- Ах, но я разучилась даже переставлять подставки,- смущается она, однако все-таки берет бива и играет прекрасно.
      - Да, этой женщине с гор выпало большое счастье,- замечает госпожа Оомия.- Впрочем, она представляется мне весьма, достойной особой. Родила господину министру дочь, которой до сих пор у него не было. хотя лет ему уже немало... Причем не стала удерживать девочку при себе, чем наверняка поставила бы ее в невыгодное положение, а уступила высокорожденной супруге министра. Подобное великодушие свидетельствует о поистине редких душевных качествах.
      - Так, место, которое занимает женщина в мире, чаще всего зависит именно от ее душевных качеств,- соглашается министр Двора, а поскольку разговор зашел о женских судьбах, не упускает случая посетовать: - Я всегда полагал, что мне удалось дать нашей нёго безупречное воспитание и она ни в чем не уступает другим. Тем не менее она оказалась оттесненной, да еще особой, о которой никто и подумать не мог... Право же, предполагаемое редко сбывается в этом мире. Я надеялся, что мне повезет хотя бы со второй дочерью. Близится церемония Покрытия главы принца Восточных покоев, и я украдкой тешил себя мыслью, что на этот раз... Но вот, того и гляди, и ее догонит соперница - дочь этой удачливой особы с гор. Уж над ней-то и подавно невозможно будет взять верх.
      - Но как же так? Покойный министр был уверен в том, что Государыня будет назначена именно из нашего дома. Потому-то он и старался упрочить положение нёго. Будь он жив сейчас, он не допустил бы столь чудовищной несправедливости,- говорит госпожа Оомия, явно недовольная поведением Великого министра.
      Между тем девочка продолжает играть на кото. Она совсем еще юна и чрезвычайно миловидна. Залюбовавшись благородно-прекрасной линией ее лба, ниспадающими по спине волосами, отец не может оторвать от нее глаз, и, смутившись, она чуть отворачивается. Ее нежный профиль прелестен, а тонкие пальчики, прижимающие струны, словно кукольные. Даже старая госпожа смотрит на нее с восхищением.
      Исчерпав запас известных ей приемов - "каки", "авасэ"12 и прочих,девочка отодвигает кото. Тогда министр, придвинув к себе японское кото, начинает наигрывать прелестную мелодию в ладу "рити", которая звучит неожиданно уместно13. Право, что за наслаждение слушать игру такого мастера, да еще в столь непринужденной обстановке! В саду на ветках не осталось ни единого листочка. Пожилые дамы сидят, прижавшись одна к другой, за переносными занавесами и, внимая звукам кото, роняют слезы.
      - "Сила ветра может быть и ничтожной!"14- произносит министр.- Так, прекрасный выдался вечер, и хотя по звучанию кото мое несопоставимо с китайским... Не сыграете ли еще?- обращается он к дочери.
      Она начинает играть пьесу "Осенний ветер", а министр подпевает, да так звонко, что старая госпожа не знает, на кого и смотреть: и внучка и сын оба хороши несказанно.
      Тут приходит сын Великого министра, словно нарочно для того, чтобы своим присутствием умножить очарование этого пленительного часа.
      - Проходите сюда,- говорит министр Двора и, загородив дочь занавесом, впускает юношу в покои.
      - В последнее время вы нечасто радуете нас посещением. К чему такое рвение в науках? Ведь и господину Великому министру должно быть известно, что опасно иметь знаний больше, чем положено. Возможно, у него есть основания поступать с вами именно таким образом, но все же больно смотреть, как вы чахнете взаперти. Постарайтесь же иногда переключаться на что-нибудь другое. Ведь и в звуках флейты заключено немало древней мудрости...добавляет он, передавая юноше флейту, и тот, послушно поднеся ее к губам, играет немного наивно, но удивительно изящно. Восхищенный министр перестает перебирать струны и лишь тихонько отбивает такт.
      - "Все в узорах из цветов хаги"15,- напевает он.
