«Я слышала, что по его указанию вдруг начали строить какой-то дом, который, кажется, называют Кацура-но ин. Верно, там он ее и поселил», – подумала госпожа и ответила довольно сердито:

– Долго же мне придется ждать. Пожалуй, стоит запастись новым топорищем[6]…

Вид у нее был чрезвычайно недовольный.

– Вы неисправимы! А ведь все считают, что я неузнаваемо изменился, – говорил Гэндзи, пытаясь ее успокоить, а солнце тем временем поднималось все выше и выше…

Стараясь не подавать подозрения окружающим, Гэндзи выехал из дома, не взяв с собой никого, кроме самых преданных слуг. Уже спустились сумерки, когда он добрался до места.

Даже самое скромное охотничье платье не могло умалить его поразительной красоты, а в тот день он надел нарочно приготовленное для этого случая носи и был так прекрасен, что женщина забыла все свои горести.

Нетрудно себе представить, как взволновала Гэндзи эта долгожданная встреча, с каким умилением смотрел он на дочь… Ему оставалось лишь сожалеть, что все эти долгие луны и годы росла она вдали от него.

Люди на все лады превозносили миловидность его сына, рожденного ушедшей дочерью нынешнего Великого министра, но, как знать, не потому ли, что принадлежал он к одному из влиятельнейших столичных семейств? Девочка же была действительно прелестна. «Видно, истинная красота проявляется в самом раннем возрасте», – думал Гэндзи, глядя на милое, невинно улыбающееся личико.

Кормилица за время, проведенное в Акаси, пополнела и стала еще красивее. Слушая ее подробный рассказ о жизни на побережье, Гэндзи вздыхал, чувствуя себя виноватым в том, что она принуждена была прожить столько лет возле рыбачьих хижин.

– Это жилище тоже слишком далеко от столицы, и мне нелегко будет навещать вас здесь. Почему бы вам не переехать в дом, нарочно для вас приготовленный? – спросил Гэндзи, и госпожа Акаси ответила:

– Я должна немного привыкнуть. Быть может, тогда…

Что ж, по-своему она была права. Они беседовали всю ночь напролет, и немало уверений и клятв услыхала она от Гэндзи. Кое-что в доме еще не было приведено в порядок, и он поспешил дать соответствующие указания сторожу и новым служителям домашней управы.

Прослышав о том, что господин министр решил посетить Кацура-но ин, туда стали стекаться окрестные жители, которым удалось в конце концов обнаружить его в Ои. Им он поручил привести в порядок сад.

– Камни в саду повалились, а то и вовсе исчезли. Здесь могло бы быть прекрасно, стоит лишь приложить немного сил и умения. Впрочем, что толку? Ведь не останетесь же вы здесь надолго? К тому же и расставаться с домом будет труднее, если вы успеете привязаться к нему. Так, уж мне-то это хорошо известно.

И Гэндзи снова заговорил о прошлом. Он плакал, смеялся, и все это с такой искренней непринужденностью, что нельзя было не умиляться, на него глядя. Даже старая монахиня, увидев его сквозь щель в перегородке, забыла о своей старости, мрачные мысли ее рассеялись, и лицо осветилось улыбкой. Очевидно, решив лично проследить за тем, чтобы слуги должным образом расчистили ручей, вытекавший из-под восточной галереи, Гэндзи вышел в сад в одном нижнем платье, и, любуясь его изящной фигурой, монахиня восхищалась и радовалась. Тут, заметив сосуд для священной воды, Гэндзи вспомнил и о ней.

– Ведь здесь и госпожа монахиня? Боюсь, что я недостаточно почтителен… – сказал он и, повелев принести носи, надел его. Затем, приблизившись к переносному занавесу, проговорил весьма любезным тоном:

–Я уверен, что именно усердие в молитвах помогло вам вырастить столь прекрасную дочь, и сердце мое полно признательности. Подумать только, вы нашли в себе довольно твердости, чтобы покинуть жилище, где ничто не нарушало чистоты ваших помышлений, и вернуться в суетный мир! Представляю себе, как тяжело теперь почтенному старцу, коротающему дни в одиночестве и устремляющему к вам свои думы!

– О да, возвращение в давно покинутый мир повергло в смятение мои чувства, но, встретив такое понимание, я убедилась, что не зря была мне дарована столь долгая жизнь… – говорила монахиня, плача. – О, какая радость! Теперь я могу не беспокоиться за будущее этого росточка сосны, чья судьба не давала покоя моему сердцу, пока мы жили среди диких скал. Боюсь только, что слишком низко расположены его корни…

Благородные манеры старой монахини возбудили участие в сердце Гэндзи, и он принялся расспрашивать ее о том, каким было это место в те давние годы, когда жил здесь принц Накацукаса. Тем временем ручей привели в порядок, и он зажурчал жалобно, словно тоскуя о минувшем.

