Армии нужен бой, догадался он. Половина сдохнет, зато остальные через месяц останутся армией. Истерично он начал искать противника, тот медленно шелестел сзади. Ересиарх приказал остановиться. Министр отошел назад. Воинство Невидимой Руки пошло в лоб, но конница легко уворачивалась от дурной пешей черепахи.
      Через три недели Министр двинулся вперед и пробил шаткую фалангу. Далеко никто не ушел. Ересиарх вынул меч. В его грудь смотрело восемь копий. Неизвестный подонок предложил сдаться и выйти на диспут с Отцом. Дерганым взмахом он бросил оружие, и его не убили сразу.
      18
      Здание школы стояло белым, растянутым в длину, трехэтажным. Малые дети бегали по двору, взрослые школьники и окрестная шпана с чувством не зря прожитого топтались на крыльце. "Покурим, Шлепа?" - предлагал короткий пацан массивному парню с блинообразным лицом. Шлепа соглашался, покурить - дело нужное. Короткий пацан возбуждено сплевывал себе под ноги. Одинокие учителя проходили мимо.
      Сентябрьская погода висела чистой и прозрачной, радуя последней порцией солнечного тепла. Пока плюс двадцать. Завтра, конечно, будет меньше. А пока чирикали воробьи, Шлепа весомо матерился и тренькал звонок, предупреждая о втором уроке.
      После химии наступала математика. Леша не любил алгебру, как и все, что таилось в трехэтажном здании и на подходах к нему. Учился хорошо. Перед походом в первый класс мама объяснила, что правильные дети получают пятерки, он поверил. Без троек дожил до седьмого класса, своих тринадцати лет, нового сентября. И снова прозрачный воздух, последнее звенящее тепло и Шлепа, тихо бивший по голове малолеток, и короткий пацан, худой, нервный, с надорваным ухом, - знакомый враг. В четвертом классе он заприметил Лешу. С тех пор помнил, при встрече раскрытой ладонью хлопая по лицу, не больно. Но тем и плохо, тем изощреннее издевательство. Три года назад с ним стоило подраться, но короткий пацан раньше убегал, а сейчас дружил с местными.
      Ступочкин протяжно говорил о переменной и функции. О какие там есть способы задания функций? Графический. Табличный. И конечно же, уравнением. Класс переписывал с доски вдавленные мелом формулы, Леша всегда удивлялся: почему цифры Ступочкина такие яркие и видные, а все, что он, Леша, писал на доске, такое блеклое и неразличимое уже с задних парт? И не только он, но и любой в классе возил мелом неправильно, и только Ступочкин выводил что-то твердое. Наверное, опыт, думал он, рассеянно изучая грязные манжеты полувекового учителя.
      Лешу позвали к доске построить линию по таблице, заполнив ту в согласии с формулой. В квадрат и отнять четыре. Скучная формула, задание для дураков, которым Ступочкин всегда поощрительно улыбался.
      Не надо, спохватился Матвей Арсеньевич, построй-ка лучше вот этот, позаковыристей. И ткнул пальцем в учебник, найдя там сочетание цифр с затаенным дискриминантом. Леша принялся уныло рисовать букву "D", взял чей-то калькулятор, посчитал. Ступочкин неудолетворенно хмыкнул: ерунду в уме надо щелкать, тебе особенно, отличник же, не хухры-мухры. Оксана со второй парты, корявая и оттого всезнающая, уже выводила график. Не хухры-мухры по-прежнему мялся у доски, запутавшись с местом второго корня. Ему светила сомнительная дробь с фантастическим знаменателем. Ступочкин замер и смотрел, напоминая облезлого барса в засаде. Говорят, что если барса перед прыжком подергать за хвост, тот в своей сжатости не заметит. Так и Ступочкина можно кусать в этот миг за ляжку, математик не шелохнется...
      - Знаешь, где ошибка? - торжествующе спросил он.
      - Да нет пока, - застенчиво признался хухры-мухры.
      - А вот где, - сказал долгий унылый математик, и показаол.
      - А у меня с ответом сошлось, - сообщила не в меру радостная корявая.
      - Молодец, Оксана.
      - И у меня, - сказал Леша через минуту.
      - Четыре, Смурнов, - вздохнул он.
      Леша вернулся за большую белую парту, третью от доски, в солнечном ряду у окна. Сосед Женя упоенно рисовал чужим карандашом, раскрыв смурновскую тетрадь на предпоследней странице. Под его рукой возникало странное: с лапами, рогами, в штанах. Глаз был готов упасть, торчащий хвостик завинчивался как надо.
      - Это ты, - сообщил шепотом Женя.
      Леша не заплакал, потому что при всех нельзя.
      - Дай свою тетрадь, - сиротливо попросил он.
      Загорелый раздолбай Женя весело протянул троечные листки. Леша распахнул их и начал возить стержнем по бумаге. Возникали контуры чего-то массивного. Квадратное лицо украсилось вызывающими очками, бороденка и баки гармонировали с пустотой лысины. Короткими росчерками он сотворил тело, конечности, портки и рассегнутую рубаху. Подумал и влепил заплатину на штаны. Еще немного поразмышлял, и на рукаве появилась повязка с нацистским солнцем. Крест на груди превращал новорожденного мужика в христианина.
      - Разве это я? - смешливо спросил Женя.
      - Конечно, не ты, - прошептал успокоенный. - Копыт не хватает.
      Оксана прытко священнодействовала близ учительского стола, колупая очередной пример. Ступочкин одобрительно шевелил пальцами и молчал.
      - Твоя будущая жена, - сообщил Женя, бездумно переписывая цифры с доски.
      - Твоя, - отбрыкивался он.
      - Врешь, - довольно заявил кучерявый Женя Градников. - Чего моя? Вы же у нас самые математики. Будете в постеле строить график - чем не жизнь?
      - Это вы будете, - сказал Леша за неимением лучших слов.
      - А какая тебе нужна жена: умная или красивая? - привязался симпатичный раздолбай.
      Леша славился тем, что его навылет убивали вопросы интимного содержания.
      - Мне нужно все сразу, - с тихой истерикой ответил он.
      - Позови в кино Лену Ганаеву, - предложил шепотливый веселух. - Если все сразу.
      - Сам зови, - резано сказал он, внутренне растекаясь в кисель.
      - Я? Позову, конечно, - отозвался Градников, невзначай пиная туфлей лешины ноги. Не со злобы пиная - так, по-дружески, от переизбытка скуки.
      Ганаева казалась ему никем, да и как она выглядела сегодня? Что-то несделанное, бесформенность с глупыми вопросами и случайным, малоприятным на слух смехом. Вот и вся девочка Ганаева, а ее тело украшалось одеждой старушачьих расцветок, хоть она и нравилась Градникову - что с того? Она многим нравилась, возможно, за говорливый нрав, - потом, кстати, выяснилось, что по ходу жизни Смурнов смотрел только на общительных девушек, а свои скромные подобия он не замечал, не принимал всерьез, и они его не принимали всерьез, как, впрочем, и говорливые.
      На химии он слушал отвратительное поветствование об оксидах. В голове вместо формул быстро вскипал план реформы образования: сделать так, чтоб избавить свою жизнь от оксидов - ну а зачем, в самом деле, они нужны? Нет ни одного довода в пользу того, чтобы взрослый человек хоть краем мозга подозревал о наличии на земле оксидов. Как и о наличии цитоплазмы, котангенса, ускорения и иных причудливых штук. Без ложной скромности Леша полагал, что программу за десять классов сочинял пришибленный дурак, высунув довольный язык и хохоча от своей заскорузлой тупости; а возможно, что не один: целая команда счастливых тупогонов собралась вместе и постановила, что в стране излишен не познавший котангенса, цитоплазмы и ускорения. Господи, неужели это - непонятно? - думал маленький Смурнов, и потом не поменявшей веры в убогость верховных принципов школы: кстати, через много лет его похвалили за эту мысль, - похвалил клетчатый, в зазеркальной комнате. Херня, конечно, сказал он, когда Смурнов предположил, будто школа не так устроена - так вот, херня, сказал знающий, десять лет неизбывной херни, за которые в иных мирах лепят сверхчеловека. А у вас лепят хрен кого, тебя лепят - сказал тогда клетчатый, мягко-извинительно улыбнувшись: а почему? Не думают потому что, лениво произнес он, не знают, чего хотят, вот и штампуют дрянь, а если бы поняли, какая модель человека надобна и потребна - делали бы ее, но ведь не задумываются, гонят ерунду и радуются, что чересчур мучительно ее гонят. Переделать бы ваш бардак, мечтательно вздохнул молодой и сероносочный.
      Наступили труды. В обиходе предмет так и назывался: труды. А полное название намекало на трудовое воспитание и обучение, и в жизни им занимался пожилой дядька-сталинист, с дрожащими ручонками, искренний. "Ты зачем не так сточил? - возмущался он. - Заусеницы видишь? Быть тебе ленивой гусеницей, а не мужиком".
      Обточивших железяку без заусениц он возносил на свой лад, обзывая проверенным элементом и нашим кадром. Еще он говорил, что пойдет с такими в разведку - пацаны его, впрочем, не любили.
      "Сегодня будет задание, - предвкущающе сказал он, - по дереву." Ребята стояли в ряд, сонно изучая, как Лев Иванович наглядно сдирает стружку с поверхности. Ребята скучали, Леша все-таки волновался - он всегда волнительно ходил на этот урок, всегда с опаской и подозрением. Лев Иванович его не ценил, в разведку отказывался идти напрочь, в уме, наверное, считая Алексея гусеницей - а у того рукоделие привычно выпадало из рук, не клеилось у него ремесло по дереву и муторное точение железяк. Если требовалось выполнить что-то в миллиметрах, он всегда ошибался, сдирая лишнее или опасливо оставляя лишний кусок. Лев Иванович таких не любил, подолгу талдыча про глазомер и требуя показать "тетрадь по трудам": в ней виднелось единственная запись на тему, что такое эскиз, и картина какой-то детали в полный рост с закругленным верхом и указанием ее миллиметров.
      "Вот, - говорил Лев Иванович, - как положено-то". Леша вежливо соглашался, покорно встряхивая головой.
      Сегодняшний день казался апофеозом рукодельного издевательства. Облочившись в сшитый родителями синий фартук, он недоуменно держал в руке рубанок. Предстояло обстругать напиленное предшественником, затем новый мальчик склеит их как положено, и школа обзаведется деревянными автоматами. Вещь нужная, полезная - особенно когда третьекласники со дня на день готовятся разыграться в свою патриотическую войну.
      Он неуверенно провел рубанком по дереву, стружка почему-то не отлетела. В пыльный зал вошла незнакомая тетка и попросила Льва Ивановича одолжить ей мальчиков. Пятерых. Трудовик позвал добровольцев. Леша откликнулся, хуже трудов случиться уже не могло.
      Впятером они пошли к вестибюлю, тетка неслась впереди, загребая руками воздух. "Ну хлопцы, - смеялась она. - Сразу вижу трудолюбивых." Зашли в полутемную клетушку близ вестибюля. Тетка вывалила из тяжелого шкафа несколько метел, грабли, пару ведер, предложила все это разобрать. Грабли пугали, потому что были одни. Леша взял метлу. А носилки и веник остались дремать в глубине зеленого шкафа. Тетка опять довольно засмеялась и повела своих семиклассников на прозрачный сентябрьский воздух.
      Они обошли школу с тыла, остановились за оградой, отделявшей двор от переулка. Тетка объяснила, чего и как. Ее наставления напомнили анекдот: мести требовалось от калитки вплоть до конца урока. "Вас же можно оставить одних?" - по-доброму спросила она и удалилась, показав засыпанную известкой спину.
      В отсутсвие тетки никто работать не стал. Диван пожаловался, что хочет спать. Олег лаконично матернулся. Райхер зажал между ног свои грабли и покачивал рукояткой, - ни дать, ни взять, показ детородного органа. Сам Райхер, видимо, об этом не подозревал. Олег с хохотом объявил, что именно тот показывает. Женька Градников и Диван заржали, Леша тянул улыбку из солидарности. Саша Райхер обиделся и робко назвал Олега придурком. Диван посоветовал вмочить Райхеру как положено.
