толстым указательным пальцем.

— Если она заметила «хвост», то почему сидит дома? Почему не удирает со всех ног куда подальше?

— Возможно, она хочет посмотреть, что лежит в этом портфеле, — ответил Вайкери.

— Пока еще не слишком поздно, Альфред. Нам вовсе не обязательно затевать всю эту игру. Мы можем арестовать ее через несколько минут, а потом спокойно подумать о каком-нибудь другом способе исправить положение.

— Я думаю, что это было бы ошибкой. Мы не знаем других агентов, входящих в эту сеть. Не знаем, каким способом они сообщаются с Берлином.

Бутби в очередной раз побарабанил по крышке портфеля:

— Вы даже не спросили, Альфред, что лежит в этом портфеле.

— Мне не хотелось выслушивать очередную лекцию о сверчках.

— Простите?

— О том, что всякий сверчок должен знать свой шесток.