Сошедший с рельсов. 39

Это то, чего я дожидался.

Мне захотелось крикнуть: «Нет, только не сегодня!»

Однако я доехал до двенадцатого этажа, не потеряв сознания. И на том спасибо. По дороге в номер на меня не напали. Большая удача! Я справил свои дела и принялся расхаживать по комнате, как огромная кошка в зоопарке Бронкса. С той лишь разницей, что больше был похож на льва из «Волшебника из страны Оз», которому не хватало храбрости.

Но храбрость у меня имелась, разве не так? Только она была спрятана – завернута в полотенце и положена за батарею в ванной. Я запустил руку за радиатор, вынул и распеленал мою храбрость.

Поднял глаза, посмотрел в зеркало. И увидел слепца. Слепца с пистолетом.

Снова отправился в вестибюль. На этот раз по пожарной лестнице. Со стен там и сям свисали асбестовые лохмотья, на площадках сновали крысы. Внизу я слегка приоткрыл дверь и глянул в щель. Лусинда и Гриффин исчезли.

Я вышел в вестибюль. Декстер по-прежнему сидел за конторкой, но был словно на иголках. Может, он дергался, потому что тревожился за свои чаевые?

Не чувствуя пола под ногами, я подошел к стойке и обратился к портье:

– Разрешите у вас кое-что спросить?

– Слушаю.

– Эта женщина, которая только что пришла…

– Какая женщина?

– Женщина, которая пришла с мужчиной… только что. Темноволосая. Очень симпатичная. По-моему, я ее знаю.

– И что с того?

– Мне интересно, она это или нет. Как ее фамилия?

Портье посмотрел на меня с таким видом, будто я спросил телефон его жены или точные размеры его члена.

– Я не даю такую информацию, – сурово объявил он.

– Отлично, – смирился я. – Тогда скажите, в каком она номере, и я ей позвоню.

– Сначала назовите ее имя.

– Лусинда.

Портье сверился с регистрационной книгой:

– Ничего подобного.

– В таком случае мужчина – Сэм Гриффин.

– Нет.

На мгновение мне захотелось потребовать перепроверки. И если бы он снова начал все отрицать, обвинить его во лжи. Ведь это был точно Сэм Гриффин! Но в следующую минуту я понял, что портье сказал правду. Сэм Гриффин не стал регистрироваться под собственным именем.

– Не важно, – бросил я, подошел к стеклянной двери и посмотрел на залитый солнцем тротуар.

«Вот как они все это организуют, – думал я. – Лусинда заманивает клиентов в гостиницу и сообщает Васкесу „когда“. Васкес передает Декстеру, и тот говорит „где“. Васкес заступает на дежурство и выколачивает из клиента деньги. Декстер получает гонорар, наверное, за каждый случай. Он работает по средам и пятницам. Но бывает, выходит по вторникам. Если его просит Васкес».

Я вновь подошел к стойке.

Мне любым способом требовалось узнать номер комнаты.

– Извините, – наклонился я к портье.

– Да?

– Эта женщина… о которой я у вас только что спрашивал, – произнес я шепотом, – она… моя жена.

– Что?

– Я ждал ее здесь. Хотел убедиться, что она придет. Понимаете?

Он все понял. На то он и был гостиничным портье, чтобы все прекрасно понимать.

– Но я не могу вам сказать номер, сэр.

– А если за сто долларов?

Он заколебался, окинул взглядом вестибюль, словно опасался, как бы нас не подслушали.

В моем бумажнике было около двухсот восьмидесяти долларов.

– Хорошо, – прошептал я. – Двести восемьдесят. И я никому не скажу, что вы предлагаете шлюх.

Портье покраснел и смерил меня глазами. «Сколько неприятностей может доставить этот тип?» – говорил его взгляд. Наконец он согласился:

– Ладно.

– Но за двести восемьдесят долларов я хочу еще ключ.

– Комната восемь-ноль-семь, – прошептал портье.

Я пододвинул ему деньги. А он взамен пододвинул мне ключ.

Сошедший с рельсов. 40

Я вернулся на пожарную лестницу.

И почувствовал, что я тут не один. Но не сразу. Поначалу я целиком сосредоточился на том, чтобы хватило сил подняться пешком на восьмой этаж. Мне казалось, я хриплю так же громко, как старик с ходунком.

А потом я услышал голос. Кто-то время от времени ругался.

По-испански.

«Лусинда и Гриффин, наверное, уже в комнате, – подумал я. – Лусинда с наигранной застенчивостью снимает платье и чулки, повернувшись к нему спиной. А он от всего сердца благодарит милостивого Бога за выпавшее счастье. А Васкес стоит на лестничной площадке и ждет своего часа».

Я вынул пистолет из кармана, несколько раз глубоко вздохнул и продолжил подъем.

Я увидел его на площадке между седьмым и восьмым этажами. Он стоял, привалившись к дверному косяку.

– Кто там? – спросил он.

– Чарлз Шайн.

– А?

– Пришел получить должок.

– Номер занят, – раздраженно произнес Сэм Гриффин, когда мы вошли в комнату.

Замечание было адресовано Васкесу. В следующее мгновение Сэм увидел, что за Васкесом стою с оружием я, и раздражение сменилось паникой.

– Что… кто вы такой?

– Чарлз! – ответила за меня Лусинда. Она лежала на кровати, облаченная лишь в черные кружевные мини-трусики. Или, точнее сказать, разоблаченная до трусиков. Спектакль прервался на самом интересном месте.

Немая сцена: испуганный Сэм Гриффин в бледно-голубых боксерах, Лусинда в черных мини-трусиках, Васкес в бирюзовых хлопковых тренировочных штанах и я в деловом костюме и огромных темных очках.

– Привет, Лусинда, – небрежно обронил я, скрывая смущение.

Странно было сжимать в руке пистолет. Целиться в людей, хотя они и облапошили меня на сто тысяч долларов. Пистолет казался продолжением моей кисти, которая таким образом обрела волшебную власть.

– Послушайте, – произнес Гриффин дрожащим голосом. – Возьмите все мои деньги и отпустите нас.

«Возьмите все мои деньги». Разве не то же самое я сам сказал в тот день Васкесу?

– Мне не нужны ваши деньги, – ответил я. – Они нужны ей.

– Что?

– Это она охотится за вашими деньгами.

Мистер Гриффин недоуменно взглянул на Лусинду. Мое сердце устремилось к нему – естественное сострадание родственной душе, человеку, который чуть было не испытал тот же ужас, что и я.

– Не понимаю, – произнес Сэм. – Кто вы такой?

– Не важно.

– Послушайте, я не хочу никаких осложнений, – забормотал он.

– Зато эти люди хотели вам их устроить.

– Понятия не имею, о чем речь, – вступила в разговор Лусинда. – Мы с Сэмом полюбили друг друга… Мы…

– Познакомились в поезде. Не так ли, Сэм?

Он кивнул.

– Случайно. Так получилось. Я понимаю. Вы много говорили. Обо всем на свете. Она была обворожительна. Относилась к вам с пониманием. И вы влюбились, как мальчишка. Верно, Сэм?

Он по-прежнему смотрел на меня с испугом, но, по крайней мере, слушал.

– А теперь спросите себя: не слишком ли все было хорошо, чтобы оказаться правдой? Вспомните: она хоть раз говорила, где живет? Называла свой адрес? Имела ли знакомых в поезде, в вагоне? Ведь обычно постоянные пассажиры узнают друг друга. Она с кем-нибудь при вас здоровалась? Хоть с одним человеком?

– Не слушай его, Сэм, – заявила Лусинда. – У нас с ним кое-что было. До тебя. И теперь он ревнует. Совсем сошел с ума.

Надо отдать ей должное, даже в подобных обстоятельствах она пыталась спасти положение.

Васкес пошевелился. Я подумал, он затеял со мной игру в «красный свет – зеленый свет».

– Не двигайся, – приказал я и ткнул ему в спину пистолетом.

– Понятия не имею, кто этот придурок и чего ему надо, – обратился Васкес к Гриффину. Понял, куда клонит Лусинда, и решил ей подыграть: – Я шел по коридору, вдруг он откуда-то выскочил и привел меня сюда под дулом пистолета.

У Сэма были небольшое брюшко и тонкие, в синих прожилках, руки. Он крепко прижимал локти крест-накрест к бледной, безволосой груди и пытался сдержать слезы. Сэм явно не знал, кому верить. Но, скорее всего, это больше не имело для него никакого значения. Все, что он хотел, – поскорее убраться из гостиницы.

– А на что она живет, Сэм? Она вам сказала, кем она работает?

– Страховым агентом, – пролепетал он.

– В какой компании?

– "Мьючуэл оф Омаха".

– А что, если туда позвонить? Телефон перед вами. Действуйте. Спросите в этой «Мьючуэл оф Омаха» насчет вашей подруги.

Сэм покосился на телефон на прикроватной тумбочке. Лусинда тоже посмотрела на аппарат.

– Она вам показывала фотографию маленькой девочки? Очаровательной блондиночки на качелях. Такую можно приобрести в любом магазине канцтоваров.

– Пора успокоить придурка, – проревел Васкес. – Он совершенно сбрендил и способен нас всех перестрелять. Вы с нами, Сэм?

Но Сэм был не с ними. Он выглядел несчастным и донельзя робким. Однако его проняли мои доводы. Похоже, он уже спрашивал себя: не слишком ли Лусинда хороша, чтобы быть правдой? Не слишком ли красива, не слишком ли обаятельна, не слишком ли доступна?

– Все, что она вам наговорила, Сэм, – сплошная ложь. От начала до конца. Вас подловили – понимаете, что я имею в виду? Приготовили сюрприз. Васкес ждал в коридоре. Стоило вам открыть дверь, и он набросился бы на вас. Ограбил. А ее бы изнасиловал. Только это не было бы никаким насилием – она дала согласие заранее. Эти двое заодно.

Васкес опять пошевелился.

– Не понимаю, зачем ее насиловать… – начал Гриффин.

– Чтобы все выглядело естественно. Чтобы вы почувствовали себя виноватым из-за того, что не сумели его остановить. Не смогли ее защитить. Чтобы отдали все свои деньги под напором его шантажа. Отдали, даже если бы захотели повиниться перед женой. Ведь у Лусинды – или как там ее называть – имеется муж. Она стала бы умолять вас молчать до гроба: мол, муж ни в коем случае не должен узнать о том, что здесь произошло. Хотя нет у нее никакого мужа. Все ложь.

Теперь мистер Гриффин мне поверил. Может, не на сто процентов, но начало было положено.

– Можно… я уйду? – попросил он. – Просто уйду.

– Ты что, свихнулся? – рявкнул Васкес. – Уйдешь и оставишь нас наедине с этим придурком?

– Пожалуйста, – проскулил Гриффин. – Я ничего не понимаю и не желаю понимать. Позвольте мне уйти, вот и все.

Васкес сунул руку в карман и ударил его по зубам чем-то черным. Сэм упал, изо рта потекла кровь.

Еще один пистолет.

Я сделал все правильно. Раздобыл второй ключ от номера и застал Васкеса на лестнице врасплох. Принудил его войти в номер. Я мечтал вернуть свои деньги, хотя не очень ясно представлял, как сумею это сделать. Может, буду держать Лусинду на мушке, пока Васкес не сбегает за деньгами. Или мы втроем отправимся к его тайнику. Но я забыл, что Васкес носит оружие. Не обыскал, не похлопал по карманам. Не отобрал пистолет.

В моем распоряжении было несколько секунд. Пока Васкес не перевел пушку на меня. Он не торопился. Был уверен, что у меня не хватит духу нажать на спусковой крючок.

Но он кое-что не учел. Говорят, деньги – великий утешитель. Однако они – и огромный стимул.

Я выстрелил.

И ничего не произошло.

Я забыл снять оружие с предохранителя.

Васкес начал целиться в меня.

Я бросился на него, используя последнее преимущество – неожиданность.

Первым же ударом вышиб у него пистолет, и оружие улетело под кровать. Мы с Васкесом оказались более или менее на равных.

И не потому, что оба потеряли оружие. Васкес был сильнее меня, но мне помогало отчаяние. Не одолею Васкеса – и завтра меня посадят в тюрьму. Детектив Паламбо или ревизор Барри Ленге.

Васкес попробовал высвободиться из моих объятий. Однако действовал довольно вяло, как наркоман под дозой.

Сэм в это время стоял на коленях и в недоумении стирал ладонью с губ ярко-красную кровь.

– Мать твою… – прохрипел Васкес.

Я крепче стиснул руки.

Васкес навалился на стену. Я сжимал его в медвежьих объятиях, и он поступил как медведь, у которого зачесалось между лопаток.

Я проехался по штукатурке, сорвал с гвоздя пожелтевшую репродукцию, потерял темные очки, но рук не разжал.

Мы с грохотом повалились на пол. Я ощутил запах Васкеса – смесь чесночного духа, сигаретного дыма и аромата яичницы. Ковер был очень тонкий, мы катались словно по голому цементу. Тут я впервые поверил, что победа будет за мной. Обхватил Васкеса правой рукой за шею и сдавил изо всей мочи. Ведь на кону стоял фонд Анны.

Васкес начал отплевываться, и я подумал, что сейчас его убью: «Что ж, если так надо, то придется».

Он предпринял последнее усилие скинуть меня со спины. Но одна его рука была прижата к полу, а другая вывернута. И сколько он ни дергался, ничего у него не получилось.

Наконец он обмяк.

Я его не убил, но победил.

Победил.

Я торжествующе поднял взгляд и увидел ботинки. Сначала я решил, что это обувь Сэма. Но тот ведь стоял на коленях и умывался кровью.

Я посмотрел выше.

– Ба! Да это же Чак! – усмехнулся Декстер.

Сошедший с рельсов. 41

Наверное, Декстер проскользнул в комнату в разгар схватки.

Мы катались по полу и не слышали, как отворилась дверь. Он подобрал пистолет Уинстона, щелкнул предохранителем и приставил дуло к моей голове.

Я замер. Декстер стащил меня с Васкеса, завернул за спину руки и перевязал моим же ремнем. Потом затолкал мне в рот потный носок Сэма.

Точно так же он обошелся и с Сэмом.

Я запаниковал.

Что делать? Как с нами – со мной и Сэмом – собираются поступить?

Похоже, троица растерялась.

– Мы должны что-то предпринять, – сказала Лусинда.

– Можно удрать… В Майами… – ответил Декстер.

А Васкес, сидя на кровати и положив ладони на колени, обратился ко мне:

– Безмозглый мудак… Я же тебе говорил, чтобы никаких глупостей. Чтобы отваливал на свой Лонг-Айленд и сидел там тихо. Лишился денег, и ладно. Надо было Бога благодарить. А теперь что?

«Молиться», – подумал я.

Меня напугали не его слова, а интонация. «А теперь что?» Словно он спросил не меня, а подельников. Судя по их лицам, им не нравился собственный ответ. Когда страшным людям становится страшно, самое время всем остальным молиться.

Троица отправилась в ванную комнату, и я услышал, как один из них – по-моему, Декстер – начал против чего-то выступать.

Они снова появились в комнате. По кислой роже Декстера я понял, что он проиграл.

Мужчины куда-то собрались.

– Десять минут, – прошептал Васкес Лусинде. – А потом в Маленькую Гавану… К моему двоюродному брату.

Они ушли, и мы остались в номере втроем: Лусинда, я и Сэм.

– Что вы собираетесь с нами делать? – прошамкал Сэм сквозь носок во рту.

Лусинда не ответила.

– Я ничего не скажу, – захныкал Сэм. – Только отпустите… Я никому ничего не скажу… Обещаю… Пожалуйста.

Лусинда и ухом не повела. Может, ей приказали молчать. А может, за месяцы знакомства ей надоело разговаривать с Сэмом Гриффином. Или она точно знала наше ближайшее будущее и предпочитала о нем не говорить.

– Носок… – просипел Сэм. – Пожалуйста… Я задыхаюсь.

Лусинда наклонилась и вынула у него изо рта кляп. Но выпрямиться не успела. Сэм вонзил зубы в ее руку. Лусинда вскрикнула.

Думаю, Сэм, как и я, пришел к выводу, что терять нечего.

Лусинда ударила его по голове и дернула к себе руку:

– Говнюк!

Вырваться ей не удалось. Сэм вцепился в нее мертвой хваткой, как волкодав.

Лусинда кричала и била его по голове, но все напрасно.

Я попытался подползти к ним. Помочь Сэму. Назревало что-то ужасное. Во-первых, Лусинда освободилась. Во-вторых, схватила пистолет. В-третьих, размахнулась и стукнула Сэма по голове.

– Пожалуйста… – прошептал Сэм. – Я отец… У меня трое детей…

Однако слова Гриффина только распаляли ее. Она била и била. Словно Сэм упрашивал: «Сделай мне больнее», – а она не могла отказать.

Со связанными руками и ногами я прополз целый фут, прежде чем понял, что мои усилия не имеют смысла: Сэм умер.

Декстер принес два мусорных мешка, очень больших – как для коммунальных служб. В каждый можно утрамбовать по газону опавших листьев. Или мертвое тело.

Васкес пихнул Гриффина мыском ботинка.

– Он меня укусил, – пожаловалась Лусинда.

Васкес равнодушно кивнул, взял с кровати подушку и повернулся ко мне:

– Пора баиньки.

Они решили расправиться с нами втихаря: задушить. Вернее, теперь со мной одним.

Но я кое-что предпринял, пока Лусинда отмывалась в ванной комнате от крови Сэма. Я вспомнил про пистолет Васкеса. Он лежал под кроватью. Футах в двух от меня.

К тому времени, как троица собралась в комнате, мне удалось немного распустить узел ремня, стягивающего руки.

– Пора ко сну, – ухмыльнулся Васкес.

Нет, это не правда, что вся жизнь проносится перед глазами человека в последние секунды перед смертью. Я увидел лишь крохотный эпизод.

Мне было семь лет, и меня повезли на море.

Я беззаботно играл на отмели и не заметил, как накатила коварная волна. Когда меня выловили из воды, я был багрово-синим. Меня откачал молодой спасатель.

С тех пор я только так представлял свою смерть – в легкие не поступает воздух.

Я успел как следует вдохнуть, прежде чем Васкес накрыл меня подушкой.

В детстве мы играли в «Не дышать». После того случая на пляже я самозабвенно предавался этой игре: мне казалось, наступит день, и мое умение долго не дышать меня выручит.

Я научился задерживать дыхание на три, даже на четыре минуты.

Ну, вперед.

Подушка пропахла потом и пылью. Я заработал руками, избавляясь от ремня.

Напрягал запястья и расслаблял, напрягал и расслаблял, напрягал и расслаблял.

Что-то вроде физического упражнения, правда, чрезвычайно болезненного: кромки ремня врезались в кожу, словно лезвия бритв.

Дело шло медленно. Я слышал, как кто-то прошелся по комнате. Скрипнула кровать. Закашлялась Лусинда. Заиграло радио.

Васкес давил на подушку. А я не мог освободить руки. Я старался, но ничего не получалось. У меня заболело в груди.

«Ни за что на свете. Не выйдет. Прекрати!»

Легкие ожгло огнем. Я перестал ощущать кисти.

Но вот ремень начал подаваться.

Мало-помалу.

И это было замечательно.

Я продолжал вытягивать кисти из кожаной петли.

Вот они уже на три четверти свободны. Еще усилие. Только одно усилие. В плену остались лишь костяшки пальцев.

Но они-то и застряли.

Последний рывок. «Ну пожалуйста!» Решительный рывок за всех. Я должен освободиться. Ради Анны. Ради Дианы.

Ну же!

Я тянул, тянул, тянул…

Одна рука на воле.

Я умирал.

Левая рука – та, что ближе к кровати.

Я умирал.

– Ну, все, – сказал Васкес.

– Проверь, – отозвался Декстер.

Я стал лихорадочно шарить под кроватью. Легкие разрывались. Поводил рукой туда, сюда. Где же он?

Я нащупал пистолет.

Что? Что происходит?

Я выдернул пистолет из-под кровати.

И в тот самый момент, когда казалось, жизнь спасена, я умер.

«Аттика»

Толстяк Томми оказался прав.

Мне по почте прислали уведомление:

Это означало, что у меня осталось два занятия.

Всего два.

Сотрудники воспитательной службы сторонились меня, словно чумного. Неужели опасность получить коленкой под зад может передаваться при общении? Когда я заскочил к ним в столовку выпить кофе, они шарахнулись от меня быстрее, чем раньше. Тогда их гнало то, чем я занимался. Теперь они не хотели знаться со мной, потому что я потерял работу.

Я проглотил кофе в углу так называемого музея.

Музей был основан надзирателем-воспитателем, имени которого никто уже не помнил, и включал бессистемную коллекцию конфискованного у заключенных оружия: заточки, пики, шпильки, лезвия – все, что зеки величали перьями. Оружие делалось из подручного материала – матрасных пружин, пустых ручек, украденных отверток. Но попадались штуковины и посерьезнее: например, невесть чем соединенные и тайно вынесенные из механической мастерской железки, они действовали, как катапульты, поражая близкую цель изрядным снарядом.

Коллекция расширялась после очередного шмона.

Я смотрел на жестокие орудия смерти до тех пор, пока тишина в помещении не становилась нестерпимой. Или пока не наступало время идти на занятие.

В зависимости от того, что подходило первым.

Автор действовал с монотонной занудностью.

На каждом занятии я находил на столе очередной кусок текста.

И всякий раз во мне возникала боль – ведь это была моя собственная история. Медленно-мучительное осуждение Чарлза Шайна. Я не сомневался, что пытка и была истинной целью автора.

Но не только пытка. В конце девятнадцатой главы появилась фраза:

Написано бурыми чернилами. Только это были вовсе не чернила, а кровь – чтобы меня напугать.

И я согласился: пора. Хотя у меня тут же вспотели ладони, а воротник стал тесен, как удавка.

Автор не занимался в моем классе. Теперь я это знал.

Листки на столе оставлял посыльный.

Через несколько занятий я встретился со своим мучителем.

Я отпустил класс, но кто-то остался в заднем ряду.

Я поднял глаза. Он сидел и улыбался.

Малик эль-Махид. Таково было его мусульманское имя.

Лет двадцати пяти. Черный. Приземистый, широкий в плечах. И весь в татуировках.

– У вас ко мне дело? – спросил я, хотя прекрасно понимал, что последует дальше.

– Ну как рассказик, пока нравится? – улыбаясь спросил он.

– Это ты приносишь текст?

– Точно, шеф.

– От кого?

– Что значит «от кого»?

– Кто дает тебе эти главы?

– Хочешь сказать, это не я пишу?

– Да. Именно это я и хочу сказать: пишешь не ты.

– Попал в точку. Не я.

– Тогда кто?

– Сам знаешь, шеф.

Я знал.

– Теперь он хочет с тобой встретиться. Ты как?

«Теперь он хочет с тобой встретиться».

– Хорошо, – ответил я спокойно, как только мог.

Но, собирая со стола бумаги, заметил, что у меня дрожит рука. Зажатые в пальцах листы трепетали на глазах у Малика. И сколько я ни приказывал руке угомониться, она меня не слушалась.

– На следующей неделе, – сказал Малик. – Пойдет?

Я ответил, что на следующей неделе будет в самый раз.

Но мне необходимо вернуться к рассказу.

Объяснить, что произошло дальше.

Сошедший с рельсов. 42

Когда я достал из-под кровати пистолет, мир взорвался. Закончил свое существование.

Вспыхнул свет, полыхнуло жаром, земля разлетелась на клочки, и все стало черным.

А потом я очнулся.

Открыл глаза и подумал, что умер.

Васкес меня убил. Я умер и теперь на небесах.

Только я оказался не на небесах.

Потому что я провалился в ад.

Возьмите «Ад» Данте и спускайтесь прямо в шестой круг. Черные клубы серного дыма. Кошмар горящего масла. Крики агонии. Я открыл глаза, но ничего не увидел. Несмотря на то, что все еще было утро, для меня наступила ночь.

Я сообразил хотя бы это. Каким-то образом восьмой этаж отеля «Фэрфакс» превратился в подвал.

На дворе стояла весна, а в комнате валил снег (пыль от штукатурки, как я понял, когда снежинка попала мне на язык). На левом бедре у меня лежал кондиционер.

Вот что я знаю теперь, но о чем не догадывался тогда. Знаю из газет, телепередач и собственных немногочисленных воспоминаний.

Напротив отеля «Фэрфакс» располагался женский оздоровительный центр, в нем, кроме всего прочего, делали аборты на федеральные средства. Некоторым личностям этот центр казался не медицинским учреждением, а фабрикой смерти.

К таковым и принадлежал оклахомец, воинствующий христианин, приверженец организации «Право на жизнь»[48].

Как оказалось, он не коротал время за картами и не бегал на угол покупать поддельный «Ролекс». Он сидел в номере и упорно собирал бомбу.

Позвольте объяснить, в чем уязвимость подобных бомб. В отличие от пластида или динамита, они могут взорваться в любой момент. Самопроизвольно.

Так и произошло. Оклахомец повесил бомбу себе на шею и сел в лифт, намереваясь спуститься в вестибюль, пересечь улицу и уничтожить абортарий.

Однако то ли кабина затормозила слишком резко, то ли он вместо кнопки придавил детонатор. Теперь не узнать.

Бомба взорвалась в самом центре гостиницы. Если у человека было желание поднять на воздух «Фэрфакс», а не медицинский центр, он все правильно рассчитал: мощность взрыва, распространение ударной волны, сопротивление конструкций. И место выбрал идеальное – между пятым и шестым этажами.

Гостиница давно требовала ремонта. Проржавевшая арматура скрипела. Штукатурка отваливалась пластами. Система отопления грешила утечкой газа. Короче, катастрофа назревала.

Металлические опоры. Куски кровли. Стеклянные панели. Люди. Все это сначала взмыло к небу, а потом, в полном согласии с законом Ньютона, устремилось к земле. «Фэрфакс» стал плоским, как раздавленный свадебный торт.

Погибло сто сорок три человека.

Сто сорок три плюс один.

Я услышал голос:

– Есть кто живой? Отзовись.

– Да, – ответил я.

И подумал: «Если я себя слышу, значит, жив».

Меня схватили за руки и вытащили из-под обломков. Из кровавого месива и черноты.

Вот что я знаю теперь, но не знал тогда.

Уцелело два номера. Кто может объяснить почему? Когда человек по доброй воле превращает себя в бомбу, гармония и рассудок отдыхают. Одни в то утро повернули налево и остались в живых. Другие – направо и погибли. А некто, что лежал на полу при последнем издыхании, спасся.

Отделавшись, можно сказать, испугом.

Меня вынесли из развалин и уложили на носилки на тротуаре. Потом достали остальных. Кого сумели найти. В том числе Васкеса, Лусинду, Декстера и Сэма.

На лица Декстера, Лусинды и Сэма натянули одеяла. Васкес… Пожарный пощупал его пульс и покачал головой. Заметив это, мужчина с красным крестом на рукаве сказал:

– Позаботьтесь лучше о той пожилой даме. – И показал на женщину в обгорелой одежде.

Я решил встать и уйти. Просто взять и смотаться.

И хотя я, должно быть, испытал шок, но воспринимал действительность пугающе ясно.

В удушающем вихре дыма и сажи сновали пожарные и полицейские. Тело Лусинды лежало не более чем в пяти футах от меня. До Васкеса мог дотронуться.

Я поднялся. Сделал шаг, другой. И скрылся в черном круговороте.

Я плелся и думал: «Неужели Диана права и все события заранее предопределены?» На меня таращились так, будто я прилетел из космоса. Но никто не спросил, ранен ли я, нужна ли мне «скорая помощь». Наверное, люди в наши дни порастеряли отзывчивость. Я брел по Бродвею. Внезапно мне почудилось, что у меня обгорели волосы. Я провел по ним ладонью, и они затрещали, как наэлектризованные. Где-то в районе Центрального парка я сел в такси.

Я ехал в Форест-Хиллз. Шофер слушал радио. Как раз говорили о взрыве в отеле. Корреспондентка брала интервью у командира пожарных, и тот высказывал предположение, что катастрофа произошла из-за утечки газа. (Следствие позднее обнаружило остатки взрывного устройства.) Таксист спросил, как я себя чувствую.

– Лучше не бывает, – ответил я.

На моей улице никого не было. Видимо, жители прильнули к радиоприемникам. Я расплатился с шофером и потащился домой.