      - Господин Великий министр весьма ценит подобное времяпрепровождение, потому и старается отстраниться от докучных государственных дел. Что ж, я и сам не прочь пожить в свое удовольствие, тем более что мир наш так уныл,говорит министр, предлагая юноше чашу.
      Скоро становится темно, зажигают светильники, и гости угощаются рисом и плодами. А дочь министр отсылает. Усиленно противясь сближению молодых людей, он и на этот раз старается разлучить их как можно быстрее, даже не дав юноше послушать ее игру на кото. "Видно, нечего им ждать, кроме горестей",- шепчутся пожилые дамы, близко прислуживающие госпоже.
      Министр сделал вид, что уходит, а сам задержался тайком, пожелав навестить одну из дам; когда же, выйдя от нее, украдкой пробирался по дому, его внимание было привлечено тихим разговором прислужниц. Он прислушался речь шла о нем:
      - Господин только кажется мудрым, а на самом деле ничем не отличается от любого другого отца.
      - Теперь только и жди неприятностей, да и неудивительно...
      - А еще говорят: "Никто не знает детей лучше их родителей..."16 Неправда все это.
      "Вот оно что... Попасть в столь глупое положение... Нельзя сказать, чтобы я ни о чем не догадывался, но ведь они еще дети... Мне и в голову не приходило следить за ней. Как же нелепо устроен мир!" - подумал министр. Сомневаться в услышанном не приходилось, и, не говоря никому ни слова, он вышел. Скоро раздались громкие крики разгоняющих толпу передовых, и дамы недоуменно переглянулись:
      - Как, господин министр еще не уехал?
      - Где же, в каком углу изволил он прятаться до сих пор?
      - Не безрассудно ли в столь почтенном возрасте...
      Нетрудно себе представить, как были встревожены те, чей разговор он невольно подслушал!
      - То-то мне показалось, что в воздухе витает какой-то необычный аромат. Я еще подумала, что это наш молодой господин.
      - Как неприятно! Неужели он слышал?..
      - При его суровом нраве...
      "Ничего дурного в этом союзе, разумеется, нет,- думал министр, возвращаясь домой,- но его могут счесть слишком заурядным. После того как Великий министр столь безжалостно разрушил будущее моей старшей дочери, я рассчитывал, что хотя бы младшей удастся выдвинуться. Право, досадно..."
      Несмотря на то что отношения между министрами всегда - и в старину, и теперь - были весьма дружелюбными, их интересы нередко сталкивались. Вот и на этот раз дух прежнего соперничества, проснувшись, истребил спокойствие в сердце министра Двора, и всю ночь сон не смыкал его глаз. Он с досадой вспоминал, как дамы говорили: "Наверное, и госпожа изволила заметить, но готова смотреть сквозь пальцы на шалости любимых внуков".
      Велико было его негодование, а как нравом он отличался суровым и вспыльчивым, не так-то просто было ему сдерживать себя.
      Не прошло и двух дней, как министр Двора снова появился в покоях матери. Обрадованная и польщенная таким вниманием, госпожа Оомия тщательнее обыкновенного уложила подстриженные по-монашески волосы, облеклась в нарядное платье. Хоть министр и был ее сыном, она, испытывая крайнюю неловкость в присутствии столь важной особы, никогда не показывала ему своего лица. Всякий заметил бы, что на этот раз он был в особенно дурном расположении духа.
      - Мне неприятно стало приходить сюда. Я знаю, что думают обо мне ваши дамы, и не могу не чувствовать себя уязвленным. Может быть, я и не сумел многого добиться в жизни, но я всегда полагал долгом до конца дней своих неусыпно заботиться о вас и надеялся, что отношения меж нами всегда будут доверительными. К сожалению, некоторые обстоятельства, возникшие по милости одной неблагодарной особы, вынуждают меня выразить вам неудовольствие. Я старался справиться со своими чувствами, понимая, что дурно проявлять подобную непочтительность, но, увы, это оказалось мне не по силам,- говорит он, утирая слезы, а госпожа широко раскрывает глаза, и на ее набеленном лице появляется румянец.
      - Что же случилось? Как могла такая старуха, как я, чем-то прогневить вас?- спрашивает она, и сердце министра сжимается от жалости, но он не отступает.
      - Полностью вам доверяя, я поручил вашим попечениям свою малолетнюю дочь, которой воспитанием до сих пор непростительно пренебрегал. В последние годы, имея немало забот и огорчений, связанных с устройством старшей дочери, которая всегда была мне ближе, я позволил себе полностью положиться на вас, рассчитывая, что вы дадите младшей приличное ее полу образование. И вот совершенно неожиданно мне открылись весьма прискорбные обстоятельства. Я вовсе не хочу умалять достоинств юноши, может быть, он и в самом деле так учен, что нет ему равных в Поднебесной. Но вы же знаете, что свет не одобряет союзов между близкими родственниками. Даже среди людей низкого состояния они считаются предосудительными, а нам тем более трудно надеяться на снисхождение. Куда лучше отдать его зятем в семейство, не связанное с нашим узами крови, но столь же благородное и процветающее, где его окружат достойной его звания роскошью. В браках между близкими родственниками есть что-то порочное, и я думаю, что господин Великий министр тоже будет против. Жаль, что вы не рассказали мне об этом раньше, мы попытались бы соблюсти хотя бы внешнюю благопристойность. Досадно, что вы сочли возможным полностью предоставить детей самим себе.
      Нетрудно вообразить изумление не ведающей ни о чем госпожи!
      - Не могу не согласиться со всем, что вы сказали, но я ведь и не подозревала... Так что в первую очередь я должна чувствовать себя обиженной. А вы обвиняете меня в соучастии! С тех пор как вы поручили мне дочь, она была предметом особых моих попечений, и, хотя вы не жаловали ее вниманием, я тайком постаралась дать ей самое лучшее воспитание. Как вы могли подумать, что, ослепленная любовью к внукам, я содействовала их сближению? Да мне и в голову не приходило ничего подобного. Но кто вам об этом сказал? Возможно, вы преувеличиваете. Пристало ли вам с такой легкостью верить наветам дурных людей и понапрасну порочить имя собственной дочери?
      - Какое там преувеличиваю! Даже прислужницы втихомолку смеются над нами. Так могу ли я не огорчаться и не тревожиться?- говорит министр и уходит.
      Дамы, знающие, в чем дело, были весьма огорчены. А те, чей разговор он подслушал прошлой ночью, совсем приуныли. "Зачем мы так разоткровенничались?" - раскаивались они.
      Девочка, ни о чем не подозревая, сидела в своих покоях, когда к ней неожиданно заглянул министр. Она была так прелестна, что он невольно почувствовал себя растроганным.
      - Я знал, что она совсем еще дитя,- вздыхая, проговорил он,- но не думал, что она настолько неразумна, и, как ни в чем не бывало, тешил себя надеждами. Право, я оказался глупее всех.
      Увы, кормилицам и прочим прислуживающим девочке дамам нечего было сказать в свое оправдание.
      - Бывает, что даже безгранично любимые дочери государей поступают столь же опрометчиво. В старинных повестях мы видим немало подобных примеров. Всегда находится какая-нибудь прислужница, которая, узнав о чувствах молодых людей, становится их посредницей и отыскивает средство свести их. А эти к тому же столько лет жили вместе.
      - Ах, да у нас и в мыслях не было... Они ведь совсем еще дети, могли ли мы позволить себе превзойти в строгости госпожу и разлучить их? А с конца прошлого года они и вовсе воспитываются раздельно.
      - Встречаются, конечно, юноши ветреные, не по возрасту искушенные в мирских делах. Но наш молодой господин всегда считался образцом благонравия. Невозможно было предположить...- оправдываются они, каждая на свой лад.
      - Ну хорошо. Смотрите только не проболтайтесь. Такие дела редко удается скрыть, но все-таки постарайтесь. Делайте вид, будто ничего не случилось, отрицайте все слухи как совершенно неправдоподобные. А дочь я заберу к себе. Меня чрезвычайно огорчает поведение госпожи. Ну, разумеется, вы этого не хотели... - говорит он им, и, как ни удручены кормилицы и прочие дамы, они не могут не радоваться, видя, что им удалось избежать его гнева.
      - О, можете быть уверены... Только бы слух об этом не дошел до Адзэти-но дайнагона.
      - Как ни велики достоинства молодого господина, разве стали бы мы желать для нее союза с простым подданным?
      Сама же юная госпожа в простоте душевной ничего не понимала, и тщетно пытался министр объяснить ей, как должно себя вести благовоспитанной девице. В конце концов он вынужден был отступиться и ушел, вздыхая.
      Однако же надо было как-то спасать ее будущее, и министр время от времени призывал к себе немногих избранных дам и советовался с ними, продолжая винить во всем старую госпожу. Она же, любя обоих внуков, очевидно, больше была расположена к юноше, во всяком случае, узнав о его сердечной склонности, умилилась и, не понимая, почему так велико негодование министра, подумала: "Стоит ли придавать случившемуся такое значение? Сначала он не обращал на дочь никакого внимания, и, не займись я как следует ее воспитанием, у него не возникло бы и мысли о Весенних покоях. Если же девочке суждено стать супругой простого подданного, лучше нашего молодого господина не найдешь. Разве есть на свете человек, достойнее его и наружностью, и душевными качествами? Я предполагала соединить его с особой куда более высокого звания..."
      Велика была любовь старой госпожи к внуку, потому она и обиделась за него. Можно себе представить, как разгневался бы министр, случись ему проникнуть в ее тайные думы.
      Тем временем, не ведая о переполохе, пришел сам молодой господин. Прошлой ночью в доме было слишком многолюдно, и он принужден был уйти, так и не сумев высказать юной госпоже все, что накопилось у него на душе, но такая тоска охватила его, что на следующий же день он пришел снова.
      Старая госпожа, всегда встречавшая внука радостной улыбкой, на этот раз была весьма сурова и, беседуя с ним о разных разностях, между прочим сказала:
      - Господин министр Двора рассердился на меня из-за вас, и мне очень неприятно... Своим предосудительным поведением вы ставите всех в затруднительное положение. Я не хотела ничего говорить, но, решив, что вам следует знать об этом...
      Юноша, который сам о том помышлял беспрестанно, сразу же догадался, о чем идет речь, и, покраснев, ответил:
      - Что вы имеете в виду? Я почти ни с кем не встречаюсь с тех пор, как живу затворником. Мне кажется, что у господина министра нет никаких оснований чувствовать себя обиженным.
      Он с трудом скрывал замешательство, и, глядя на него с нежностью и участием, госпожа сказала:
      - Ну хорошо, только впредь постарайтесь быть осмотрительнее... - и тут же заговорила о другом.
      "Теперь я вряд ли смогу даже писать к ней..." - подумал юноша, и ему стало совсем грустно.
      Принесли разные кушанья, но, даже не притронувшись к ним, он притворился спящим, однако на сердце у него было неспокойно, и, когда все стихло, он протянул руку, чтобы отодвинуть перегородку, но вот странность перегородка, за которой были покои юной госпожи, вопреки обыкновению оказалась запертой, и из-за нее не доносилось ни звука. Совсем приуныв, он сел, прислонившись к перегородке спиной.
      Судя по всему, юная госпожа тоже не спала. Листья бамбука шелестели на ветру, откуда-то издалека доносились неясные крики диких гусей. Видно, даже ее юное сердечко сжалось от какого-то смутного томления, и она тихонько проговорила словно про себя:
      - "Сквозь туман пробираются гуси. Точно так же и я..." (192)
      Ее совсем еще детский голосок был необыкновенно нежен. Не сумев справиться с волнением, юноша стал звать:
      - Откройте же! Нет ли там госпожи Кодзидзю? Но за перегородкой было тихо.
