Основные персонажи

       Дайнагон, министр Двора (Гэндзи), 28-29 лет
       Государь (имп. Судзаку)- сын имп. Кирицубо и Кокидэн
       Государыня-мать (Кокидэн)- мать имп. Судзаку
       Найси-но ками (Обородзукиё)- придворная дама имп. Судзаку, тайная возлюбленная Гэндзи
       Принц Весенних покоев (будущий имп. Рэйдзэй), 10-11 лет,- сын Фудзицубо
       Вступившая на Путь Государыня (Фудзицубо), 33-34 года,- супруга имп. Кирицубо, мать имп. Рэйдзэй
       Великий министр, Высочайший попечитель, бывший Вышедший в отставку министр (Левый министр), 62-63 года,- бывший тесть Гэндзи
       Сайсё но тюдзё, Гон-тюнагон (То-но тюдзё)- брат Аои, первой жены Гэндзи
       Госпожа из Западного флигеля (Мурасаки), 20-21 год,- супруга Гэндзи
       Госпожа Акаси, 19-20 лет,- дочь Вступившего на Путь из Акаси, возлюбленная Гэндзи
       Особа из Сада, где опадают цветы (Ханатирусато), - возлюбленная Гэндзи, сестра нёго Рэйкэйдэн
       Принц Хёбукё (Сикибукё)- отец Мурасаки
       Носитель колчана, Югэи (Укон-но дзо-но куродо)- приближенный Гэндзи, сын Иё-но сукэ
       Ёсикиё- приближенный Гэндзи
       Корэмицу- приближенный Гэндзи
 
