Александр Силецкий
      Ночь птичьего молока
      Вывеска новогодней ярмарки, вознесенная к небу на добрый десяток метров, неоновой радугой изогнулась над площадью, и Василий Семибратов, памятуя, что на часах уже восемь вечера, а подарка для жены все нет, припустил навстречу ярмарочной толчее.
      Он прорвался к павильонам, лавчонкам и лоткам, влился в тесную струю покупателей и пошел крутиться колесом возле пестрых прилавков, справляясь о ценах, вертя в руках безделушки всех сортов и пререкаясь с сонными и злыми продавцами.
      А потом реальный мир вдруг сдвинулся куда-то, сместился на второй, а то и на третий план, и тогда засверкали, одурманивая и ослепляя, всевозможные прелести и чудеса. Горками китайских фонариков рассыпались упругие мандарины, а дальше - ананасы из Вьетнама, как чучела голов медвежьих, застыли в ожидании, и яблоки такие, будто лампочки внутри горят - с ума сойти! - а дальше - сочные бананы, как батоны - каждый весом в полкило, а дальше - тульские и вяземские пряники, пирожные и торты, торты вафельные, плоские, и с розами, и с зайцами шоколадными, а дальше - кофе "арабика", "сантос" и "кенийский", запах умопомрачительный, на части разрывает, бомба, а не запах! - а дальше - розы и тюльпаны, лилии, гвоздики, астры, и толкотня такая, хоть ребра ближнему ломай, а цены - э, да что тут говорить!..
      Семибратов на секунду останавливался, ошалело глядя то вправо, то влево, беззвучно шевелил губами, повторяя немыслимые цифры и волшебные названия, но люди хищно напирали на него и проталкивали дальше - от прилавка к прилавку, от павильона к павильону, так что в конце концов Василий, злой на себя и на других, забился в узкий простенок и замер, горестно соображая: "Ну вот, я так и знал - ни черта здесь нет. Кутерьма, орут кругом..."
      - Браток, может, возьмешь? Недорого отдам.
      Семибратов дернулся, точно задел ненароком зажженную сигарету, и тут заприметил подле себя человечка неопределенных лет, без броских черт лица, однако с огненной, косматой бородой.
      Человечек что-то прятал под полой потертого, выцветшего плаща, а сам просительно тянул из куцего кашне худую шею и ни секунды не стоял на месте - ноги его выделывали какие-то цыплячьи коленца, плечи мелко подергивались в беззвучном смехе, а руки, засунутые под плащ, ходили ходуном, как поршни малого паровичка.
      - Ну так что же? - не унимался человечек. - Берешь?
      - Погоди, - рассеянно остановил его Василий Семибратов, - погоди... Шустрый ты какой, однако. Ничего толком не рассказал, ничего не показал... Да мало ли, что ты мне подсунуть хочешь!..
      - Нет! - убежденно затараторил человечек. - Товар первостатейный, такой еще поискать, а может - и вообще не сыщешь! Это тебе не финтифлюшка какая - фьють! - и готова: поломалась. Нет! Вещь железная. Можно сказать, вечная вещь!
      - Ишь ты, - усомнился Семибратов. - Что ж там у тебя такое?
      - И не говори! - Человечек залихватски подмигнул и выхватил сверток из-под полы. - Пальчики, браток, оближешь. Ей-ей! Ну-ка! Гляди сюда!
      Он рванул газету, комкая ее на лету, и встряхнул перед оторопевшим Семибратовым обыкновенной, местами потертой скатертью.
      Была она невелика в размерах и по краям изукрашена петухами.
      - Скатерть... - уныло и разочарованно констатировал Семибратов.
      - Да к тому же и не новая... Ты что, издеваешься надо мной? Мне для жены подарок нужен! Понимаешь? Ценный! Хоть и не очень дорогой...
      - Вот-вот! - довольно пискнул человечек, и плечи его затряслись еще сильнее. - Об том и речь! Ты не смотри, что старая... Зато товар-то какой!.. Железная вещь. Скатерть-самобранка! Чуешь?!
      - Чего-чего? - возмутился Семибратов. - Самобранка? Ха! Да ты бы врать хоть научился. Совести в тебе нет.
      - Вот она, скатерть-то, - осклабился человечек, ничуть не смутясь. - Ей что ни прикажи - вмиг исполнит.