      Кодзидзю - так называли молочную сестру юной госпожи. Поняв, что он услыхал невольно сорвавшиеся с ее губ слова, девочка застыдилась и неловко накинула на голову ночное платье. Да, она вела себя совсем по-детски, но как ни прискорбно... Рядом лежали кормилицы, поэтому молодые люди боялись даже шелохнуться и не сказали друг другу ни слова.
      В небе ночном,
      Друзей призывая, кричат
      Дикие гуси.
      Вторя их крикам тоскливым,
      Стонет в чаще мисканта ветер...
      "Полнит истомой все тело..." (193)
      Вернувшись в опочивальню, юноша всю ночь лежал без сна, стараясь не вздыхать слишком громко и не ворочаться, чтобы не разбудить старую госпожу.
      Рано утром, терзаемый нестерпимым стыдом, он перешел в свои покои и там написал юной госпоже письмо. Однако ему не удалось встретиться не только с ней, но и с Кодзидзю. Как было тут не впасть в уныние? Девочка тоже была смущена, но лишь потому, что окружающие выказывали столь явное беспокойство. Ни о собственном будущем, ни о возможных пересудах она не думала - как всегда, милая и прелестная, спокойно прислушивалась к перешептыванию дам, но ни малейшей неприязни к юноше не возникало в ее сердце. Она не понимала, что сделала дурного и зачем надо было поднимать такой шум. Однако прислужницы наперебой пеняли ей за легкомыслие, и она не осмеливалась больше писать к юноше.
      Будь он взрослее, он наверняка нашел бы средство снестись с ней, но он был еще моложе ее и только печалился и вздыхал.
      Министр Двора, по-прежнему недовольный поведением старой госпожи, давно уже не наведывался к ней. Он не стал рассказывать о случившемся своей супруге, но однажды, придя к ней с видом весьма озабоченным, сказал:
      - Похоже, что наша нёго слишком удручена невиданной пышностью, которой сопровождалось представление ко двору новой Государыни-супруги. Я намереваюсь забрать ее домой, пусть отдохнет немного. Государь, несмотря ни на что, почти не отпускает ее от себя. Дамы и те совершенно измучены.
      И министр немедленно перевез дочь домой. Весьма трудно было получить на то разрешение Государя, однако он сумел настоять на своем.
      - Боюсь, что здесь вам будет скучно. Я перевезу сюда вашу сестру, вдвоем вы найдете, чем занять себя. Она находится теперь на попечении госпожи Оомия, гак что за нее можно было бы и не беспокоиться, если б не сын Великого министра, который дерзок не по годам. Они привыкли жить в одном доме, а возраст у них самый опасный... - объяснил министр нёго и столь же незамедлительно перевез к себе младшую дочь, весьма огорчив этим старую госпожу.
      - Потеряв единственную дочь,- сетовала она,- я влачила дни, изнывая от тоски и одиночества, пока, к счастью моему, в доме не появилась эта девочка. Я надеялась, что заботы о ней скрасят мое существование, видела в ней единственную отраду своей старости. Право, я не ожидала от вас такой нечуткости.
      - Я ведь уже объяснял вам, что именно беспокоит меня,- почтительно отвечал министр.- Так стоит ли обвинять меня в нечуткости? К тому же я увожу ее совсем ненадолго. Дело в том, что моя старшая дочь, та, которая служит при Государе, настолько удручена некоторыми обстоятельствами своей жизни, что я счел необходимым перевезти ее к себе. Вдвоем с сестрой ей будет веселее, они смогут вместе заниматься музыкой и прочим... По-моему, нет нужды уверять вас в том, сколь велика моя признательность. Я никогда не забуду, что именно вы вырастили ее и дали ей столь безупречное воспитание,добавил он, и хотя госпожа Оомия чувствовала себя обиженной, ей ничего не оставалось, как смириться, ибо министр не имел обыкновения отказываться от принятого решения.
      - Есть ли что-нибудь безжалостнее человеческого сердца?- плача, сказала она.- Разумеется, было бы лучше, если бы мои неразумные внуки открылись мне. Но что от них требовать? Они совсем еще дети... А вот господин министр давно уже проник в душу вещей, и то, что он гневается на меня и разлучает с любимой внучкой... Да и не верю я, что там ей будет лучше, чем здесь.
      Тут как раз появился юноша. В последнее время он бывал здесь довольно часто, как видно надеясь: "Может, удастся улучить миг..." Заметив у дома кареты министра Двора, он, чувствуя себя виноватым и робея, поспешил украдкой пробраться в свои покои.
      Вместе с министром Двора приехали его сыновья: Са-но сёсё, Сёнагон, Хёэ-но сукэ, Дзидзю, Таю, но никому из них не разрешалось входить за занавеси. Следуя заветам ушедшего Великого министра, старую госпожу часто навещали его побочные сыновья: Саэмон-но ками, Гон-тюнагон и прочие. Они приводили с собой детей, но никто из них не мог сравниться с сыном Великого министра Гэндзи.
      Госпожа Оомия питала к внуку сильнейшую привязанность, и только младшей внучке, которая в последнее время стала единственным предметом ее попечений и которой постоянное присутствие скрашивало ее одиночество, удалось занять в ее сердце почти такое же место. Поэтому мысль о предстоящей разлуке приводила госпожу в отчаяние.
      - Я уезжаю во Дворец, а вечером вернусь за дочерью,- заявил министр и уехал.
      "Да, теперь ничего уже не изменишь! Пожалуй, лучше было бы смириться и не препятствовать им..."- думал он по дороге, но досада все не проходила, и в конце концов он рассудил так: "Когда положение юноши упрочится и он займет достойное место в мире, тогда и посмотрим. Если их чувства не переменятся и я сочту возможным дать свое согласие на этот союз, он будет заключен так, как полагается по обычаю. А сейчас не помогут никакие просьбы, никакие запреты - пока они будут жить в одном доме, они будут поступать так, как им заблагорассудится, и немало неприятностей ждет нас впереди. Тем более что госпожа Оомия, судя по всему, не собирается их в чем-то ограничивать".
      Придя к окончательному решению, министр постарался убедить как старую госпожу, так и супругу свою в том, что тоскующая нёго нуждается в утешении, и перевез младшую дочь к себе.
      Незадолго до отъезда от старой госпожи принесли письмо следующего содержания:
      "Ваш отец сердится на меня. Но Вы-то, надеюсь, понимаете, сколь глубоки мои чувства? Покажитесь же мне на прощание".
      Принарядившись, девочка отправилась к госпоже. Ей недавно исполнилось четырнадцать, но она казалась совсем еще ребенком. Вместе с тем ей нельзя было отказать в миловидности и изяществе, а спокойное достоинство, с которым она держалась, вызывало невольное восхищение.
      - Мы никогда не расставались с вами! Вы были единственной отрадой дней моих и ночей. Как же мне будет теперь одиноко!- плача, говорила госпожа Оомия.- Жить мне осталось немного, и я всегда печалилась, зная, что не сумею дождаться вашего расцвета. Так могу ли я оставаться спокойной теперь, когда вы покидаете меня и уезжаете неизвестно куда?
      Девочка же, чувствуя себя виноватой, лишь молча плакала, не поднимая головы. Тут вышла госпожа Сайсё, кормилица юноши.
      - Я относилась к вам совершенно так же, как к своему господину. Как жаль, что вас увозят! Если вдруг господин министр захочет распорядиться вашей судьбой по-своему, смотрите, не соглашайтесь!- нашептывала она девочке, а та, смутившись, не знала, что и отвечать.
      - Не стоит говорить о таких мудреных вещах,- рассердилась госпожа Оомия.- Человек не может знать своего предопределения!