Непритворное смирение, с которым были произнесены эти слова, свидетельствовало об удивительной утонченности и душевном благородстве монахини.

Взволнованный до глубины души, Гэндзи некоторое время стоял, молча глядя на сад, и монахиня подумала, что вряд ли когда-нибудь ей приходилось видеть человека столь совершенного и лицом и статью.

Затем Гэндзи отправился в храм, где прежде всего заказал молебны Фугэну, Амиде и Шакья-Муни, которые положено было проводить на четырнадцатый, пятнадцатый и последний день каждой луны, после чего изволил распорядиться о дополнительных службах. Также позаботился он о внутреннем убранстве храма и о священной утвари.

На небо уже выплыла светлая луна, когда Гэндзи вернулся в Ои. Ему невольно вспомнились былые ночи, и женщина, воспользовавшись случаем, пододвинула к нему то самое китайское кото. Растроганный до слез, Гэндзи заиграл.

Знакомая мелодия живо напомнила им прошлое, словно перенеся их в тот давний вечер.

говорит Гэндзи, а женщина отвечает:

Такими песнями они обменялись, и, как видите, госпожа Акаси оказалась вполне достойной собеседницей, проявив куда большее благородство, чем можно было ожидать от особы ее звания. За годы, прошедшие со дня их последней встречи, она стала еще милее, девочка же была так прелестна, что хотелось вовсе не отрывать от нее взора. «Что же с ней делать? Обидно растить ее тайно, никому не сообщая о ее существовании. Разумеется, лучше всего перевезти ее в дом на Второй линии и воспитать самому. Только таким образом удастся, избежав пересудов, создать ей безупречное положение в будущем», – подумал Гэндзи, но, боясь причинить боль женщине, не решился сказать ей об этом открыто и только смотрел на девочку со слезами на глазах.

Она же, мало что понимая, сначала дичилась Гэндзи, но постепенно привыкла, с удовольствием разговаривала с ним, смеялась, карабкалась к нему на колени, живостью своей пленяя его еще больше. Прекрасная это была картина – Гэндзи, сидящий с дочерью на руках. Сразу становилось ясно, что ей предназначено не простое будущее.

На следующий день Гэндзи должен был возвращаться в столицу, а как встал он позже обычного, решили ехать прямо отсюда. Однако множество людей уже ждало его в Кацура-но ин, и даже до Ои добрались некоторые придворные, сумевшие каким-то образом разузнать, где он находится. «Какая досада! – говорил Гэндзи, облачаясь в парадное платье. – А я-то полагал, что здесь меня никто не найдет».

Между тем в доме стало шумно, пора было уезжать. Сердце Гэндзи разрывалось от жалости к госпоже Акаси, и он долго медлил у выхода, стараясь тем не менее ничем не обнаруживать своего волнения.

Тут появилась кормилица с девочкой на руках. Погладив милое дитя по головке, Гэндзи сказал:

– Вам может показаться, что я считаюсь только со своими желаниями, но, поверьте, я вряд ли смогу жить в разлуке с ней. А что посоветуете вы? Право, «коль окажешься ты далёко…» (163)

– О да, все эти годы, живя далеко, мы вынуждены были мириться с вашим отсутствием, – отвечала кормилица. – Но теперь… Ах, боюсь, что теперь у нас будет еще больше причин для беспокойства.

Девочка тянулась к Гэндзи, словно пытаясь его удержать, и, не решаясь уйти, он сказал:

– Неужели моему сердцу никогда не суждено обрести покоя? Мне тяжело расставаться с ней даже на миг. А где же твоя матушка? Почему она не захотела проститься со мной? Возможно, мне было бы легче…

Кормилица, улыбнувшись, передала его слова госпоже, но та не имела сил даже подняться – в таком смятении были все ее чувства.

«Совсем как знатная дама», – недовольно подумал Гэндзи.

Наконец, вняв увещеваниям прислужниц, она вышла к нему. Изящный, благородных очертаний профиль наполовину скрыт занавесом, мягкие, неторопливые движения – право, чем не принцесса крови!

Приподняв полу занавеса, Гэндзи нежно простился с ней, когда же, выходя, обернулся, то увидел, что она глядит ему вслед, с трудом сдерживая слезы.

К тому времени красота Гэндзи достигла полного расцвета, и вряд ли у меня достанет слов… Ежели раньше он был, пожалуй, немного более худощав, чем следовало при сравнительно высоком росте, то теперь фигура его поражала удивительной соразмерностью. Осанка стала еще величественнее, лицо – нежнее, а движения – изящнее. Впрочем, вполне возможно, что госпожа Акаси была просто слишком пристрастна….

