Грохнула сталь. Машину подбросило и развернуло; стекла выплеснулись наружу, словно колотый лед из ведра.

Ни х…

Визжа тормозами, на перекрестке закрутился черный «Кайен-Турбо». Дверцу пересекал шрам битого металла.

…рена себе!!

Оборвалась тишина.

Смолкли моторы, растворился белый шум пешеходов, даже воронье в небе притихло, выжидая. В «Кайене» залихватски гремела аскавская попса. Она лишь оттеняла безмолвие улицы.

Дрожащими руками я открыл дверцу. Сердце толчками перегоняло адреналин.

Да-а… Хана «фольку»… Верная лошадка Брави превратилась в бульдога. Похоже, я от Метрика непрухой заразился. Это ему зачтется.

Из «Кайена» помаленьку выбирались люди. Я вновь развеселился: вот повезло так повезло! Это же аскавские варвары! Ну где еще такой цирк увидишь?! Сухонький человечек в синем костюме с бронеблестками, парень в рыжем рыцарском вельвете и красном кашне. Бинты на голове делали его похожим на полураспакованный чупа-чупс. За ними, держась поодаль, выбрался жирдяй с печальным лицом. Охранник, наверное. Только рыхлый он какой-то.

– Так, – надменным голосом объявил человечек в костюме. – Авария, значит… Надо платить.

Я хрюкнул, не в силах справиться с бурлящей в жилах жизнерадостностью. Впилиться в машину варваров – это везение. Почище, чем трубочиста встретить! Они же из Аскава своего почти не вылазят. Будет о чем завтра порассказать.

– Ну? – горестным тоном протянул жирдяй. – Лыбиться будем? И долго?

– Да хоть всю жизнь.

Это жирдяя добило.

– Бабло гони, урод! – взорвался тот. – Попал ты на алеманы нехилые!

– Ой, хватит меня пугать, – поморщился я. – Вы же на красный ехали. Проскочить хотели небось!

– Пацан борзый, – повернулся жирдяй к сухопарому. – Выкормыш мажий. Объясни ему, Валерыч. Только ласково, не калечь.

Человечек в костюме деликатно обнял меня за плечи.

– Ну, что ты бычишь, паря? – задушевно начал он. – Жить остохрамело? Думаешь, мы свидетелей не найдем? Найдем. Мы ж тебя на такие алеманы загнем, что… что… Сам не рад будешь, в общем.

Ну да, ну да… Варвары из Аскава – ребята безбашенные. В багажнике двуручники валяются, у каждого на родине по замку со скелетами в подвале. Вот только я – гражданин Ведена, и это звучит гордо!

– Руку убери, – посоветовал я. – С реверансами и извинениями.

– Чего-о-о? Зубы жмут, пацан?

Борт моей машины рванулся к лицу. Полыхнули искры, по щеке скатилась теплая струйка.

Такого я не ожидал:

– Ах ты, сволочь!!

Вывернулся из-под руки, ткнул кулаком. Попал, ура! От неожиданности сухопарый выпустил волосы. Развивая успех, я врезал ему в колено.

– Эй, он дерется! – донесся до меня обиженный крик.

Тут я допустил ошибку. Вместо того чтобы вмазать ему хорошенько, полез в багажник за битой. А зря. Нога сухопарого врезалась мне в живот. Я кувыркнулся через капот, на ходу вспоминая, как дышать. Что сперва, интересно, вдох или выдох? А если выдох, то чем?

Зловещая тень накрыла асфальт. Аскавец пер на меня, растопырив лапищи. Рожа у него была злющая-презлющая, словно у бульдога в вегетарианском ресторане.

Так, Брави. Пора вставать. Нет, можно, конечно, поваляться, а завтра на работу не идти. Но, елки-палки, компьютера ж в больнице нет! Я там со скуки помру. Особенно если медсестер красивых не будет.

И тут…

– Именем господа, – услышал я повелительный голос, – остановитесь, дети мои. Кровопролития неугодны Ормазду!

К нам семенил монах в рясе аснатара. Завязки кушти неряшливо болтались, холщовый мешок свисал на бок… Лямки надо регулировать, святой отец. Я такие рюкзаки знаю: ужасно неудобная конструкция.

При виде его сухопарый недоуменно вскинул брови:

– Че?..