      После того как Гэндзи столь ясно увидел во сне ушедшего Государя, беспокойство не покидало его, он помышлял лишь о том, как облегчить бремя, отягощающее душу отца. А потому, вернувшись в столицу, незамедлительно приступил к подготовке Восьмичастных чтений. Решено было провести их на Десятую луну.
      Теперь люди склонялись перед Гэндзи совершенно так же, как в прежние времена. Лишь Государыня-мать, страдавшая от тяжкой болезни была неутомима в своем недоброжелательстве. «Жаль, что не удалось от него избавиться»,- думала она, но Государь оставался верным завету отца. Все эти годы не оставляла его мысль о возмездии, и, только восстановив Гэндзи в правах, он почувствовал некоторое облегчение. Глазная болезнь, которая прежде доставляла ему столько мучений, тоже не возобновлялась, но, терзаемый мрачными предчувствиями, он думал лишь о том, что жизненный срок его близится к концу и недолго осталось ему быть государем. Он часто призывал Гэндзи и доверительно беседовал с ним о делах этого мира, а поскольку вершились они теперь в полном соответствии с его желаниями, люди безмерно радовались и восхваляли его.
      Близился день, намеченный Государем для отречения, и, глядя на Найси-но ками, которая целыми днями предавалась унылым размышлениям о будущем, он чувствовал, как от мучительной тревоги сжимается его сердце.
      - Ваш отец покинул уже этот мир. Состояние великой Государыни день ото дня становится все безнадежнее, да и мне, наверное, совсем недолго осталось жить. Как это ни прискорбно, но скорее всего в вашей, жизни произойдут весьма значительные перемены. Я знаю, что вы всегда предпочитали мне другого, но мое сердце принадлежало вам одной, и единственное, что меня теперь беспокоит,- это ваша судьба. Легко может статься, что ваше давнее желание будет наконец удовлетворено и этот столь превосходящий меня человек станет заботиться о вас. Но даже если это произойдет, я не верю, что он когда-нибудь будет любить вас так же сильно, как я. О, если б вы знали, как больно мне думать об этом! - как-то сказал он ей и заплакал.
      Лицо Найси-но ками залилось ярким румянцем, на глазах выступили слезы. Так хороша была она в тот миг, что Государь не мог оторвать от нее умиленного взгляда. И, разумеется, все прегрешения ее были забыты.
      - Как жаль, что у вас нет детей! Досадно, если они появятся позже, как свидетельство вашей связанности с тем человеком. Его возможности ограниченны, и дети его будут простыми подданными,- говорил Государь, простирая свои заботы о ней в далекое будущее, что и смущало и трогало Найси-но ками.
      Государь был чрезвычайно хорош собой, к тому же за эти годы она успела удостовериться в его беспредельной любви к ней, а Гэндзи, как ни велики были его достоинства, все-таки никогда не испытывал к ней глубокого чувства. Постепенно начиная это понимать, она мучилась запоздалым раскаянием. «О, для чего, потворствуя желаниям своего юного, неопытного сердца, я позволила себе стать причиной всех этих волнений? Ведь пострадало не только мое доброе имя, но и он…» И в самом деле, разве не печальна ее участь?
      На Вторую луну следующего года принцу Весенних покоев «покрыли главу». Ему исполнилось одиннадцать, но, не по годам рослый, он казался старше, был очень хорош собой и как две капли воды походил лицом на Гэндзи-дайнагона. Ослепительный свет их красоты озарял мир, вызывающее восхищение, и только мать принца с тревогой прислушивалась к расточаемым им похвалам, напрасно терзая свое сердце.
      Отдавая справедливую дань необычайным достоинствам принца, Государь в одной из доверительных бесед сообщил ему о намерении передать мир в его руки. По прошествии Двадцатого дня той же луны он, к великой досаде Государыни-матери, объявил о своем отречении.
      - Разумеется, мое положение будет теперь незначительным, но зато я смогу видеться с вами столько, сколько захочу,- говорил он, утешая ее.
      Наследным принцем был назначен сын нёго из дворца Дзёкёдэн.
      Пришли новые времена, и жизнь снова стала ярче и радостнее.
      Гэндзи-дайнагон получил звание министра Двора. Было решено ввести его в Государственный совет именно таким образом, ибо при строго установленном числе министров в составе совета все места уже оказались занятыми. В этом качестве должен был он вершить дела правления, но, заявив: «Я вряд ли сумею справиться», стал просить Вышедшего в отставку министра принять на себя обязанности Высочайшего попечителя.
      - Я отказался от своего звания по причине болезни. Да и дряхлею с каждым годом все больше, поэтому вряд ли смогу оказаться полезным,- возразил министр, не решаясь принять предложение Гэндзи.
      Однако, учитывая то обстоятельство, что и в чужих землях истинными мудрецами почитались те люди, которые в годы смут и неустройства скрывались в горной глуши, а как только в Поднебесной воцарялся порядок, возвращались в столицу и, не стыдясь седин своих, служили стране, все единодушно сошлись на том, что теперь, когда в мире произошли столь благоприятные перемены, ничто не может помешать вернуться к своим обязанностям человеку, который ранее отказался от них по причине нездоровья. Поскольку история знала немало подобных примеров, министр, не настаивая более на своем отказе, встал во главе Государственного совета. А было ему уже шестьдесят три года. В свое время он удалился от дел отчасти из-за болезни, но главным образом потому, что был недоволен происшедшими в мире переменами. Теперь же возродилось его прежнее влияние, и его сыновья, погрузившиеся было в пучину безвестности, снова всплыли на поверхность.
      Особых отличий удостоился Сайсё-но тюдзё, ставший гон-тюнагоном. Его дочь, рожденная четвертой дочерью Правого министра, достигла двенадцати лет, и он, намереваясь отдать девочку во Дворец, уделял особое внимание ее воспитанию. На того отрока, что пел когда-то «Высокие Дюны», тоже надели шапку придворного, и он вполне оправдывал возлагавшиеся на него ожидания. У Сайсё-но тюдзё было много детей от разных жен, в его доме всегда было шумно, и министр Гэндзи завидовал ему.
