Историю ее любви я мог бы рассказать и сам. По походке и по тому, как она носит рюкзачок. Пара встреч в кафешке, осторожные фразы, исполненные колкостей и желания выглядеть невероятно остроумной и начитанной. Ужас в глазах мальчишки. Что он мальчишка, я нисколько не сомневаюсь.
– …А сегодня смотрю, – продолжала моя трагичная Джульетта, – они там. «Все «Огни Иррукана». И Лешика дылда белобрысая лапает. Я подхожу, а у них разговор. И давалка эта: «Кот – совсем не экстрим! Со страховкой всякий может. А без страховки?» Ну, я и повелась.
– Погоди… Ты что – без пояса полезла на «Лесного кота»?
– На черную трассу. Она самая сложная.
– А тирольские спуски? Там же ролики нужны?
Я представил тирольский спуск – метров пятьдесят полета на ролике, над гостеприимно качающимися сосновыми лапами – и мне стало дурно.
– У меня брючный ремень хороший… был… – Она показала мне кожаные ошметки. – Я его вместо ролика…
– Да-а… Ну что ж, амазонка, тогда рассказывай, чем тебе дед Вениамин помешал.
– Кто?! Что?! – В глазах дзайаны вспыхнул мистический ужас.
– Вениамин Серафимович, дед твой. Глава рода Литницких. Да ты не бойся, не съем.
По сравнению с ее лицом наволочка выглядела серой.
– Раскопал! – благоговейно прошептала Света.
– Ну, я же детектив все-таки. С нанимателем мне, правда, не повезло – что с первым, что со вторым. Давай так: я расскажу, что успел выяснить, а ты меня дополнишь. Идет?
Света кивнула.
– Итак, Вениамин Серафимович воспользовался древним дворянским законом и как последний жмот присвоил белые листы рода. Сделал он это не вовремя. Ты как раз собиралась поступать в Университет Магии и Светлых Чар, и лишний поводок тебе пришелся бы весьма кстати. Верно говорю?
– Верно.
– Экзамены ты сдала просто великолепно. А вот силенок не хватило. Ценз маны в университете неоправданно высок, знаете ли… Тебя не взяли, предложив заглянуть через годик. Пока же дали возможность поучиться в менее престижном заведении.
– В Институте Действительной и Образной Тамтаургии, – мрачно отозвалась Света.
– Серьезно?! – Я посмотрел на магиню с сочувствием. – Тогда понятно… Со стариками, как я понял, тебе договориться не удалось, и ты пошла воздушно-капельным путем. Подослала к Вениамину чупакабру. а к Марченко – дэва. С твоим девятым уровнем это оказалось нетрудно. Когда же Вениамин обратился к детективу, постаралась проникнуть в лагерь врага. Надо сказать, довольно изобретательно.
– Слушай, чего тебе от меня надо?!
– Правды, солнце! Я такой принципиальный, что иногда самому страшно.
– Рек, но ведь Веня тебя коникам хотел скормить!
– Да. Именно. И знаешь что? Это мой город, и я его люблю. Мне хочется, чтобы чудовища не бегали по улицам. Не пили кровь – пусть даже и заслуженных мерзавцев. Потому что чупакабрасы, знаешь ли, не очень разбирают, кого грызть – нормального человека или злодея.
Светка покачала головой:
– Игорек, если б ты знал… Ты замечательный… но дурак! Прости. Все совсем не так было.
– Тогда расскажи как.
– Не могу. От этого пострадают хорошие люди.
Тут я не выдержал:
– От этого ты пострадаешь, Свет! Ты ведь тоже хороший человек. Рано или поздно Вениамин сложит два и два и поймет, кто подослал чупакабраса. Или Марченко надоест бояться, и он обратится в ковен за помощью.
– Игорек, ты лапа, – устало сообщила дзайана. – Вот только в теории магии ты профан. Я не могла вызвать чупакабру. Потому что для этого нужна школа призыва!
– А твоя какая? – растерялся я.
– А моя – вызывания. Самая простая школа. Нет, девятый уровень – это круто, очень круто. Но все равно особо гордиться нечем.
И Света объяснила мне разницу. В действительности между этими двумя школами мало общего. Магия призыва работает с потусторонними силами, притягивая разных чудовищ: чупакабрасов, нетопырей, гильгамешей. Магия же вызывания – сугубо бытовая. Сантехника вызвать, такси… кстати, мой Абсолютный Проездной из той же оперы.
С этими школами часто попадают впросак. И не только я, многие. Оказывается, в школе призыва есть одно «неправильное» заклинание: «Вызывание демона». В школе же вызывания «неправильных» чар и вовсе две: «Осенний» и «Весенний призывы». Это магия десятого уровня, которую магистр обороны дважды в год накладывает на всю страну.
Вы понимаете, это у меня голова пухнет… А каково студентам?! Света рассказывала, что многие из-за этих призывов даже заваливали экзамены. Естественно, отправлялись служить.
– И поводки мне вовсе не для универа нужны были, – вздохнула она. – Я хотела до десятого уровня подняться…
– Зачем же тебе десятый уровень?
– Там крутая приворотная чара, «не за что, а вопреки» называется. Мне Лешку приворожить надо.
– Ну и дура.
– В лягушку превращу! – вскинулась та.
– Да хоть в таракана, – отмахнулся я. – Чарами привораживать, магией любовь вызывать… А потом? Он же тебя возненавидит. Сколько ему лет? Двадцать, как тебе?
– Мне восемнадцать! Это я выгляжу старше. А Лешику – двадцать четыре… – И, не выдержав, она заревела, уткнувшись мне в плечо.
Получалась глупая ситуация. Преступница и шантажистка заливалась слезами, а я ее утешал. Но ведь жалко девчонку! У самого случалось: из кожи вон лезешь, а на тебя внимания не обращают. Тут и глупости начинаются, и все, что угодно.
– Я его вчера чара-анула, козла-а, – всхлипывала она, прижимаясь ко мне. – Прибежит как миленький! На коленях приползет!
– Хм…
– А ты не одобряешь?! – Она отстранилась. – Не одобряешь, да?!
– Да мне все равно. Твое дело.
– Ну вот и убирайся, придурок! И вообще, чего ты меня лапаешь?! Руки убери, ур-род!
– Ладно. – Я поднялся, взял куртку. – Приятно было пообщаться. Поправляйся, солнце!
Я прикрыл дверь. Послышались сдавленные рыдания. Пожалуй, ее стоит оставить одну – пока больницу в клочья не разнесла.
Но все вышло не совсем так, как я рассчитывал. Когда я прошел несколько шагов, за спиной послышалось:
– Реш, стой!
Я обернулся. В темном пустом коридоре светилось единственное пятно дверного проема. Света стояла, окутанная этим свечением, придерживая халатик на груди.
– Прости меня… пожалуйста…
Откуда-то вынырнул Иварох:
– Господин, вам надлежит уйти! Больной необходим покой!
В крохотных очочках и зеленой бандане этот удивительный великан выглядел особенно трогательным и беззащитным. Особенно умиляли «надлежит» и канцелярская правильность речи. Девушка махнула рукой:
– Засохни. Брысь!
Иварох поперхнулся и убежал. Краем уха я услышал звук льющейся воды. Санитар пил из графина – жадно, давясь и пофыркивая.
– Реш, слушай. – Дзайана схватила меня за руки. – Ты меня сильно обидел. Да, да!.. Просто… Меня в жизни никто так не обижал, понимаешь?!
– Ну еще бы!
– Не издевайся! Я тебя ненавижу!! Я тебе завтра все скажу, хорошо?.. – В голосе звучала мольба.
– Хорошо, – покорно согласился я. – Скажешь завтра.
– Ты не сердишься? Ты дождешься?
Ну вот ребенок!.. Я потянулся к ней и поцеловал в мокрую от слез щеку.
– Конечно, солнце. Спокойной ночи!
– Спокойной ночи… А теперь убирайся!
Я улыбнулся и двинулся к выходу. Воздух за моей спиной потрескивал от ненависти и смертоносных чар.
Мне вдруг стало удивительно легко – будто от меня разом отсекли прошлое и будущее, оставив лишь здесь и сейчас.
Когда я выходил из больницы, меня настиг звонок.
– Алло, Игорь, ты? – затрещал в трубке до боли знакомый голос.
– Я. Семен, что случилось?
– Дело нешуточное! Ты где?
– Возле первой городской больницы.
Слышно было, как Винченцо оторвался от трубки, чтобы отдать кому-то приказания. Через четверть минуты трубка вновь ожила:
– Сейчас за тобой подъедут. Никуда не уходи! Пойдем, Гертруда, соберем друзей.
Коротко и ясно. Словарик Винченцо я более-менее знаю. Если бы он задумывал пакость, последняя фраза звучала бы иначе. Например, «Гертруда, пусть за принцем последят». А так – Семену понадобилась моя помощь.
Вот и славно. Я с наслаждением вдохнул вечерний воздух. В разлившемся над городом спокойствии отчетливо было видно, что мне нужно туда съездить и выслушать все, что Винченцо сочтет нужным рассказать.
Так что я вышел из больничных ворот и принялся жать. Скоро подъехала милицейская легковушка. За рулем сидел щекастый лейтенантик – тот, что не хотел пускать меня в управление.
Увидев меня, он едва не потерял дар речи:
– Вы?!
– Здравствуйте еще раз. – Я протянул руку. – Видите, как все меняется?
– Простите… – Время шло к вечеру, но даже в тусклом свете фонарей было видно, как он покраснел. – Я не знал! Честно!
– Забудем обиды. – Я уселся в машину. – Кстати, может, вы объясните, что произошло?
– Произошло убийство. Погиб дзайан.
…Со вчерашнего дня в доме, где жил Марченко, ничего не изменилось. Я говорю «жил», потому что хозяин квартиры лежал на полу кухни, задрав к потолку острый кадык. Если смотреть в лицо, могло показаться, будто маг спит. Но стоило перевести взгляд ниже…
– Грудная клетка разворочена. – Люся рассказывала, одновременно очищая ватным тампоном лицо дзайана. Воск для посмертной маски побулькивал на спиртовке. – Повреждена артерия бедра, кисти рук оторваны. Порезы произведены с хирургической точностью. Такие повреждения мог оставить скальпель или остро отточенный кинжал. Нападавший отдавал себе отчет, что перед ним сильный маг. Первым делом он постарался лишить противника рук – чтобы не дать возможности плести заклинания. Затем, оглушив жертву, утащил на кухню и там начал пытать.
– Хотел что-то выяснить?
– Возможно.
Кухня провоняла полевым госпиталем. Если раньше здесь было просто не убрано и грязно, то теперь квартира превратилась в филиал скотобойни. Винченцо бестолково мотался по комнатам, что-то записывая в блокнот, заглядывая под столы и тумбочки.
– Не понимаю. Ничего не понимаю… – бормотал он. Впрочем, это его обычное состояние.
– Кто нашел труп? – поинтересовался я.
– Никто. Он сам обнаружился, – ответила Люся. И пояснила в ответ на мой удивленный взгляд: – В Болотносельское отделение инквизиции поступил сигнал. Нападение нечистой силы. Ближе всех к месту происшествия оказался отец Иштван.
– Иштван? Любопытно.
– Вы знакомы?
– Да, некоторым образом…
– Знакомы! – отозвался из соседней комнаты Винченцо. – Не просто знакомы! Как преступление, так он поблизости… Возникает вопрос: Офелия, вы порядочная девушка? Не удивлюсь, если он причастен ко всей этой дэвовщине!
Я покачал головой. Аснатар, который требует за убийство чудовищ деньги, с тем чтобы тут же отдать их на спасение чужого человека? У него должны быть особые причины для этого.
– Квартира была закрыта изнутри. На задвижку. Иштвану пришлось разбить обе двери голыми руками. Ну, ты сам видел…
Я действительно видел. Первая дверь – обычная фанера, над ней измывались мальчишки. Но вот вторая… Вторая-то бронированная! Иштван оставил в ней дыру с оплавленными краями, напоминающую человеческий силуэт. Не хотелось бы мне когда-нибудь встретиться с аснатарами в бою.
– К тому времени Алексей Петрович уже умер. Иштван вызвал нас, а сам удалился с отчетом к патриарху. Вот сижу, снимаю маску. Надо успеть до восьми вечера, а то инквизиторы за телом вернутся.
– Когда же произошло убийство?
– Часа в два. За стенкой живет молодая пара – наркоманы, не наркоманы… Соседи говорят, к ним как раз «Скорая» приезжала. Девчонка повесилась или что-то вроде того. А к ней любовник ходил – такой с хвостиком – и ее из петли спас. Ну, это так, сплетни…
Больше всего на свете я обожаю сплетни. Порой хорошая сплетня может распутать все дело, хотя чаще бывает наоборот.
– Марченко был к тому времени еще жив?
– Как я, – подал голос Винченцо. – Совершенно как я! Он с этим любовником даже парой слов перекинулся. А за спиной у того висел автомат в чехле.
Люся устало улыбнулась: вот они, свидетели… Врут как дышат и не поперхнутся.
Я задумался. Хвостатый любовник с автоматом зацепил мое любопытство за жабры:
– Постойте, а кто его видел?
– Видели. Даже описание есть. Но вряд ли оно что-то даст. «Автоматчик» – обычный человек. А Марченко погиб – классика жанра – в закрытой комнате. Окна задраены, дверь ты сам видел – бронированная, защелкнута изнутри. Это мог сделать либо сильный дзайан, либо дэв, либо друджвант.
– Надо поговорить с Иштваном.
– А что Иштван?.. Талдычит: друдж, друдж, место нечисто! Он инквизитор, у него работа такая.
Действительно, такая работа… Я присел на корточки, любуясь Люсиной маской. Воск вперемешку с гипсовой пылью ложился блестящим слоем, наполняя лицо мертвеца благородством и красотой.
– Жрать хочется, – пожаловалась Люся, накладывая последний мазок. – С утра ни крошки во рту не было…
Я заглянул в сумку:
– Ты оливки любишь? Еще мед где-то завалялся…
– Оливки? Точно! У меня же где-то печенье есть! с утра купила. – Она сбегала в соседнюю комнату и принесла пакетик с аппетитными «слезами Ивиннира». – Только… – она посмотрела на свою талию, и энтузиазм в ее голосе приугас, – я не буду. Оно сладкое…
– А сыр? Хочешь, в магазин схожу?
– Нет, – сообщила она. – Сыр соленый. Соленого тоже не буду. Знаешь что?! Я мясо хочу.
– Колбасы? Ветчинки?
– Ага. Макароны с томатным соусом. Точно!
…В результате мы поужинали чипсами и маринованными огурцами. Я включился в привычное дело: ползал с Винченцо в поисках улик, помогал Люсе расставлять авторамки для поиска дэвовщины, допрашивал соседей. В общем, начались обычные сыскарские будни.
Я словно бежал от чего-то, что открылось мне в последние часы… Тем более что старые версии кончились, а новых пока что не возникло.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
ИНТЕРЛЮДИЯ
(Понедельник, 18.30,
рассказывает Алексей Озерский)
Приносить счастье оказалось легко. Я носился по городу, благодетельствуя всех и вся. Щенок, гоняющийся за своим хвостом, не натворит столько безобразий, сколько я. Напоследок, порядком вымотавшись, я свернул к первой городской больнице. Матрик говорил, будто сюда положили Лизу. Интересно, почему не на Пароходную?.. На Пароходной же дурка! Хотя нет, самоубийц в психушку не кладут. Им даже диагноз выписывают нейтральный: гастрит, бронхит – чтобы жизнь не ломать. Мало ли чего человек в петлю полез.
В самом радужном настроении я двинулся в регистратуру. Там тетка, похожая на старого заматерелого бульдога, ворошила карточки.
– Здрасте, – неловко кивнул я.
– Здравствуйте.
Теткины глаза сузились. Она кашлянула, дернула себя за мочку уха и прищелкнула языком. Больная, что ли?
– Я, собственно… – слова давались через силу, так, словно я делал что-то постыдное. – Сегодня к вам привезли… ну, знаете?.. Лиза Матрасова…
Бульдожиха перелистала карточку. Мертвенный золотой свет больницы превращал женщину в загробного духа. Так вот откуда пошло выражение «тот свет»! И как тут люди выздоравливают вообще?!
– Родственница? – меланхолично поинтересовалась бульдожиха.
– Нет.
– А кто?
Мне захотелось дать ей пинка. Ну какая к дэвам разница?! Ну, друг я ей… хотя и другом-то назвать сложно. Я же ее впервые сегодня увидел.
– Это психосоматика, – казенным тоном сообщила бульдожиха. – В первые дни посещения нежелательны. – И вновь уткнулась в свои бумажки.
Я потоптался у барьера, отделяющего мир мертвых от мира живых, и побрел прочь. Ну ее к дэвам, в конце-то концов! Вот обидно: такая силища, хочется творить добро, а сделать ничего не могу.
Похолодало. На ночь «летнее» заклинание в больничном парке выключали – из экономии, наверное. Я шел, а пожухлые листья карамельными сугробами валились под ноги. За деревьями мелькали огоньки фонарей, квадраты окон. Кажется, я сбился с пути… В чернильном небе зажглись звезды. Лучи прожекторов разрезали мрак между стволами кленов, и от этого больничный неуют сгустился, стал злым и колючим.
Где же ворота? Не может ведь парк длиться вечно. Я свернул к первому попавшемуся зданию; фонарь высветил табличку на каменном боку: травматологическая. Ага. Сейчас бы планчик отыскать, свериться…
Белый щит сверкал снегами Килиманджаро. На скамейке под ним кто-то сидел – в пижаме и голубой болоньевой куртке.
– Помогите, пожалуйста, – еще издали крикнул я. – Я хочу отсюда выбраться!..
– Правда?! Я тоже!
Сердце трепыхнулось в груди, чтобы тут же сорваться в галоп. Золотистые колечки волос, заострившиеся черты лица, обветренные губы – девушка смотрела грустно и чуть насмешливо.
– Светка, ты?!
– Здравствуй, Лешик.
Вчера, в «Лесном коте» она выглядела иначе. Неприступней? Заносчивей? Передо мной сидела усталая измученная девчонка, не знавшая, на что надеяться и от кого ждать помощи.
Почти как я.
– Сильно поранилась? – спросил я, присаживаясь рядом. – Ну, там, в «Коте»?..
Она мотнула головой:
– Не очень. Связки расколошматила и бедро. Если бы не придурок-спасатель, я бы сама дошла.
– Ты сумасшедшая! То есть извини… я не то…
– Да нет, все правильно. Я сумасшедшая, и этим горжусь! – Она с вызовом посмотрела на меня.
– Но без страховки… зачем?!
– Так. Одному человеку хотела доказать.
Вот и все, Брави. Спроси еще «какому человеку?», если совсем дурак.
Несколько дней назад я был манаром… Я точно знаю, что Светка – не моя судьба. Вот только что мне сейчас до этого знания?! Я ведь больше не манар, могу ошибаться, как обычные люди.
– Свет… Я за тобой пришел.
– Правда?! – Уличные фонари фейерверками вспыхнули в ее глазах. – Мы сбежим?! А как?
– Да как угодно. Через забор, например. – Я чувствовал, что Светка и сама может убраться из больницы в любой момент. Просто ей некуда идти. Или незачем. – А если ты… ну, нога болит, тогда через проходную.
– Леш, я же в больничном! Меня застукают.
Я заговорщицки подмигнул дзайане:
– Мы одеждой поменяемся. Там контроль нестрогий, проскочишь. А я – через забор.
– Чаровато! Ты молодец, Лешик! – Она оглянулась на светящиеся окна корпуса. За стеклянными дверями маячила грузная фигура – санитар, наверное.
– Где переодеваться будем? – стараясь скрыть дрожь в голосе, спросил я.
– Пойдем, покажу. Тут дровяной сарай рядом. Только не навернись, лужи всюду, грязно.
Ночную темноту пронизывали струи тревожных больничных запахов. Я их знаю по названиям кабинетов: вот зубоврачебным пахнуло, а вот хирургическим. Когда мне после неудачного хоккейного матча коленку штопали, нанюхался. А вот этот не узнаю… Наверное, больные ощущают его единственный раз в жизни.
Мелькнули в темноте яркие точки – огоньки сигарет. Девушка прижалась ко мне, затаив дыхание. Прядь волос защекотала висок.
– Слушай… – давясь от неловкости, спросил я. – А тогда… в «Коте»… страшно было?
– Ужасно! А хуже всего, что ты сбежал.
– Я больше не сбегу. Клянусь!
Переодевались мы возле забора, спина к спине. Больницу когда-то выстроили на холме, и парк возвышался над улицей. За решеткой прогуливались поздние прохожие. Стоило им поднять взгляд – и мы были бы как на ладони. Но я никогда не встречал ночных прохожих, что смотрят вверх.
Я стащил джинсы, протянул за спину:
– Держи.
В ответ в руку мне ткнулась теплая ткань. Пижамные штаны. Мне они малы будут. Хотя…
Света хихикнула:
– Я в твоих словно в мешке. Чарово! Встречаемся через дорогу, да?
– Ага, у хозтоваров.
Они мне действительно малы. А кроссовки в темноте зашнуровывать – вообще мучение. «Брось ты! – сказал я себе. – Это же приключение. Светка, вон, без страховки «Кота» прошла. Чего ныть-то?!»
– Все, готово. Ну как я?
Больше всего она напоминала отощавшего медвежонка. Или пуделя. Какая уж тут романтика… Но вот Светка улыбнулась и вновь стала недосягаемой и желанной.
– Ну-у… ничего.
– Ничего?
Ой, Брави, гений комплимента! Когда ж ты исправишься? Зашуршали листья: девушка отправилась к проходной. Я же подошел к забору, взялся за прутья. Из-за деревьев вновь пахнуло «последним» запахом. Ржавый металл выстуживал ладони до костей, царапая кожу заусеницами.
Здесь по забору вряд ли вскарабкаешься. Чугунные двухметровые пики заканчиваются зазубренными остриями. Бр-р-р… Наденешься, останешься – хорошо больница рядом, помогут. А днем бы с легкостью перемахнул – когда светло.
Я перешел к бетонному столбу, за который зацеплялась решетка, подергал прутья. А вот здесь другое дело. Между прутьями и бетоном зазор, вполне можно поставить ногу. Опереться о крепление, колено вверх…
– Эй, больница! – послышалось снизу. – Линяешь, что ли?
– Тс-с-с!
– Да ладно тебе. – Прохожий сливался с темнотой. Я видел лишь бесформенный силуэт – нескладный, большеголовый. – Чего так? Достали?
– Ну… Типа того.
Я перенес ногу через чугунные пики.
Стою. Надежно вроде.
– Эй, больница! А ты не псих, случаем?
– Да, псих, – обозлился я. – Маньяк. Щас перелезу и бензопилой тебя – в фарш и на котлеты.
– Круто! Тогда держи пять. – Шершавая ладонь нащупала мое запястье и дернула, едва не насадив на прутья. – Психов с детства люблю.
Не удержавшись, я все-таки ссыпался с забора. Ракушечный парапет прошелся по колену, сдирая кожу; от боли я сжался в комок. Вот зараза!
– Че, больница? – «Помощник» похлопал меня по спине. – Прихватило? Аппендицит?
Щекастое лицо выражало искреннее желание помочь. Усики топорщились, как у добродушного кота.
– С-с, – мотнул я головой. Ничего другого сказать не получалось. – С-с-сука!
– Да у тебя вон штанина в кровище. Ишь!.. Хромой, а как через забор-то…
Я попробовал выпрямиться. На бедре намокало темное пятно; жжение притупилось, но колено все равно ныло. В голове что-то щелкнуло: шар! Глаз Вайю – я его из джинсов не выложил!
Теперь он у Светки.
Наверное, в моем лице что-то такое отразилось, потому что усатый перепугался:
– Эй, больница… Может, тебя того… обратно? Я могу. Вдруг у тебя это… заражение крови?..
– Не надо.
– Точно?
– Точно. Н-е н-а-д-о! Ждут меня.
– Ждут? Блин. Да чего ждут-то? Зачем?.. – И тут его озарило. Он разыграл целую пантомиму: присел с заговорщицким видом, развел руками, схватился за голову. – Так ты того… из-за бабы?!
На парапете лежал камень. Я схватил его, замахнулся.
– Исчез! Немедленно!
Щекастый отскочил на шаг.
– Да ты че?.. Че, больница?.. Я же того… милицию вызову! Живо утихомирят!
Наверное, вид у меня был страшен. Хромой, перемазанный, в больничных штанах. Я наступал на щекастого, размахивая каменюкой. Тот пятился назад – несмотря на то что был на голову выше ростом и шире в плечах. Наконец не выдержал и побежал. В пустоте улочки еще долго раздавались вопли:
– Жизни лишают! Друджванты по Никитинской бегают!
Везет мне на встречи! Вчера везло, сегодня, вон, тоже… Среди домов мелькнула ряса аснатара. Не раздумывая, я бросился бежать. Нога болела, штанина на бедре лопнула, и осенний воздух холодил кожу.
Только бы Светку не остановили на проходной!
Никто Светку не остановил. Она переминалась с ноги на ногу у хозтоваров, беспокойно оглядываясь по сторонам. Тинейджер в рэперском балахоне что-то спросил, и Светка огрызнулась так, что пацан отлетел бильярдным шаром.
Завидев меня, она встрепенулась:
– Сумасшедший! Что так долго?!
– Приключение вышло… Я, в общем… – Говорить о щекастом не хотелось. Я привлек девушку к себе, стараясь нащупать амулет.
Света захихикала:
– Ты чего?!
– Так. Давай обратно переодеваться.
Нога болела все сильнее. Я схватил девчонку за руку и потащил к подъезду. Кажется, она здорово удивилась. Плевать! С облегчением я влез в свои джинсы и вытащил амулет. Сила толкнулась в руку, как пес, требующий ласки.
Хороший мой… Чуть тебя не потерял!
– Что это? – удивилась Светка. – Никогда такого не видела!
– Талисман на счастье. Друзья дали.
– Хорошие друзья?
– Очень. Такие друзья, что… В общем, давай в кафешку заглянем. Тут недалеко, возле Гертруды. А то я голодный.
– Давай!
Все на свете однажды случается в первый раз. Нет, это я не о свиданиях. И не о сексе. Просто в кафешке этой, «Повелителе рогаликов», я никогда раньше кофе не пил. Иногда заглядывал за пирожками, когда не хотелось обедать по-настоящему, но ничего более.
– Это удивительное место, – сообщил я Свете, когда мы уселись за столик. – Ты тут бывала когда-нибудь?
– Нет. А что тут удивительного?
– Здесь слишком часто меняются официантки. – Я украдкой кивнул на стойку. – Видишь черненькую?.. Рекордсменка, чуть ли не полгода держится. А до того что неделя, так работала новенькая.
Наверное, «рекордсменка» чувствовала, что мы говорим о ней, но виду не подала. Принесла булочки и чай в огромных узорных подстаканниках, церемонно пожелала приятного аппетита. В ее движениях чувствовалась хозяйская грация.
– Представляешь, – продолжал я, с наслаждением запихивая в рот булочку, – все на одно лицо и одного возраста – около двадцати лет! Работают две недели и исчезают. Чума какая-то! Притон вампиров!
Света пила чай, смешно вытянув губы. При последних моих словах глаза ее превратились в брызжущие весельем щелочки:
– Леш, почему же вампиров?!
– Ну а куда они деваются? Представляешь, хозяин булочной – в черном фраке, живет в подвале, у него там гроб…
– Слушай, ты программист? – перебила она.
Я растерялся. У меня что, на лбу диплом напечатан?
– Ты не обижайся, – продолжала девушка. – Просто у вас работа предсказуемая. Потому вас всех так тянет на чудеса. А с хозяином совсем не так. Он – толстый здоровяк с пухлыми губами и сонным взглядом. Булочной заправляет его мамаша, она давно мечтает сыночка пристроить. Так, чтобы и невестка под приглядом – своя, родная. Когда, ты говорил, девчонки перестали меняться?
– Месяца четыре назад.
– Эта черненькая на четвертом месяце беременности.
Я оглянулся. Из кухонного помещения задом выходил высоченный толстый мужчина – с вьющимися блеклыми волосами, водянистыми глазками навыкате. В руках его покачивался поднос с булочками. Мужчина перекинулся с черненькой парой фраз и принялся выкладывать булочки на полку.
Все просто и буднично. Никаких чудес.
– Пойдем, Лешик. – Девушка потрепала меня по руке. – Настоящие чудеса в Старом Городе. Здесь им нечего делать!
Дальнейшее я помню смутно – буйный карнавал, наполненный яркими красками и жизнерадостными лицами. Настроение взлетело на недосягаемую высоту. Мы болтались по старому Ведену, прихрамывая на одну и ту же ногу – девчонка в больничной пижаме и парень в драных джинсах и черной бандане. Заглядывали в кафешки, братались с беззаботными студенческими компаниями, кормили золотых рыбок в фонтане. На меня накатила бесшабашная веселость. Елки-палки! Если все друджванты так проводят последние дни, то я всей душой на стороне зла!
– А ты только на электрогитаре умеешь? – поинтересовалась Света. – Или на обычной тоже?
– Н-ну… – вопрос застал меня врасплох, – да… Блюз могу. И фламенко.
– Сыграй!
– Так гитары же нет. И вообще…
Фонари отбрасывали на булыжную мостовую прыгающие тени. Возле огневицы святого Петра, там, где Бременские бродяги пугают разбойников, уличные музыканты хриплыми голосами измывались над Цоем и Гребенщиковым.
– На процветание Веденского рока, – сунулась к нам пухленькая девица с кепкой в руке. – Сударыня поддержите искусство!
– Ни за что! Вы ужасно, просто кошмарно играете! – Света брезгливо поглядела на протянутую кепку. – Лучше дайте гитару.
– Может, пива?!
– Пива не надо. Гитару дайте.
Лохматый тощий музыкант удивленно протянул ей инструмент. Света поблагодарила небрежным кивком и передала гитару мне:
– Играй.
– Свет, у меня не получится… Я…
– Играй!
Есть у меня грешок. Перед каждым концертом зачем-то оправдываюсь: и пальцы-то не размяты, и не в духе я, и не в голосе – хотя петь мне вовсе не обязательно. Нравится мне пококетничать, поломаться, чтобы все поубеждали меня, какой я хороший.
Струны простуженно задребезжали под моими пальцами. Хм… Как они на таком убожестве играют? Тут бы и Паганини застрелился.
– Мне бы что-нибудь… типа медиатора…
Пухленькая хихикнула. Это меня окончательно разозлило. Ладно, что-нибудь придумаем! Хоть и холодно и я вовсе не настроен давать концерты. Я вытащил из кармана «андужар» и срезал пластиковую эмблемку с рукава ее куртки.
– Это сойдет.
Светкины глаза загорелись. Не поймешь женщин – чего им надо?! Прости, Ла Тона, извини, Маноло Марин[7]… Пластиковая побрякушка прошлась по струнам.
И я заиграл.
…Когда я отдавал гитару, ребята потрясенно молчали. Теплые губы коснулись моей щеки.
– Ты молодец, – шепнула Света. – Ты – лучший!
Огонь фонарей плавился в стрельчатых витражах собора. Медные осел, пес, кот и петух – Бременские музыканты – мяукали и рычали в знак одобрения. Отныне я стал одним из них.