Он открыл глаза и понял, что ошибся.
      Его братья, кровные, родные, по-прежнему любили, уважали, как должны младшие уважать старшего, у них и в мыслях не было хоть пальцем его тронуть...
      Помилуйте, ему, Чингизу, мстить? За что ж его карать? Он невиновен - лишь попал в беду, и его надо вызволять. Любыми силами, любым путем.
      - Откуда ты пришел? - хрипло спросил средний брат. - И точно место укажи.
      - А лучше всего - проводи, - добавил младший. - Мало им нашего скота, мало того, что все боятся по ночам...
      - Они несчастны, - тихо сказал Чингиз. - У них нет ничего, что есть у нас.
      - А кто им мешает? - огрызнулся средний брат. - Работай, думай и получишь все. Да, все!
      - Они дикие, - еще тише произнес Чингиз. - Они даже не умеют сеять. Они не знают, как содержать скот. Я научил их: сделал им загон. Кроме того...
      Он опустил голову.
      - Ну, договаривай!
      - Там женщина, и я ее люблю. Она должна родить.
      - Женщина! - криво усмехнулся средний брак. - Жена!.. Не человек - дикарка, полузверь!
      - Ты бы уж тогда выбрал в стаде подходящую овечку... - поддержал его младший.
      Он чувствовал, что правота - _их_ правота - сейчас сильней любого довода рассудка, и потому смел потешаться и глумиться с высоты своей оцивилизованности, не ведая, что это - вовсе не вершина, а только склон, где каждому покуда отведен свой уровень, который виден лишь со стороны. И то - не всякий зрячий может различить... Пусть даже пожелает всей душой стать зорким, как никто на свете...
      - Что ты сказал? - сжав кулаки, спросил Чингиз. - Еще хоть слово...
      Но младший и сам понял, что перегнул палку. Шутка вышла неудачной.
      Он с досадой отвернулся.
      Первым сделал шаг к примирению средний брат.
      - Тебе нечего бояться, - сказал он, дружески-беззаботно похлопав Чингиза по плечу.
      - Я не боюсь, - угрюмо отозвался тот. - Но мне не нравится ваш тон и все, что вы затеяли... Недостойно, глупо... Вот уж не думал, что мои родные братья, к которым я пришел за помощью...
      - Ты ничего не понял! Этому стаду требуется помощь, так? Что ж, мы готовы, мы пойдем! Сам посуди, смешно будить селение и поднимать всех на ноги. Главное, начать переговоры, если ты все верно передал. Но, милый брат, на всякий случай... Ты можешь поручиться, что на нас не нападут?
      - Нет, - честно признал Чингиз. - Меня никто не тронет. Но как они расценят _ваш_ приход...
      - То-то и оно! Забудь обидные слова. Ведь все мы люди... Ну, погорячились! Право же, заботясь о тебе... Теперь все ясно... В конце концов пусть будет так! Пусть ты нашел себе жену... на стороне - это мы уладим. Места много. Поможем тебе поставить новый дом, в хозяйстве подсобим... Живите с миром. Ты не обижайся.
      - Постараюсь, - сухо произнес Чингиз.
      Он верил и не верил.
      И эта двойственность его смущала, как бы замыкала силой в его собственное "Я", где нехороших мыслей, подозрений, ощущений хватило бы на пятерых, - нет, вздор, все надо выбросить из головы.
      Родные братья... Неужели они могут поступать окольно, подло?
      По отношению к _нему_ они чисты - он это видел, но в тот же миг он вдруг невероятно ясно осознал, что есть не только он и есть не только мир вокруг него, враждебный, дружелюбный, безразличный, но основное: все взаимосвязано, и нет в природе четкой грани, которая способна отделить "Я" - раз рожденное, простое - от "Я", живущего на стыке множества миров и связей, и времен.
      Пока стоишь на склоне, настоящей крутизны не знаешь.
      Но разве им все это объяснишь?
      Они ведь не были там, в пещере, не сидели у тлеющего очага и не смотрели на звезды, скалы и снега глазами, в которых отражаются начало и одновременно - бесконечность восхождения, они не ведают той радости, когда вдруг подберешь обломок камня, простой обломок, и, вместо того, чтоб выбросить, наоборот, как редкостную драгоценность принесешь с собой, поскольку этим камнем _можно_ на стене пещеры рисовать, увековечивать _Вселенную_, где ты и бог, где ты и смерть свою со временем найдешь!..
      - Хорошо, - сказал Чингиз, - покуда на небе луна, пойдемте. Путь неблизкий.
      Тут он солгал.