– Путем друджа идешь, сын мой? – с затаенной надеждой поинтересовался аснатар.

– Че?..

Все-таки варвары – тупые ребята… У нас в конторе только и разговоров, что об отмене инквизиции. Последнего друджванта аснатары лет двести как уговорили. А оно нам надо – инквизицию просто так содержать? Друджванты – их последняя надежда.

– Слышь, Ясна, – предложил забинтованный без особого энтузиазма. – Шел бы своей дорогой, а? Без тебя тошно.

– Ну как же я уйду? – удивился тот. – Я уйду, а вы души бессмертные погубите. Не-ет! Знаю я эти фокусы.

– Ну, батя, тогда жди благих терок.

Я сел поудобнее, устраиваясь с комфортом. Захрустело стекло; вокруг машины собиралась толпа благодарных зрителей.

Откуда-то появился мальчишка лет тринадцати – в драных джинсах, черной рубашке с закатанными рукавами. Парень словно вынырнул из лета. На загорелой коже – царапины, волосы выцвели, за спиной деревянный меч.

– Крепко он тебя приложил. – Мальчишка опустился на корточки рядом со мной. – Надо было по яйцам дать.

– Не успел. – Я с гордостью вытер кровь, капающую из носа. – Он без предупреждения напал. Аскавец, блин!

– Ниче. Иштван им вломит.

Я покачал головой. Пока что-то не очень на то походило. Бандиты орали на монаха; тот кротко втирал о Ясне, борьбе добра со злом.

– Слышь, пацан, – приказал мне жирдяй, не оборачиваясь. – Чтоб никуда не шел. Со святым батей добазарим, тобой займемся!

Синий достал пистолет и покачал стволом перед лицом монаха:

– Церковь, отче, отделена от государства. Благие понятия, благой базар, благие терки – это все в задницу засунь. Доступно излагаю?

– Более чем, сын мой.

Не переставая улыбаться, аснатар хлопнул охранника по запястью – будничным, деловитым движением. От хруста костей меня передернуло. Охранник побелел и осел на землю.

Взмах, удар! Монах ринулся на варваров. Те не приняли боя и сразу побежали к машине. Взревел мотор. Аскавцы втащили раненого охранника в салон и газанули прочь.

– Ну вот, теперь все в порядке, – важно кивнул мальчишка. Вид у него был, словно это он все устроил.

Тут у меня глаза полезли на лоб. Мальчишка отошел на несколько шагов и исчез! Взял и исчез! На том месте, где он стоял, прокисшим тестом вспухли пряди плесени. Я потер глаза рукой.

Показалось?! Так ведь был мальчик, был! Мамой клянусь! Монах стоял посреди дороги, озадаченно косясь на плесень.

– Что, сбежал отрок неблагой?

– Сбежал, – машинально ответил я. Ощущение чужой тайны – теплое, щекочущее и невыразимо приятное накатило на меня. Ну и денек сегодня выдался!

Монах смотрел на меня с ожиданием. Опомнившись, я неловко опустился на одно колено:

– Спасибо вам, святой отец, выручили. С этой сволочью…

– Вот и отлично, паства, – перебил инквизитор. И поинтересовался: – Как машина? Побита?

– Не очень. Чинить придется, а так на ходу.

– Славно! – оживился тот. – Благостно сие и велелепно. А скажи, сыне… – Взгляд аснатара затуманился: – Обрадуешься ли помочь святой нашей матери-церкви? Ну так, чисто по-родственному?

– По-родственному? – удивился я. – В смысле?

– Ты по существу отвечай, паства. Без мумления неблагого.

– Так это смотря в чем.

– Резонно. Мне, сыне, в Болотноселье нужно, по надобностям высокодуховным. И тебя это тоже касается. Вникаешь?

Я вникал. Варвары, друджванты, мальчишка, расползшийся горкой плесени… Наверное, так чувствует себя мотылек, перед которым вспыхнула соблазнительная газовая конфорка тайны.

– Ладно, отче. Только помогите стекла вымести.

Монаха звали Иштваном. Всю дорогу я искоса поглядывал на него. Мне казалось, что, стоит отвернуться, он превратится во что-нибудь… такое, странное. Отрастит нос на пол-лица или уши остроконечные. Я не сумасшедший, просто иногда так хочется чуда! Не все же жить скучной, приятной и спокойной до отвращения жизнью.

А вдруг действительно в Ведене друджванты завелись? И этот их ловит?! Вот бы хоть глазком глянуть!.. Говорят, друджвант может кем угодно обернуться. Живет, скажем, обычный человек… или там сенбернар, или рыбка в аквариуме. А на самом деле – не рыбка это, а пиранья-друджвант, воплощение зла. Отвернешься, а тебе зубами в горло!

– Сюда, пожалуйста, – меланхолично приказал монах, – заезжай и сразу налево. Сейчас покажу, где машину поставить.

Служка-аберетар распахнул ворота. Мы въехали во двор и свернули на площадку. Иштван обменялся с аберетаром несколькими фразами.

– Теперь пойдем, – повернулся он ко мне. – Его преосвященство, хаванан Никодим Кей-Кобад хочет с тобой поговорить.

Сам хаванан?! Высший глава веденских церковников?! Чего-то примерно такого я и ожидал, но все равно растерялся:

– Зачем это? Мы же…

– Зачем – это уж он сам скажет.

Намеренно или случайно, монах стал так, чтобы заградить дорогу обратно. Служки смотрели на меня сочувственно, пряча глаза.

– А если я не захочу?

Иштван посмотрел на меня с интересом:

– Ты никак душу погубить жаждешь? Или к матери-церкви того… без почтения должного? Ты только скажи, паства.

Аснатары придвинулись. Я посмотрел на их рожи и покорно зашлепал следом за аснатаром.

В Ведене много Домов Огня. Болотносельский из них считается лучшим. И святость тут особенная, и аша прет по самое не могу, и монахи благостные – не в пример Южной Огневице, где молится новое поколение.

Вообще-то пи… (молчок! в святом храме нельзя!) уродов из нового поколения я тоже не люблю. Но здесь действительно хорошо. Вон боль в разбитом носу прошла, даже, кажется, ссадина затянулась. И ребра не ноют.

Интересно, мне через пару дней к зубному… Может, и дырка того?.. Вот здорово было бы!

Мы вышли в храмовый коридор. Я сориентировался: по левой стороне фрески изображали Аримана, сволочню всякую, друджвантов, а справа – святых, травки, огоньки. Слева – еретик и лжепророк Ницше (который «Так отжигал Заратустра» сочинил), а справа – ашо Бахрам, святой. Этому Бахраму, если честно, я бы горшок с геранью не доверил. Рожа у парня, словно тот триста лет запором страдает.

Иштвану я, конечно, ничего такого не сказал. Чего хорошего человека зря обижать? Он же не виноват, что тупой фанатик и мракобес. Тем более мы уже пришли. Иштван отправился в покои хаванана докладывать, а я остался скучать на диванчике.

Скучать пришлось недолго. Мобильник выдал трель из «God of Absolute Evil», и отовсюду попкорном повыскакивали обозленные физиономии аберетаров. Гос-споди! Кажется, я оскорбил чувства верующих. Ну что за жизнь такая!

Чтобы не нервировать бедолаг, я поспешно поднес телефон к уху.

– Алло?

– Ауво? Авекс?!

Кажется, я снова чего-то оскорбил… В храме божьем матом не разговаривают.

– Откуда у тебя мой номер, придурок?

– Не свись, Авекс! – В голосе Метрика переливалась вся гамма раскаяния. – Дево есть. На миввион дево!

– Ну?

– Мне деньги нужны… да постой ты! Сехьезно! Я гитаху пходаю!

– Гитару? – сердце радостно ухнуло в груди. – Какую?

– Мою. Ибанез. Пятьсот семидесятый!

– Да ты что?! И за сколько?!

– Двести тхидцать.

Я осторожно укусил себя за руку. Вроде нет, не сплю. «Ibanez RG 570». За двести тридцать. Не сплю. Больно. Ага.

– Ну так что? Бехешь?

– Посмотреть надо, – с деланым равнодушием отозвался я, молясь, чтобы сердце не устроило счастливый пляс на полу. – Струны потрогать, всякое такое.

– Само собой. Ты завтха можешь подъехать?

– К тебе? Давай на вокзале встретимся. Чего там!

На вокзале Ленька не хотел. Договорились сбодаться возле «Велотрека» на Свободе.

Выключив телефон, я обнаружил, что Иштван уже вышел и ждет, пока я закончу разговор.

– Вставай, сыне, – объявил он с забавной торжественностью. – Его преосвященство ожидает тебя.

Охренеть! Я пожал плечами и вытащил зад из кресла.

Нет, положительно, день сегодня удался!

От обилия огня в покоях хаванана пришлось зажмуриться. Маслянистое пламя качалось над серебряными треножниками. Крылатые быки держали чаши, наполненные «чистым» огнем; под потолком плясали золотистые облачка, похожие на бикини Люси Ли. Летом тут, наверное, ад кромешный. Хотя нет, вряд ли. Вон, я слышу, кондиционер пожужживает. И вообще, кабинет обставляли щегольски, с любовью. Шкафы красного дерева, стол на витых дулечках, автоматические кресла на колесиках – тоже под дерево. У окна кровать – простенькая, но удобная. Матрас тонкий, подушки нет, покрывало поблескивает золотыми спиральками. На столе ноутбук, в нише – телевизор и DVD-проигрыватель. А патриарх у нас ничего, прогрессивный. Интересно, у него аська есть? Вот бы сконнектиться!

Я вздрогнул.

Хаванан возник передо мной совершенно бесшумно; вынырнул из тьмы веков, древний и таинственный, не похожий ни на ратвишкар Достоевского, ни на хаванана Ришелье из «Трех мушкетеров». Невысокого роста, худой, словно высохший. Волосы белые, ломкие, неживые. Глаза смотрят в далекую даль – будто хаванан слеп от рождения. Алая ряса выцвела от времени, и сам он размыт светом и огнем.

– Здравствуйте, – неловко поклонился я.

– Благой путь, сын мой. – Священник ожил; так оживает ящерка, на которую упали солнечные лучи. – Присаживайся, где тебе удобнее.

У меня возникло искушение плюхнуться на пол. Или на кровать хаванана, тоже неплохо. Но – проклятое воспитание! – я пододвинул кресло на колесиках и устроился в нем. Сиденье едва заметно сместилось, уютно принимая в свои объятия мой зад.

– Ты программист? – поинтересовался патриарх.

– Да, ваше преосвященство.

– Зови меня отцом Никодимом. Я вижу, ты чувствуешь некоторое стеснение.

– Ну… есть немножко, – храбро признался я.

– А между тем, сыне, разница между нами не так велика. Ты хотел сесть на пол, но почему-то устроился в кресле. Моя спина желает, чтобы я принимал посетителей лежа, а приходится сидеть. Мы оба рабы приличий.

У меня словно памятник Пушкину с сердца упал. Нет, все-таки наш хаванан – замечательный дядька!

– Брат Иштван рассказывал, будто ты попал в аварию.

– Ага. Козлы одни подрезали. Они…

– Не надо, сыне, я все знаю. Аберетары починят твою машину. Пока же прошу принять мое гостеприимство. Кофе, чай? Вино?

Когда священник предлагает выпить или курнуть травки, отказываться друдж. Это древняя традиция, еще с тех времен, когда рыцари-крылоносцы отвоевывали Святую землю и огненные храмы Персии у мусульман.

Но во мне заиграли комплексы:

– Вообще-то я за рулем.

– Пустое… Попрошу секретаря, чтобы отвез тебя.

Отец Никодим вызвал служку и распорядился о винах и закусках. Я разулся и устроился на ковре. Чего стесняться-то?! Хаванан подсел рядом.

– Вижу, ты не можешь понять, зачем вызвали тебя, – вкрадчиво начал он. – А дело между тем серьезное. Брат Иштван…

Тут ему пришлось прерваться: появился служка, принес еду. Миска с рубленой зеленью, три тарелочки с разными видами сыра, плетеная корзинка с лепешками, соусы и кувшин травяного вина.

Отец Никодим разлил вино по глиняным чашкам. Пододвинул ко мне тарелочку с сыром.

– Угощайся.

Служка поклонился и исчез. Я с жадностью отломил кусок горячей лепешки. Вкуснотища! Только сейчас вспомнил, что с самого утра ничего не ел.

– Все это очень неприятно, сын мой, – с самым обыденным видом сообщил хаванан. – Знаешь, брат Иштван объявил тебя друджвантом.

– Друджвантом?! – Кусок застрял в горле.

– Да. По спине похлопать? Сейчас пройдет, сыне. Он вообще-то тебя хотел на месте убить, но его смутил пустяк. Божьего благословения не было.

Машинально, не чувствуя вкуса, я отпил из чашки. Помогло. Во мне словно рассыпались невидимые якоря, державшие предметы. Стол, медные быки, шкафы – все заиграло, задышало жизнью. Комната весело затанцевала.

Оба-на! Я – друджвант, значит. Рогатая трехметровая скотина из «Фрашокерети»! Охренеть!

– И что теперь?

Хаванан свернул лепешку в трубочку и обмакнул в соус. Рука его остановилась в задумчивости. Капли соуса скатывались на ковер, застывая крохотными изумрудиками; пламя играло в них, как огонь свечей в наврузовых игрушках.

– В Средневековье тебя отправили бы на костер. Да, это выход, пожалуй… – Он тяжело вздохнул, словно его лишили непередаваемого удовольствия: – Но нет, не получится… Резонанс в прессе, то-се… Может, тебя в подвале сгноить?

– Эй, эй! – встревожился я. – Полегче!

– Вот я и думаю, – задумчиво продолжил хаванан. – Похоже, единственный выход – обряд границы.

– Что еще за обряд?

– Наша церковная магия. Она растормошит твою внутреннюю суть. Два дня ты будешь творить благие дела. Затем два дня всякую мерзость. После этого брат Иштван даст тебе задание, которое придется выполнить, хочешь ты этого или не хочешь. Тогда станет ясно, кто ты: друджвант или обычный человек.

– А это… ну, с благими делами туда-сюда. Понятно. А со злыми? Я что же – и убивать буду?

Хаванан сгорбился. Лицо у него сделалось старым и мудрым:

– Все может быть… Это опасный обряд.

Ни фига себе! И тут я понял. Хаванан – он действительно правильный. У него спина болит, а он сидит и со мной беседует. Потому что положено. И с обрядом – ведь наверняка проще сделать, чтобы я пропал! Хотя нет, не проще… Если все, кто аснатарам не нравится, пропадать начнут, бардак наступит.

В общем, я хаванана сильно зауважал в этот момент.

А когда начнется злое время, я просто дома засяду. Закуплю еды побольше, перестану на улицу выходить. И очень даже просто. Так что живем!

Отец Никодим проницательно усмехнулся:

– Отсидеться тебе не удастся. Магия границы жестока: если ты не дашь ей реализоваться, она выплеснется наружу сама. И кто знает, что хуже.

Вот так вот.

Размечтался.

Не чувствуя вкуса, я допил вино. Иштван уже ждал у дверей. Убедившись, что я в курсе событий, он достал из кармана костяной шарик.

– Это, сыне, глаз Вайю. Он защитит тебя во время обряда. И постарайся, чтобы он не попал в руки дзайанов. – В голосе его промелькнуло сочувствие: – Да ты нос не вешай, паства! В случае чего – умрешь быстро и безболезненно. Захочешь – так под наркозом, но это отдельные деньги. У тебя на анестезию аллергии нет?

– Не надо анестезии, – хмуро ответил я. – Потом голова тяжелая, да и для здоровья вредно.

Машину аберетары починили на славу. Служка-секретарь, которому предстояло довезти меня до дома, обращался со мной трепетно, как с наследным принцем. В торжественном молчании мы подъехали к моей родной девятиэтажке. У подъезда произошла забавная сцена – служка все порывался припасть к руке и испросить благословения.

Я остановился у газона, собираясь с мыслями. Как быстро свалилась ночь… В небе широкое лезвие луны рвет облачные пряди. Шторы в окнах светятся уютом; сквозь щели пробиваются белые вспышки.

Телевизор смотрят, наверное…

Я прислушался: шли старые добрые «Три мушкетера». Терехова и Клюев распевали песенку о Ришелье:

Долго стоять не получилось: вечерняя сырость лезла под куртку. Я поежился. Ладно, пойду домой. Голема-уборщика растолкать, одежду в стиралку сунуть. Завтра ведь на работу.

А представляю, мелькнула злорадная мысль, какой кондратий хватил бы Ферада, узнай он, с кем я разговаривал!

Жаль, что он не узнает. По крайней мере от меня.