Тилля Велька заприметил еще издали. Тот шагал по аллее – хмурый, задумчивый, с папкой под мышкой.
      – Эй, Тилль! – помахал ему рукой кадет.
      – А, ты!.. – обрадовался тот. – Велетин, слушай… Помнишь, ты обещал пойти со мной к Скалищам?
      – Ну.
      – Так вот. Скоро уже пора. Димка, Вале тоже пойдут. Ты не отказываешься?
      Такой наглости Велька не ожидал. Он бережно взял Тилля за ворот, подтянул к себе:
      – А я уже был в Скалищах, – почти ласково объяснил ему. – И все видел. Там дружки крабихи твоей нам встречу готовят. За что ты ей продался, а, Тилль?..
      – Эй, Вель… – забормотал мальчишка. Казалось, еще миг – и он заплачет. – Но ты же слово дал! Честное доминионное!
      Вот это уже было серьезно. Такими словами не разбрасываются. Это если кто нарушит, гадом будет, в следующей жизни кинкаром родится.
      – Слово?
      – Я же ей так и сказал! – затараторил Тилль, боясь глянуть мальчишке в глаза. – Я сказал, что ты за ней придешь! А она не верила!
      – Кто – она?
      – Да Тайка же! Ее Майя поймала! Говорит, если скажешь кому – все, капец девчонке…
      – Ах ты сволочь! – Велька задохнулся от возмущения. – Да я тебя…
      Только он отвел кулак, чтобы врезать ему, только Тилль зажмурился и втянул голову в плечи, как прозвучало грозное:
      – А-атставить, кадеты!
      Выпустив из пальцев ворот, Велька вытянулся по стойке «смирно». Тилль с опозданием сделал то же самое.
      – Кто такие? – спросил тот же голос.
      – Кадет Шепетов.
      – Кадет Брикк, – представились мальчишки.
      – Хороши… – Капитан Волчин, офицер-воспитатель третьего взвода, смотрел на мальчишек с брезгливой усмешкой. – Неуставщину, значит, разводим… А уже секунд двадцать как общий сбор. Что зрачками хлопаем, кадеты?
      – Не могу знать, господин капитан, – отозвался Велька.
      – Ладно, – смягчился тот. – Ты, кадет Брикк, фотоном на построение. Тебя, Шепетов, отец вызывает.
      И по тому, как это было произнесено, Велька понял: не генерал-майор, а именно отец.
      Со всех ног он бросился в отцовский кабинет.
      – Вызывали? – ворвался он, с трудом переводя дух.
      – Садись, – хмуро кивнул Кобаль. – Где был?
      – В самоволке, господин генерал-майор.
      – Ишь… – хмыкнул тот. – Молодец… Как чувствуешь, что ничего я тебе, паршивцу, не сделаю. – Он накрыл ладонью лежащие на столе бумаги. – Все, парень. Требуют тебя на Беренику. Все улажено, место под тебя выбили… Вылет через несколько часов.
      Велька тупо молчал. Что значит – вылет? Как это – через несколько часов?! Ну да, он-то на Беренику, а ребята как? Тая?
      Это ж из-за него они в беду попали!
      Генерал тем временем в раздражении расхаживал по кабинету.
      – Надо же, – бормотал он, – ведь рогом уперлись: нет да нет!.. Расхлябанность, мол, в будущем офицере. А шалишь. Если по-людски, так все сойдет… Слышишь? – обернулся он к сыну. – Мать твоя из турне сорвалась. Ради тебя, оболтуса, между прочим. Что физиономию лица хмуришь? Сам генерал-полковник Изысканненко постарался. Он, оказывается, театр очень любит.
      – Н-но… я…
      – Вот и ладно, – внезапно остыл Кобаль. – Мать на вокзале ждет. С тобой Волчина отправлю, чтобы как тогда не получилось, – и добавил: – Прямо сейчас и поедешь.
      – Как поеду?! А вещи?!!
      – Вещи уже собраны. Извини, у меня дел по горло. Учебная тревога у нас, Шатон эвакуируем.
      Велькина голова пошла кругом. Засада в Скалищах, Тилль – мерзавец, эвакуация эта… «А ведь без эвакуации, – мелькнула мысль, – нипочем бы Тилля из Шатона не выпустили. Это же ЧП, самоволка! А так, в неразберихе, он куда угодно улизнет».
      – Генерал-майор Шепетов, – в отчаянии крикнул Велька, – разрешите доложить!
      – Хватит, сынок. Нечего нам по-уставному больше… Посидим на дорожку, помолчим. И знаешь что? Ты прости меня, дурака старого, что я тебя братом попрекал. Простишь?
      Генерал обнял сына. Велька с ужасом понял, что исправить ничего нельзя.
 
      Слово свое Кобаль Рикардович сдержал. Капитан Волчин привез Вельку в Виттенберг и высадил на привокзальной площади.
      – Ну, кадет Шепетов, – протянул руку, – доброго тебе пути. Не забывай нас.
      – Господин капитан!.. Я…
      – Нечего, нечего, парень. Вон, мать ждет. Дуй к ней.
      С грубоватой ласковостью обнял Вельку и ушел.
      Велетин остался один. Впрочем, нет: к нему уже спешила высокая женщина в коротком черном платье. Черные камешки браслетов потрескивали при каждом шаге, точно чешуйки гремучей змеи. Кожа Луизы молочно светилась. Актриса старалась находиться в тени, чтобы проявились невидимые татуировки.
      Пластическая хирургия прэта – великая сила. В свои пятьдесят восемь Асмодита выглядела на тридцать два. Льстецы давали ей двадцать девять, а корреспондент Акулоперский в одной из своих статей выдал двусмысленный комплимент, окрестив ее ровесницей Джульетты.
      – Сынуля! – взвизгнула Асмодита, переходя на бег. – Зайка БэЧе, как ты амбивалентно подрос!
      И набросилась на него с объятиями. Мальчишка едва не задохнулся от ароматов ее духов. Будь он постарше да поискушеннее, возможно, узнал бы «Похищение сабинянок» – мощный афродизиак без запаха, напрямую воздействующий на подсознание. Но ему было лишь пятнадцать. И он понятия не имел о взрослых играх.
      – Мам! – отбивался Велька, пока та целовала его, щедро пачкая черной помадой. – Ну хватит!.. Ну что ты как маленького?.. Люди же смотрят!..
      – Вельчонок! Ну, Велиальчик мой, не сердись! Это же так инфантильно, дуся. Я по тебе соскучилась. Кушать будешь?
      Велька помотал головой. Последний раз его кормила Василиса на маяке, но гордость не позволяла признаться, что он проголодался.
      Впрочем, Асмодите его согласие не требовалось.
      – Вот сю-у-ур, – проворковала она. – Сейчас выпьем один-другой кофе, и я познакомлю тебя со своей командой. Ты знаешь, у меня безумненько полифоничная команда.
      И Велька поплелся за матерью, словно на казнь.
      …Говорят, когда-то Луиза была совершенно другой. В молодости она преподавала в школе стереометрию. В словах «инкубатор» и «демонстрировать» ей чудилось нечто демоническое, а теорема со словами «расположим тела так, чтобы они соприкасались ребрами», вгоняла ее в безудержную краску.
      Однажды на балу некий провинциальный комик сделал ей комплимент, сказав, что у нее талант к драме. Для генерала Шепетова это стало трагедией. Будучи без пяти минут сорокалетней дамой, Луиза отправилась искать актерского счастья.
      Вступительные экзамены в театральное она завалила. Но это ее не остановило. Бледная замухрышечка, не умевшая побороть в себе учительницу стереометрии, она поклялась погибнуть или добиться своего. Она сменила цвет помады, объявила себя дальней инкарнацией Миядзаки и основала общество имени «Черной Кармиллы».
      С тех пор и начался ее головокружительный взлет.