      Сын ушедшей дочери Великого министра, многих превосходя миловидностью, прислуживал Государю и принцу Весенних покоев . Глядя на внука, министр и супруга его снова и снова оплакивали свою утрату. Вместе с тем вряд ли когда-нибудь судьба была благосклоннее к этому достойному семейству. Гэндзи и теперь осенял его своим покровительством, и ничто не напоминало домочадцам министра о прежних невзгодах.
      Доверенность Гэндзи к бывшему тестю не умалилась, он часто бывал в его доме и пользовался любой возможностью, дабы выразить свою признательность кормилицам юного господина и прочим прислужницам, которые все эти годы оставались преданными семейству министра. Должно быть многие из них имели основания чувствовать себя счастливыми. Точно так же он вел себя по отношению к обитательницам дома на Второй линии. Особо выделяя вниманием Тюдзё, Накацукаса и прочих дам, сумевших дождаться его возвращения, он старался вознаградить их за долгие годы уныния и разными средствами изъявлял им свое благоволение. Досуга у него почти не оставалось, и больше он никуда не выезжал.
      По распоряжению Гэндзи была великолепно перестроена доставшаяся ему по наследству от ушедшего Государя небольшая усадьба к востоку от дома на Второй линии. Она предназначалась для его бывших возлюбленных на случай, если кто-нибудь из них, вроде той особы из Сада, где опадают цветы, окажется вдруг в бедственном положении.
      Да, вот еще что: все это время Гэндзи ни на миг не забывал той, что осталась в Акаси. Состояние ее не могло не тревожить его, однако, поглощенный разнообразными делами, и государственными и личными, он не успел снестись с ней так быстро, как предполагал. С начала Третьей луны, рассчитав, что подошел срок, он не находил себе места от беспокойства и наконец отправил в Акаси гонца. Вернувшись довольно быстро, гонец доложил:
      - На Шестнадцатый день госпожа благополучно разрешилась от бремени младенцем женского пола.
      Дочерей у Гэндзи не было, и эта весть радостно взволновала его. «О, для чего я не перевез ее в столицу, ведь девочка могла родиться и здесь!» - досадовал он.
      Таким образом, сбывалось давнее предсказание гадальщиков, гласившее: «У вас будет трое детей. Вслед за Государем родится Государыня. Одному из ваших сыновей уготовано звание Великого министра - низшее по сравнению с другими детьми, но высшее из тех, на какие может рассчитывать простой подданный. Младенца женского пола родит женщина самого низкого ранга».
      Многие мудрые прорицатели-физиономисты предрекали когда-то, что Гэндзи поднимется на высоту, выше которой никому не дано подняться, и станет вершить дела правления. С тех пор прошло немало лет, тяжкие испытания выпали на долю Гэндзи, и предсказания эти успели изгладиться из его памяти. Только теперь, когда власть над миром перешла в руки принца Весенних покоев, он вспомнил о них и обрадовался, увидев, что начинают сбываться самые сокровенные его желания.
      Гэндзи всегда знал, что не вправе рассчитывать на высочайшее положение. «Я был любимым сыном Государя, и тем не менее он сделал меня простым подданным. Это определило мою судьбу, заранее ограничив пределы моих притязаний. Но назначение нового Государя - свидетельство того. что гадальщики не ошиблись, хотя никому и не дано узнать…» - думал он, храня эти мысли глубоко в сердце. Размышляя о будущем, Гэндзи впервые понял, сколь многим обязан богу Сумиёси. «Женщине из Акаси и в самом деле предназначена непростая судьба. Недаром ее чудак-отец предавался несбыточным на первый взгляд мечтаниям. Но если это действительно так, можно ли было допускать, чтобы девочка, которой уготована столь высокая участь, родилась в такой глуши? Необходимо как можно быстрее перевезти ее в столицу». И он распорядился, чтобы поспешили с постройкой Восточной усадьбы.
      Гэндзи был весьма обеспокоен, понимая, что в Акаси нелегко найти надежную кормилицу, но вовремя вспомнил о горестной судьбе дочери Сэндзи . Сама Сэндзи служила еще при покойном Государе, а отцом девушки был человек, скончавшийся в звании кунайкё-но сайсё. Не так давно она лишилась матери и с той поры влачила жалкое существование, к тому же после случайной и непродолжительной связи с кем-то у нее родился ребенок. Призвав к себе человека, от которого он и узнал обо всех этих обстоятельствах, Гэндзи объяснил ему, в чем дело, и они сговорились.
      Дочь Сэндзи, женщина совсем еще молодая и простодушная, жила одна в заброшенном, всеми забытом доме и изнывала от тоски, а потому, не долго думая, согласилась на предложение Гэндзи, почтя за великую удачу приблизиться к нему. И как ни жаль было Гэндзи эту юную особу, он решил отправить ее в Акаси.
      Однажды, воспользовавшись случаем, он тайно навестил ее, и если раньше, несмотря на данное уже согласие, она колебалась, страшась неведомого будущего, то знак столь исключительного благоволения с его стороны окончательно рассеял все ее сомнения.
      - Я всецело к вашим услугам,- заверила она Гэндзи.
      А поскольку день выдался как раз благоприятный, он велел ей готовиться в путь.
      - Вероятно моя просьба покажется вам чрезмерной, но, поверьте, у меня есть особые основания… Постарайтесь примириться с мыслью, что вам придется прожить некоторое время в столь непривычном окружении. Думайте о том, что и я в течение долгих лун и лет изнывал там от тоски. Может быть, это послужит вам утешением,- сказал Гэндзи и разъяснил женщине ее новые обязанности.
      Ему и раньше случалось видеть дочь Сэндзи во Дворце, ибо она часто прислуживала в высочайших покоях, поэтому он не мог не заметить, как сильно она исхудала за последнее время.
      В доме же ее царило поистине неописуемое запустение. Он был довольно велик, и разросшиеся купы деревьев придавали ему угрюмый вид. Неподходящее жилище для молодой женщины! К тому же она оказалась такой прелестной, что Гэндзи долго не мог оторвать от нее глаз.
      - Боюсь, что я готов передумать. Как вы к этому отнесетесь? - шутит он.
      А она глядит на него, думая: «Если уж идти к кому-то в услужение, то я предпочла бы прислуживать ему самому. Думаю, что тогда бы мне удалось очень быстро забыть свои горести».
 
