Глава 38

Эту штуку называли «деревом причин». Так ее окрестили сонные ребята из отдела корректировок.

Когда случалась какая-нибудь трагедия — кто-нибудь погибал, сгорало дотла здание, самолет падал с небес или мост обрушивался в реку, требовалось соразмерно распределить ответственность.

Тогда возвращались к истокам.

И создавали «дерево причин».

Начинали с «веточек» — самых малых фактов, которые были известны. Далее старались установить, какие из них вели к «ветвям». А потом к стволу. При некотором везении, честно выполняя свое задание, можно было добраться до самых «корней».

Чем еще было убивать время в камере, как не «обдирать кору»?

Пол этим и занимался.

«Рубил», «пилил», «подрезал», «отщипывал». И в конце концов воссоздал дерево.

Все началось с няни-колумбийки.

Она помогала американским парам, которые спешили в ее страну, сгорая от желания как можно скорее обзавестись детьми. Кто бы сомневался — добрая женщина: она не понаслышке знала, что значит хотеть детей, поскольку сама некогда имела по крайней мере одну дочь. Скорее всего ее дочь была похожа на Джоэль.

Няня-колумбийка работала на американского адвоката. Может быть, не постоянно, может быть, не очень долго. Адвокат по делам усыновления направлял бездетные пары в страну, где первой статьей экспорта был кокаин, второй — кофе, а третьей — живой товар. В страну, где детей воруют так же часто, как и бросают.

Этот адвокат не стал заниматься налогами или корпорациями — отчаяние ближнего толкнуло его в иную область: он стал специалистом по усыновлению за рубежом. Соединял детей, у которых не было родителей, и бездетных взрослых. Подбадривал сам себя: мол, гордись, парень, ты делаешь полезное дело. И в то же время зарабатывал на жизнь.

Но, как оказалось, зарабатывал недостаточно.

Однажды он поднял телефонную трубку и услышал в ней навязчивый шепот. С этого момента он ввязался в гонку. Его несло то на стадион, то под купол спортивного зала, то на бейсбольную площадку, то на хоккейное поле — повсюду, где люди в спортивных формах сражались друг с другом за деньги на радость оголтелым болельщикам, а больше для того, чтобы пощекотать нервы тем, кто делает на них ставки.

Нервы у адвоката сдали.

Он, уважаемый человек, обзавелся дурной привычкой. Долги росли как снежный ком. Он задолжал деньги нехорошим парням.

Теперь вернемся в Боготу.

У Галины была дочь, а у той, в свою очередь, тоже дочь от какого-то человека.

Назовем его "Р".

Теперь представим, что этот "Р" — вовсе не тот мужчина, которого родители девушки принимают в своем доме с распростертыми объятиями. Наоборот — некто опасный, наделенный большой властью. Даже преступный.

Определенно преступный.

«Был момент, когда я считала, что дочь в безопасности. Но я ошибалась».

С дочерью няни что-то приключилось. Ее убили, похитили или сделали еще что-то нехорошее. Потому что няня вдруг осталась одна со своей внучкой. Дочь исчезла, а малышка, выходит, осталась жива.

Но возникла проблема.

«Отец ее ищет. Он не остановится, пока ее не найдет. А вы знаете, у Р. для этого имеются и власть, и средства».

Няне нужно было действовать. Быстро.

Спрятать внучку от Р. Единственный способ сделать это надежно — вывезти девочку из страны.

Но каким образом?

Найти человека, который способен ей помочь. Такого человека, который знает, как это делается, потому что зарабатывает этим на жизнь. И Галина обратилась к адвокату по делам усыновления. Предложила, чтобы тот переправил еще одного ребенка el norte[56].

Только этот ребенок оказался не как все. За голову этого ребенка была назначена цена. Так совпало, что мысли юриста тоже вертелись вокруг некоей суммы. Той, что он задолжал нехорошим парням, — русским с желтыми зубами и татуировками «СССР» на руках.

Он, естественно, написал, что поможет. Мол, вы обратились по адресу. Никаких проблем.

Только одна маленькая заминка.

Деньги.

Не обычные законные взносы.

Отнюдь.

Сумма, которая позволила бы развязаться с москвичами и продолжать общаться с профессиональными предсказателями спортивных результатов. Много, очень много денег. И Майлз придумал, как их добыть.

Договоримся так, предложил он няне: я, как и раньше, посылаю вам пары, которые хотят обзавестись детьми. Некоторым из этих людей, отнюдь не всем и не каждый раз — хорошенько это запомните — не посчастливится, и их похитят. Это же свойственно вашей стране. Адвокат тут ни при чем.

И кто же их похитит?

Да те самые марксисты, что скрываются в горах. Для них кража людей — национальная игра, популярнее футбола.

И что ФАРК будет делать с похищенными парами? О, это очень просто. Всем известно, что ФАРК добывает деньги по старинке. Эта организация их зарабатывает. И вот каким путем — продает и контрабандно переправляет в США чистый, непереработанный колумбийский кокаин.

Их метод — транспортировка наркотика в утробе курьера. Но все их курьеры, все до одного, принадлежат именно к тому типу, который представлен в любом учебном ролике для таможенников. Бедные колумбийцы, пользующиеся дурной репутацией. Каждого второго из них ловят на границе, промывают и высылают на родину.

А что, если такими курьерами сделать уважаемых американцев среднего класса? Что тогда? Что, если набивать наркотиком на миллионы долларов незадачливых мужчин и посылать через границу, чтобы они таким образом спасали своих жен и детей?

Няне оставалось лишь донести эту блестящую идею до ФАРК. Ну и конечно, время от времени помогать организовывать похищения. Вот и все.

И тогда осуществится заветное желание каждого. Галина пристроит внучку в безопасное место, ФАРК обеспечит себя надежным каналом переправки кокаина. А что остается юристу? Он развяжется с русскими и снова будет ставить на победу и на счет. Он спасет одного ребенка и спасет свою задницу.

Некоторое время все шло гладко. Судя по письмам, достаточно долгое время.

А потом случилось вот это.

Появился Пол. Человек, привыкший просчитывать шансы, но совершенно не предполагавший, что няня способна уйти из гостиницы с одним ребенком, а вернуться с другим. Последний вагончик в экспрессе Гольдштейна.

Сначала, напичканный наркотиками, он тупо и очумело стоял перед сгоревшим домом. А потом его чуть не поджарили на медленном огне в болотах.

Как это могло произойти?

Надо вспомнить, что сказал адвокат, прежде чем вышибить себе мозги.

«Это те негодяи с „узи“ и керосином. Вот кого я боюсь. Они начинают сопоставлять одно с другим. И подбираются все ближе и ближе».

А еще раньше, когда они возвращались с болота, Пол спросил: кто они, их несостоявшиеся убийцы?

«Правые, полувоенные головорезы, — ответил адвокат. — Мануэль Риохас в тюрьме. Но его люди на свободе».

Теперь остается восстановить в памяти, что Галина написала в письме:

«Он не остановится, пока ее не найдет. Р. обладает властью и средствами это сделать».

Сначала казалось, что они говорили о разных людях.

Но если предположить, что это не так?

Майлз был настолько напуган, что приставил к голове пистолет и нажал на курок.

Галина была настолько напугана, что отправила внучку в чужую страну, хотя знала, что больше никогда ее не увидит.

Одна боялась "Р". Другой боялся Риохаса.

Стоит представить, что буква "Р" вырезана не в половинке сердца на столе в бывшем таксомоторном гараже, а на стволе «дерева причин». И тогда все становится на свои места.

"Р" — это Риохас.

Он имел власть и средства найти девочку и настойчиво, упорно этим занимался. Те люди на болоте хотели не денег и наркотиков — вернее, не только денег и наркотиков. Они искали чью-то дочь. Сопоставляли одно с другим и были близки к решению.

Вот теперь «дерево причин» распустилось во всем своем великолепии.

Созерцая его, Пол подумал, что может укрыться за его «стволом» от бури. И спрятать Джоанну и Джоэль.

Оставался лишь один вопрос.

Та девочка, которую адвокат обещал приютить у себя... внучка Галины...

Где она?

Глава 39

Орнитолог заглотнул наживку. Пол пообещал привести его к редкой птице. Во всяком случае, к ее надежно спрятанному потомству. Показать гнездо.

— Забавная история, — буркнул агент. — В какой раздел ее поместить: художественной прозы, научной литературы или, может быть, фантастики?

Но Пол заметил, что он был более заинтересован, чем хотел показать. Уже хотя бы по тому, что засунул в смятую пачку сигарету, которую только что оттуда достал и не стал закуривать. Распрямился и воззрился на него так, будто впервые решил, что он того достоин.

— Готов признать, ты сформировал во мне стойкий предрассудок недоверия. Но вот в чем загвоздка: Мануэль Риохас — не мое дело. Он — закрытое дело. Сидит в федеральной тюрьме и не пикнет — за ним присматривают двадцать четыре часа в сутки. Так скажи на милость, на кой хрен он мне?

— На тот, что Мануэль Риохас в тюрьме, но его люди на свободе. — Пол говорил словами одного ныне покойного юриста. — Они убили двух человек в Нью-Джерси.

— Таких же колумбийских говнюков, как они сами. Так я еще раз спрашиваю: на кой они мне?

— Если Риохас до сих пор подсылает наемных убийц, значит, он все еще занимается контрабандой наркотиков. Его люди этим занимаются. Разве ваша работа заключается не в том, чтобы их остановить? — Пол решился на опасную перемену ролей: он поучал своего тюремщика, что и как тот обязан делать. И каждую минуту ждал, что его лицо снова вмажется в стол. Только Том и на этот раз отсутствовал, и за спиной у Пола никто не стоял.

— Что такое моя работа, Пол, — спорный вопрос, — ответил орнитолог. — Обычно это определяет правительство США. И сейчас оно вменяет мне в обязанность заниматься делом Майлза — то есть тобой. А никаким не Мануэлем Риохасом. Хотя, согласен, он намного сексуальнее тебя. Но это не значит, что я волен бросить одного ковбоя и закрутить с другим. Подумай, что будет с порядком, если каждый станет решать, что ему делать. И еще вспомни, сколько понадобится всякой писанины.

— Риохас все еще ожидает суда. И его дочь будет вам полезной.

— Возможно. Если эта дочь существует. Давай-ка посмотрим правде в глаза: это очень сомнительно. Признаю, я заинтригован. Бандиты Риохаса — область не моего расследования. Но если ты говоришь правду, то эти говнюки вторгаются в мою вотчину — денежный трафик. Поэтому можно считать, что они — мои люди. И я имею право раскинуть сеть пошире, хотя не вижу, как это отразится на твоем положении.

— Я могу вам помочь.

— Это ты так считаешь. Каким образом?

— Я — последний человек, который видел Майлза живым.

— Поздравляю. И что из того?

— Рейчел. Она производит впечатление очень достойной женщины. Думаю, она не знает.

— Чего не знает?

— Что он делал. О его сговоре с Галиной. О наркотиках. О похищении людей. О девочке.

— Хорошо, пусть не знает. Что дальше?

— В таком случае она в курсе чего-то другого. Может быть, сама не понимает смысла того, что знает. Но она не откажется со мной поговорить. Захочет выслушать, что сказал мне Майлз перед смертью.

— Кстати, раз мы об этом заговорили: что сказал тебе Майлз перед смертью?

— Что я придумаю, то и сказал. Все, что угодно, если это заставит Рейчел направить меня в нужную сторону. К девочке. И к деньгам, которые припрятал Майлз.

— Пол, да у тебя вероломное сердце агента АКН, как я посмотрю! Кто бы подумал! Что ж, давай посмотрим, к чему мы пришли. Ты хочешь, чтобы я тебя отпустил вытрясти информацию из несчастной вдовы? И чего ты хочешь от правительства в обмен на твою невероятную щедрость?

— Ничего. Помоги мне вызволить жену и ребенка. — Это был его шанс, его последняя надежда.

— Извини. Мне кажется, ты забыл о своем нынешнем положении личности без гражданских прав. Тем не менее всякая, скажем так, помощь со стороны обвиняемого будет учтена согласно закону о патриотизме. И будут предприняты законные меры, чтобы разрешить проблему с твоей женой и ребенком.

Это было лучшее, что мог выторговать Пол.

Он ответил «да».

Шива.

Еврейский аналог поминок.

Члены общины спешили в дом Майлза темным потоком, словно муравьи, которые тащат матке крошки пищи. Крошки уважения, крошки соболезнования и кофейного пирога.

Орнитолог, обшарив шкафы Пола, нашел приличествующий случаю достаточно темный костюм. И Пол принял вид одного из скорбящих.

Первое, что он отметил, когда переступил порог, — запах. Запах большого количества людей, сгрудившихся в слишком тесной комнате. Кондиционер не включали — возможно, это считалось непочтительным по отношению к усопшему. А непочтительности и без того хватало. В доме сгущалась неловкость, такая же ощутимая, как жара.

«Знаете, Пол, какой самый большой грех в ортодоксальном иудаизме?»

Да, Майлз, теперь знаю.

Пола увлекли вперед, и вскоре его засосала чернота. Он оказался перед тремя черными стульями. На них — все оставшиеся члены семьи адвоката. Два его сына в черных костюмах и еще более черных кипах напрягали спины и поджимали губы, будто мечтали только об одном — оказаться где угодно, лишь бы не здесь. А Рейчел выслушивала соболезнующий шепот с таким видом, словно это была неприятная лесть.

Старший мальчик внимал Полу, бормотавшему «я сочувствую вашей потере», с молчаливой отстраненностью. Несмотря на грехи отца, Пол испытывал к его сыновьям искреннее сострадание. Если бы не кипы, эти мальчуганы в точности походили на него самого в возрасте одиннадцати лет. Тогда мимо него тоже шли люди, и каждый спрашивал, что он может для него сделать. А он хотел одного — чтобы ему вернули мать. Пол понимал, что следующие несколько лет сыновья Майлза будут неотступно размышлять: если Бог всемогущ, отчего же Он не использует своих возможностей?

Похоже, Рейчел потребовалось немало времени, чтобы вспомнить, кто он такой. Она подняла на него глаза, затем опустила их и бросила косой взгляд, будто стараясь сфокусировать зрение...

И самым натуральным образом упала в обморок.

Это вызвало общий вздох.

Пол услышал, как кто-то прошептал:

— Бедняга... Такое потрясение...

Мальчики повскакали со стульев, словно их спихнули. Они явно испугались, что останутся в этот день круглыми сиротами.

Рейчел отнесли в соседнюю комнату. Пол робко последовал за родственниками семьи. И когда веки Рейчел дрогнули и она сумела сесть, снова наклонился над ней.

Орнитолог сделал несколько звонков. Версия — как же без версии? — была такова. Пол покинул кабинет Майлза, когда хозяин был еще жив. Закончил с ним свои дела — ох уж эта незадача с чертовой визой! — и откланялся. Именно так было заявлено полиции. Другими словами, Пол был чист.

Но его вид всколыхнул в Рейчел много разных воспоминаний.

— Когда я в последний раз видела своего мужа, вы стояли с ним рядом, — сказала она. — Тогда я надеялась, что он не станет показываться из кабинета. Извините...

Теперь они разговаривали почти наедине.

— Это я должен извиняться, — ответил Пол. — Не подумал, что мой вид произведет на вас такое впечатление. Просто хотел выразить вам свое уважение.

— Да-да... Спасибо, что пришли.

Пол соображал, сколько времени потребуется вдове, чтобы начать задавать вопросы. Она была предпоследним человеком, кто видел Майлза живым. Но он-то, Пол, был самым последним.

— Вы же понимаете, его самоубийство было для меня полным потрясением. — Парик Рейчел слегка сбился набок, отчего стало казаться, что ее оглушили ударом по голове — в самом прямом смысле.

— Наверное, это естественное чувство для любой жены. Любой вдовы. — Она опустила глаза, словно только теперь, впервые произнеся это слово, ощутила реальность потери. — В самом деле... он не казался ни злым, ни подавленным. Был... Майлз как Майлз. В последнее время, пожалуй, немного более встревоженный, чем обычно. Но я решила, что это связано с тем, что он помогал вам. Как-то бросил, что колумбийское правительство совершенно рехнулось. Вашу жену и ребенка не выпускают из Боготы.

— Да, это большая головная боль.

— Вы что-нибудь почувствовали? Что-нибудь такое, чего не замечала я. — Рейчел, стараясь держаться официально, избегала называть Пола по имени. Но что может быть более официальным, чем смерть? — Он был расстроен? Испуган? Что-нибудь указывало на его намерение покончить с собой? — Ее глаза слезились и покраснели. Она, наверное, не спала всю ночь — лежала на кровати, смотрела в потолок и пыталась увидеть там ответ на все тот же вопрос, который, казалось, отпечатался на ее веках: «Где же я недоглядела?»

— Майлз что-то упоминал насчет игорных долгов, — проговорил Пол.

Игра. Ставки. Можно было употреблять разные слова, но Рейчел поняла бы их нисколько не лучше.

— Он ставил по десять долларов. Утром просматривал спортивные страницы газет и говорил: «Это на мои карманные деньги». Десять долларов! Какие могут быть долги?

— Игроки часто начинают лгать, Рейчел. Это болезнь. Вроде алкоголизма. Он говорил «десять долларов», а на самом деле ставил десять тысяч.

— Десять тысяч?! Не может быть! Я бы знала! У нас не было долгов! Как я могла не заметить?

«Ничего ты не знала. Понятия не имела о его побочном бизнесе. Ты не замечала, как уплывали деньги, потому что не видела, как они приходили».

— Видимо, у него было больше денег, чем вы себе представляли. Кто вел домашнюю бухгалтерию, выписывал чеки? Вы или он?

— Майлз.

— Вот видите. Если бы он захотел скрыть от вас деньги, у него были такие возможности.

Полу показалось, что Рейчел задумалась, насколько это было вероятным. В это время в комнату вошел очередной соболезнующий, наклонился и что-то прошептал ей на ухо.

— Спасибо, — прошептала в ответ вдова.

Мужчина чинно кивнул и, пятясь, удалился, словно считал неуважительным поворачиваться к скорбящей женщине спиной. Пол вспомнил, как неловко вели себя люди, когда утешали его. Что сказать мальчику, у которого рак унес мать? А что сказать вдове, у которой застрелился муж?

Рейчел подняла на него глаза.

— Не могу взять в толк. Я бы поняла. Это же просто деньги. