Глава 32

Сент-Джеймс. Лондон

Вторую половину дня Джулиан Ишервуд считал худшей частью суток, хотя сказать со всей уверенностью, что именно ввергало его в пучину депрессии – выпитое ли за ленчем вино, ранние зимние сумерки или унылый, монотонный шум дождя за окном, – он бы не смог. Как бы то ни было, в это время офис Ишервуда превращался в его персональное чистилище, своего рода комнату пыток. Сидя у себя за столом, он ощущал в душе невероятную сосущую пустоту, сопровождавшую ежедневный переход от сдержанного оптимизма, который он испытывал по утрам, к леденящему чувству безысходности охватывавшему его вечерами, когда он возвращался в свою квартиру в Южном Кенсингтоне. Всякий раз в три часа пополудни он переживал маленькую смерть: закрываться было рано, так как это означало бы признать свою полную капитуляцию перед обстоятельствами, но и сидеть до шести, просматривая пустейшие, ничего не значащие бумажки, тоже было невмоготу.

Как это обычно бывало после ленча, он находился у себя в офисе. Его левая рука сжимала кружку с горячим чаем, а правая лениво перебирала лежавшие перед ним на столе бумаги: счета, которые он не мог оплатить, буклеты со сведениями о поступивших на рынок картинах, которые он был не в состоянии приобрести, и рекламные объявления о художественных выставках и аукционах, которые он давно уже не посещал.

Подняв голову, он сквозь открытую дверь бросил взгляд в предбанник, где расположилась за столом работавшая в его галерее женщина. Это очаровательное существо, называвшее себя Доминик и обладавшее восхитительной точеной фигурой, представлялось Ишервуду законченным произведением искусства. Кем бы ни была эта женщина, с ее воцарением в этих стенах жизнь в галерее стала куда более интересной и насыщенной событиями, чем прежде.

В прошлые годы Ишервуд всегда плотно прикрывал дверь, отделявшую его офис от предбанника. Ему хотелось верить, что он важная персона, занимается важными делами и принимает у себя важных гостей. Ну а коли так, считал он, между ним и его секретаршей должна существовать определенная дистанция. Нынче же он предпочитал держать дверь открытой. Ах, если бы он только мог поворотить время вспять лет на двадцать и вернуться в прошлое, когда он находился на вершине своего могущества! Тогда он почти наверняка обладал бы Доминик, как обладал дюжиной ей подобных работавших на него девушек. И не только благодаря деньгам, вилле в Сен-Тропе и яхте, которыми он тогда владел. Во многом он был обязан своим победам над женщинами искусству. Тем картинам, которые у него были и которые являлись лучшим афродизиаком, чем кокаин.

В имевшееся у него в избытке свободное время Ишервуд развлекался различными фантазиями насчет своей новой секретарши. К примеру, он задавался вопросом, вправду ли она француженка или одна из тех израильтянок, которые в силу тех или иных причин выдают себя за представительниц других наций. Интересное дело: при всей ее красоте, в Доминик было нечто пугающее – так по крайней мере казалось Ишервуду. В этой связи он и помыслить не мог о том, чтобы подкатиться к ней с нескромным предложением или ласками. «Или все дело во мне? – рассуждал Ишервуд. – И я просто пытаюсь скрыть за надуманными страхами собственную озабоченность перед грядущей старостью и дряхлением? Но не является ли такого рода игра воображения тем спасительным средством, к которому прибегает природа, дабы избавить нас от неосуществимых желаний и не позволить разыгрывать из себя идиотов перед такими прекрасными молодыми женщинами, как Доминик Бонар?»

Присматриваясь к секретарше, Ишервуд неожиданно пришел к выводу, что с ней и в самом деле творится что-то неладное. Весь день она была, как на иголках. Кроме того, она отказалась покинуть галерею в обеденный перерыв, а ведь он пригласил ее на ленч не куда-нибудь, а в ресторан Уилтона. Из душевной приязни пригласил, без всякой задней мысли, между тем она предпочла послать за бутербродами в соседнее кафе. Возможно, это имело какое-то отношение к тому арабскому парню, который как-то раз за ней заходил. Юсеф – так, кажется, она его называла. Но быть может, все дело в Габриеле? Ишервуд был уверен в одном: если Габриель когда-нибудь ее обидит, как обидел того мальчишку в Корнуолле… Как же, дай Бог памяти, его звали? Пирл? Пак? Нет, Пиил – вот как. Ну так вот: если Габриель ее обидит, то он… К сожалению, он мало что мог сделать Габриелю. Разве что мысленно присовокупить ко всем его прегрешениям еще и этот грех?