- Знаю, я никогда
Неразрывными узами не был
Связан с тобой.
Но мысль о скорой разлуке
В сердце рождает тоску.
 
      А что, если я последую за вами? - спрашивает Гэндзи, и женщина, улыбнувшись, привычно отвечает:
 
- Так тяжела
Мысль о внезапной разлуке
Не потому ли,
Что сердце твое стремится
В те края, куда путь мой лежит?
 
      «Неплохо!» - думает он.
      Дочь Сэндзи выехала из столицы в карете. Гэндзи поручил самым верным своим приближенным сопровождать ее, потребовав от них соблюдения строжайшей тайны. Он послал с ними охранительный меч, великое множество других приличествующих случаю даров, и не было такой мелочи, о которой он не позаботился бы. Да и сама кормилица окружена была поистине необыкновенным вниманием.
      Гэндзи то улыбался, представляя себе, как нежно заботится о внучке Вступивший на Путь, то вздыхал, охваченный смутной тревогой,- словом, девочка занимала все его думы, и не потому ли, что уже теперь он неясно любил ее? Госпоже Акаси он написал отдельное письмо, в котором настоятельно просил ее отнестись с должным вниманием к воспитанию дочери, указав при этом на необходимость обращаться с ней как с особой самого высокого происхождения.
 
«День настанет, тебя
Я своим рукавом укрою.
Да будет твой век
Так же долог, как век утеса,
На который спускается дева… (147)».
 
      Кормилица и спутники ее весьма быстро добрались до Акаси. До провинции Сэтцу они плыли в ладье, далее ехали на лошадях. Радость Вступившего на Путь, равно как и признательность его, истинно не ведала пределов. Он низко поклонился, оборотившись в сторону столицы, и, преисполненный благоговейного трепета, обратил на внучку все свои попечения. Девочка же была так прелестна, что у всякого, кто взглядывал на нее, невольно сжималось сердце.
      «И в самом деле, не зря господин изволил побеспокоиться о ее воспитании»,- думала кормилица, глядя на свою питомицу, и сомнения, мучившие ее перед отъездом из столицы, окончательно рассеялись. Тронутая прелестью и милым нравом девочки, она окружила ее нежными заботами. Мать же, которая все эти луны пребывала в глубоком унынии, казалось, утратила последний остаток сил, и не было у нее желания жить долее. Однако же столь явный знак внимания со стороны Гэндзи придал ей бодрости, и, впервые за долгое время оторвав голову от изголовья, она сама позаботилась о том, чтобы гостям был оказан любезный прием.
      - Мы должны немедленно отправляться обратно,- заявил гонец. Видно было, что любое промедление для него мучительно, поэтому, написав совсем короткое письмо, госпожа Акаси заключила его такой песней:
 
«Слишком узки
Мои рукава и не смогут
Защитою стать
Этим цветам, ожидающим,
Чтоб над ними прикрыли небо» (148).
 