      - Да будет тебе, - вздохнул Семибратов. - Придумай что-нибудь пооригинальней. Транзисторную мясорубку, например, или атомные щи... И что это тебя к старине потянуло?
      - Господи! - всплеснул руками человечек, начиная нервничать. - Ведь говорю - работает, как новая! Вот хоть сейчас покажу!..
      - Ну, валяй, - согласился Семибратов.
      Человечек воровато огляделся, затем ухнул, молодцевато притопнул и одним взмахом руки расстелил на асфальте скатерку, которая вмиг расправилась, напружинилась вся и застыла, радуя и удивляя глаз своей гладкой, без единой морщиночки, поверхностью.
      Петушки на краях встрепенулись, вскинули головы, распушили хвосты и, казалось, готовы были тотчас закукарекать, хлопнуть крыльями по бокам и, сорвавшись с места, горделиво прогарцевать по всему пустому скатертному пространству, как по площади, сплошь обсыпанной сахарной пудрой.
      - Ну-ка, скатерть-самобранка, чудеса творящая, накорми-напои, враз исполни волю мою! - дурным загробным голосом простонал человечек, совершая пассы, как во время заплыва брассом, сложенными лодочкой пятернями. А потом, обернувшись к Семибратову, снисходительно осведомился: Заправляться-то чем будете?
      - Мне много не надо, - усмехнулся Василий. - Чайку, если можно, ну и пончиков с пяток. Озяб я что-то.
      - И отлично! - вскричал человечек, как будто именно вот это и рассчитывал услышать. - За работу, родимая, ну-ка! Давай не скупись!
      И разом что-то стукнуло, негромко звякнуло, будто лопнула струна на расстроенной мандолине, повалил неведомо откуда дым, а когда над скатертью разъяснилось, увидал Семибратов, к своему великому удивлению, и вправду чашку с душистым чаем и блюдечко с пятью пончиками, покрытыми волнующей хрустящей корочкой.
      - Батюшки! - только и смог прошептать Семибратов и на всякий случай, как водится, протер глаза, но видение не исчезало. - Неужели и впрямь?
      - Да вы пейте чаек-то - остынет, - заметил человечек. - Я же говорил: обмана никакого.
      Семибратов недоверчиво надкусил пончик, прожевал, затем пригубил чашку и сладостно зажмурился.
      Через минуту он только облизывался и с сожалением глядел на опустевшую скатерть.
      - Н-да, - сказал он после некоторого размышления, - тут, пожалуй, все честно. Впрочем, чай да пончики - эка невидаль! Вот был бы, положим, кокосовый орех или шашлык по-кавказски, или индейка с черносливом... Вот тогда - да! А так, по мелочам - даже как-то и неинтересно...
      - Ладно, - согласился человечек. - Это можно. Ну-ка, скатерть!
      Семибратов и глазом моргнуть не успел, как все его заветные мечты вдруг материализовались и лакомо застыли в двух шагах от него.
      - Ну так что, браток, берешь или нет?
      - Беру! - решительно сказал Василий Семибратов, предчувствуя, как завистливо зашепчутся приглашенные на сегодня гости. - Сколько?
      - Двадцать пять.
      "С ума сойти! Задаром ведь отдает!" - восторженно подумал Семибратов, отсчитывая деньги, но потом вдруг остановился и строго глянул на своего благодетеля.
      - А откуда у вас скатерка-то эта?
      Человечек будто только и дожидался подобного вопроса. Он состроил глуповатую гримасу и простецки ухмыльнулся, пожав плечами.
      - Не информирован. Да и не интересовался. Давно она у меня. А вот откуда - шут ее знает.
      "Врет, подлец! - обрадованно подумал Семибратов. - За версту видно, что врет. Ну да ладно, пусть хоть украл - меня это нынче не касается. Ведь главное - такая вещь!.. Ай да Семибратов!"
      - Но всю эту снедь... Во что сложить?
      - Не извольте беспокоиться, - ободрил человечек. - Сгинь все! повелительно вскричал он. - Обелись)
      Мигом на скатерти ничего не осталось.
      - Ну, с богом, - сказал человечек, ласково сворачивая скатерть. - Желаю счастливо отпраздновать. Только учтите: вещь тонкая, приятственного обращения требует. Без перегибов и нажима. С наступающим!
      Он передал сверток Семибратову и, весь передернувшись, разом исчез.
      - С наступающим, - эхом отозвался в пустоту Семибратов и скатерть на всякий случай спрятал за пазуху.
      Он выбрался из закоулка, несколько секунд глядел на витрины, прислушивался к выкрикам, несшимся отовсюду, и вдруг диковато хохотнул и показал всем язык - мол, знайте наших! - а затем пошел расталкивать толпу.
      Он выскочил на площадь, крутанул в переулок и полетел не чуя ног домой.
      Дорога дальняя; конечно, можно на трамвае или - коли шиковать по-крупному, с размахом, безоглядно, в соответствии с моментом - на такси, но слов нет, до чего хотелось Семибратову подольше чувствовать себя единственным владельцем эдакого чуда, и потому он выбрал пеший ход, лишь временами останавливаясь у какой-нибудь глухой подворотни - тогда скатерть, повинуясь его воле, разворачивалась, распрямлялась, извлеченная на мороз, и, точно по волшебству? - а может, и впрямь по волшебству? возникали на ней стопочки с различными наливками и ломтики лимонов - их Семибратов со знанием дела отправлял в желудок, крякая и причмокивая всякий раз, и только после этого, с тихой радостью на душе, отправлялся дальше.
      И по мере того, как приближался он к своему дому, в голове его созревала удивительно простая, но вместе с тем значительная мысль, вернее, целый праздничный набор мыслей, в чем-то одинаковых и следующих неотступно одна за другой:
      "Ну, уж теперь я точно заживу по-человечески. Бесплатный стол, понимаете ли, пей-ешь чего душа пожелает! Сказка!.. Денег останется куча! Тут-то я и телевизор, наконец, цветной куплю, японский - видео с порнухой! - и магнитофон хороший, импортный конечно, и костюмов себе нашью - на каждый день по костюму, и квартиру новой мебелью обставлю, да не какой-нибудь, а все импортной опять же, наимоднейшей, в кооператив блатной вступлю, чтоб было комнат пять-шесть, книги у барыги подберу толковые, ковры кругом настелю - пусть все видят, что и мы не лыком шиты! с ускорением живем, по перестройке! - и картины по стенам развешу, а жене я шубу куплю соболиную, броши всякие, колечки да браслеты, а там, глядишь, и на автомобиль поднакопится - эх, вот красота начнется, все от зависти лопнут, только и разговоров будет: "О, Семибратов не простак, живет умеючи, законно, ему палец в рот не клади! - а все почему? - да потому, что скатерть-самобранка у него есть, чудо, жар-птицу в руках своих держит, заработал, понимаете ли, заслужил!.."
      Наконец добрался он до дома и встал, гадая, явились гости или еще нет, - от этого зависело многое, и в частности, в какой форме следует подать свое приобретение.
      Семибратов форме, пусть даже пустяковой, всегда придавал немалое значение.
      Как говорится, знал, что делал.
      Налетел порыв холодного ветра и взмел возле ног Семибратова легкую поземку.
      Василий поежился и счастливо хихикнул. Потом толкнул парадную дверь и вошел в подъезд.
      В подъезде стоял терпкий елочный запах и весь кафельный пол был усыпан зеленой хвоей, в тусклом свете лампочки похожей на кучки обгорелых спичек.
      Засунув палец в отверстие почтового ящика и не обнаружив никакой запоздалой корреспонденции, Семибратов беззаботно засвистел, достаточно фальшиво выводя мотив какой-то модной песенки, которую трижды на день передавали по радио вот уж целую неделю, затем еще раз ощупал заветный сверток и лишь тогда направился к лифту.
      Однако лифт не работал, так что Семибратову пришлось пешком подниматься на шестой этаж, и на всем пути его преследовал одурманивающе-сочный запах елок, а из квартир тем временем летели музыка и шум предновогодней суеты.
      Возле своей двери, тяжко отдуваясь, Семибратов чуть замешкался, прислушался, потом довольно крякнул и вонзил в замочную скважину ключ с подвешенным брелком - космической ракетой на цепочке, полтора рубля ценой.
      Он на цыпочках вошел в переднюю, неслышно притворил за собой дверь, скинул на вешалку, забитую чужими манто и разностильными дубленками, свое старенькое, в мелкий ворс, пальто и кроличью - под пыжика - ушанку и с воплем: "Катенька, а вот и я, что я тебе принес!" - влетел в столовую она же спальня и она же кабинет, - где за раздвинутым столом, выглядывая из-за фужеров, пузатого электросамовара и свечей, торчали улыбающиеся головы гостей.
      Тут все повскакали с мест, едва не своротив разряженную до потолка елку, и, строя умильные гримасы, разом затараторили:
      - А вот и сам, а вот и сам!..
      - Ну почему так долго, друг любезный? Ведь - согласись - не очень-то прилично...
      - А я тут, знаешь, всем наговорил, что ты, приятель, к ночи заблудился!.. Уже того-с, должно быть, - вот и заблудился...
      - Тихо, граждане! - сказал Семибратов твердо. - Ничего страшного. До Нового года - почти два часа. А Катенька знает, почему я задержался. Я подарок ей искал. И, поверите, нашел! Вы сроду ничего такого не видали. И - р-раз!..
      Он с разбойным видом ухмыльнулся, выхватил спрятанную за спиной скатерть и развернул, взмахнув ею, будто флагом, над головой.
      - Н-эм... скатерть... - разочарованно-уныло констатировал кто-то.
      - Васенька, она льняная? Где достали?
      - А вы взгляните-ка на петухов! Это же роскошь! - раздался мужественный баритон. - Крестьянские узоры, народный орнамент!..
      Супруга Семибратова молчала, и на лице ее ясно было написано не то чтобы презрение к мужу-простофиле, но некое разочарование, сплавленное со злостью, - дескать, нашел чем похваляться, подумаешь, скатерть - эка невидаль, даже в такой чудесный праздник не мог придумать ничего путного, а ведь к себе, поди ж ты, и забот, и ласки требует... Срамиться только и горазд... Растяпа!
      - Катенька, - томно сказал Семибратов, - ты не думай... Я обегал весь город...
      В комнате повисла неловкая тишина.
      - Ты не думай, - повторил Семибратов и вдруг хитровато улыбнулся. Этот Новый год мы отпразднуем так, как никому не снилось. Это - чудо, то, что я принес. Я скатерть-самобранку купил! Понятно?!
      - Чего-чего? - протянул недоверчиво кто-то из гостей. - В нашито дни и волшебство?
      - Именно! - воскликнул Семибратов. - Я тоже поначалу не поверил. А потом... Э, да что там объяснять!.. Сейчас вы сами убедитесь!
      Он быстро подошел к столу и, прежде чем кто-нибудь успел опомниться, поспешно и не церемонясь принялся переставлять прямо на пол, под ноги собравшимся, бутылки, холодные закуски, тарелки, чашки и торты. Потом расстелил на пустом столе скатерть-самобранку и, широко разведя руки, с видом гастролирующего факира от Москонцерта, повернулся к гостям.
      Кто-то хмыкнул, глядя на него, кто-то, вздохнув, пожал плечами, женщины зашушукались и невольно попятились, а верная Катенька только качнула головой и смиренно-жалко, будто извиняясь, улыбнулась...
      - Что же вы стоите? - несколько опешив, проговорил Семибратов. - Вот оно, чудо, перед вами. Давайте приказывайте, требуйте - возражения не будет, нечего стесняться! Любой деликатес, любой напиток...
      Минутное оцепенение прошло.
      - А что она умеет?
      - Да все, что пожелаете! Не верите?
      И гости воспрянули духом.
      - Хочу икры. Зернистой. Килограмм, - изрекла плюгавая девица, раскуривая сигарету "Кент".
      - Слыхала, скатерть?! - гаркнул Семибратов. - За дело, старушка!
      Звякнуло, пшикнуло, запахло рыбным магазином, и на столе возникло блюдо, доверху заваленное икрой.
      Икра была отборная, не на всех официальных банкетах такую сыщешь.
      - Ой! - то ли испуганно, то ли восторженно вскрикнули гости. - Неужто настоящая?
      - Проверьте! - царственно предложил Семибратов.
      - Но, простите, откуда? - В углу сидел некто, жевал мятный пряник и был полон сарказма. - На пустом ведь месте... Я все видел!