      Солгал нарочно, потому что до пещеры в общем-то не так уж было далеко...
      Но Чингиз вовсе не хотел спешить. Племя спит - и пусть себе. Люди за день устали.
      Это ведь от зверей да от злых горных духов они сейчас защищены, а от людей, сородичей своих, вооруженных, обуянных своею человеческой гордыней, недовольных тем, что и другие могут быть не хуже...
      Нет, пусть-ка лучше их тропа петляет, став против прежней вчетверо длинней, но племя хоть успеет пробудиться и соберется все для утреннего жертвоприношения...
      Тогда к пещере можно подойти, назваться и начать переговоры.
      Лучше так. Вернее.
      Три фигурки медленно брели по узкой тропе, перешагивая через валуны, карабкаясь все выше, выше...
      Да, собственно, и не было теперь желания завязывать пустые разговоры - каждый был сосредоточен, упрямо думая о сокровенном, о своем...
      Селение осталось позади и отсюда, с высоты, казалось в лунном свете покрытым тонкой серебристой кисеей - ни дать ни взять, притаившаяся женщина в чадре...
      Затем луна исчезла за стеною гор, и с этого момента двигаться пришлось на ощупь, в темноте.
      Чингиз эту дорогу знал неплохо и заранее готовился к возможным каверзам пути, тогда как братьям приходилось туго: они постоянно падали, скользили, спотыкаясь...
      - Когда же конец? - не выдержал средний.
      - Скоро, скоро, - безучастно ответил Чингиз.
      Он старался не замечать, как с каждым пройденным метром злость в них закипает все сильней, волна ненависти становится все круче - нет, не к Чингизу, вовсе нет, а к тем, к кому он вел их окаянною тропой...
      Постепенно рассвело.
      - Ну, так где же _твои_? - вновь подал голос средний брат.
      Пожалуй, после того, каким тоном был произнесен вопрос, следовало вообще остановиться, что-нибудь придумать, наврать с три короба, наговорить любую чушь, лишь бы дальше не идти, не искушать капризную судьбу.
      Все было ясно.
      Но Чингизом, точно роковое предреченье, - по-прежнему владела какая-то смутная, для него самого необъяснимая, угрюмая надежда.
      Может, обойдется, может, увидев перед собою племя, с ним заговоривши, братья успокоятся, _поймут_ в конце концов и подобреют...
      И еще - Рева. Неужто и ее они не примут?
      Ведь в ней таится плоть от плоти брата их, Чингиза!
      Плоть-то убивать не станут!
      Ее и презирать никак нельзя! Ибо она - всего лишь плоть, пока не человек, который в состояньи мыслить дурно, хорошо, нелепо...
      Она - как глина: лепи из нее, что угодно, когда придет урочный час.
      По убогому образу своему и подобию или по образу и подобию божества, которого пытаешься хранить в своей душе, с тем, чтоб он был в итоге твоим "Я", единственным, неповторимым. Но, главное, добрым, понятливым, не допускающим бессмысленной вражды и глупых, очень глупых притязаний...
      Или любой, поднявшийся на определенную ступень развития, становится таким вот - нетерпимым, хуже зверя? И это неизбежно для всякого, кто хочет двигаться по склону дальше, забираясь выше?..
      Нет, ерунда, человек рожден не для того.
      Просто кто-то порой срывается в пути, но есть другие - им дано помочь. И все должны держаться дружно. В одиночку - пропадешь.
      Правильно, что он никого больше из селения не взял с собой.
      Желающих нашлось бы много, несомненно.
      Да толку?
      Они все примерно одинаковы, в том смысле, что реакция на племя у них была бы сходной: Снежный человек - почти что настоящий зверь, да и опасен он, какие тут переговоры!..
      Хватит братьев - с ними бы уладить!..
      - Вот и пещера, - молвил он, ни на кого не глядя. - Перед вами. Здесь я жил полгода... Здесь меня спасли.
      Они подошли вовремя.
      Племя только-только пробудилось.
      В отверстии, в спешке оставленном Чингизом, показалось удивленное сморщенное личико колдуна.
      Вслед за этим искусственный завал заколебался, камни загремели, и тотчас дружно посыпались, раскатываясь во все стороны.
      Из пещеры, видно, предупрежденные колдуном, не спеша вышли пятеро молодых, самых сильных охотников племени. Они сразу заприметили пришельцев и замерли, слегка присев и втянув головы в плечи традиционная стойка, перед тем как помчаться в погоню за зверем...
      Оба брата, не сговариваясь, рванули из-за спины ружья и хладнокровно направили длинные дула на обитателей пещеры. В наступившей тишине сухо брякнули взводимые курки.