      – Ну, как у тебя там? – щебетала Асмодита. – Рассказывай, рассказывай, рассказывай! Сейчас, погоди…
      Она достала складной нож «Вамп-Викторинекс», выдвинула пудреницу и зеркало и принялась прихорашиваться.
      – Представляешь, сына, – говорила она, подправляя черные тени под веками, – археологи открыли могилу, в которой в обнимку похоронены Рильке и Лорка.
      – А кто это такие?..
      – Сю-у-ур! Это же поэты, инфантильный ты мой!
      Велька растерялся. За годы, проведенные в берсальерском училище, он совершенно отвык от той светской манеры разговора, без которой не мыслила своей жизни мать. Луиза же продолжала трещать как ни в чем не бывало:
      – О Эксварья, величайший из археологов! Он синтезировал лепаж, из которого Пушкин убил Лермонтова. И я даже держала его в руках. О, это прикосновение к мировой культуре Земли! О этот дух времени!
      – Разве его Пушкин… того?..
      – Зайка! Лермонтов прожил двадцать семь лет, Пушкин – тридцать восемь. Оба стрелялись. Ну, и кто кого, по-твоему?.. – Она потрепала Вельку по волосам. – Пойдем, ребенок. Я амбивалентно хочу жрать. Кстати, кушать – это мещанское слово, не употребляй его.
      И они отправились жрать. Или мещански кушать.
      Как Велька боялся, что мама польстится на экзотику и отправится в «Котлету вечности». Но нет, обошлось. Есть они отправились в «Лабиринт отражений» на первом этаже вокзала. Грубо прорисованные столы, плоские официанты с приклеенными улыбочками, меню с подробным описанием рецептов. К заказу прилагались дип-очки с мелькающей в стеклах разноцветной метелью. Сквозь них мир выглядел зримым и объемным, куда объемнее, чем в реальности.
      Столик, за который посадили госпожу Асмодиту, покачивался на волосяном мосту над пропастью. Нить выходила из ноздри огромного ифрита и исчезала в скалах. Вдали белым и синим искрились купола мечетей, словно пирожные с заварным кремом.
      Велька снял дип-очки и отложил в сторону. Он уже взрослый, решил он. Пора жить в реальном мире.
      Рядом со столиком возник вырезанный из фанеры силуэт ковбоя.
      – Что будете заказывать? – поинтересовался он.
      Велька не удержался и вновь нацепил очки. Официант приобрел объем.
      Впечатляющее зрелище! Взгляд пристальный, словно прицеливающийся, пояс – огненная плеть, телосложение сухощавое, руки привыкли к оружию… Что он делает здесь – в киберпанковском ресторане?
      – Принесите что-нибудь… такое… – Асмодита неопределенно пощелкала пальцами. – «Императора», например. Мороженое «Молодильные яблоки». – Она обернулась к Вельке. – А ты что будешь?
      Велька наугад ткнул в меню.
      – Мне «Трех поросят», пожалуйста.
      – Сынуля, ты же не съешь столько. А впрочем… – Луиза сделала знак официанту. – Расскажите, как оно приготовлено.
      Никто не знает истоков этой традиции. Но в «Лабиринте» считается престижным спрашивать, как приготовлено то или иное блюдо. Это своего рода допуск в элитарный клуб, нечто, отличающее ценителей от деревенщины.
      – Наш повар, госпожа, – официант выпрямился, – будет горд выполнить этот заказ. Он состоит из трех частей: блюда запада – графский биг-мак, картошка фри по-монархически, кока-кола кинг сайз… затем русская кухня – борщ, блины с двенадцатью видами начинок, водочка под блинчики, водочка под икорочку, водочка под грибочки, водочка под семгу, водочка под огурчики, водочка под спецзаказ и напоследок японские блюда…
      Волосяной мост прогнулся. По нему, нарушая все законы физики, полился масляный ручей. Де Толль наверняка узнал бы его: ведь это был прэта, гений черного пипиара.
      – …потом суши «В поисках Немо», русалочка-нигири…
      – Давайте-давайте! – Прэта втек в кресло. – Несите все! У нас хорошие новости, Луиза.
      – Гений! – всплеснула руками Луиза. – Ты очень кстати, лапусик. – Она повернулась к сыну. – Знакомься, Веля: это мой пипиар-менеджер, Гений, Внароде Известный. Гений, это мой сын Велетин.
      – Очень приятно.
      Прэта благодушно расплылся в кресле:
      – Асмочка, дело на мази. Луврский интернет разбух от сенсаций.
      – Сю-ур! Надеюсь, это инфернальные сенсации?!
      – Асуры-людоеды, скоропостижная смерть губернатора, детский скелет в тюремной камере… Осталось связать это с демоническим влиянием Асмодиты на судьбы миров.
      – Представляешь, Велетин, – Луиза мечтательно закатила глаза, – меня окружает инфернальная аура. Планеты, которые я посещаю, преследуют неудачи. Едва я ступаю на почву какого-нибудь мира, как – ах! – он сгорает, словно робо-спасатель, летящий на огонек склада с напалмом.
      – И чего тут хорошего? – кисло отозвался мальчишка. – Тебя скоро пускать никуда не будут.
      – Пусть только попробуют! Я манифестирую катарсический трансцендентализм. Это так гендерно, сына, ты не представляешь!
      Кадет покосился на прэта:
      – У нас тоже ауры хватает. Без этого трансизма.
      – Да? – оживилась Луиза. – Велюсик! Ты ведь не рассказал, что у вас в Шатончике. Как папик поживает?
      Но Вельке снова ничего не удалось рассказать. Едва он раскрыл рот, как у столика материализовался свирепого вида космач в свитере грубой вязки.
      – Дор-рогуша! – простонал он. – Луизочка, принцесса марсианская! Ты ли это?
      – Арсений Тиллий!
      – Представляешь, дорогуша, – не дожидаясь приглашения, космач плюхнулся в кресло и потянулся к меню, – в школах вводят курс «Основы джедайской культуры». Вот, пишу учебник.
      – Ты?!!
      – А папа увяз в контрабанде, – безнадежно пролепетал Велька. – На нас охотятся асуры…
      – И правильно! Потому что они безнравственные. – Космач уставил на Вельку указательный палец. – В отличие от джедаев. Вот позвольте, я прочту выдержки из своего труда. – На столе появилась кипа листов. – «Однажды пресветлейший Йода, используя силу, отправился в Асургаму. С ним летел школьник Саша, который не верил в Силу и смеялся над джедаями…»
      Велька заерзал:
      – Мам, – конфузясь, сообщил он, – мне выйти надо.
      – А поговорить о джедаях? – заволновался Арсений. – Вы ведь хотите поговорить о джедаях?
      – В другой раз.
      – Хорошо, сына. – Луиза покопалась в сумочке и достала браслет. – Это билет на лайнер. Отправление через два с половиной часа. Не опаздывай, лапуля!
      Велька выбрался из-за стола. Вслед ему неслось:
      – «…и тогда Саша все понял и раскаялся. Больше он не смеялся над джедаями. Мастер Йода смилостивился над ним и, применив Силу, вылечил его больную маму, вновь сделал ценными акции застрелившегося папочки и подарил Саше другого щенка – куда лучше, чем прежний».
      Велька стоял на платформе междугородних поездов и, прощаясь, глядел на город. В душе у него томилась горечь.
      Все повторяется… Неделю назад он так же шел мимо таможенных детекторов: тот же браслет, та же форма… почти. И точно так же его ждала Береника.
      Он посмотрел на часы.
      Еще сорок минут.
      Даже если он со всех ног бросится на платформу, даже если тут же подъедет поезд на Шатон, ничего это не изменит. Не бывает таких быстрых поездов.
      Через сорок минут мальчишки придут в Скалища, где ждет Майя Утан.
      И Яри, и Тая – все погибнут.
      А все из-за него, Вельки!
      И он еще называл Тилля предателем?..