      - То-то и оно! Волшебство, товарищи, чистой воды волшебство!
      - М-да, - донеслось с другой стороны стола, - оно, впрочем, конечно такой уж век. Нынче в газетах каждый день о чудесах трубят... И не надоедает.
      - Ну, а коли так, - улыбаясь, сказал Семибратов, - валяйте, друзья! Бесплатное удовольствие. Аттракцион для всех!
      - Хочу индейку, в ананасах! - тотчас раздалось, будто выстрел.
      - Хочу заливного поросенка!
      - Побольше...
      - Да чтоб совсем уж прямо вот такое!..
      - А мне бы... Ах!..
      - Хочу, товарищи, хочу!
      И через пять минут стол ломился от яств, и возникали все новые лакомства, новые чудеса кулинарного искусства, приправленные фантазией гостей, а гости, в раж войдя, надсаживались до хрипоты.
      Семибратов же только ухмылялся, довольно потирал руки и бегал вокруг стола, взгоняя страсти до предела: "Хочу - могу, ну и хоти, не медли!".
      Но наконец все утомились.
      Красные и потные, они уселись на свои места, схватили вилки, ложки и ножи и принялись накладывать в тарелки всяческую снедь, чтобы тотчас набить себе рты, запивая заморскими винами, безалкогольными настойками и коньяками, и, не прожевав как следует одно, с голодной жадностью наброситься на новые куски.
      Это был пир - ужасный и восхитительный.
      Раблезианский пир. Чумной.
      - Где скатерть-то достали, ик?
      - Да с рук купил...
      - И много было, ик?
      - Одна-единственная.
      - Врете, батенька, заливаете? Небось в магазине, из-под прилавка, да? По старой памяти, на экспорт? Да?
      - Да нет же, право...
      - А заплатили сколько?
      - Двадцать пять.
      - Целковых?
      - Ну, естественно!
      - Вот видите! Вот видите! За уникальную-то вещь сдерут - ого-го, подумать страшно!.. Сказать не хотите - ладно. А еще называется - друг...
      - А что? - встрепенулась какая-то дамочка с лицом эмансипированной матрешки. - Вот ведь здорово-то, а? В любом магазине - по скатерти-самобранке... По чуду на каждом углу! Все были б сыты до отвала.
      - Нет, такого и не ждите, - возразили ей. - Эти скатерти в Африку посылают. Там народ голодает, а денег нет ни у кого... Оттого у нас из-под полы и приходится доставать. Ура развивающимся странам!
      - Нет, вы представьте себе, - не унималась дамочка, - вы только представьте себе, я слышала: электроника эта может все! Глядишь, волшебную палочку изобретут... И на службу ходить не надо. Махнешь разок - и все, что пожелаешь... И машины, и квартиры, и мебель там, и драгоценности, о господи! А денег - кучи, кучи!..
      - Деньги-то на что? - резонно перебил ее супруг. - Ты - думай прежде...
      - Как - на что? Они всегда нужны. И потом, мало ли... Война вдруг... Или палочка сломается...
      - Э, бросьте, - с ухмылкой сказал Семибратов, - никаких вам палочек не будет. Это уже слишком. Но вот скатерть-самобранка!..
      - Слушай-ка, Вася, будь человеком, продай ты мне ее, скатерку эту. Я тебе тысячу целковых отвалю.
      - Кровью добытое - не продаем! Нет, вы только послушайте его, захохотал, подбоченясь, Семибратов. - Он с ума сошел, ей-богу!
      - Хочу птичьего молока, - решительно потребовала матрона с дальнего конца стола.
      - Птичьего? - замялся Семибратов. - Да я, право, и не знаю...
      - А вы попробуйте! Вы - закажите. Вам же ничего не стоит...
      - Уговорили. Ладно. Ну-ка, скатерть, подавай нам птичьего! Дистиллированного! Живо!
      Все кругом на секунду померкло, покрылось волнующейся дымкой, зазвенели колокольчики, заливаясь, как сотни соловьев, и наконец посреди стола возник белоснежный кувшин, плотно прикрытый инкрустированной крышкой и с длинным, будто шея лебединая, носиком, из которого разносились удивительнейшие свежесть и благоухание.