За окном послышался звук автомобильного клаксона. Ишервуд поднялся с места, подошел к окну и выглянул на улицу. У дверей стоял фургон для доставки товаров. Странно, подумал Ишервуд. Он не ждал сегодня никаких поставок. Между тем водитель нажал на клаксон еще раз. Кто это? – задался вопросом Ишервуд. Что ему надо?

Он выглянул из другого окна, находившегося непосредственно над входом. Под таким углом он не видел лица водителя – только его лежавшие на руле руки. Но эти руки он распознал бы среди тысяч других. Это были лучшие руки в бизнесе.

Они поднимались на лифте в верхнее помещение галереи. В центре, как пленница, Жаклин, слева от нее Габриель, а справа – Шамрон. Жаклин попыталась перехватить взгляд Габриеля, но тот смотрел прямо перед собой. Когда дверь открылась, Шамрон с торжественным видом проводил ее к крытой бархатом скамейке в центре зала, как если бы Жаклин была важной свидетельницей, готовящейся давать показания. Она присела на скамейку, скрестила ноги в щиколотках, оперлась локтями о колени и положила подбородок на ладони. Габриель встал у нее за спиной, Шамрон же принялся мерить зал ногами, словно разочарованный покупатель, которого не устраивали выставленные здесь картины.

Шамрон говорил минут двадцать, ни разу не сделав паузы и продолжая расхаживать по комнате. Глядя на него, Жаклин вспоминала тот вечер, когда он предложил ей поступить к нему на службу. В его голосе проступали прежние целеустремленность и уверенность в своей правоте, а во всем его облике заключалась такая мощь, что все владевшие Жаклин страхи словно по волшебству рассеялись. Перед лицом такой удивительной силы духа предложение, которое он ей сделал – сопровождать в поездке одного из самых опасных террористов в мире, – уже не казалось чрезмерно рискованным или невыполнимым. «Шамрон не боится, – подумала Жаклин, – и я бояться не стану». Более того, она не могла не признать, что сама идея проведения подобной операции завораживала ее. Она, еврейская девушка из Марселя, чьи бабушка и дедушка пали жертвами Холокоста, должна помочь службе ликвидировать зловещего Тарика эль-Хоурани, внеся тем самым свою лепту в дело обеспечения безопасности Государства Израиль! Это ли не достойное завершение карьеры вспомогательного агента израильской разведки, каковым она являлась? Ну и кроме того: что лучше этого могло продемонстрировать Габриелю ее мужество?

– Ты имеешь полное право отказаться, – сказал Шамрон. – Ведь ты дала согласие участвовать в операции совсем другого рода – менее продолжительной и куда менее рискованной. Но обстановка изменилась. Соответственно изменились и стоящие перед тобой задачи. В нашей работе так бывает довольно часто.

Шамрон прекратил хождение и остановился прямо перед ней.

– Но я могу заверить тебя в одном, Жаклин. Твоя безопасность отныне станет для всех нас высшим приоритетом. Тебя не оставят в одиночестве. Мы проводим тебя до самолета и будем ждать в конечном пункте назначения. Мы будем следовать за тобой по пятам, куда бы ты ни поехала и ни пошла. Ну а потом, как только представится первая удобная возможность, мы возьмем дело в свои руки и точно рассчитанным ударом завершим операцию. Я также даю тебе слово, что, как только твоя жизнь окажется в опасности, мы, не считаясь с последствиями, в тот же момент подключимся к делу и защитим тебя. Ты хорошо все поняла?

Жаклин согласно кивнула.

Шамрон открыл портфель, вынул оттуда небольшую подарочную коробку размером два на два дюйма и протянул Жаклин. Она открыла коробку. В ней, в гнезде из белого атласа, покоилась золотая зажигалка.

– Эта штуковина посылает радиолуч на расстояние до тридцати миль. В случае, если что-нибудь пойдет не так и мы потеряем с тобой контакт, у нас будет возможность обнаружить твое местоположение с помощью этого прибора.

Жаклин достала зажигалку из коробки и нажала на педаль. Зажигалка извергла из себя крохотный язычок пламени. Когда Жаклин после этого положила зажигалку в нагрудный карманчик блузки, Шамрон расплылся в широкой улыбке.