      Двое против всех...
      Достаточно.
      Достаточно двух точных выстрелов, чтоб племя в страхе разбежалось. А там уж можно добивать. Зверь не уйдет...
      Чингиз все понял.
      Его обманули - снова, снова! - но время, бесценное время еще оставалось...
      - Погодите! - с отчаянием выкрикнул он братьям и быстро заговорил на местном языке: - Люди снегов, я ослушался и ночью _сам_ ушел от вас. Но я вернулся, чтоб помочь вам, как вы и хотели. Эти двое - из селения внизу. Они мои братья. Они пришли со мной. Они хотят договориться с вами. Чтоб вы и ваши дети жили там, в большой долине, чтоб вас не мучила забота ни о пище, ни о воре, чтоб ваш очаг всегда давал тепло и горел ярче остальных... Ведь старейшины сами говорили, и вождь заодно: пора спускаться с гор, в долину, иначе племя здесь погибнет... Люди снегов, я сделал все, что мог! Потому что я люблю вас, и до конца...
      Другие охотники, женщины, дети, старики - все понемногу выбирались из пещеры и недоуменно останавливались перед входом.
      Великолепная мишень! Нарочно лучше не придумать...
      Одиноко треснул выстрел.
      Средний брат не рассуждал: у него были свои счеты со Снежными людьми.
      Но ружье дало осечку.
      Иней, выпавший к утру, тонким слоем покрывал площадку перед пещерой.
      Люди племени зябко переминались с ноги на ногу. Как видно, они ни в чем еще не разобрались.
      Младший сделал было шаг к Чингизу, но, поскользнувшись, громко выругался и левой рукой ухватился за выступ скалы. Он не стрелял.
      И, вероятно, _не_сумел_ бы так же хладнокровно свой спустить курок...
      Чингиз это чувствовал.
      Недаром младший тоже любил от времени до времени глядеть на звезды и даже что-то пел о них, когда ему казалось, что никто его не слышит.
      Кровь от крови - он должен был забунтовать в конце концов. Повиноваться поначалу, разъяриться, а потом...
      То, что случилось дальше, проплыло в сознании Чингиза наподобие дурного наваждения.
      Он так и не понял, _как_ все это произошло и почему, он только зафиксировал - бездумно, ужаснувшись, благодарно, навсегда...
      Колдун вдруг вытянул руки перед собой и, страшно скалясь, медленно шагнул вперед. Глаза его казались крупинками чистого горного льда...
      Вслед за тем он застыл, будто наткнувшись на невидимую стену, и тотчас резко вскинул руки.
      Средний брат как раз успел перезарядить ружье и снова взвел курок, уже не целясь...
      Мир пронзила поразительная тишина.
      Чингиз обернулся.
      Братьев не было.
      Точнее, они стояли, как и прежде, в тех же самых позах, какие приняли в момент, когда колдун что-то такое, колдовское, сотворил...
      Но их теперь как будто бы и не стало, таких знакомых и живых... Они не шевелились, перестав дышать, преобразившись в изваяния, - то ли смерть настигла их мгновенно, то ли колдун заставил их оцепенеть, подобно мертвецам...
      Колдун умеет, это точно. Теперь он показал, на что способен...
      - Как?! - отступил невольно к братьям перепуганный Чингиз. - А я? Тогда уж - и _меня_!
      - Ты друг, - пожал плечами сгорбленный колдун. - Мы знаем. Ты их привел не для того, чтоб быть беде. Ты нам хотел помочь. Я сразу понял. Но они!.. Ты слишком прост, Чингиз. Иди к себе, если душа твоя зовет...
      Из-за спин охотников робко выглядывала Рева.
      - К себе, - убито повторил Чингиз. - Но там...
      И тогда оцепенение прошло.
      Внутри у него словно отворилось потаенное оконце: с этой секунды он обязан действовать - немедленно, наверняка.
      Там, позади, остался трудный спуск в долину, где затаились одиночество, неверие, тоска...
      Его, Чингиза, уж давно похоронили, его в селении никто теперь не ждет...
      Конечно, быстро разберутся, может быть, смеяться станут, но...
      Он оглядел охотников.
      Его спасители...
      Он был _им_ нужен, и его спасли. Не рассуждая, не раздумывая долго.
      И он им был полезен - все полгода. И понимал, что это - лишь начало... Начало долгого тернистого пути. Нет, не в долину - там им не прижиться, это ясно. Путь будет новый, а тропа - узка. Ну что ж...
      Со стороны, они беспомощны и вроде безоружны: копья, палицы - не в счет.
      Что стоит людям из селения вооружиться? И придти сюда... И мстить...
      Нет, вовсе не за то, что выходили, вопреки всему, чужого человека и держали столько времени, не выпуская, а за то, что это племя чуждое, другое, не такое, как они, еще не знающее, что несет с собой _цивилизация_.
      Она - двуликий Янус... Вроде бы - и знания дает, и понимание премудростей исконно сокровенных, и силу, связанную с этим пониманьем. И одновременно - тоже силу, только злую и слепую, ненавидящую так, как может ненавидеть вся цивилизация единым махом тех, кто к ней как будто не причастен. Кто не исповедался у алтаря насильственной культуры...
      Она нетерпима. По сути, она вся насаждена - огнем, мечом, и это в кровь вошло и в дух ее носителей. Словно объяла их чума...
      И по-другому в мире не бывает... Это - путь культуры. Но почему _так_?
      Ведь вот же племя снежных гор - оно, откуда ни взгляни, пока другое.
      Пока...
      В том-то и дело!
      Или закон таков в природе, что все разумное, идя к вершинам, должно пройти и через ненависть к себе подобным, и через убийство, и - через страх?
      И вновь Чингиз сказал себе: абсурд!
      Дурной пример заразителен - да. Но если этого примера вовсе нет?
      А есть только добрая воля, благодарная, способная любить, любимая, в конце концов, которая немало знает, понимает и пробует от глупостей хоть горсточку разумных уберечь?! Тогда - что?
      Это в его силах. Он готов.
      Пусть не мудрец он, пусть не ясновидец, однако ж помощь оказать он сможет. Посильную.
      Никто ведь и не требует иного!
      Конечно, племени здесь оставаться ни к чему. Они уйдут дальше, в горы, - места всюду хватит, много еще места на земле... И вечерами, возле очага... Он племени и детям передаст все свои знания, свое умение и, главное, завет: любить, не убивать впустую.
      Ему казалось, что он сейчас могуч, как вся Вселенная... А впрочем, он был ее законным сыном, подобно остальным, и почему теперь не смел обращаться от имени зачавшей его бесконечности?!
      Кто-то подошел к нему и с робкой ласковостью тронул за плечо. Это была Рева.
      Чингиз улыбнулся ей в ответ и нежно, как бывало, провел ладонью по ее спине.
      Братья?
      Он не знал, что с ними сталось. Может быть, и впрямь погибли, а может, лишь, окаменев, уснули... Застыли до поры до времени, а там...
      Когда?
      Ни с чем похожим ему сталкиваться не доводилось.
      В одном он только был уверен: какой-то непостижимой, но реальной силой племя обладает.
      Учитель из селения ему бы объяснил: гипноз, наверное, чего там голову ломать!..
      Но не было учителя поблизости, и потому Чингиз истолковал случившееся на свой нехитрый лад.
      Сила... Удивительная... Он это видел сам. Сила, способная разить опасного врага бесшумно и молниеносно. Без мук и крови.
      Не по-людски, подумал неожиданно Чингиз. И - сам же возмутился.
      Кто сказал, что путь у всех один: стрелять, колоть, глумиться, уж если надобно убить?!
      Живое бесконечно. И способы жить - бесконечны. Едино только _знание_, но подступов к нему не счесть. Наверное, в своей основе они все - равноценны. И злые, и прекрасные - кому как суждено...
      Людям племени он будет говорить о доброте. Он приучит их любоваться вечным, ибо, не понимая, что это такое, они не познают смысла красоты, и сила, заложенная в них от природы, станет со временем щепоткой праха...
      Дикие охотники... Не тронули, почувствовали, будто знали...
      А может, все и впрямь знали наперед и лишь молчали, чтобы не смущать его.
      Чтоб он решил все _сам_.
      Чингиз огляделся.
      Утро занималось яркое, великолепное, умытое росой. Первый день...
      И, видимо, удачный, если правду говорить... Во всяком случае, достойный стать первым среди прочих долгих дней, покуда они, все племя, от пещеры к пещере, от очага к очагу, будут карабкаться к сияющим вершинам, где никто уже не упрекнет их, что они - не люди, не похожи на других.
      Там, на вершине, все равны - в своей разумности и собственном величии.
      Он хотел было взять ружья, что остались от братьев, но в последнюю секунду передумал.
      Зачем им ружья?
      Племени нужно _не_это_! Он понимал...