      - Сюда иди, мышь! - рявкнул Олег, вынимая из карманов руки и попинывая воздух ногой.
      Райхер стоял поблизости и не шевелился.
      Леша тихо радовался, что в стороне. Диван заржал еще веселее, ему нравилось. За полосой деревьев семенили невзрачные горожане, спеша по обычным людским делам, залаяла у второй калитки собака.
      - Ладно, пацаны, хватит, - сыто сказал умиротворенный Женька, которого никто никогда не бил.
      - Чего хватит? - не понял Диван. - Не по-пацански так.
      Райхер стоял и даже не пробовал шевелиться. Неужто страх? Олег состроил уморительную рожу, подбежал и пнул его по бедру. Смеясь, отбежал, машинально-показушно принял позу боксера.
      - Сука ты, - неожиданно четко произнес Райхер.
      Олег прыгнул второй раз, Райхер выбросил руку и достал его в нос. Олег дернулся, неуклюже ударил в грудь: обычно он забивал почти всех, а сегодня - не мог, растерялся? Получил два правильных удара в лицо, отошел. Райхер смотрел с непривычной для себя ненавистью.
      - Еще хочешь? - бесцветно спросил он.
      У Олега капала кровь.
      - Да ладно вам, - бормотал Градников, зная, что его не услышат.
      Побитый пошел вперед, получил встречный в живот. Схватился руками, чуть пригнулся. Безжалостный Райхер добавил в голову. "Гондон", - бессильно хрипел Олег. Тот снова ударил. Секунд через пять Олег лежал на желто-грязной траве, а невысокий Райхер в черном фартуке сидел на его груди, положив пальцы на шею.
      - Сдаешься? - ласково спросил он.
      Олег сказал, что сдается, так у них было принято.
      - Ну хорошо, - сказал Райхер. - Теперь хватит.
      Диван начал прилежно подметать сырой тротуар.
      - Почему не работаешь? - прошипел он, глядя на Лешу.
      - Я работаю, - спохватился он.
      Райхер игриво прихватил грабли и начал расчесывать газон. Олег поднялся, встал в стороне, с ним не разговаривали. Подошел Женька.
      - Все нормально, - сказал он утешительно.
      Минут через двадцать вернулась развеселая тетка.
      - Стараешься, молодежь? - спросила она, отбирая метлу у загрустившего Леши. - Смотри, как надо.
      Тетка принялась резво гонять первые опавшие листья. Вволю намахавшись, ушла по своим, как она выразилась, делам. Что за бесконечные дела у немолодых радостных теток? - подумал он, а она уже загибала за угол.
      Подошел блинообразный Шлепа, в отличие от тетки сразу увидел кровь.
      - Кто тебя, братишка? - спросил десятиклассник, с отеческой нежностью обнимая Олега.
      Тот показал на Райхера.
      - Ты что, пацан, охамел? - воспитывал Шлепа, положив лапу на плечо Райхера. - Что, волю почуял? Дерзким стал?
      - Врежь ему, - попросил Диван. - Чтоб знал парень наших.
      Леша бросил подметать. Смотрел пристально, чуть моргая.
      - Врезать тебе? - добродушно спросил Шлепа.
      - Врежь, - просто ответил Райхер.
      И Шлепа врезал.
      Тетка вернулась и начала бестолково охать. "Ох уж эти пьяные бомжи", - примерно так говорила она.
      ...Труды венчали школьное время - он шел домой.
      19
      Сперва по тому самому переулку, затем вышел на многолюдье: мимо него провезли в синей коляске ясноликого малыша, он чмокал и улыбался, а Леша не знал, что тот станет доктором философии; прошел старик, расстреливавший в сороковые; прошмыгнул сверстник, в девяносто третьем основавший "Бета-банк"; мелькнула женщина в коричневом пиджаке, которая вчера развелась - но Леша не знал об этом; просеменил плюгавый мужчина, две пуговицы были оторваны, - известный в своих кругах физик, но Леша не знал; протопал студент в близоруких очках, его звали Валентин Данилевский, он станет народным депутатом СССР и заклеймит позором социализм, а затем уйдет на фондовый рынок - но разве Леше об этом подозревать? - и слево от него прошли две симпатичные девушки, взявшись за руки, - как догадаться, что лесбиянки сейчас придут домой, скинут одежду, Оля ляжет на ковер, а Оксана станет ласкать ее тягучими поцелуями, покусывать и шептать на ухо о любви, а затем медленно снимет трусики - ну как понять? идут себе две миловидные женщины лет двадцати семи, и идут; на другую сторону улицы вышел отец наркомана, который будет бить Смурнова железной палкой, и убьет, но он пока не стал отцом, и только под Новый год в гостях встретит мать будущего Коли, уведет ее в ДК на танцы, затем поженятся - через полтора года, в автомобиле "жигули" на малой скорости прокатил вор в законе, единственный на весь город, усталый мужчина лет сорока с еле заметной лысиной, в куртке-ветровке, плохо выбритый, с волосенками на щеках, следующей зимой его порешат в СИЗО; суетливо пронесся потомок графа Толстого, дребезжа пустыми бутылками, накиданными в авоську - он хотел успеть до обеда, а около лужи сидел мальчик и палочкой поднимал волну, ему было лет семь, в девяносто пятом он возьмет нож и станет убивать девушек в синих джинсах, выбрав пригород и сумеречные часы, - оставит четыре трупа, потом его повяжет сам полковник Рублев, дадут пожизненное, на зоне опустят, он покончит с собой, - пока он ничего не знал, березовой веточкой поднимая со дня лужи черную муть, в воде отражалось лицо мальчика; стоило поднять глаза вверх: за окном пятого этажа забывался сном будущий губернатор Сергей Ладонежский, он маялся: в горле чужое, сознание перекатывается клочками, в носу вода, приходится дышать ртом, не хочется жить - взял больничный, отдыхал от своего замшелого НИИ; на балконе крепкий мужик кидал железные гири, майку пропитал пот, а через пять лет от него уйдет Марина, через шесть он научится не разбавлять спирт, в девяносто втором маклер отберет квартиру и мужик переедет в подвал красного дома, где будет филиал "Бета-банка", а пока он выходил в беседку и на руках борол хиляков; из подворотни вышел писатель в кожане, заплетавший в косичку черные волосы: литератор, которго никто и никогда не признает, сделавший девять книг и создавший одну рок-группу, а пока писавший только стихи и размышлявший по молодости о суициде; из дверей гастронома выпорхнула девочка - любовница скандального кандидата в президенты России, в ноябре ей повяжут пионерский галстук; дорогу Леше пересек большой белый кот - прежняя собственность Луки, арестованного фарцовщика; кроме того,
      девушка и парень прошли мимо, не любовники и не друзья, просто шли вместе, под руку, оживленно беседуя, совершенно чужие, - а казалось, что нет; в бездоном небе проплыл самолет, на борту дремали сразу три эмигранта: один прославится едкой публицистикой в перестройку, другой сколотит восемь миллионов на нефти, третьего до смерти забьют молодые негры в Лос-Анджелесе, а пока лишь второй твердо знал, что покинет Родину, двое колебались, но зачем подниматься так высоко? - на земле тоже немало жизни, центр города, люди, улица известного имени, - среди них вспотевший Копьин, в черном плаще, достигший сорока лет и не сделавший добра в жизни, но - как смехотворно переплетение! - через восемнадцать поколений его потомок присвоит мировое господство, а вот справа злой подросток лет пятнадцати, с обтесаным профилем, кривой губой, шел изгибисто - выпил с утра? - шнурки развязались, он не видел, толкая встречных, разрезая толпу, - потом он защитит кандитатскую, женится: на ком? - в полдень шла девочка, она заблудилась, маленькое создание в школьной форме, сейчас она во первом "Б", а потом окажется в другой школе, в девятом "Г" в нее влюбятся сразу трое, - а она пошлет всех, уедет, пройдет в "плехановку", и пьяный подростоук будет читать им курс мировой экономики, она придет к нему в однокомнатную, останется насовсем, и первый секс получится вымученным, "давай просто спать?" - устало скажет она, но все-таки чмокнет в шею, а потом трое детей, завидная любовь, в сорок они еще будут молоды так здорово, что отдает скукой, и к подростку подошел понурый милиционер, "чует мент" - прошептали сзади, а у мента случился свободный день, он не стал издеваться над пареньком, потом его посадят, мента, - за взятки, а мать будет плакать и матом орать в лицо прокурору, а мент приедет с зоны и заведет фермерское хозяйство, отрастит диковинный помидор, и овощ-гигант покажут по трем из пяти каналов, "Вечернее время" возьмет экспресс-интервью, "отвязался мент" - вздохнули сзади Смурнова, мальчик обернулся, увидел: маленький человек пенсионных лет, в черном трико и выпущенной серой рубахе, ухмылялся: "хочешь, белочку покажу?" - предложил Леше, он пошел прочь, не распознав сумасшедшего, а вскоре маленький человек пройдет на заседание горсовета и справит малую нужду на ковер: псих, скажут эксперты, какая тюрьма? - и знатока белочек поместят в облезлую палату, он заметит единственную врачиху и станет заигрывать, веселого старика полюбит персонал, "а зайчика?" - кричал он семикласснику, тот быстро уходил, не разбирая пути, ткнулся сумкой в живот симпатичной рыжей студентке, сегодня она была счастлива, Леша не подозревал, почему, не знал, что она студентка истфака и не видел, что она счастлива, "извините", - произнес он, рыжая рассмеялась и побежала к автобусной остановке, у нее было пятнадцать минут, у столба топталось семь человек:
      один, самый неподвижный, думал о самоубийстве, так и не решился, а в среду напился в дым, и друзья положили ему некрасивую проститутку, в четверг он похмелялся минеральной водой и отчего-то думал о православии, - сейчас преподает в Центре медитаций, деньги не принимает и по вечерам боится людей, по-настоящему просветленые ему не верят, считая Центр ерундой, где все пошло и от лукавого, но это кому как, многие клялись, что Центр дает жизнь, а особенно в симпатии к Центру объяснялись пожилые женщины, но вряд ли они уходили далеко в астрал - разве такие далеко уходят? - но это происходило потом... из семи человек двое могли похвалиться прошлым: один воевал с наемниками контрреволюции в Африке, получил полковника, мочил переодетых американцев, с отвращением убивал женщин и стариков, другой в Великую Отечественную умел исцелять молитвой, затем дар исчез: закончилась война - испарился талант, сейчас он жил незаметно, пенсии хватало, телевизор рпоказывал "В мире животных", Маша с мужем приходили по субботам, он заводил будильник и верил, что "Известия" пишут правду,
      а остальные пять были так себе, ни рыба, ни мясо, трое женщин, мужчина и мальчик лет десяти, Сергей Ладонежский проснулся - какая дерьмовая жизнь, думал он, какая лабуда, где работа, где женщины, я же взрослый тридцать лет, мать мою! - а до сих пор путаюсь в соплях и безденежье; бросить все? - господи, как страшно, да и чем заняться в этой стране? а в 1989 году нашел: собрал незаконный митинг, порвал на нем красное полотно и рассказал о КПСС, ему воздалось, он прошел по левобережью, разгромно обойдя второго секретаря, а затем прошел еще раз - в депутаты областного Совета, когда в девяносто третьем парламенту РФ пришел каюк, а с Думой в облом, по городу уже шли серьезные люди, а деревня прокатила ельциноида, но как единственный экономист он воглавил бюджетную комиссию в области, а потом опустел пост губернатора, первые наивные демократы уже не катили, вторые демократы не катили никогда, но он нашел инвестора и прикинулся знающим: физик и экономист сразу, человек на фоне жирных медведей - ему дали пятьдесят два процента, трем фирмам разрешил воровать, работал четырнадцать часов в сутки, отмеживался от разболтанной демократии, но коммунисты все равно почитали его козлом, а по цифрам регион вошел в российские лидеры, сейчас он снимал трубку и звонил сестре: чем простые русские женщины бьют простуду? - было занято - Рая в отпуске - он хотел уснуть - хрен-то с два! - Леша подошел к перекрестку, светофор высветился зеленым;
      на той стороне возюкалась старушонка, внучка известного революционера; грязный бомж, потомок Адама; собачка, некусачая; смешной иностранец из КНДР; и Михаил Трифонович Самулин, неизвестный, скучный, простой - уж такой какой есть, в пиджаке и тренировочный брюках - иного не дано, волосатый в меру, добрый как велено, шел с сеткой, жил в отпуске,
      и летали птицы высоко в небе, и ползала уставшая мошкара, и лилось тепло - последние двадцать, и сентябрьский писк, и шелест вечности, и бурление в животе, и гастроном, оттуда выходили люди, среди них шел неузнанный миссия Балахон, далеко не ушел, забрал его пресловутый тончайший мир, и не отдал обратно,
      а по ступенькам булочной бежал призрачный комсомолец Транин, автор национал-социалистического манифеста, подписанного в 1991 году, навстречу ему шел мальчик в кепочке и очках, автор заурядной судьбы - он мечтал, что станет авантюристом, а остался вкладчиком МММ, гражданином РФ, служащим, семьянином: не крутанулась мировая рулетка, после восемнадцати завязал мечтать и жил, как записано, как справа, слева и напротив, не тужил, и проехала "волга", серая, умытая и стремительная - за рулем Вася Дот по фамилии Зауральский, сын главы облисполкома, в джинсовой куртке, курил, рядом с ним светловолосая Женя, ей двадцать пять, в черных брюках и белой блузке - по своим делам, за город, им пока улыбчиво и нескучно, а Леша не видел лиц, шел рядом, и они проехали, ветеран катил на "запорожце", ветеран не знал, зачем родился, и никто не знал ответа на его вопрос, а тело уже было изъедено временем, но и его высушенное лицо проскочило мимо, без последствий, Леша спустился вниз, и в подземном переходе прошел мимо школьницы, через семь лет снова видел ее, в Березняках, в полвосьмого, и сразу понял, что хочет ее; она шла по газону, в дурном районе, пропитанным шпаной, быстро, слегка качаясь, и черный костюм, не прятавший тела, и сиренавая майка, и он хотел эти губы, она опять прошла, неизвестная, и приснилась в ночь на субботу, и не только губы, он целовал, как раз потерялась Катя (больное время), а затем специально хотел, чтоб та приходила ночью, но черта с два, школьница меланхолично поглощала мороженое, в августе ей было целых пятнадцать, семь да семь - через семь лет после его ночной поллюции Ирина переберется в Питер, у нее начнется странная жизнь, "во бля!" - сказал грузчик в синем халате, он нес помидоры и уронил, зная, что Евгенич не простит, зная, что день пропал, и Наташа тоже, "ну бля" - добавил он, и прокричала "Скорая помощь", рассекая воздух, рядом с ней катились машины красного, зеленого, белого - всех цветов, и Алексей Смурнов свернул в переулок имени Карла Маркса, архимудрого, печального, с бородой - он висел в кабинете физики, год назад Женька Градников со скуки назвал печального "дураком пролетариата" и был словесно выпорот перед классом, он вообще тянулся к непостижимому богохульству:
      еще в третьем классе крикнул: да здравстует Гитлер! - дело было в общем строю, пионеры шеренгой горлопанили: да здравствует Ленин! - уж не помнится, по какому поводу, а ему стало скучно, он крикнул свое, и ему влепили двойку в четверть за поведение - тусклый женин папа с усиками заходил к Елене Андреевне, наводил порядок, шел дождь с утра, а вечером Леше купили глупую и желтую кепку, майским днем, сереньким и невзрачным, а потом закончился третий класс - да здравствует Гитлер! - и он сидел в кресле, видя за окном пасмурную погоду, и отчего-то чувствуя себя умудренным, постаревшим, - наверное, так чувствуют себя пожилые люди, подумал Леша, и удивился: и он тоже ветеран, - ветеран начальной школы, и пенсионер в самом первом жизненном цикле, ведь даже в тридцать можно чувствовать себя замечательно молодым, даже слишком, - а что? - конечно, юн в каком-то новом периоде, возрасте, и нечто элегантное замаячило шагах в десяти:
      молодой сравнительно человек, галстук, черный костюм, скромный худой дипломат той же ярко-черный расцветки, шел не спеша, остановился и закурил: жить ему оставалось пятьдесят два года и восемь дней, курил он здорово - красиво и все тут, люди ведь многое делают некрасиво, а он стоял и так превосходно курил, своей легкостью и неспешностью словно оправдывая собой весь мир - но Леша не думал тогда об этих вещах, он и потом не думал, и оттого, кстати, многое делал некрасиво, хоть и не курил, но он, допустим, вызывающе некрасиво ел, пил и спал, что тоже немаловажно, а парень в черном костюме наверняка здорово справлялся с этим: ел, пил и спал так, что залюбуешься, и целовался так же, и сны видел, и мух гонял, и работал свою наверняка непыльную - в прямом, не в переносном смысле работу;
      дым растворялся в воздухе, поднимаясь к облакам, к стратосфере или к райским, - если верить одной досужей сплетне, - местам, где сидит божка и плюет в свои кусты, а ясноликие ребята валяются, сраженные неслыханным кайфом (интересно, покруче ли райский кайф наслаждений от секса, наркоты и обладания Властью?), а безгреховные ангелы веют над ними, - вот туда и уносился дым с пламенеющего кончика его сигареты, молодой человек смотрел на огонь и ускользающе улыбался, словно уже побывал в раю и вернулся сюда заниматься настоящим делом, или высчитал отмеренное время жизни, или переспал с долгожданной, или убил, или ушел от смерти, сошел с трапа, сошел с ума, сошел на нет, прочитал необычайно умную и задушевную книгу, или - что еще там? - получил тяжелого пинка в зад? - познал Заратустру? - помолился на ночь Дездемоне?
      несмотря на всех, он улыбался правильно, и не менее красиво, чем курил, чем занимался сотней иных дел, которыми с удовольствием или без него приходится заниматься - (жизнь... жизнь ли?) - и все они отдают какой-то хреновиной, и тем не менее кто-то умеет жить - не в пошлом понимании этой фразы! - а кто-то сам отдает хреновиной, но молодой человек пахнул нездешним одеколоном, отливал своей чернотой и светился теплым кончиком сигаретки, живя в контрасте с интересной судьбой окрестных территорий, хоть и не думая о своем месте в этих территориях - возможно, следовало бы, подумал засыпающий Ладонежский - и вот на тебе: кому хрен с укропом, а кому и Россию поднимать;
      улыбка стерлась, на место ей пришло устращающее видение: тетка: пятьдесят лет: толстая не в меру, и умеренно спешащая по свои делам: что в ней страшного? - наверное, сочетание природных элементов - как бы это расшифровать? - наверное, не получится... но тетка была страшна, она плыла, как утопающий в жире броненосец, выставляя красные ноги и подрагивая красным лицом, задыхалась, но гребла вперед, как будто к некой цели, ведомой ей одной, и становилось жутко от того, что такие тетки знают, где цель - Господи, что случится с миром, когда они наконец достигнут ее? - мир не переживет: к счастью, у них не бывают целей, только призраки в миражах, и мир может не волноваться: переживет: а они не переживут - мира...
      неужели Шлепа качнулся на углу рядом с магазином тканей? - конечно, нет, просто некоторые морды всегда на одно лицо, ничем не примечательные и оттого фантастично похожие, очень народные, кстати, морды, если понимать под народом избранных, а не всех: у образованных физиономии несколько иного формата, там дурь ютится в уголках, глубинах, за ширмочками - а тут она не ютится: посмотришь эдак на лицо: оба на, думаешь, вот человек, ecce homo, не кот чихнул, мостить бы дороги этот лицом, не было бы крепче в мире дорог, или там гвоздей, или еще какой дряни, нужной и полезной в народном - не абы каком! - хозяйстве;