Асур перекинул шумовку в левую нижнюю руку. Морщась от боли, инспектор контратаковал, но потерял контроль над планарником. Лезвие исчезло.
      – Это, – шумовка зацепила подбородок, оставив красную борозду, – генерал в Кларовых Варах.
      Удары сыпались один за одним:
      – Самка-головастик с мольбертом! Губернатор! Черная метка! Слежка! Сигареты «Друг»!
      – Позвольте… Какие сигареты?..
      Вместо ответа асур прыгнул, вскидывая шумовку над головой:
      – То-о-о-о!
      Змеиным языком плеснул планарник. Де Толль ушел в сторону, нога Джончега подвернулась, и шумовка бессильно загремела по плиткам пола.
      Секунду повар стоял, по-крабьи раскинув лапы. На груди и бедре его расплывалась темная влажная полоса. Затем колени асура подогнулись, и он рухнул на пол.
      «За что?!» – бился в его глазах немой вопрос.
      – За антисанитарию, – объяснил де Толль. – На кухне тараканы, ножи грязные. – Он поднял один из клинков, брошенных в начале боя, и брезгливо поморщился. – А также за пропаганду азартных игр, за сокрытие налогов, за бездушие и цинизм! Запомни, гигант: кто с шумовкой к нам придет – от нее и погибнет.
      Он достал батистовый платок и, став на колено, обтер лезвие планарника. Проделано это было с грациозностью танцора фламенко. Тончайшая ткань при этом осталась совершенно целой.
      – Владислав Борисович! – с тревогой воскликнул Велька. – У нас минус две минуты!
      – Сейчас идем, мой друг. – Он повернулся к асуру: – Джончег, у тебя есть шанс остаться в живых. Скажи, где вы прячете кабину гравилуча?
      – Ты думаешь, я отвечу тебе, человек? Я презираю тебя!
      – Сильва, сейчас у тебя нет одной ноги. Это не страшно: заменишь ее протезом и будешь скакать на деревяшке, возясь у плиты на каком-нибудь занюханном пиратском бриге. Однако если ты лишишься двух рук, презирать станут тебя.
      – Жаба с вами, люди. – Асур бессильно уронил голову. – Кабина в торте.
 
      Близилось время финальной битвы. Двумя взмахами планарника де Толль снес ломоть торта, открывая крышку гравикабины.
      – Останешься здесь, мой друг, – обернулся он к мальчишке. – Следи, чтобы асуры не ударили в спину.
      – Ну да! – возмутился тот. – Как интересное, так все вам! А я, между прочим…
      – Спорить с подружкой будешь, – сухо отозвался Владислав Борисович. – У кафешки на бульваре. Пойми, дружок, это не шутки: Джончег был опасен, а ведь он только гигант крови. Что же говорить о титаниде Утан?
      – У меня есть пистолет!
      – Не у тебя, у твоего кресильона. А ты о нем почти ничего не знаешь.
      – Он мой друг!
      – Хотелось бы верить. Слушай, парень: если не вернусь через десять минут, отправляйся следом. Но не раньше, слышишь? И держи ухо востро!
      С этими словами де Толль шагнул в кабину.
      Впервые за десятилетия унылой чиновничьей жизни он чувствовал себя живым. Старинная мелодия, звучавшая последние дни отрывочными нотами, намеками, полуфразами, полунамеками, вдруг развернулась, обросла словами:
 
Мой дедушка, старый, но добрый старик,
Мечтал, что я стану большим скрипачом.
И даже в далеком Милане
Я буду играть на концерте.
 
 
А внук его глупый закатывал крик,
Ведь он не хотел быть большим скрипачом.
Он плавать мечтал в океане
На старом пиратском корвете.
 
      Когда?..
      Когда он упустил свой шанс?
      Отказавшись ехать с наставником на Шаолинь-1?
      Вернув билеты на Хаджаллах (хотя мог настоять и отправиться советником в мятежный мир)?
      Открестившись от рискованного назначения послом на Версаль?
      Компромиссы, полумеры, соглашения…
      А ведь было время, когда подобно Вельке он мог сорваться за тенью приключения. Очертя голову броситься на помощь незнакомой девчонке, влезть в мальчишечью драку, отправиться в погоню за титанидой асуров. И что такое лайнер на Беренику в сравнении с возможностью самому менять свою судьбу?
 
Среди акул и альбатросов
Мечтал стоять он на борту
Слегка подвыпившим матросом
С огромной трубкою во рту.
 
      Ничего не вернешь… Все ошибки, раскаяния, малодушия, тревоги – все в прошлом. Сейчас же есть лишь ускользающий клинок планарника в ладони, и в воздухе – едва ощутимый аромат горного молочая.
      Де Толль нажал кнопку запуска.
      Пол ухнул из-под ног. Накатила тошнота, раздавливая плечи, выжимая слезы из глаз. Как всегда при гравипереходах, на Владислава Борисовича накатил безотчетный страх. Этот страх помнит любой, кому приходилось напиваться на вечеринках до беспамятства, когда тело немеет, в голове шум и понимаешь, что на ближайшие часы это состояние – твой верный и надежный спутник.
      Наконец мучения закончились. Кабина глухо клацнула, и дверца поехала в сторону.
      Инспектор огляделся. Вот они, Скалища. Стены из быстроразрушающейся парусины, одной нет – вместо нее поросшая колючками скала. Чуть дальше – очерченный светом прямоугольник выхода. Инспектор попытался вызвать планарник. С третьей попытки это удалось.
      Вот и хорошо.
      Двумя быстрыми ударами развалив стену, де Толль выкатился в дыру. Там он вскочил на ноги и…
      В грудь ему уставилось дуло автомата.
      – Ст-ять, гнида, – сиплым голосом предупредил кто-то. – Дернешься – убью!
      Так быстро инспектор не двигался даже в юности. Позвонки хрустнули, словно картофельные чипсы. Де Толль наугад рубанул мечом по автоматчику, затем за спину, и тут руки со щелчком прилипли друг к другу – сиплый успел набросить на запястья кандалы-неразлучники.
      – С планарником, ты см-три! – прохрипел все тот же голос. – Ах, с-сука!
      Перед глазами возникла фигура в хаки. Боец небрежно мотнул плечом, и де Толля отшвырнуло в траву. От удара в голову жахнуло мутью. Колючки проехались по лицу ежиком для мойки посуды.
      – А крабиха говорила: мальчика ждем, – донеслось до него сквозь шум в ушах.
      – Можешь бросить в меня к-мнем, если это девочка.
      Расплывчатая тень склонилась над ним. Де Толль застонал и попытался перевернуться на бок.
      Это Скалища. В точности как на Катиной картине. И если перекатиться на несколько шагов, можно спрятаться за тусклый колпак ультразвукового генератора.
      – Может, добьем, чтоб не мучился?
      – Госп-жа сказала: брать всех, кто п-явится. Живьем! Люди – деньги.
      – И асуры – деньги. Но мечников я еще не убивал. Ну, мо-ожно, Раймо-он? – заканючил автоматчик.
      – Нет – значит, нет, – отрезал сиплый. – И спрячь автомат.
      Инспектор сжал зубы и попытался вызвать планарный клинок. Если уж погибать, так в бою, с оружием в руках.
      Меч не откликался.
 
      Положенного времени Велька ждать не стал. Если драка, дольше трех минут де Толлю все равно не продержаться. Дыхалки не хватит, он же старик!
      Так что он прыгнул в гравикабину следом же за инспектором.
      «Не вздумай в дырку лезть, – сразу предупредил кресильон. – Там тебя караулят».
      «Что я, маленький?»
      Он приподнял незакрепленный край парусины и выскользнул наружу. В нос шибануло пряным ароматом вечерних сопок. Солнце отчаянно цеплялось за вершину горы, пытаясь удержаться на склоне. Следовало спешить: в горах темнеет быстро.
      «Давай за угол и ни о чем не беспокойся, – приказал кресильон. – Дальше моя забота».
      Велька так и сделал. Он выскочил из бурьяна, вытянув руку с пистолетом.
      – Стоять! Руки за голову! На землю!
      От обилия приказаний противники растерялись. Офицер в форме береговой охраны потянулся к автомату, но Велька не стал ждать. Пули скосили чертополох у него под ногами.
      «Ты что! – зашипел кресильон. – Я целиться не успеваю!»
      Однако этого и не требовалось. Офицер бросил автомат и поднял руки. Со злорадством Велька узнал в нем того самого патрульного капитана, с которого начались его злоключения.
      – Спиной повернитесь! И не скалиться мне!
      – Ты слишком скор, головастик Берику, – послышалось откуда-то сбоку. – И слишком невнимателен.
      Майя стояла так удачно, что Велька ее не сразу и разглядел. За ее спиной тускло отблескивал генератор ультразвука – в точности, как на картине. Велька перевел взгляд дальше. В зарослях шипары плесневелым грибом притаился дакини. На шее его, словно имплантат в зубе, блестела проволока.
      – Узнаешь? – Асури нагнулась к лежащему у ее ног свертку. – Изобретательная самочка. – Она схватила Таю за волосы, заставляя задрать подбородок. – Что скажешь, милая?
      Велька быстро повернулся. Пистолет толкнулся в ладонь, выплевывая пули. Можно было поклясться, что очередь пришлась Майе в голову, но титанида уклонилась – легко, словно осенняя паутинка.
      – Смело, Берику. Еще одна такая выходка, суну под пули подружку. Бросай-ка сюда пистолет.
      Велька заколебался. Майя приставила к горлу Таи паучий коготь.
      «Бросай, – подтвердил кресильон. – Так надо».
      «Да ты что?! С полки рухнул?»
      «Ты слишком полагаешься на оружие. Давно надо было тебя предупредить. Мы, кресильоны, когда-то поклялись не служить людям силы».
      Людям силы?
      Велька почувствовал себя маленьким и потерянным. В белесом небе проклюнулась одинокая звезда. Она была бы сродни ему – находись здесь, а не в вышине.
      «Я думал, ты мне друг…»
      «Между людьми и машинами не бывает дружбы. Мы или служим, или используем один другого. Не знал?»
      Велька подавленно молчал. Де Толль оказался прав. Как мало ему было известно о существе, что все время находилось рядом!
      С отвращением он выбросил оружие. Сталь клацнула о камни, и тут грохнул выстрел.
      Мальчишка замер.
      Утан покачнулась, заваливаясь назад.
      Рука ее выпустила Тайкины волосы. Девочка тут же вывернулась из-под ладони и бросилась к Вельке, всхлипывая и оскальзываясь на камнях. Добежав, она вцепилась в него, как испуганный зверек.
      Глаза Утан закатились. Она подняла руки к горлу, словно ей нечем было дышать. По лицу ее разлилась бледность. Асури прикрыла рот ладонью и оглушительно чихнула.
      – Извините, – объяснила она сконфуженно. – У меня аллергия на молочай. – И к Вельке: – Это был твой последний шанс, Берику? Ты ведь тоже идешь путем бабочки. Эй, Раймон!
      Пират поднял голову.
      – Да, госпожа?
      – Принеси пистолет. Закончим со всем этим побыстрее… Намса заждался, да и я, признаться, тоже.
      Невозмутимый Насундук полез в заросли шипар отыскивать оружие. Велька поднял Таю на ноги:
      – Как ты?.. – спросил шепотом. – Живая?..
      Девочка кивнула. Выглядела она неважно: на виске царапина, в уголке губ запеклась кровь.
      Велька сжал кулаки. Ну, если крабиха ее била! Да он тогда…
      В висках запульсировал тонкий противный звон.
      – Намса говорил, ты опасен. – Майя присела на корточки, вглядываясь в мальчишечье лицо. – А я смотрю, ты из породы двуруких сладких слизней. Но все это неважно… – Она потерла виски ладонями. – Устала я, головастик… Столько лет за него сражалась, крылохвоста. Чувствую себя старой самкой друга человека.
      – Сукой, – с вызовом подсказал Велька. Звон в ушах стал сильнее.
      – Сукой, – согласилась Утан. – Наверное, это обидно, да?.. Не обидней, чем умирать. Сейчас мои подручные пожарят омлет из паутичих яиц. На возрождение дакини потребуется много белка… но вас двоих для начала хватит. Остальных головастиков найду попозже. – Она обернулась. – Человек Раймон, ты роешь брачную нору самке гигантской медведки? Отчего так долго?
      – Торопиться некуда, – просипел тот. – Но тр-ста – четыреста асурьен могли бы меня ускорить.
      – Возьми в корзине пригоршню яиц. Они как раз столько и стоят.
      Шорох и возня в кустах приутихли. Вспыхнул фонарик, освещая заинтересованную физиономию Насундука:
      – Эт ведь паутичьи яйца?.. Те самые, да?.. – И сам себе ответил: – Никто из людей ник-гда их не пробовал. А г-ворят, они целебные.
      – Попробуй, человек. И ради Совершенствователя, не медли! Тебя только за богомолом посылать.
      Раймон покопался в корзине и достал пару штук.
      – С д-тства мечтал стать оперным певцом…
      Пират задумчиво подкинул их в ладони, затем надбил одно о другое и оба опрокинул в рот.
      – Хм… Неплохо, – продолжил он. Голос его звучал все чище и чище. – Да нет, это просто великолепно. Восхитительно!
      – Эй, ты там! – заволновался капитан. – Все не съешь!
      Голос Насундука завибрировал роскошными оперными обертонами:
      – Хо-хо! Да я велик! Я просто Турилли и Старополи. Брошу пиратство, поступлю в оперу.
 
Бойтесь драконы и твари – титаны лютуют, —
 
      запел он внезапно, —
 
Высших кровью гнев бурлит.
Эй, полководцы и стали владыки, спасайтесь:
Клич титанов слышен вдали,
Гнев титанов.
 
      Звуки расплескались по склону сопки. Вибрации оказались столь сильны, что раскололи несколько камней (в том числе тот, что триста лет служил домом старейшему травяку Лувра). Также они довели до истерики пичугу на ветке и превратили кандалы-неразлучники де Толля в горсть керамической крошки.
      – Любитель классики, блин… – с ненавистью прошипела Тая. – Мы это в первом классе на уроке музыки проходили.
      – Ага… – подтвердил Велька. – Скукотища… Тай, ты звон слышишь?
      – Звон? Слышу… вроде. Смотри! Там, в небе!
      Подростки задрали головы. В вышине, почти неразличимые в густой предночной синеве, кружили зловещие силуэты.
      В точности как на Катином рисунке.
      – Откуда здесь паутицы? – забеспокоилась асури. – Для них слишком рано. Кто включил генератор?
      – Не знаю, – благодушно отозвался Насундук. На щеках его застыли разводы паутичьего желтка. – Не трогал я.
      – Жертва бородава, – почти ласково объяснила ему Майя. – Не включал, так выключи! Паутицы сожрут каждого, кто прикоснулся к их яйцам.
      С неба сорвался яростный крик, будто шилом провели по живому стеклу. Бандиты не сговариваясь бросились к генератору.
      – Тут пульт разбит!
      – Пулей расколошматило!
      «Так вот куда стрелял кресильон!» – догадался Велька.
      Крик усилился – десятки, сотни шил! – и Велька, схватив девчонку за руку, потянул ее к белому пятну парусины.
      – Бежим! Сейчас такое начнется!..
      Убежать им не удалось. Огромная паутица сшибла их с ног, расшвыряв в стороны. Велька запомнил только хлопанье крыльев да хлесткий удар, словно пакетом теплого киселя по ребрам. И чувство пустоты в ладони.
      – Тая?!..
      Девчонки нигде не было видно. В световом пятне мелькнул Раймон. Глаза пирата горели сумасшедшим, безудержным счастьем. Миг – и по нему фрезой ударила паутица, высекая алую стружку. Майя бросилась к гравикабине, но с неба рухнули несколько живых комков, погребая асури под колеблющейся кучей.
      Мир наполнился визгом, хрипом и суматошным колотьем крыльев.
      – Та-а-я-а-а!
      Велька заметил светлое пятно блузки и со всех ног бросился к нему. Навстречу сунулась ощеренная морда чудовища, Велька не останавливаясь пнул ее каблуком в глаз.
      До Таи оставалось несколько шагов.
      – Вельчонок, нет!
      Обиженная паутица встала на дыбы и выплюнула веер белых липких шнуров. Склон сопки прыгнул вверх и больно врезал Вельке по ребрам.
      Мальчишку перевернуло на спину. Гигантский силуэт навис над ним. С этого ракурса паутичья морда выглядела почти интеллигентно: выпуклые глазки-стеклышки, узкая нижняя челюсть, мышиный хвостик волос на затылке. Классного журнала только в лапах не хватает.
      «Так вот почему нашу классную в первом Паутицей звали!..» – мелькнула отрешенная мысль.
      Велика яростно заизвивался, пытаясь уползти, но без толку: белесые макаронины паутины расплылись клеем, сковывая руки и ноги.
      – Вельчик, держись! Я иду!
      Тая скакнула рядом с ним и, размахнувшись по-девчоночьи неловко, влепила в паутичью морду камнем. Тварь заревела. Морда ее задралась к небу, чтобы обдать девочку паутиной, но тут рев перешел в бульканье.
      Из-под брюха твари выкатился де Толль. Вскинув к плечу планарник (стойка «робоофициант отказывается от щедрых чаевых нувориша»), он огляделся по сторонам.
      – Однако ж… – пробормотал он, – пир чужой биосферы. Господи, да сколько их тут! Сотни!
      Девочка бросилась к лежащему Вельке:
      – Вельчик! Бельчонок, очнись! Да очнись же, миленький!
      Горячая капля упала на мальчишечью щеку. Велька что-то промычал и попытался подняться.
      – Хороший мой… Милый… – Тая уложила его голову себе на колени и обернулась к де Толлю. – Эй! – крикнула она. – Господин фехтовальщик! Разрежьте паутину, пожалуйста!
      За ее спиной забили крылья. И еще, еще. Приземлялись паутицы неуверенно, бултышась, словно куры на насесте. То одна, то другая вскидывала голову, примеряясь, как бы заплевать людей паутиной.
      Висевшая в небе одинокая звезда сорвалась и полетела вниз.
      Де Толль вытянул руки. Мир чуть сдвинулся у его ладони, но тут же вернулся в обычное состояние. Меч покинул его, ведь любая сила имеет предел, а де Толль и так совершил больше, чем мог.
      – Не хотелось бы огорчать вас, барышня, но, похоже, мы влипли.
      Он присел рядом с Велькой и без энтузиазма принялся перепиливать паутину перочинным ножом.
      – Но сделайте же что-нибудь! – в отчаянии крикнула Тая. – Вы же мужчина! Герой доминиона!
      – Герои нас не спасут, барышня. Спасти нас может лишь чудо. Например…
      Инспектор задрал голову.
      Звезда летела, все увеличиваясь. При взгляде на нее хотелось загадать желание. И уж конечно это желание одинаково у всех.
      Паутицы сдвинулись, замыкая кольцо.
      Звезда выросла и, шлепнувшись о склон, покатилась по колючкам. Фонарь отлетел в сторону, мигая отчаянным SOS.
      – А вот и моя паства собралась, – сообщила звезда, поднимаясь и отряхиваясь. – Таисия! Что за поведение?! Господи, кто это у вас на коленях?! Бьюсь о заклад, что он не представлен ни мне, ни вашему отцу.
      – Да, госпожа Ефросинья, но…
      Паутицы зашипели и характерным жестом задрали головы.
      – Стойте! – Ефросинья вскинула руки. – Разве не говорил вам Всевышний: не едите, и не едомы будете? Разве не заклинал он вас: питайтесь фигами, и смоквами, и соей насущной – и пребудет благодать на вас, яйцах ваших и гнездах ваших? Ибо слово его есть жатва и ловитва, кусатва и разрыватва, зубовна щелкатва и крыловна шлепатва одновременно, и разве не безумен тот, кто противится писку, и реву, и скрипу господнему?
      О чудо! Паутицы слушали пророчицу если не с благоговением, то уж с явным интересом на мордах. Кто-то уже пятился в религиозном ужасе, кто-то с покаянным видом прятал голову под крыло.
      Ефросинья повторила импровизированную проповедь на паутичьем, а потом добавила:
      – Изыдите же, твари небесные, ибо начнется сейчас процесс воспитательный. А это дело семейное и мое сугубо личное. – И решительным шагом двинулась к падчерице.
      Тая поняла, что обычным домашним арестом на этот раз не отделается.

ЭПИЛОГ