      - Пожалуйста! - сказал горделиво Семибратов. - Птичье так птичье...
      - А ведь старенькая уже, - тихо молвил один из гостей, теребя с пониманием краешек скатерти. - Поди ж ты, много на своем веку поработала... В скольких руках, наверное, перебывала...
      - Чего же мы сидим? - осведомился кто-то. - Подставляйте бокалы!
      Маятниковые часы в углу, чуть дребезжа, пробили половину двенадцатого.
      - Ого! - воскликнули все разом. - Время-то бежит!.. Совсем еще немного... И - Новый год! Год птичьего молока! Дожили наконец-то!
      - Милый! - чмокнула Катюша мужа в щеку.
      - Друзья, - произнес Семибратов, вставая, - вы только вдумайтесь, в какое время мы живем! Кругом - чудеса... Прогресс, друзья! И нужно распорядиться с умом, выжать из эпохи все, как из лимона...
      - Нектара хочу! - встрепенулась его соседка справа. - Божественный напиток! Вы представляете: бьют часы, и мы поднимаем бокалы... А в них нектар! Или, нет, пополам - птичье молоко с нектаром... Какой коктейль!
      - А еще барашка бы сюда, - мечтательно заметил кто-то. - Живого барашка, чтоб здесь же зарезать и освежевать. Мечта поэтов! Видал я, как делают настоящие шашлыки, из теплого мяса... А баран стоит - дубина дубиной, глазами только моргает да хрипит, эдак тихонько, без натуги когда ему горло перерезают... И гордость сразу поднимается - вот он ты, можно сказать, сапиенс, а перед тобою - тварь четвероногая, ни ума в ней, ни страсти настоящей... Одно слово - баран.
      - Это еще что, - вмешался другой гость, - в Китае, говорят, в ресторанах прежде особые столы стояли с дыркой посередине, да, и вроде стол как стол, только с дыркой, значит, а вот из нее, из дырки той - мозг живой обезьяны торчит... Тут-то его палочками и потребляют. Деликатес! Ах ты, батюшки!.. И ничего тут нет предосудительного! Едят же люди... А скатерка-то - того, и это смастерить могла бы...
      - Да, - то ли улыбаясь, то ли зевая, томно отозвалась дама в роскошном декольте, - и вправду хорошо бы - не так, как у всех, а чтоб по-особому, ну, что-нибудь восхитительное и чудовищное. Себя ошеломить... Ужас как хочется! Васенька, что же вы примолкли?
      Семибратов хмельно откинулся на спинку стула и ласково глядел на гостей.
      До чего милые люди - эрудиты, интеллектуалы, все-то знают, все-то понимают... Ах!..
      Но потом он вдруг выпрямился, глубоко вздохнул и, поигрывая ножиком, твердо посмотрел каждому в глаза.
      - А мне, грешным делом, вот какая идея сейчас в голову пришла, таинственно сказал он и поднял палец, призывая к всеобщему вниманию. - Я прекрасно знаю: индейки, шашлыки, поросята, мозги, нектар, торты воздушные, которые тают на языке, птичье молоко, всякие прелести, каких сразу и не придумаешь, - все это здорово, конечно, но - в общем-то доступно, если очень захотеть...
      - Ну что, что еще? - не выдержали вокруг. - Ты сразу говори!
      - Сразу!.. - ухмыльнулся Семибратов. - Это, знаете... Ну, ладно! Коль чудеса творить, так до конца! Такой уж век. Хотите _человечины_? А? Вы не хотите?
      Десять пар глаз, не мигая, уперлись в него, как в каменную стену, смятенно перебегая от кирпича к кирпичу, в надежде найти хоть какой-нибудь просвет в мертвой кладке, трещинку, зазор, который помог бы эту стену расшатать...
      - Человечины... - выдохнули десять ртов. - Но ведь - невозможно!
      - Кто сказал?! Вы вспомните... Неужели никогда вам не хотелось, как запретный, но манящий плод, вкусить человечины?.. Чтобы почувствовать себя _людьми_!.. Мы не каннибалы. Но верим, как и они, в чудеса. Так вот же оно, это чудо, перед вами, способное утолить любой ваш голод! Человечина... Попробовать чтоб больше не хотеть, чтоб душу свою освободить, избавиться от гнета низменного...