      У Тилля и выбора-то не было: дылда его загипнотизировала. Ему же, Вельке, паучий коготь к горлу никто не приставлял. Мог бы и отцу все рассказать, и Волчину, и Алексею Семеновичу.
      Он просто мямля и трус, оказывается.
      Велька врезал кулаком по стене. Боль ненадолго отвлекла от тягостных мыслей. Но вскоре они вернулись с новой силой, обжигая и давя.
      Вот бы ничего этого не было!.. Вновь стать тем, что раньше – беззаботным фантазером, будущим кадетом Береники. И на Лувр не соваться, не разговаривать с вредным стариком де Толлем…
      «А кресильон? А Майя? – что-то тихо спросило внутри. – С тобой или нет, ловушка все равно бы захлопнулась. Асури нужен тот, кто превратил Намсу в дакини».
      От себя не убежишь.
      В прошлое не вернешься.
      Хотя…
      Мальчишка подошел к дверям в зал ожидания. Вот сейчас они откроются, и Велька окажется возле стойки «Котлеты вечности». На стене – плакаты, и Владислав Борисович изучает их, трогательно похожий на контрразведчика.
      Велька шагнул в зал.
      На дверях ресторана болтался белый прямоугольник. «Закрыто на инвентаризацию» – сообщала табличка. Плакаты все так же пылились на стене. Владислав Борисович стоял, покачиваясь с носка на каблук, изучая шедевр Луврской полиграфии.
      Велькино сердце забилось сильно и часто. На цыпочках он пошел к инспектору, вполголоса напевая:
 
Не думай о шпионах свысока,
Наступит время, сам поймешь, конечно же
Без них существование – тоска,
Кромешная, унылая, безбрежная.
 
      – Это вы, Велетин?
      Инспектор обернулся, и Велька едва не решил, что обознался. Старик здорово сдал за эти дни. Щеки ввалились, теням под глазами позавидовала бы сама Асмодита. Выглядел он не на шестьдесят, но на все восемьдесят.
      – А я, как видите, обратно собираюсь… Дела мои здесь закончились.
      От его тоскливого взгляда Вельке сделалось не по себе.
      – Не надо на вы, – попросил он. – Я еще не такой старый. – И поперхнулся, сообразив, что только что сморозил.
      Де Толль улыбнулся одними глазами.
      – Да, извини… Все забываю.
      – А вы что, на Дачное летите? – торопливо, чтобы сгладить сказанное, поинтересовался Велька. – Это газовый гигант, да?
      – Когда-то это было метановое болото. А теперь – смысл моей жизни. Смыслик.
      Инспектор сгорбился. Велька чувствовал себя ужасно неловко, но уйти не мог. Его присутствие чем-то было необходимо де Толлю.
      – А ты, значит, на Беренику? – после паузы спросил Владислав Борисович. – Обошлось, значит?..
      – Да, обошлось… Вы правду тогда сказали: лучше бы я не сходил здесь. Вот только ничего бы это не изменило.
      Инспектор обнял мальчишку за плечи:
      – Пойдем, – голос его потеплел, – посидим на дорожку… В мире есть множество вещей, которые уже не изменишь.
      Не сговариваясь, они пошли в конец зала, противоположный тому, где скучала когда-то асурская шпионка. Де Толль достал планшетку с компьютером:
      – Глянь, Велетин. Мне попала в руки одна картина… все не могу понять ее смысл. Может, ты подскажешь?
      Велька равнодушно покосился на экран.
      – Это Скалища, – сказал он. – Откуда у вас это?..
      – Одна юная барышня подарила.
      – Красиво нарисовано, но неправильно. – Велька ткнул пальцем в экран. – Видите точки?.. Это паутицы. А они в Скалиoа не залетают, у них в Челесте гнезда. И еще… Я знаю это место. Здесь наши ребята договорились с эмкаушниками встретиться. – Он облизал пересохшие губы. – Через полчаса.
      – С эмкаушниками… Скажи, а не было среди них некоего Ярослава?
      – Был. Это мой друг Яри. Вы его знаете?.. Он должен был одну вещь передать… амулет Кассада…
      – Этот?
      В Велькину ладонь скользнула цепочка.
      – Откуда он у вас?
      – Это долгая история. Но теперь, я думаю, он тебе нужнее.
      Немного волнуясь, Велька надел цепочку на шею. Теплая волна накрыла его с головой, волна удачливости и силы, той силы, что помогла когда-то Кассаду отбить атаку асуров.
      – Владислав Борисович! Я… – Велька достал карточку де Толля и разломил ее. – Мне нужна ваша помощь!

      Последние дни Тилль жил словно во сне. На вопросы отвечал невпопад, офицерам дерзил, чуть не подрался с Витькой Хоббитом. Соседи по кубрику в один голос говорили, что он стал «каким-то странным».
      Но странностей в нем было не больше, чем в других. Просто Майя показала ему начало тропы, называемой «путь смельчаков», а он топтался на месте, боясь сделать шаг.
      Один-единственный вопрос неотступно преследовал его.
      Что значит «быть смелым»?
      Вот в Скандинавии берсерки были… Такие рыцари припадочные – думали, что в волков умеют превращаться. Мухоморов наедятся, щиты погрызут, а потом мочат всех в пузыри.
      Но это разве смелость? Да нет, отмороженность. Берсерки – они ж тупые, мозги отбиты, вот и не боятся ничего.
      А еще в одной книжке вычитал: две тетки из-за графа подрались. Одна фехтовальщица, чуть ли не с рождения бою обучалась, а вторая – так, тихоня. Шпагу хорошо если над камином видела, на стене. И что думаете? Зарезала со второго удара – на психеже. А потом не знала, куда деваться от страха.
      Но это девчонки – они правил не понимают. Потому им и драться нельзя: поубивают друг друга на фиг.
      А Суворов? Великий же полководец, а тоже дрейфил. И еще говорил себе: «Что, страшно, скелет? Тебе будет еще страшнее, когда узнаешь, куда я тебя поведу».
      И вот как ни крути, получается, что или человек боится, или теряет себя. Совсем без страха никак. Хоть и говорят: управлять, управлять – а как управлять?
      Вот позавчера… На полевых учениях моста через ущелье не было. Только сосна с края на край. И что – перебежал спокойно! Никто не сумел, даже Димка не сумел, а он, Тилль, – легко. Воспит ему за это наряд вне очереди врезал, но это же пустяки.
      А вчера Димка двинул его на уборку туалетов… В отместку, наверное. Да еще и сполиграфил: мол, ты у нас порядок любишь, вот и порядь… И, главное, ему бы, Тиллю, возмутиться: за что?! Ведь Вадина же очередь! И Димку бы так взять за воротник (вот как Велька только что), мол, ты, Димон, много борзоты взял. Зубы жмут? Сейчас проредим! А это уже как Семен Федоров из второго взвода, когда у него альбом с коллекцией смайликов поперли.
      Только у Семки разряд по вольной, а у Тилля – по легкоатлетике. Есть разница?
      Получается, что храбрость – это еще и сила. Сильного человека никто не может унижать безнаказанно. Хотя… А вот был такой Милон Кротонский в Греции. Величайший атлет, могучий борец, все его боялись. Когда у него не осталось противников, Милон пошел в лес и разорвал руками дерево. Пальцы застряли в расщепе, и великого атлета сожрали шакалы… или кто там у них водится.
      Это ведь позор? Конечно! Торчит силач у дерева, весь распухший, охрипший, штаны, чтобы по нужде сходить, не снять… если у них тогда были штаны, а вокруг – шакалье крутится, жрет. Ну и какая тут смелость?
      От мыслей этих начинало ныть в затылке. Возня с экспонатами в музее уже не спасала, да и откуда взять время? Днем Тилль как проклятый драил мозаичные полы, в часы, посвященные самоподготовке, клевал носом над учебником, а вот ночью… Ночью начиналась другая жизнь, полная тайн и запретных, как мороженое при простуде, удовольствий.
      Но смелости она ему тоже не прибавляла.
 
      Тилль бежал к садику полковничьего дома, где была назначена встреча с Майей. Ему повезло: никто из офицеров не встретился на пути. Это и к лучшему: попадись навстречу тот же Уфимцев, и Тилль язык бы потерял от страха.
      Такой вот характерец!
      Перед тем как нырнуть в дыру в заборе, Тилль подождал, пока выровняется дыхание. Выскакивать перед Майей растрепанным кротом он не собирался. Та умеет так глянуть, что ребенком себя почувствуешь. А какой он ей ребенок? Он эту Майю, если хотите знать…
      На этой мысли Тилль запнулся. То, что он проделывал с белокурой полковничьей гостьей, на мальчишечьем языке выражалось словом грубым и незамысловатым. Тилль такие не употреблял. Слова-замены, в изобилии встречавшиеся в книжках, никак не годились.
      Любил?
      Да о какой любви идет речь! Она же старая.
      Спал вместе? Занимался сексом?
      Тилль поморщился. Все у взрослых как-то на вранье замешано… Мальчишечий мир честнее, хоть и более жесток.
      Когда дыхание успокоилось, Тилль услышал в саду голоса. Майин и еще чей-то. Подслушивать он не стал, достоинство не позволяло.
      Мало ли, чем они там занимаются?
      – Госпожа Утан, это я, – громко сообщил он.
      – А, головастик! – обрадовалась асури. – Ну, входи, не топчись там.
      Тилль воробьем юркнул под заросли вьюнка. Опасения (и надежды) его не оправдались. Майя сидела на камне в позе русалочки, подставив лицо вечернему солнцу. Внизу к камню привалился худой небритый человек в хаки. На коленях его лежал автомат.
      «Не надо бояться человека с бластером», – всплыли в памяти слова классика. Тилль насупился: небритого он испугался бы даже безоружного. Человек с такими глазами и загрызть может.
      Ну, почему, почему, почему он ни о чем, кроме своих страхов, думать не может?!
      – Раймон, знакомься, – сказала Майя, – это кадет Брикк. Очень пылкий юноша. И отважный… будет когда-нибудь. Наверное.
      Небритый пробурчал нечто непонятное и вновь погрузился в нирвану.
      – Что, головастик, – продолжала Майя, – сделал, что я просила?
      – Да, – чуть помедлив, отвечал Тилль. Он хоть убей не помнил, о чем спрашивала Майя, знал только, что все выполнил.
      – Хорошо. День сегодня тяжелый, головастик… Ты уж не обмани меня, ладно?
      Тилль почувствовал себя мышью в холодильнике. Холодно и страшно, а кругом столько соблазнов!
      Чтобы избавиться от чувства беспомощности, он перешел в атаку:
      – А вы свои обязательства выполнять будете? Соглашения, между прочим… это… обоюдности требуют.
      Небритый с интересом посмотрел на Тилля:
      – Складно излагаешь. И на что вы договаривались?
      – Мальчик трус, – хихикнула титанида (щеки Тилля вспыхнули). – Я обещала научить его храбрости.
      – Так учи. Всегда пол-зно.
      – Ну, храбрость храбрости рознь.
      Майя повернулась к Тиллю. Увидь ее Алексей Семенович, сразу понял бы, что асури надела западное лицо. Но Тилль в таких тонкостях не разбирался.
      – Хочешь, – сказала она, – сделаю детенышей, укравших твою удачу, еще большими трусами, чем ты? От тебя ничего не потребуется. Одно слово – и они оцепенеют от ужаса. Ты сотворишь с ними все, что захочешь. Заберешь амулет, унизишь, вырвешь и съешь печень…
      – Печень… – с сомнением протянул Тилль. – А что я потом буду делать?
      – Ты двурук, детеныш. Сам подумай: когда о тебе пойдет слава бойца, кто в ней усомнится? Рано или поздно ты сам поверишь в это. И станешь храбрецом.