Тем временем появился тот самый Укон-но дзо-но куродо, который был когда-то разжалован, а затем восстановлен в звании. Теперь он прозывался Югэи-но дзё, причем в этом году на него надели шапку придворного. Он неузнаваемо изменился, лицо его сияло довольством. Зайдя в покои, чтобы взять меч господина, он заметил за занавесями знакомую женскую фигуру и многозначительно сказал:

– Я вовсе не забыл прошлого, но следует помнить и о приличиях… Сегодня утром меня разбудил ветер, совсем как там, у моря… Но, увы, мне не с кем было передать даже письмо.

– О, среди этих далеких вершин, над которыми встают грядой восьмислойные облака (164, 165), не менее печально, чем «за тем островом…»(146). Когда же подумаешь: «даже эта сосна…» (166), хочется, чтобы рядом был человек, не забывший тех давних дней, – ответила дама.

Но надо сказать, что этот ответ весьма разочаровал Югэи-но дзё, который рассчитывал совсем на другое – ведь в свое время он имел по отношению к ней вполне определенные намерения. Тем не менее, выходя, он важно сказал:

– Ну что ж, как-нибудь в другой раз….

Господин министр величественной поступью шел к карете, а передовые, суетясь, расчищали перед ним дорогу. Задние места в карете заняли То-но тюдзё и Хёэ-но ками.

– Досадно, что вам удалось раскрыть тайну моего пребывания в этом скромном жилище, – посетовал Гэндзи.

– А мы сокрушались, что, опоздав, не смогли прошлой ночью встретить с вами луну, поэтому сегодня утром и поспешили отыскать в тумане…

– Горы еще не покрылись парчой, зато полевые цветы в полном блеске своей красоты…

– Некоторые придворные, увлекшись соколиной охотой, отстали, и неизвестно, что с ними, – рассказывали ему.

– Что ж, тогда стоит провести еще один день в Кацура-но ин, – решил Гэндзи, и они отправились туда.

Появление неожиданных гостей вызвало сильнейшее волнение среди обитателей Кацура-но ин. Срочно послали за ловцами с бакланами[7], которые, придя шумной толпой, живо напомнили Гэндзи рыбаков из Акаси. Скоро приехали и юноши, проведшие ночь в лугах, и в свое оправдание поднесли Гэндзи привязанную к ветке хаги маленькую птичку. Чаша с вином много раз обходила пирующих, и они совсем захмелели, а как ехать вдоль реки в таком состоянии показалось опасным, решено было остаться в Кацура-но ин на ночь.

Гости один за другим слагали китайские стихи, а когда на небо выплыла яркая луна, дело дошло и до музыки. Из струнных в наличии имелись лишь бива и японское кото, зато флейтисты подобрались незаурядные. Когда они начали играть соответствующую времени года мелодию, ее подхватил дующий с реки ветер, и она зазвучала особенно пленительно. Луна поднялась высоко, казалось, это ее сияние сообщает всем звукам и предметам небывалую прозрачность и чистоту.

Когда стемнело, появились еще четверо или пятеро придворных. Они приехали прямо из Дворца, ибо, пожелав усладить свой слух музыкой, Государь изволил выразить недоумение по поводу отсутствия министра Двора:

– Сегодня кончается шестидневный пост, и он непременно должен быть во Дворце. Почему же его нет?

Узнав, что Гэндзи заночевал в Кацура-но ин, он изволил отправить ему письмо. Посланцем стал Куродо-но бэн.

Завидую вам…»

Министр Гэндзи принес Государю свои извинения.

Надобно сказать, что даже во Дворце музыка не звучала так сладостно, как здесь, на берегу реки, и, воздавая ей должное, гости снова и снова передавали друг другу чашу с вином. Не имея с собой ничего, чем можно было бы одарить государевых гонцов, Гэндзи отправил посланного в дом у реки Ои:

– Не найдется ли у вас каких-нибудь пустяков?

И госпожа Акаси тут же прислала все, что сумела найти. Всего получилось два ларца с платьями, а как Куродо-но бэн должен был сразу же возвратиться во Дворец, ему пожаловали полный женский наряд.

В песне можно было уловить намек на желание Гэндзи лицезреть Государя в Кацура-но ин.

– «Это селенье…» (167) – произнес Гэндзи, вспомнив остров Авадзи, и в памяти у него невольно всплыли слова Мицунэ, сказавшего когда-то: «Как сегодня близка…» (131).

Глядя на министра, многие плакали от умиления.

добавил Гэндзи, и То-но тюдзё ответил:

А вот что сказал Удайбэн, человек уже немолодой, когда-то бывший одним из самых близких и преданных приближенных ушедшего Государя:

Другие тоже излили свои чувства в песнях, но стоит ли приводить их здесь все до одной?