      - Жареная, - прошептал едва слышно кто-то, но слово это прозвучало, как сто тысяч набатов, как взрыв ужасной водородной бомбы, полыхнувший где-то в недрах и одновременно - в вышине...
      - Хоть раз попробовать... Чтобы понять себя...
      - Боже, - прошелестело вокруг. - Жареной... человечинки... Боже!..
      - Вы не бойтесь! - заверил страстно Семибратов. - Сами посудите. Скатерть-то волшебная - все сможет, все стерпит... Зато какие воспоминания! Какой Новый год! Другие и мечтать не смеют...
      Все словно оцепенели, застыли, каждый в своей позе - с бокалами птичьего молока в руках, неестественно, судорожно изогнувшись, откинувшись на спинку стула или, напротив, навалившись грудью на уставленный яствами стол, сдавливая пальцами виски, разинув изумленно рты или, напротив, глупо улыбаясь, и на всех лицах, как печать, как маска, обозначилось одно смятение и только.
      Но откуда-то изнутри проступать уже начинало иное: болезненная страсть, затаенная надежда, тоска и радость одновременно - так или не так, а может, и впрямь? - кто, собственно, узнает, ведь все кругом свои... - И тут плотину, душную завесу неуверенности и смущения внезапно прорвало, люди встрепенулись, ожили, с испугом и мольбою глядя друг на друга, как бы поддержки ища, согласия и веры, и тогда в тишине раздался срывающийся женский крик:
      - Господи, хочу! Человечинки... Дайте мне! Я больше - не могу...
      Тут разом взвыли все, с грохотом вскочили с мест, и заходила ходуном квартира, стулья опрокинулись, стол зазвенел тарелками и ножами - люди стояли Друг против друга, потные и красные, липкие в похоти своей, а рты их широко, беззвучно разевались, глотая воздух и скаля зубы, и языки болтались, глотки перекрывая, слюнявые бело-розовые языки, выплевывая в пустоту слова:
      - Человечины! Жареной! Хотим, хотим!..
      - Скатерть-самобранка! - крикнул не своим голосом Семибратов, но ему показалось, что все равно он нем, что звуки, еле народившись, тотчас замирают на губах. - Скатерть-самобранка! - завопил он из последних сил. Ну-ка ты, чудеса творящая, вмиг исполни волю мою! Дай нам человечины сочной, пропеченной, чтобы таяла во рту! Мы ждем, ждем - расщедрись, родимая!
      И все переменилось.
      Никто опомниться даже не успел, как края скатерти внезапно изогнулись, тотчас же исчезло все с нее - и яства царские, и напитки божественные, - а петухи, что скатерть украшали, стремглав взлетели, перья и крылья распушив, вскричали жутко и вразнобой и обернулись огненными петухами, рванулись к Семибратову и закружились вкруг него, смерчем встали от пола до потолка и охватили Семибратова пламенем и жарким и неугасимым, объяли целиком...
      - Ой, мамочки мои, горю! Помогите! - завыл, опрокидываясь навзничь, Василий. - Спасите же! Воды...
      Запахло паленым, дух жаркого разлетелся по квартире, а Семибратов катался по полу, срывая с себя одежду, но огненные петухи клевали тело и не было от них спасенья.
      Вспыхнули картины на стенах, треща заполыхала ель, огонь переметнулся на шторы, занялась обивка стульев и дивана - дом горел.
      "А он, постойте-ка... - мелькнуло в последний раз в мозгу Семибратова, - он и другим, наверно, предлагал... Приятственного обращения требует?"
      - Спасите, ради всех святых!
      Но люди словно обезумели.
      Молча, позажимав носы, лишь бы не чувствовать этого дьявольского запаха, они все, давя друг друга, кинулись в переднюю, а из передней вон, вон из квартиры, чтобы выскочить на улицу, подальше от пламени, чтобы вдохнуть морозного воздуха и мчаться, мчать куда глаза глядят...
      Часы в углу пробили двенадцать раз и смолкли.
      В других домах, в чужих квартирах люди поднимали бокалы, чокались и пили за здоровье, за счастье, за добрые чудеса на этой земле, вступившей незаметно в Новый год...
      В ту ночь по городу носились красные машины, и телефоны надрывались под гнетом цифр "01".