– Считаю своим долгом проинформировать тебя, что Габриель выступает против проведения этой операции. – Шамрон снова заходил по комнате, но в скором времени остановился у пейзажа Клода. – Он считает, что Тарик хочет заманить тебя в ловушку. Мы с Габриелем знаем друг друга не первый год, и обычно я доверяю его мнению. Но на этот раз у нас с ним возникли серьезные разногласия.

– Понятно… – протянула Жаклин. В этот момент она думала о том вечере, когда впервые привела в выставочный зал Юсефа.

«Если не ошибаюсь, Клод родился во Франции, но прожил почти всю свою жизнь в Венеции».

«Вы ошибаетесь. Клод жил и работал в Риме».

Возможно, Юсеф и тогда ее проверял.

Между тем Шамрон продолжал говорить:

– Я могу многое тебе сказать. То, к примеру, что Тарик ведет себя, как дикий зверь и что на руках у него кровь сотен евреев. Могу также тебе напомнить, что он хладнокровно убил нашего посла и его супругу в Париже. Полагаю, ты знаешь и о том, что в Амстердаме он застрелил большого друга Израиля господина Моргентау и его жену. Полагаю, ты догадываешься, что сейчас он планирует нанести новый удар. Я также могу тебе сказать, что если ты нам поможешь, то окажешь тем самым большую услугу всему израильскому народу. Я много чего могу тебе сказать. Но я не могу требовать, чтобы ты согласилась принять участие в этой операции.

Жаклин посмотрела на Габриеля, но он стоял к ней спиной у полотна дель Вага и, слегка склонив голову набок, внимательно его рассматривал. Можно было подумать, в этот момент он отыскивал недостатки в работе реставратора, который восстанавливал эту картину. На самом же деле Габриель мысленно взывал к Жаклин, пытаясь сказать: «Не смотри на меня так. Сейчас я тебе не помощник. Ты сама должна принять решение. Ты – и никто другой».

Шамрон ушел, и они остались вдвоем. Габриель пересек комнату и остановился в том месте, где несколько минут назад стоял босс. Жаклин хотелось, чтобы он подошел к ней поближе, но Габриелю, похоже, требовалось в этот момент нечто вроде буферной зоны. Выражение его лица изменилось. Точно так же у него менялось лицо и в Тунисе. Тогда было два Габриеля. Габриель во время предварительной разведывательной операции, когда он стал ее любовником, и Габриель в ночь убийства. Она вспомнила, как он на нее смотрел, когда они ехали от пляжа к вилле Абу-Джихада. Тогда его взгляд словно омертвел, и в нем ничего, кроме холодной решимости, не отражалось. Теперь у него были такой же примерно взгляд и мрачное, убийственное выражение лица. Он продолжил инструктаж, который начал Шамрон. Только голос у него был другой. Когда говорил Шамрон, в его голосе, казалось, отзывался рокот боевых барабанов. Габриель же говорил тихо и мягко, как если бы рассказывал ребенку сказку на ночь.

– Связываться с офисом на бульваре Царя Саула будешь посредством установленного на твоей лондонской квартире телефона. Он подключен к защищенной от прослушивания линии, по которой твои звонки будут переадресовываться в Тель-Авив. Когда выйдешь из самолета в конечном пункте назначения, скажешь Тарику, что тебе необходимо прослушать оставленные на автоответчике сообщения. Когда будешь набирать свой лондонский номер, он высветится на экране специального устройства и люди из офиса локализуют место, откуда ты звонишь. Ты даже сможешь поговорить с ними и передать необходимую нам информацию, если будешь в этот момент в одиночестве. Такая связь обеспечит тебе стопроцентную безопасность.

– А если Тарик не позволит мне воспользоваться телефоном?

– Тогда ты устроишь ему сцену. Скажешь, что Юсеф тебе ничего о подобных ограничениях не говорил и что быть пленницей тебе нисколько не улыбается. Скажешь ему, что, если тебе не позволят прослушивать сообщения на автоответчике, ты сию же минуту от него уйдешь. В качестве Доминик ты можешь знать о нем только то, что он палестинский функционер высокого ранга, выполняющий некую дипломатическую миссию. Следовательно, у тебя нет оснований его опасаться. Помни, твой страх может навести его на мысль, что ты знаешь больше, нежели тебе следует.

– Я это понимаю.

– Не удивляйся, если обнаружишь на своем автоответчике какие-то сообщения. Мы подготовим для тебя несколько таких сообщений. Помни, что в соответствии с установленными Юсефом правилами, о твоем отъезде может знать только Джулиан Ишервуд. Вполне возможно, тот же Ишервуд тебе и позвонит, чтобы выяснить, когда ты вернешься, или по какой-нибудь другой надобности. Или, возможно, тебе позвонит из Парижа кто-нибудь из членов твоей семьи, чтобы осведомиться о самочувствии и узнать, как у тебя в Лондоне обстоят дела. Также, быть может, тебе позвонит какой-нибудь парень и пригласит на обед. Собственно, чему тут удивляться? Ты ведь привлекательная женщина, не так ли? Было бы странно, если бы за тобой не пытались ухаживать мужчины.

«Непонятно только, почему ты, Габриель, за мной не ухаживаешь», – подумала Жаклин.

– Сегодня вечером, прежде чем дать Юсефу согласие сопровождать в поездке его так называемого приятеля, ты должна еще раз выразить свои сомнения относительно разумности этого предприятия. У Жаклин Делакруа концепция путешествия с незнакомым человеком, возможно, отторжения бы и не вызвала, но для Доминик Бонар это нечто из ряда вон. Я хочу, чтобы ты поссорилась с Юсефом, чтобы потребовала от него заверений в собственной безопасности. Но в конце ты, ясное дело, должна будешь склониться перед его аргументами и подписаться под этим делом – но, повторяю, не без борьбы. Ты меня понимаешь?

Жаклин медленно кивнула, завороженная его гипнотическим взглядом и звучавшей в его голосе уверенностью в своей правоте.

– Очень важно, чтобы этот разговор состоялся на квартире у Юсефа. Я хочу еще раз услышать его голос, узнать, какие аргументы он приведет в пользу своего предложения. Потом, когда ты сообщишь Юсефу о своем решении, не удивляйся, если он вдруг выставит тебя под каким-нибудь предлогом из квартиры и предложит провести ночь в другом месте. Я хочу сказать, что у Доминик Бонар это обязательно вызвало бы удивление и даже протесты, но Жаклин Делакруа такой поворот событий вряд ли бы поставил в тупик. Не имеет значения, куда он тебя после этого повезет. Помни одно: мы будем за тобой наблюдать и в обиду тебя не дадим.

Он замолчал и, как это прежде делал Шамрон, стал мерить выставочный зал шагами. Остановившись у картины кисти Луини, он некоторое время вглядывался в изображенную на холсте Венеру. Жаклин невольно задалась вопросом, в состоянии ли он оценить запечатленную на картине красоту или его взгляд скользит по живописному полотну только в поисках причиненных ему временем или людьми повреждений. Неожиданно Габриель отвернулся от картины, сделал несколько шагов по направлению к Жаклин и присел рядом с ней на скамейку.

– Мне необходимо сказать тебе кое-что еще. Я хочу, чтобы ты примерно представляла себе, как все это закончится. Это может произойти в каком-нибудь тихом, безлюдном месте или, наоборот, в гуще уличной толпы. Я хочу довести до твоего сведения одну вещь: ты не будешь точно знать, как и когда это произойдет. Ты можешь увидеть меня поблизости, а можешь и не увидеть. Но если ты все-таки меня заметишь, не вздумай поворачивать в мою сторону голову, следить за мной глазами или, того хуже, шептать мое имя. Ты даже моргнуть при этом не имеешь права. Короче говоря, ты не должна делать ничего такого, что могло бы выдать мое присутствие или заставить его насторожиться. В противном случае конец у нас обоих может быть один – смерть.

Секунду помолчав, он добавил:

– Возможно, он умрет не сразу. «Беретта» двадцать второго калибра далеко не самое смертоносное в мире оружие. Иногда, чтобы убить из него человека, требуется выпустить несколько пуль. Потом, когда он упадет, мне придется закончить работу. Я знаю для этого только один способ.

Он выставил вперед указательный палец и прикоснулся им к ее виску.

– Ну так вот: я не хочу, чтобы ты наблюдала за этим процессом. Запомни: я не такой.

Она подняла руку, отвела от своего виска его палец и согнула его – так, чтобы его рука не походила больше на пистолет. Неожиданно Габриель наклонился к ней и поцеловал в губы.

– Как она? – спросил Шамрон, когда Габриель свернул на Оксфорд-стрит и покатил в восточном направлении.

– Полна решимости.

– А ты?

– То, что я чувствую, на данной фазе операции несущественно.

– Неужели тебя нисколько не волнует то обстоятельство, что ты скоро ринешься в бой? Тебе не будоражит кровь предощущение того, что скоро начнется гонка с преследованием?

– Меня подобные чувства на задании давно уже не посещают.

– Что и говорить, Габриель, мы с тобой разные люди. К примеру, мне не стыдно признать, что в такие дни я чувствую себя наверху блаженства. Если разобраться, я и живу только ради того, чтобы поставить ногу на горло поверженного противника и сломать ему хребет.

– Ты прав. Мы с тобой и в самом деле разные.

– Не зная тебя, я мог бы предположить, что ты испытываешь к ней теплые чувства.

– Она мне всегда нравилась.

– Слова «нравилась» или «нравится» не из твоего лексикона. Ты или любишь всем сердцем, или ненавидишь. Нечто среднее, вне крайностей, тебе несвойственно.

– Так, значит, отзываются обо мне психологи в твоей штаб-квартире?

– Мне не требуются рекомендации психологов, чтобы прийти к столь очевидному выводу.

– Может, сменим тему?

– Ладно, сменим. Скажи, Габриель, какие чувства ты испытываешь ко мне? Любовь, ненависть? Или же я для тебя пустое место?

– Некоторые веши лучше не озвучивать.

Габриель пересек Тоттенхэм-Корт-роуд и въехал в Холборн. На Нью-сквер он притер машину к бровке и остановился. Шамрон открыл портфель, вынул из него довольно-таки тощий файл и передал Габриелю.

– Здесь все известные службе фотографии Тарика. Скажу сразу: снимков не много, и все старые. Тем не менее, просмотри их. Будет крайне неприятно, если мы пристрелим не того человека.

– Как в Лиллехаммере, да? – осведомился Габриель.

Шамрон поморщился при одном только упоминании о Лиллехаммере. Это было название небольшого норвежского горнолыжного курорта, ставшее символом крупнейшего фиаско оперативного отдела службы за всю ее историю. В июле 1973 года пара «кидонов» – киллеров из группы Шамрона – пристрелила там некоего джентльмена, который, по их мнению, являлся Али Хассаном Саламехом, главой оперативного отдела организации «Черный сентябрь» и одним из организаторов мюнхенского побоища. Как позже выяснилось, это был трагический случай так называемой ложной идентификации. Вместо Али Хассана Саламеха «кидоны» Шамрона убили марокканского официанта, который был женат на норвежке. После этой акции Габриелю и Шамрону удалось скрыться, но несколько человек из их ударной группы попали в руки норвежской полиции. Тогда Шамрону только с большим трудом удалось сохранить свое высокое положение в иерархии службы. На бульваре Царя Саула это событие получило название «Лейл-ха-Мар», что на иврите означает «ночь, исполненная горечи».

Шамрон сказал:

– Полагаешь, сейчас самое удачное время вспоминать о Лиллехаммере? – Помолчав, он одарил Габриеля удивительно теплой улыбкой. – Я знаю, что ты считаешь меня монстром, напрочь лишенным каких-либо моральных установок и правил. Быть может, ты и прав. Но я всегда любил тебя, Габриель. Ты был моим всегдашним фаворитом. И я искренне считал тебя «князем народа своего». Что бы ни случилось в дальнейшем, я хочу, чтобы ты об этом знал.

– Кстати сказать, куда ты сейчас направляешься?

– Завтра нам понадобится самолет. Попробую зарезервировать места в компании «Эйр стоун».

– Ари, ты ничего не пьешь! Так не честно!

– Извини, Бенджамин. Меня ждет работа.

– Ты собираешься работать ночью?

Шамрон в знак согласия слегка наклонил голову.

– Тогда какого черта ты сюда приперся?

– Хочу попросить тебя об одолжении.

– Ясное дело! В противном случае я вряд ли бы тебя узрел. Надеюсь, дело не в деньгах, поскольку «Стоун-банк» временно закрыт. В любом случае, с деньгами у меня сейчас плохо. Кредиторы завывают у меня под окнами на все лады. Требуют то, что им причитается. Что же касается моих благодетелей из Сити, то они теперь предпочитают оказывать благодеяния более стабильным во всех отношениях субъектам. Я все это к тому говорю, Ари, старая ты перечница, чтобы ты уяснил себе одну вещь: у меня очень серьезные финансовые проблемы.

– Дело не в деньгах.

– Тогда в чем? Давай, Ари, выкладывай.

– Я хочу позаимствовать твой самолет. Но мне, по большому счету, нужен не только твой самолет, но и ты сам.

– А мне нужны детали, Ари. Продолжай трепаться. Я весь внимание.

– Завтра враг Государства Израиль поднимется в аэропорту Шарль де Голль на борт самолета. К сожалению, мы не знаем, каким рейсом он вылетает и куда направляется. И мы не будем об этом знать, пока он не сядет в самолет. Чрезвычайно важно, чтобы мы могли следовать за ним, не привлекая к себе внимания. К примеру, если мы задействуем для этого вылетевший вне расписания чартер авиакомпании «Эль-Аль», многие в удивлении поднимут брови. Но у тебя репутация не только страстного путешественника, но и человека непредсказуемого, способного в последний момент перекроить свое деловое расписание в угоду своим прихотям. И нас это устраивает как нельзя лучше.

– Ты прав, Ари. Я такой. Готов в любой момент встать на крыло и лететь куда угодно. Журналисты от таких моих маневров просто кипятком писают. Кстати, не связан ли этот полет с тем делом в Париже, под которое ты уже занял у меня деньги? Коли так, считай, что ты меня заинтриговал. Похоже, мне выпал шанс принять участие в самой что ни на есть доподлинной операции израильской разведки. Такой материал пойдет на первой полосе под аршинными заголовками. Разве я могу себе позволить от всего этого отказаться?

Стоун схватился за телефон.

– Подготовьте мой самолет. Пункт назначения – Париж. Часовая готовность к вылету. Зарезервируйте также номер в отеле «Ритц». Да-да. Мой обычный номер. И пусть пригласят девицу, с которой я там обычно трахаюсь. Ту самую, у которой в языке алмазный пирсинг. Скажите ей, чтобы ждала меня в номере. Теперь все. Чао.

Стоун повесил трубку, наполнил бокал шампанским и отсалютовал им Шамрону.

– Прямо не знаю, как тебя благодарить, Бенджамин.

– За тобой должок, Ари. Когда-нибудь я тоже попрошу тебя об одолжении. Всем нам рано или поздно приходится расплачиваться с долгами.

Глава 33

Сент-Джеймс. Лондон

Жаклин полагала, что короткая прогулка поможет ей успокоить нервы. И ошиблась. Чтобы доехать до дома Юсефа, ей следовало взять такси, так как во время прогулки ее не раз охватывало желание вернуться к Габриелю и Шамрону и сказать им, чтобы они проваливали со своей операцией ко всем чертям. А все потому, что она не привыкла к страху – по крайней мере, к такому страху, от которого перехватывало горло и становилось трудно дышать. Страх такого рода она испытывала лишь однажды – в ночь тунисского рейда, но тогда рядом с ней находился Габриель. Теперь же она осталась с терзавшим ее страхом один на один. Она подумала о своих бабушке и дедушке и о том страхе, который они испытывали, оказавшись в лагере смерти Собибор. «Если они смогли заглянуть в глаза смерти, – подумала она, – то и я смогу».

Впрочем, кроме страха, она испытывала еще одно чувство: любовь. Невероятную, огромную, всепоглощающую, испепеляющую любовь. Совершенную любовь. Любовь, которая владела ею на протяжении целых двенадцати лет и которая пережила все ее пустые, ничего не значащие интрижки с мужчинами.

Ее подталкивало к двери Юсефа лишь предощущение будущих встреч с Габриелем, да еще, пожалуй, слова Шамрона, которые он произнес в ту ночь, когда ее рекрутировал: «Надо верить в то, что ты делаешь».

«О да, Ари, – подумала она. – Я определенно верю в то, что сейчас делаю».

Подойдя к двери, она нажала на кнопку звонка. Никакой реакции. Она надавила снова, немного подождала и посмотрела на часы. Юсеф сказал, чтобы она приходила к девяти. Но она так боялась опоздать, что пришла на пять минут раньше. Так как дверь никто не открывал, она задалась вопросом, как ей быть дальше. «Что мне делать, Габриель? – мысленно воззвала она к своему возлюбленному. – Ждать? Обойти вокруг дома и вернуться?» Ею овладело странное чувство: казалось, что если она отойдет от двери, то снова заставить себя подойти к ней уже не сможет. Она закурила сигарету и, притопывая ногами от холода, приготовилась ждать.

Минуты через две на улице перед домом остановился микроавтобус «форд». Боковая дверь распахнулась, и Юсеф выпрыгнул из машины на мокрый асфальт. Сунув руки в карманы своего кожаного жилета, он неспешным шагом двинулся в ее сторону.