Судя по всему, министр Гэндзи был в прекрасном расположении духа, и можно было просидеть хоть тысячу лет, слушая его неторопливые рассказы, глядя на его красивое лицо. Так, пожалуй, и у топора успело бы сгнить топорище… Однако очень скоро Гэндзи сказал:

– Сегодня и в самом деле пора… – И все заспешили, собираясь в обратный путь.

Придворные, получив сообразные званию каждого дары, яркими пятнами мелькали в тумане, словно чудесные цветы вдруг расцвели по берегам пруда. Трудно представить себе более прекрасное зрелище. Среди спутников министра были известные своими талантами военачальники из Личной императорской охраны и выдающиеся музыканты. Некоторые из них, явно недовольные тем, что приходится уезжать, затянули вразнобой: «Этот конь…»[9], и восхищенные слушатели, снимая с себя платья, накидывали им на плечи – казалось, будто ветер взметнул к небу разноцветную осеннюю парчу.

Наконец они выехали, и до отдаленной усадьбы у реки Ои долго доносились громкие крики передовых, вовлекая опечаленную разлукой госпожу в еще большее уныние. Министр же был огорчен тем, что не сумел даже написать ей на прощание.

Вернувшись домой, Гэндзи немного отдохнул, затем перешел в Западный флигель, дабы рассказать госпоже о своем путешествии в горы.

– Боюсь, что я пробыл там немного дольше, чем обещал вам при расставании. Молодые любители развлечений увязались за мной и вынудили задержаться. Ах, я так устал… – сказал он и лег почивать, будто и не заметив дурного настроения госпожи.

– Стоит ли так мучить себя из-за особы, положение которой несоизмеримо ниже вашего? – говорил он. – Вы должны помнить, что вы – это вы.

Вечером, собираясь во Дворец, Гэндзи, отвернувшись от госпожи, что-то поспешно написал на листке бумаги. «Очевидно, к той самой особе…» – сразу же догадалась она. Краем глаза ей удалось разглядеть, что письмо было полно самых неясных признаний. Прислужницы ее с трудом сдерживали негодование, видя, как господин шептал что-то гонцу, снаряжая его в путь.

Гэндзи предполагал провести эту ночь во Дворце, но, обеспокоенный дурным настроением супруги, вернулся, хотя и довольно поздно. Как раз в это время пришел гонец с ответом из Ои. Не имея возможности скрыть письмо от госпожи, Гэндзи тут же прочел его. А поскольку в нем не было ничего, что могло бы ее уязвить, сказал:

– Можете порвать его или выбросить. В моем возрасте не пристало раскидывать повсюду послания такого рода…

Потом он долго сидел, прислонившись к скамеечке-подлокотнику, и, молча глядя на огонь светильника, с любовью и нежностью вспоминал госпожу Акаси. Развернутое письмо лежало тут же, но госпожа делала вид, будто оно вовсе не интересует ее.

– Я боюсь за ваши глаза, – улыбнулся министр. – Очень трудно разглядеть что-то, притворяясь, будто не смотришь.

Его лицо сияло такой красотой, что в покоях словно стало светлее. Приблизившись к госпоже, Гэндзи сказал:

– Когда б вы знали, как прелестно это маленькое существо! Я уверен, что ей уготовано особое будущее. Однако, даже если я открыто признаю эту девочку, воспитать ее будет не так-то просто. Откровенно говоря, я до сих пор не знаю, на что решиться. Постарайтесь поставить себя на мое место и помогите мне найти выход из этого положения. Что мы можем для нее сделать? Не считаете ли вы возможным воспитать ее здесь? Лет ей столько же, сколько было богу-пьявке[10]. Увидав ее невинное личико, я понял, что отказаться от нее не смогу. В ближайшие дни я предполагаю надеть на нее хакама[11], и если бы вы согласились взять на себя обязанности Завязывающей шнурки…

– В последние дни вы постоянно что-то скрывали от меня, как будто боялись, что я не способна понять… – улыбаясь, ответила госпожа. – Я же делала вид, будто ничего не замечаю… Ну, конечно, я постараюсь понравиться девочке. Это такой прелестный возраст!

Она очень любила детей и теперь только о том и помышляла, как бы побыстрее забрать девочку к себе и заняться ее воспитанием. Но Гэндзи по-прежнему терзался сомнениями. Стоит ли перевозить дочь в дом на Второй линии? Часто ездить в Ои он не мог. Он бывал там не более чем два раза за луну, в дни, когда в храме, построенном им в Сага, совершались положенные службы. Разумеется, это было лучше, чем встречаться на переправе (168)[12], и женщина вряд ли смела рассчитывать на большее, но все же могла ли она не печалиться?..