      Гэндзи беспрестанно помышлял о дочери, и желание увидеть ее росло с каждым днем. Он долго не говорил ничего госпоже, но, опасаясь, что она узнает новость от других…
      - Вот так обстоят дела, - сказал он в заключение. - Непостижимы превратности судьбы. Ну можно ли было ожидать, что именно там… Досадно, право. К тому же это девочка… Конечно, я мог бы пренебречь ею, но, должен признаться, у меня недостает сил… Я хотел бы привезти ее сюда и показать вам. Надеюсь, вы не станете мучиться ревностью?
      Вспыхнув, госпожа ответила сердито:
      - Можно подумать, что у меня на редкость дурной нрав. Вы так часто напоминаете мне об этом, что я и сама начинаю относиться к себе с неприязнью. Помилуйте, да разве есть у меня причины для ревности?
      Гэндзи добродушно улыбнулся:
      - Разумеется, нет, здесь вы совершенно правы. Меня удивляет ваше поведение. Вы подозреваете меня в том, чего у меня и в мыслях не было, и сердитесь. Ну не печально ли? - И на глазах его показались слезы.
      Вспомнив, как стремились сердца их друг к другу все эти годы, какими нежными письмами они обменивались, госпожа подумала, что все его увлечения - мимолетные прихоти - не более, и успокоилась.
      - Поверьте, у меня есть особые причины заботиться о той женщине и часто сообщаться с ней. Но сейчас рано о том говорить, боюсь, что вы снова истолкуете мои слова в дурную сторону. Возможно, в другом месте она и не привлекла бы моего внимания, но там, среди диких скал…
      И Гэндзи рассказал ей обо всем, что сохранилось в его памяти: о том печальном вечере, когда стлался по берегу дымок от костров, о словах, сказанных госпожой Акаси, о ночи, когда он впервые увидел ее лицо, и, разумеется, о том, как чудесно звучало в ее руках кото… А госпожа, слушая его, думала: «Пока я изнывала здесь от тоски, он дарил свою нежность другой, и пусть это только случайная прихоть, но все же…» Горькая обида пронзила ее сердце, и она отвернулась, постаравшись принять самый независимый вид.
      - А ведь все так прекрасно начиналось, - прошептала она, ни к кому не обращаясь, и вздохнула.
 
- Я хотела бы первой
Струйкой дыма подняться к небу,
Пусть даже тот дым
Устремится совсем не туда,
Куда думы влюбленных стремятся… (108)
 
      - О, не говорите так, это слишком жестоко…
 
Ради кого
Я терпел все невзгоды, скитаясь
По горам и морям?
Ради кого тонул я
В бесконечном потоке слез?
 
      Сумею ли я убедить вас? Жизнь ведь не всегда бывает так длинна, как этого хочется… Разве не ради вас старался я не навлекать на себя ничьей ненависти?
      Придвинув к себе кото «со», Гэндзи настроил его и предложил госпоже сыграть, но она даже не дотронулась до струн, очевидно недовольная тем что та особа из Акаси оказалась искусней ее.
      Госпожа обладала на редкость кротким, миролюбивым нравом, и такие внезапные вспышки ревности отнюдь не умаляли ее привлекательности, скорее наоборот.
      Гэндзи, подсчитав украдкой, что на Пятый день Пятой луны девочке должно исполниться пятьдесят дней , умилялся, представляя себе ее невинное личико. «Ах, как жаль, что нельзя ее увидеть!» - вздыхал он, отправляя в Акаси гонца.
      - Смотри не перепутай, ты должен появиться там именно на Пятый день, не позже и не раньше,- предупредил Гэндзи, и гонец прибыл в Акаси точно к сроку.
      Дары, приготовленные Гэндзи, поражали великолепием, к тому же со свойственной ему предусмотрительностью он позаботился о самом насущном, без чего в Акаси не обойтись.
 
«Никаких перемен
Не ведая, травы морские
Растут среди скал.
И вряд ли знают они
Об аире, расцветшем сегодня.
 
      Вы не можете вообразить, какая тоска… Так жить дальше невозможно. Решайтесь же. Обещаю, что Вам не о чем будет сожалеть»,- писал Гэндзи.
      Увидев его письмо, Вступивший на Путь по обыкновению своему заплакал от радости. Но ради таких мгновений и стоит жить, так что никто не удивлялся, глядя на его опухшее лицо.
      Надобно ли говорить о том, что Вступивший на Путь превзошел самого себя, готовясь к этому дню, и тем не менее он показался бы ему чернее ночи, когда б не гонец из столицы.
      Кормилица между тем успела привязаться к госпоже, найдя в ее лице вполне достойную собеседницу, и это несколько скрашивало ее существование. Молодой госпоже в основном прислуживали дамы, которых некогда, используя давние семейные связи, подобрали для нее родители. По происхождению они не уступали новой кормилице, ибо в большинстве своем это были дворцовые прислужницы, обедневшие и уже немолодые, прибившиеся к дому Вступившего на Путь в надежде обрести среди здешних утесов убежище от мирских печалей (109). Кормилица отличалась от них весьма для себя выгодно: свежесть юности сочеталась в ней с удивительным благородством. Она без конца рассказывала госпоже обо всем, что по женскому ее разумению казалось ей достойным внимания,- о том, как живет господин министр Двора, сколь велико его влияние в мире, как все его почитают, и постепенно госпожа Акаси начала понимать, какая счастливая судьба выпала ей на долю, ведь памятный дар, который оставил ей Гэндзи, никогда не позволит ему пренебречь ею.
      Письмо они тоже читали вместе, и кормилица все время вздыхала украдкой: «Ах, как же повезло госпоже! А мне, несчастной, достались одни невзгоды…» Но господин министр осведомлялся заботливо: «А как здоровье кормилицы?» - и эта редкостная милость заставила ее забыть все свои горести. Вот какой ответ написала госпожа Акаси:
 
«Юный журавль
Кричит, укрывшись под сенью
Неприметной скалы.
Даже сегодня никто
Проведать его не придет…
 
      Право, вряд ли моя жизнь окажется продолжительной, слишком многое печалит меня, а поддерживают лишь редкие вести от Вас. О, когда б Вы и в самом деле позаботились о ней…»
      Самые сокровенные свои мысли вложила она в это письмо, и Гэндзи долго читал его и перечитывал. Потом, тяжело вздохнув, прошептал словно про себя:
      - Ах, бедняжка!
      А госпожа из Западного флигеля, искоса взглянув на него, проговорила тихонько, тоже словно ни к кому не обращаясь:
      - «Далеко уплывает ладья…» (149)
      - Неужели вы до сих пор сомневаетесь во мне? Можно ли придавать столь преувеличенное значение случайно сорвавшимся с губ словам? Трудно забыть прошедшее, и я испытываю естественное волнение при любом напоминании о том побережье. Вы же ловите каждый мой вздох,- попенял ей Гэндзи, показав только обертку от письма.
      Увидев, сколь благороден почерк госпожи Акаси - право, ему позавидовала бы любая знатная дама,- госпожа Мурасаки невольно подумала: «Вот потому-то он и…»
      В последнее время, стараясь во всем угождать госпоже, Гэндзи почти никуда не выезжал. Не бывал он и в Саду, где опадают цветы, ибо, как ни жаль ему было его обитательницу, многочисленные обязанности, сопряженные с новым званием, совершенно не оставляли ему досуга, не говоря уже о том, что теперь он был еще менее свободен в своих передвижениях, чем прежде. Впрочем, никаких тревожных вестей от нее не поступало, и Гэндзи был спокоен.
      Но вот в какой-то из дней Пятой луны, когда шли нескончаемые, унылые дожди и в делах, как государственных, так и личных, наступило некоторое затишье, он неожиданно вспомнил о ней и решил ее навестить.
      Держась в отдалении, Гэндзи тем не менее постоянно следил за тем, чтобы женщина ни в чем не испытывала нужды, и она жила исключительно его милостями, а поскольку у нее не было весьма распространенной среди нынешних жеманниц привычки встречать его укоризненными взглядами исподлобья, он никогда не тяготился встречами с ней.
      За последние годы дом пришел в запустение, на всем лежал отпечаток уныния. Сначала Гэндзи навестил госпожу нёго и долго беседовал с ней, а когда опустилась ночь, сквозь боковую дверь прошел в западные покои.
      Трудно представить себе что-нибудь более прекрасное, чем фигура Гэндзи, освещенная проникавшим в дом тусклым лунным светом. Взволнованная его появлением, женщина тем не менее не двинулась с места и осталась сидеть у порога, откуда любовалась луной. Светлое спокойствие, дышавшее в ее чертах, сообщало ей особую привлекательность. Где-то рядом застучали клювами пастушки-куина, и вот, мило робея, она сказала:
 
- Когда б стуком своим
Этой ночью меня не поднял
Пастушок-куина,
Разве б успела в свой бедный дом
Лунный свет я впустить?
 
      «Так, у каждой женщины - свои достоинства,- подумал Гэндзи.- К примеру, эта мила уже потому, что от нее никогда не услышишь ни слова упрека».
 
- Если каждый раз
Станешь ты откликаться на стук
Пастушка-куина,
Слишком часто в твой дом проникать
Будет этот изменчивый свет.
 
      Право же, вы поселили тревогу в моей душе… - попенял он ей, но, разумеется, его слова вовсе не значили, что он сомневается в ее верности. Она ждала его все эти долгие годы, и хотя бы поэтому Гэндзи не мог оставить ее.
      Напомнив ему о той ночи, когда он просил: «А пока на темное небо…», женщина сказала:
      - О, для чего так кручинилась я тогда, думая: «Нет большего горя!» Разве теперь не о чем мне печалиться?
      Голос ее звучал мягко и нежно, и Гэндзи - где только он слова такие находил - принялся утешать ее со свойственной ему пылкостью.
      Даже в те дни Гэндзи не забывал Цукуси-но Госэти, его не оставляло желание снова увидеть ее, но теперь ему было куда труднее, чем прежде, тайно выезжать из дома. Она тоже не переставала думать о нем и отвергала все предложения отца, желавшего обеспечить ей приличное будущее.
      «Вот построю светлый и прекрасный дом,- думал Гэндзи,- и поселю там женщин, подобных ей. Они окажутся очень полезными, если появится дитя, которого воспитанием я буду заниматься сам».
      А надо сказать, что дом, строительство которого велось к востоку от его нынешнего жилища, отвечал всем самым современным требованиям и был едва ли не роскошнее дома на Второй линии. Ведение разного рода строительных работ было поручено наместникам, издавна связанным с семейством Минамото.
      Гэндзи часто вспоминал Найси-но ками и, «горький опыт забыв» (35). был, судя по всему, не прочь возобновить прежние отношения. Однако Найси-но ками, из памяти которой до сих пор не изгладились мучительные воспоминания, не могла и помыслить…
      Словом, теперь Гэндзи имел еще меньше возможностей для удовлетворения своих желаний, а потому перемены, в его жизни происшедшие, скорее печалили его, нежели радовали.
      Ушедший на покой Государь предавался всевозможным тихим удовольствиям, в его доме часто собирались придворные и услаждали слух свои прекрасной музыкой.
      Все нёго и кои остались с ним. Лишь мать нынешнего наследного принца, нёго из дворца Дзёкёдэн, радуясь счастливому повороту своей судьбы, покинула его дом и переселилась в Весенние покои. Впрочем, Государь никогда не благоволил к ней, ибо сердце его безраздельно принадлежало Найси-но ками.