Тилль облизал пересохшие губы.
– Нет. Это заемная слава. Мне такая не нужна.
– Тогда я научу тебя взгляду паука. Никто не сможет смотреть тебе в глаза. Хочешь этого?
– А друзья? Их я тоже буду… так?
– У сильного друзей не бывает.
– Тогда нет. – Сказав это, Тилль почувствовал странное облегчение. Словно зашатался молочный зуб-надоеда, грозя вывалиться. – А если с девушкой? Что, она от меня шарахаться будет?!
– Упрямец… Счастья своего не понимаешь… Ладно, тогда принеси мне старую шкуру бородава. Он сбросил ее во время линьки и теперь сидит на ней безвылазно. Я заверну тебя в нее, и от запаха бородава ты обретешь невиданную свирепость.
– Н-но…
– Парень, – вмешался Насундук. – Бери, что д-ют. А то я слушаю, слушаю, а бизнес-планы все хреновей.
– Учти головастик: второй раз предлагать не буду. Бабочка никогда не возвращается по своим следам.
Тиллю подумалось, что в Майиной манере разговаривать есть некая странность. Раньше он ее не замечал. Но сейчас, дважды отказавшись от ее предложений, он стал видеть свою госпожу кактто иначе.
Свою госпожу?!
Что за глупость!
– Я достану шкуру, – изменившимся голосом ответил он. – Где она?
– В моей комнате.
– Но ведь это в чужом доме!
– Путь бабочки – нелегкий путь. Давай, головастик. И поторопись: время дорого, как паутичьи яйца.
Тилль попробовал каждое слово на вкус. Ничего крамольного… Но все же его не оставляло ощущение, что люди так не говорят.
То, что Майя над ним посмеялась, он понял, лишь поднявшись в ее жилище. Бородав выглядел так, словно только что выпил аквариум с рыбками, закусил всеми котятами и щенками мира, а потом съел всех своих родственников. Его маленькие глазки с ненавистью следили за каждым движением Тилля.
Когда мальчишка подошел поближе, бородав выпустил из ноздри белесый кожистый пузырь. Покачавшись в воздухе, пузырь усох и оформился в еще один глаз. Теперь у бородава их было семь. И все на ниточках.
– Ничего, – сказал себе Тилль, – глаза не зубы, не страшно! – и шагнул к клетке.
Бородав выпустил на пол лужу желудочного сока. Ковер с шипением задымился.
Мальчишка отпрыгнул назад. Тварь словно ждала этого: по Тиллеву запястью сырым тестом шлепнул бородавий язык.
– Мама! – взвизгнул кадет.
Его крепко приложило о стальные прутья. Бородав подергал языком и так, и так, пытаясь затащить Тилля в клетку, но ничего не получалось. Мальчишка заверещал, отбиваясь.
Тут-то и появилась спасительная черная рука с газеткой.
– Фу! – приказал строгий голос. – Фу лизаться, плохая зверюга!.. Сидеть! Кто написал? Кто написал в доме, я спрашиваю?!
Бородав выпустил Тиллеву руку, отвернулся и принялся чесаться с демонстративным видом. Во все стороны полетели клочья слизи.
Черная рука открыла клетку и схватила животное за загривок:
– Плохой! Плохой!
Газетка обрушилась на бородавчатую морду. Чудовище зажмурилось, но не тут-то было! Газетка отыскивала самые уязвимые и – хуже того! – самые позорные места на его морде.
– Кормить не буду! Слышишь? В глаза смотри!
Окончив экзекуцию, негритянка повернулась к Тиллю:
– А теперь, молодой человек, потрудитесь объяснить, что вы делаете в моем доме.
Тилль замялся. Врать он не привык:
– Майя Утан послала меня за шкурой бородава.
– Зачем это?
– Чтобы стать смелым. А вы кто?
– Хозяйка я. Живу здесь.
Бородав, которого она придерживала за загривок, предупреждающе квакнул. Негритянка схватила его стебельковый глаз и завязала узлом.
Лишь сейчас Тилль понял, с кем встретился:
– Госпожа Ефросинья, это вы?! Простите!.. Я…
– Ладно, – смягчилась афроослябийка, – рассказывай все. Но только честно!
Лицо ее светилось изнутри. То ли снадобья титанов так подействовали, то ли дни, проведенные в единении с природой, но Ефросинья совершенно преобразилась. Все старушечье, скрюченное и кряхтящее ушло из нее. Скулы очертились ведьмовски, черты лица заострились, в глазах появилась диковатая косинка. По неопытности Тилль дал бы ей лет тридцать, не больше.
– Понимаете… – начал он. – Я влип. Очень влип. Я из музея амулет Кассада похитил… на удачу. Ну, чтобы мне везло. Чтобы эти все не издевались, ну и там…
– Доказать им решил? – понимающе кивнула негритянка.
– Ну, да… как бы! Но я же еще и чтоб для корпуса…
– Не ври! Бородава спущу, понял?
Тилль торопливо кивнул и сам себя возненавидел за это. Вот ведь характерец дурацкий!..
– В общем, амулет подействовал. На соревнованиях – у нас соревнования с эмкаушниками были – я первый прибежал. Вот только кто-то заметил, что я типа жульничаю…
– Не «типа»! – строго заметила Ефросинья. – Как есть говори!
– Не типа, – покорно согласился Тилль. – Сжульничал я. А юнги меня подстерегли и… В общем, я им амулет сам отдал. Без боя, даже не пикнул. – Тилль вздохнул, вспомнив, как унижался перед юнгами. И ведь зачем? Только хуже сделал. – Они сказали, что я могу его обратно получить. Ну, амулет. Но для этого придется с ними встретиться и потолковать.
– А ты?
Тилль совсем поник:
– А я трус. Ребятам наврал с три короба – их из-за меня чуть патруль не сграбастал. И офицерам тоже. Парня из-за меня отчислили… А потом Майя… ну эта, которая здесь живет, взялась меня учить храбрости.
Бородав почти успокоился. Дремал, положив распухшую словно от множества пчелиных укусов, морду на тапку Ефросиньи. С уголка его губы стекала ниточка слюны, выжигая на ковре причудливый вензель.
– И как, научила? – поинтересовалась Ефросинья, почесывая зверя за глазом.
– Ага. Научила… Посоветовала ребят побольше взять, чтобы эмкаушники фортель не выкинули. Ну, и еще всякое… – Тилль переступил с ноги на ногу и покраснел. – А еще мы с ней ночью в Скалища летали. Что-то она там готовит. – И добавил изменившимся голосом: – У меня чувство такое… странное…
– Что за чувство?
– Не знаю. Будто я ребят… предаю, что ли. Вот когда Лютому докладывал о… ну, всяких происшествиях, это было правильно. Чтобы порядок, чтобы по закону. А если кому не нравится, так пусть ведет себя по-человечески!! – Фразу Тилль выпалил на одном дыхании. Видимо, не раз думано-передумано было все это бессонными ночами, когда в голове мысли кружатся, что осы над давленым виноградом… – А сейчас… Что-то ей от ребят надо. Что-то страшненькое…
– Это хорошо, что сердце тебе подсказывает. Слушай его. Людей предать невозможно, пока сам себя не предал.
– Правда?!
– Истинная. Будешь искренним с собой – ни асур, ни бородав тебе не страшны.
– А почему асур?
– Майя – титанида асуров. Что, не знал?
Так случается иногда… Ты чего-то не хочешь видеть, отворачиваешься, а оно раз – и тут. «Это потому что ты трус», – прошептал злорадный голос, так похожий на Димкин.
В этот миг то ли заклятие западного лица спало, то ли его победило другое, более могущественное заклятие, но Тилль вспомнил себя. Вспомнил все, что с ним происходило в эти дни.
Как он мог не замечать! И речь у нее странная – потому что в уме все на универсальный переводит. И шрамы на боках… какая там катастрофа! Вторая пара рук это бывшая. И запах и «сувенирная» «паук-удавка»…
– Этот зверь – бородав, – продолжала Ефросинья. – Асуры его вместо няньки держат. Он запоминает все их детские шалости, а потом карает ослушников: кому руки-ноги откусывает, кому голову. Самых непослушных съедает, но, если те исправятся, – выплевывает. Не бойся: тебя он не тронет.
– Почему?
– Честным не нужны няньки и строгие воспитатели. Они сами отвечают за себя.
Черная рука разжалась. В груди Тилля потянуло холодком. Бородав лениво прошлепал к пульту гипердоставки и потерся о него боком. На пластике остались ошметки слизи.
«Я сам отвечаю за себя, – мысленно повторил Тилль, обращаясь к бородаву. – У тебя нет власти надо мной. И у Майи нет».
Майя все так же сидела на камне, держа западное лицо.
– Ну, – поинтересовалась она, – добыл шкуру?
– Нет, – отвечал Тилль.
От этого «нет» Тиллю стало легче дышать. Словно шатающийся зуб хрустнул и вывалился, давая место другому зубу.
– Нет шкуры, головастик, – равнодушно сообщила Майя, – нет и сладких личинок ухорылки. Все просто в этом мире.
– А мне не нужна шкура. – Он подошел к асури. – Скажите честно: вы хотите убить этих ребят? И… и Таю?..
– Головастик пускает пузыри в донном иле. – Майя перевернулась на спину, подставляя лицо закатному солнцу. – Я скажу, и пусть росянка слижет мои кости, если совру. Есть такое слово «любовь», малыш. Понимаешь? Ради любви мне никого не жалко. Тебя в том числе.
– Я не пойду с вами!
– Ты сделаешь, как я прикажу. У тебя нет своей воли. Ты видел мое западное лицо и трижды согласился с ним.
«Вот сволочь!» – разозлился Тилль. Он стоял слишком близко к ней и чувствовал запах змеиной кожи. При воспоминании о вчерашней ночи его замутило.
В вырезе платья блеснула цепочка.
Дубликопия!
«Если ее порвать, – вспомнились Велькины слова, – это означает, что встреча отменяется. После этого от клейма труса мне в жизни не отмыться».
– Ну и пусть! – Тилль не заметил, как заговорил вслух. – Пусть!
Дубликопия брызнула, рассыпаясь звеньями цепи. Мальчишка отскочил, сжимая в кулаке бесполезный огрызок амулета.
– Стоять! – взвилась Майя.
– Я всем расскажу! Поняли? А Велька уже на вокзале! Вам его не поймать!
– Бессольная вода. – Майя скатилась к Раймону. – Автомат! Скорее, пес!
– Эй, сударыня! – Пират вцепился в свое оружие. – Полегче, повежливей… Мы тоже…
Титанида ударила его локтем в живот. Насундук сложился пополам, и Майя сорвала с его плеча ремень.
Огненный ливень оборвался, едва зацепив стену. Трещали, лопаясь, перегретые каменные плитки, сипело пламя, с трудом разгораясь в мокрой траве.
Насундук не зря составлял свой «реестрик». Зарядов в его автомате оставалось всего ничего, и вот они кончились.
– Ай-яй-яй, – покачала головой Майя. – Тебе, маленький человек, везет. Просто безобразно везет.
В траве что-то зашуршало. Асури отбросила бесполезное оружие и двинулась на звук.
– Но искусству храбрости, головастик, нельзя научиться. Оно дается с рождения и отрастает перед первой парой рук.
Прячущийся в траве Тилль отполз на несколько шагов. Залп накрыл его так внезапно, что он даже не успел испугаться. Он осторожно присел и пошарил в траве. Пальцы сомкнулись на теплой шершавой грани ракушечника.
Впервые за последние дни мальчишка улыбнулся.
В жизни каждого асура случаются дни, когда все идет не так. Мудрецы называют их днями Непу-рухо. И если ошибиться, наделать глупостей, Непу-рухо может стоить крови.
Крадучись, титанида пошла к зарослям бурьяна. Камень вылетел из травы прямо ей в лоб. Майя уклонилась, не сбавляя шага.
– Есть отчаяние крысы, оказавшейся на пути богомола. Есть безрассудство палочника, притворяющегося тростинкой под самым клювом воробья…
Еще один камень свистнул над ее плечом.
– Ты мне не нужен, головастик. Ты выдал себя и выдал место, где находится мой враг. Что молчишь? Пусть твои кости будут чисты от киновари – ведь ты больше не мой раб.
Майя присела на корточки и осторожно отодвинула пряди травы.
Тилля нигде не было видно.
У забора темнела куча земли, прикрывающая свежий подкоп. В ней, повиливая коротким хвостиком, возился бородав. Вот он поднял измазанную в глине морду и уставился на асури тремя парами голодных маленьких глазок.
Титанида попятилась.
В этот миг она прикоснулась к своему детству.
«Ты плохая девочка, – говорил взгляд бородава. – Ведешь себя безобразно: не делишься с братьями и сестрами личинками ухорылки, обижаешь маленьких, дерзишь родителям. За это я откушу тебе руку».
Переваливаясь с лапы на лапу, бородав подошел к ней. Распахнул пасть и мягкими губами обхватил запястье.
Майя стояла ни жива, ни дакини.
Челюсти бородава сомкнулись. Крохотные зубки едва-едва оцарапали запястье. Кислотная слюна стекала по руке, сжигая волоски, но асури даже не поморщилась – так страшно ей было.
Минута шла за минутой, а ничего не происходило. Тогда с преувеличенной осторожностью она высвободила руку из пасти чудовища.
– Ф-фу-у… – перевела она дыхание. – Говорят, что бородав – это живое воплощение совести… Но ты не представляешь, кошмар детства, насколько мы, взрослые, становимся толстокожими.
От пинка бородав перекувыркнулся в воздухе. Издав испуганное «бре-ке-кекс!», он бросился в подкоп.
Майя вытащила видеофон и набрала номер. В воздухе возникла суровая асурья морда.
– Слушай, – быстро сообщила асури, – наши планы меняются. Я узнала, головастик по имени Берику прибыл на вокзал. Схвати его немедленно!
– Это несложно, – отвечала морда. – Я вижу его на видеокамерах. Он сам идет к нам в руки.
Глава 36
ЛОВИТВА И КУСАТВА ГОСПОДНЯ
Две головы склонились над рисунком.
– Вот эта искра меня смущает, – ткнул пальцем в экран де Толль. – Что бы это могло быть?
– А чего гадать? Давайте лучше посмотрим.
Велька покрутил колесико масштабирования. Картинка надвинулась, на ходу пересчитывая детализацию.
– Оригинально. – Инспектор покрутил головой. – Действительно: век живи, век учись.
Трава качалась на экране абстрактной штриховкой – для нее предел детализации был достигнут. Велька развернул изображение. Стальная искра превратилась в плоский цилиндр с крохотной клавиатурой на торце.
– Это ультразвуковой генератор, – решил де Толль. – Но зачем он здесь – вот вопрос.
«Я знаю зачем, – проклюнулся в Велькиной голове голос. – Я же специально в информаторий лазил, выяснял».
«Крес! – обрадовался мальчишка. – Что ж ты молчал так долго?»
«Так говорить не о чем было. Тебе о генераторе рассказывать?»
«Рассказывай, конечно!»
«Ну, слушай тогда. Дело в том, что…»
Выслушав рассказ кресильона, Велька торжествующе посмотрел на инспектора.
– А у меня идея, Владислав Борисович. – («У тебя?! – ахнул кресильон. – Плагиатор белковый!») – Я все понял!
– Так-так, – подбодрил его де Толль, – рассказывай.
– У паутиц все сигналы ультразвуковые. Майе ведь для ритуала нужны паутицы? В нужный момент она включит сигнал «общий сбор» и приманит к себе сколько нужно паутиц. А потом выключит генератор, чтоб их слишком много не налетело.
– Хм… Логично. А как они с Острова рассчитывают убраться? – спросил де Толль. И сам же себе ответил: – Через станцию гравилуча, конечно. Я ведь знаю эту модель: ОСГ-24П, для промышленных миров среднего развития. Еще когда прилетел, подумал: «Должно быть семь кабинок, а на виду шесть». Одну они демонтировали и…
– Да не демонтировали они ничего! – Велька вскочил на ноги. – Пойдемте, я покажу. Пойдемте, пойдемте!
Он схватил де Толля за руку и потащил в зал с таможенным роботом, откуда начались Велькины приключения на Лувре.
– Вот здесь кабинки, так?
– Так.
– Шесть штук. А теперь смотрите на ту стенку. Ряд заканчивается, кабинки упираются в стенку, а знаете, что за ней?
Владислав Борисович только собрался ответить, как Велька его опередил:
– Там – «Котлета вечности»!
– Верно! Все сходится. Что ж, заглянем к асурам… Проверим качество реблягу-аши.
И помрачнел, вспомнив Яри. Велька о гибели друга так и не узнал: де Толль не решился рассказать ему. Сейчас, отправляясь с мальчишкой в логово асуров, он дал себе клятву, что защитит парня – пусть даже ценой собственной жизни.
И они двинулись к двери с табличкой «Инвентаризация».
При их приближении та принялась быстро менять надписи. Сперва на «Учет шницелей», затем «Посторонним В.», «Посторонним категорически В.», «Не влезай, убьет!», «Оставь надежду всяк сюда входящий» и, наконец, «Здесь действуют законы Асургамы».
– Законы Асургамы, – пояснил Велька чуть испуганно, – это когда у побежденных в бою съедают печень.
– Вот и хорошо, – инспектор полез за удостоверением, – оштрафую их за антисанитарию на кухне.
Пока он возился у двери, Велька отошел в сторонку.
«Крес», – позвал он.
«Да?»
«Крес, вот какое дело… Нам стрелять придется. По-настоящему, понимаешь? И если ты как тогда, с Майей… лучше тебя вытащить и поставить обычный аккумулятор».
Кресильон ничего не ответил.
«Ты обиделся? Я же не просто так! – продолжал мальчишка. – Тут наши жизни завязаны».
«Да я понимаю… Вы никогда не пробовали питаться чистой энергией, оттого так любите агрессию. Хорошо. Я буду стараться изо всех сил».
Велька повеселел. «Скопа» ведь модель старенькая… Нет модуля распознавания «свой-чужой», нет автоприцеливания. Против асуров с их сверхъестественной реакцией этот пистолет бесполезен. А вот если с кресильоном – тогда можно и побороться!
Де Толль уже разобрался с замком и вошел в дверь. Велька затрусил следом.
И замер.
На груди его вспыхнул размытый световой зайчик – прицел лазерной пилы.
– Смотрю в небо, люди. – Сидящий в кресле асур перелистнул страницу книги, которую держал в руках. – Вы явились вовремя. Подождите, я дочитаю последние строки и застрелю вас.
Таких огромных асуров Велька еще не видел: сам со шкаф, весь синий, морда словно из баклажанов слеплена. На коленях старинная книжка, в лапищах – лазерная пила.
Инспектор задумчиво пожевал губами:
– Ерунда получается.
– В чем ерунда, двурукий?
– Как же вы говорите, что вовремя, когда нам ждать приходится? Получается мы рано пришли.
Асур с интересом посмотрел на людей:
– Действительно, неувязочка. Но это оттого, что в вас нет гармонии с миром. Ваша «ки» не воссоединилась с потоками бытия. – И вновь углубился в чтение.
Сдаваться так быстро инспектор не собирался.
– Что это вы читаете? – поинтересовался он.
– Это, двурукий, наш знаменитый поэт Крылво Ивай. – Асур перелистнул страницу и поднял взгляд. – Его священные, исполненные неасургамского очарования тексты.
– А может, – предложил Велька, – вы тогда вслух почитаете? Чтобы скрасить нам последние минуты.
– Я бы рад. Но уловите ли вы культурный посыл чужого творца? Оцените ли?
– А давайте попробуем, – пожал плечами де Толль. – Хуже не будет.
– Что ж… – Асур посмотрел на него с сомнением, однако читать начал:
Как-то раз на ристалище крови
Стрекоза муравья умоляла:
О титан! Пела я да плясала,
Но реалии нынче суровы.
Голодаю. Дай сои насущной!
Южный лик сделай ликом Востока.
Ведь зима бессердечна, жестока,
Мою «ки» жаба вьюги задушит.
Муравей отвечает: «Что слышу?!
Пела ты? Танцевала? Прекрасно.
Нынче я пополняю запасы.
Съем тебя по велению свыше.
Велька не удержался, хихикнул. Титан ожег мальчишку яростным взглядом и продолжал, возвысив голос с особой торжественностью:
Знай: пока ты плясала и пела,
Кровь числом я улучшил. Не скрою:
Триста баллов – за тактику боя,
И пятьсот – за владение телом».
Между тем стрекозиные жвала,
Его тела хитин прокусили.
Он не знал: стрекоза нынче в силе.
Песня с танцем дают больше баллов…
– Достаточно. – Асур заложил книгу большим пальцем. – Люди, не вижу благоговения в глазах. Вам Крылво до мандибулы?
– Нет-нет, – отвечал Велька. – Было очень интересно.
– Вам и должно быть интересно. – Асур расстегнул бронежилет и показал серебряную стрекозу, вытатуированную на животе. – Я тайный адепт стрекозьего пути.
– А там еще одна татуировка. Вон, краешек торчит.
– Эта?
Асур стянул бронежилет и нагнулся. С плеча его оскалилась богомолья морда.
– Пиратский знак. Я вообще-то канонир на бригантине «Сен-Mo». А вот знаки «Братства молчания», «Сестринства восклицания», «Сыновства порицания», «Материнства отрицания», «Отцовства признания» и еще много других.
– У меня тоже татуировка есть, – сообщил Владислав Борисович. – Правда, не такая роскошная, как у вас.
– Да ну? Можно глянуть?
– Пожалуйста. – Инспектор закатал рукав. – Вот эта.
– И что она означает?
– То, – рука инспектора взметнулась вверх, – что я мастер планарного меча.
Книга вспорхнула с колен асура стаей белых стрекоз.
Кресло, на котором он сидел, развалилось напополам. Отраженный от зеркального среза свет запрыгал по потолку веселыми серебристыми рыбками.
Инспектор стоял, глядя на убитого асура. Потом оперся рукой о стену и сполз на пол.
– Что с вами? – бестолково засуетился Велька. – Владислав Борисович!
– Там… в кармане… таблетница…
Мальчишка полез во внутренний карман инспекторского пиджака. «Что ж он без гиппократ-имплантата ходит? – мелькнуло испуганное. – А вдруг умрет?!»
– Ничего, Вель… ничего… – Инспектор попытался привстать. – Живы будем, не помрем… Давай таблеточку… давай, хороший мой…
Боль понемногу отпускала. Де Толль оперся о пол локтем. Тело наполняла вяжущая слабость, но он знал, что это скоро пройдет.
– Да-а… Хреновый из меня рыцарь света…
– Это сердце? – с тревогой спросил мальчишка.
– Оно, благословенное. Пару раз менял, да вот не впрок ему жизнь моя…
Велька покосился на труп асура и опустился рядом с инспектором. Пистолет на всякий случай положил на колени. Если кто сунется, чтобы сразу пулю в третий глаз.
Ему было не по себе.
Да-а, стучало в висках, это не видеострелялки… Там, конечно, пострашнее бывает: монстров и в клочья, и в сопли, и руки отрубленные валяются, но все не так жутко.
– Знаешь, – сказал вдруг де Толль, – а я ведь раньше не верил. В героев не верил. Все смеялся: сперва создаем трудности, потом их преодолеваем.
Кровь застыла на обнаженной спине асура смоляной полоской. Преодолевая отвращение, Велька подтянул к себе сброшенный бронежилет асура и принялся обшаривать карманы.
– А ведь трудности кто создает? – продолжал де Толль. – Равнодушные. Те, кому героями никогда не быть. Там закрыл глаза, тут недопроверил – и вот кругом беды. Взрываются реакторы, падают самолеты… И кому-то приходится рисковать жизнью, чтобы искупить чужое равнодушие. Приходится совершать подвиги, хоть он, может быть, и не просил о такой судьбе.
– Вы идти сможете? – деловито поинтересовался кадет.
– Да, пожалуй. Вот только…
– Тогда лучше идти. Время поджимает. – Он покосился на часы: до сбора в Скалищах оставалось минут десять.
– Куда?
– Я тут карточку нашел, Владборисович. Видите дверь? Там и кабинка должна быть, и все. Если удачно пройдем, всю кодлу сразу накроем.
Инспектор на «кодлу» поморщился, но спорить не стал. Цепляясь за стенку, он поднялся на ноги. Отрезанная пола пиджака свисала ласточкиным хвостом. Это он в запале полоснул, хорошо, себя не развалил сдуру!
– Пойдем. Мне уже лучше.
– Точно?
– А вот увидишь.
В этот раз де Толль решил не рисковать. Выпустил планарник и, когда мальчишка открыл дверь, бросился внутрь.
– Самку прорежу через старшего, – донеслось до него. – Выкидывай молоденьких! О! Двух убил.
– А ну лежать! – крикнул де Толль. – На пол, скоты!
Послышался мелодичный звон. Заглянувший следом Велька обнаружил четырех поварят-асуров лежащими на полу вперемешку с кастрюлями, пакетами муки, пирогами и бифштексами.
Осенними листьями рассыпались игральные карты.
– Геккон двурукий, – пнул один асур другого ногой, – нет бы шлем в червях заказать! Теперь сидим без пяти.
– Не сидим, а лежим, – поправил второй.
– А ты тоже хорош! – яростным шепотом отозвался третий. – Что ж ты пичку пронес, жертва бородава?
Де Толль осмотрелся. Над головой светились мониторы наблюдения. Камеры добросовестно транслировали разрубленное кресло и мертвого асура.
Интересно, подумал инспектор, сколько баллов крови дает мастерство карточной игры? Краборукие ведь просто так ничего не делают. И в бридж играют лишь потому, что это ведет их к совершенству.
Под ноги выкатилась кастрюля с бело-розовым фаршем. Де Толль рассеянно отпихнул ее в сторону. Запахло сурими, сделанной из натуральнейшего крабового мяса.
Белая дорожка фарша вела за угол. Искать следовало там. Инспектор отправился по мокрому следу. Велька двинулся за ним, держа пистолет на изготовку.
– …у меня самка с сердцем, а ты кидаешь первого кровью, – летело им вслед. – Ну, не идиот ли?! Конечно, обидели тебя, как щукальмар головастика!
След нырнул под занавесь, изображавшую асуров-колонизаторов, ведущих на рынок двуруких рабов. Инспектор осторожно отвел ткань в сторону.
В лицо ему по-новогоднему ярко пахнуло корицей и мускатным орехом. У дальней стены китайской резной башенкой белел гигантский торт. И какой! Торт тортов, Грааль кондитерского искусства – в рост асура, весь сияющий глазурью и шоколадом.
Рядом стоял разделочный стол. Обрубки увядшего сельдерея валялись на полу, пачкая грязной ботвой кремовые бастионы. За столом Джончег Сильва резал салат. Ножи бешено мелькали в четырех руках, стук металла о разделочную доску сливался в дивную мелодию, подобную тем, какими обожал завершать фильмы Китано.
Оливково-пыльные пряди водорослей, шахматный рис, украшенный черными полями маслин, арбузная мякоть помидоров… Салат Джончега выглядел таким свежим, какими салаты бывают лишь на стереографиях – и то, если оформитель догадается заменить сметану пеной для бритья, а цыпленка выкрасить в золотисто-коричневый цвет из баллончика.
При виде этой картины Де Толль несколько подрастерялся:
– Ты? – только и сумел вымолвить он.
– А, человек… – Джончег мельком глянул на инспектора и вновь вернулся к салату. – Прости, не помню, как тебя зовут. Имена людей, которыми не пользуешься, выветриваются из памяти.
– Я – инспектор де Толль. А ты – мертвец Джончег.
– В каком-то смысле да. Ваш друг атаковал меня с такой яростью, что я усомнился в правильности своего пути.
– И потому убил его чужими руками?
Перестук ножей чуть изменил темп. Асур ссыпал в миску нарезанный латук и придвинул к себе зеленое поленце порея.
– Мы, асуры, знаем три дороги к счастью. Путь бабочки – это путь благих случайностей. Муравей живет законами муравейника, даже если это ведет к его гибели. И лишь стрекоза неустанно следует за своим предназначением.
– И в чем же твое назначение?
– В том, чтобы привести в мир первого кровью.
Ножи замелькали быстро-быстро. Стебель латука расплылся нежно-зеленым облачком.
– Жизнь одного головастика, – продолжал повар, – твоя жизнь, моя… все ничто перед величием первого кровью. Вот его. – Джончег указал за спину де Толля.
Инспектор обернулся.
Руки асура взметнулись, выбрасывая ножи.
Одновременно с этим подбросило ствол пистолета в Велькиной руке. Очередь перебила клинки, расшвыряв их в стороны.
– Негодяй! – выкрикнул инспектор, вскидывая к плечу планарник. – Сдохни, гад!
Там, где проходила абстрактная линия – лезвие меча, – мир чуть-чуть искажался. Меч тронул свисавшую с потолка птицу-оригами. На пол посыпались разноцветные обрезки бумаги.
– Хей! – грозно выкрикнул Джончег. – И-и-ию!
Перемахнув через стол, он пнул де Толля обеими ногами в грудь. Инспектор отлетел к двери, словно гайка из неисправного миксера.
Раздвижные плиты в стенах поехали в стороны. Из тайников выпрыгивали асуры с автоматами.
– Он мой! Клянусь богомолом, он мой!!
Джончег превратился в вихрь. Руки его с немыслимой быстротой хватали с полок шкафов кастрюли и метали в инспектора. Де Толль увернулся от первой, взлетел по стене (сальто! волна! рандат!) и взмахнул клинком, рубя кастрюли с бешеной скоростью.
Лезвие расплылось веером.
Струя кастрюль взорвалась титановой крошкой.
Шрапнель осколков с визгом наполнила комнату. Один из подручных Сильвы упал на колени; щеку его расчертило пустотой. Миг – ревучая пустота унесла часть головы, плечо, ствол плазмогана. Другой стоял, тупо сжимая автомат. Рукава его вдруг неряшливо взлохматились, и отрезанная кисть шлепнула в стену.
Кровь толчками вылетала из культей. Раздерганные рукава комбеза украсились царскими рубинами, и Вельку затошнило. Де Толль молотил и молотил мечом, перебивая летящие в него кастрюли. Оставшиеся в живых бойцы попрятались в стены.
Визг и вой стихли так же внезапно, как и начались. Асур застыл в позе заправского сумоиста. Владислав Борисович вытянулся в струнку, высоко подняв левое колено и вывернув руки в изящное полукольцо.
На висках инспектора застыли крупные капли пота.
– А ты крепче, чем я думал, двурукий. – Асур медленно поднял руки над головой. – Посмотрим, как ты справишься вот с этим.
Хищной сталью блеснула в его пальцах шумовка.
Колено Владислава Борисовича дрогнуло, отозвавшись револьверным треском. Со стоном инспектор опустил на пол вторую ногу.
– Как же ты рискнул выступить против меня? – поинтересовался Джончег с удивлением. – Ты! Старик!
– У нас героем может быть любой. Даже кабинетный работник.
С кошачьей мягкостью бойцы двинулись в обход друг друга. Глядя на них, Велька забыл, что не крионож в руках асура, не гравискалка, но обычная шумовка. Умение асуров любую, даже самую обыденную вещь превращать в оружие заслуживало легенд.
Человеку этого не дано.
Ибо воистину.
– Частенько ты становился у меня на пути… Хей!
Сталь выжгла в Велькиных глазах огненную дорожку. Удара он не видел, но де Толль схватился за бок.
– Это тебе Майя на вокзале…