      И тогда Чингиз прочел еще одну мантру, которую помнил с детства и особенно любил, - но на этот раз не про себя, по обыкновению, а громко, вслух, чтоб и другие знали и могли запомнить:
      - Наши слова кажутся очень бедными и бессильными, если думать об огромности мысли, каковую мы пытаемся при помощи них передать. Но кто может найти слова для выражения невыразимого? Истина не будет истиной для нас до тех пор, пока мы не докажем ее себе своим собственным опытом, а раз мы докажем ее себе, ее нельзя будет отнять у нас, и никакие споры не докажут нам, что она не существует.
      Он знал, что его не воспримут так, как нужно, хотя все племя и прислушивалось внимательно к его словам. Но сейчас ему необходимо было утвердиться самому - в себе, в истинности принятых решений, - а иначе он, Чингиз, проделать эту процедуру не умел.
      Потом он повернулся и, уже более не глядя на застывших братьев, пошел в пещеру.
      Племя молча расступилось перед ним.
      Через три часа братья очнулись.
      Солнце уже знойно припекало, и тишина стояла необыкновенная.
      - Что-то ведь было, правда? - полуутвердительно спросил младший. - Нас, вроде, усыпили, да?
      Он недоверчиво поглядывал по сторонам.
      Они вновь могли двигаться, говорить, словом", вести себя обыкновенно, как всегда.
      - Похоже на то, - заключил средний брат, задумчиво разглядывая ружье со взведенным курком. - Я, помнится, хотел выстрелить... И не успел...
      - Да, сразу навалилось _это_, - с готовностью подхватил младший. - Ты не видел, что это было?
      - Не знаю, - пожал плечами средний брат. - Снежные люди - дикари. Говорят, околдовать любого могут... И сожрут.
      - Нас-то не тронули.
      - Сам удивляюсь. Значит, потом _случилось_ что-то... Ну-ка, посмотри в пещере!
      В пещере было пусто. Лишь едва дымился залитый водой очаг...
      И - никого.
      - Ушли, - то ли с горечью, с досадой, то ли с облегчением сказал средний брат.
      Через всю площадку, исчезая за огромным валуном сбоку от пещеры, тянулась цепочка следов.
      Вероятно, люди племени из предосторожности шли гуськом - след в след.
      Только детишки иногда немного отбегали в сторону - об этом тоже говорили следы...
      Чингиз пропал. Наверное, ушел вместе с остальными. Странный был...
      А может, за то, что привел сюда братьев, племя его растерзало. Поди знай!
      Братья не особенно скорбели.
      Так на так Чингиз уже был для них отрезанный ломоть. Чужак, хоть и родная кровь...
      Больше здесь делать было нечего. Вряд ли имело смысл догонять племя...
      Братья, смутно припоминая дорогу, которую ночью им указывал Чингиз, спустились к подножию горы и сразу же направились в селение.
      Они только ненадолго заглянули к себе домой да, чтобы успокоиться, выпили по кружке сладкого вина.
      А после, нигде не останавливаясь, направились туда, где жил учитель.
      Войдя и поздоровавшись, братья без долгих церемоний выложили все, что знали.
      Им казалось, что именно учитель, новый человек, поможет им хоть как-то разобраться во всей этой чудовищной, нескладной от начала до конца истории.
      Недаром он любил порассуждать о Снежных людях, о чудесах и многом-многом прочем...
      Да и командиры в красно-звездных шапках о нем отзывались с уваженьем, хорошо...
      - Значит, видели следы? - почесывая лысую макушку, проговорил учитель. - И он к вам ночью приходил? Вы были - _там_? А после он исчез?
      Братья утвердительно, с достоинством кивнули.
      - Ну, что ж, - заметил учитель, - следы встречаются нередко. Это бесспорный факт. Вряд ли они сюда вернутся. Если, конечно, все _правда_, - он многозначительно посмотрел на братьев. Ему почудилось, что от них слегка разит вином. Но об этом он решил не распространяться. - Ладно. Вы правильно сделали, что _мне_ рассказали. А другим - не надо. Ни к чему пока... Ну, все?
      Братья немного еще потоптались у двери, наконец попрощались и, удовлетворенные, ушли.
      А учитель остался дома дочитывать новую книгу, благо было воскресенье.
      Вечером же он засветил керосиновую лампу на столе, выложил чистую бумагу и, подумав, принялся писать в районную газету:
      "Есть еще немало непознанного, что толкает наивных людей к суеверию. Взять хотя бы Снежных людей... О них в наших краях часто говорят. Вот и вчера произошел случай, после которого нашли на снегу непонятные следы. История сама по себе занятная, но прежде всего любопытна тем, что наглядно демонстрирует, как в _наши_дни_ сознание человеческое рождает все новые и новые легенды..."