      - Да не в этом дело!- недовольно ответила кормилица.- Просто мне не нравится, что господин министр изволит с таким пренебрежением относиться к моему господину, видно вовсе никчемным его почитая. Так пусть спросит кого угодно, и ему скажут, хуже он других или нет.
      А юноша тем временем, стоя за занавесями, смотрел на них, и слезы текли по его щекам. В другое время он не решился бы вести себя столь предосудительно, но сегодня ему было не до приличий.
      Сжалившись над ним, кормилица постаралась каким-то образом отвлечь внимание старой госпожи и, воспользовавшись царившей в доме суматохой, устроила им свидание.
      Стыдясь друг друга и не имея сил превозмочь сердечное волнение, они долго не могли вымолвить ни слова и лишь молча плакали.
      - Как жесток ваш отец!- говорит наконец юноша.- Я готов смириться и забыть вас, но боюсь, что умру от тоски. О, зачем не встречались мы чаще, когда ничто тому не мешало...
      Право, нельзя было не растрогаться, глядя на его юное лицо.
      - Боюсь, что и я тоже.,. - отвечает девочка.
      - Будете вы тосковать?- спрашивает он, и она кивает в ответ. Что за милое дитя!
      Тем временем зажигают светильники, вот-вот появится министр Двора; во всяком случае, уже слышны громкие крики разгоняющих толпу передовых. Услыхав встревоженные голоса всполошившихся дам, девочка задрожала от страха. "Пусть делают со мной что хотят..." - решает юноша, не отпуская ее.
      Входит разыскивающая свою госпожу кормилица и тут замечает, что она не одна. "Вот до чего дошло! В самом деле, трудно поверить, чтобы старая госпожа не знала".
      - Как дурно вы себя ведете!- возмущается она.- Воображаю, в какую ярость изволит прийти господин министр! А господин Адзэти-но дайнагон? Что он скажет? Достоинства молодого господина не вызывают сомнений, но начинать с Шестого ранга - незавидная судьба!
      Кормилица стояла совсем рядом с ширмой, за которой сидели влюбленные, и они слышали каждое ее слово. "Она презирает меня за низкий ранг..." подумал юноша, и такая жгучая обида сжала его сердце, что даже его чувство к юной госпоже словно потускнело.
      - Вы только послушайте!- говорит он.
      Мои рукава,
      От слез кровавых промокнув,
      Алыми стали.
      Вряд ли стоит смеяться над ними,
      Зелеными называя...
      - Ей должно быть стыдно!- добавляет он, вздыхая, а девочка отвечает:
      - Окрашены дни
      В тона унылые, мрачные.
      О скажи, для чего
      Судьба сплела наши жизни
      В столь прихотливый узор?
      Не успела она договорить, как вошел министр Двора, и - делать нечего пришлось расставаться. Юноша был в отчаянии - ему казалось, что она потеряна для него навсегда. Ничего не видя перед собой, он вернулся в свои покои и лег.
      Вскоре донесся до него шум трех отъезжающих карет, негромкие крики передовых, и свет померк в его глазах. Принесли записку от старой госпожи с просьбой явиться, но, притворившись спящим, юноша не двинулся с места, только слезы, не высыхая, струились по его щекам. Он проплакал всю ночь, а утром, когда сад был еще белым от инея, поспешил уехать.
      Ему не хотелось, чтобы люди видели его с опухшими от слез глазами, да и старая госпожа наверняка снова прислала бы за ним, потому он и удалился туда, где никто его не мог потревожить. "Я знаю, что сам виноват во всем, но как же мне горько!" - думал он, возвращаясь в дом на Второй линии. По небу плыли мрачные, серые тучи, вокруг было еще темно...
      Иней и лед
      Сковали унынием землю,
      В предутренний час
      Сумрачно-серое небо
      Потемнело от слез...
      В нынешнем году одну из танцовщиц Госэти17 должен был поставить дом Великого министра. Разумеется, о каких-то особенных приготовлениях и речи быть не могло, но, поскольку времени оставалось немного, в доме на Второй линии срочно шились новые платья для девочек-служанок. В Восточной усадьбе готовили наряды для церемонии представления ко двору. Великий министр сам позаботился обо всем необходимом, но кое-что изволила прислать Государыня-супруга, в частности великолепные одеяния, предназначенные для сопровождающих танцовщицу девочек и низших служанок.
      В прошлом году праздник Нового урожая, равно как и прочие, был отменен18, и, возможно желая вознаградить себя за столь долгое воздержание, люди готовились к нынешнему празднеству с гораздо большим воодушевлением, чем обычно. Никто не желал оказаться хуже других, и ходили слухи, что предстоит зрелище, невиданное по размаху. Помимо Великого министра танцовщиц в этом году должны были поставить Адзэти-но дайнагон и Саэмон-но ками, а от низших придворных - Ёсикиё, который, получив звание сатюбэна, одновременно стал правителем Оми. В нынешнем году Государь соизволил издать особый указ, согласно которому танцовщицы оставались на придворной службе, поэтому все стремились отдать своих родных дочерей. И только Великий министр готовил для этой цели дочь Корэмицу, имевшего теперь звание сакё-но таю и одновременно являвшегося правителем страны Цу. О миловидности и необыкновенных дарованиях этой особы давно уже поговаривали в мире.
      Корэмицу позволил себе высказать некоторые опасения, но его пристыдили:
      - Даже Адзэти-но дайнагон отдает побочную дочь...
      - Неужели вам кажется зазорным, что ваша любимая дочь станет танцовщицей?
      После некоторых колебаний Корэмицу согласился, ведь все равно он собирался отдавать дочь на службу во Дворец.
      Пока будущая танцовщица в отчем доме прилежно совершенствовалась в танцах, Корэмицу с величайшим тщанием подбирал для нее свиту. И вот в назначенный день вечером он привез дочь в дом на Второй линии.
      В свою очередь, Великий министр устроил смотр девочкам, прислуживающим в его доме, дабы отобрать самых миловидных. Разумеется, быть избранной почиталось за великую честь. Незадолго до церемонии представления ко двору министр еще раз призвал к себе девочек, чтобы окончательно решить, кто из них войдет в свиту танцовщицы. Однако все они оказались такими привлекательными, такими нарядными, что ни одну нельзя было отвергнуть.
      - Жаль, что не нужна еще одна свита,- засмеялся Гэндзи.
      В конце концов отобрали тех, кто выделялся особым изяществом и благородством манер.
      Как раз в это время постигающий науки молодой господин вышел прогуляться в надежде рассеять охватившие его мрачные мысли. В последние дни, томимый тайной горестью, он не желал смотреть на еду и, совсем забросив книги, с утра до вечера лежал, погруженный в глубокую задумчивость, поэтому его появление не осталось незамеченным. Он был очень хорош собой и держался с таким достоинством, что молодые дамы замирали от восхищения, на него глядя.
      Обычно ему не разрешалось приближаться к покоям госпожи Мурасаки, даже к занавесям, их отделявшим, он не смел подходить. Может быть, Великий министр особенно настаивал на этом, памятуя грехи собственной молодости? Так или иначе, юноша никогда не бывал в Западном флигеле и не имел близких отношений ни с кем из живущих там прислужниц.
      Сегодня же, воспользовавшись царящей в доме суматохой, он зашел и сюда. Тихонько пробравшись к стоящим возле боковой двери ширмам, за которыми временно поместили бережно вынесенную из кареты танцовщицу, он заглянул внутрь: девушка с видом крайне утомленным сидела, облокотившись на скамеечку-подлокотник. Судя по всему, ей было примерно столько же лет, сколько и дочери министра Двора, но она казалась выше ростом, стройнее и едва ли не превосходила последнюю миловидностью.
      Вокруг было темно, и юноша не мог разглядеть ее как следует, однако она слишком живо напомнила ему его возлюбленную, и хотя нельзя утверждать, что прежнее чувство было вытеснено из его сердца... Он тихонько потянул девушку за рукав и сказал: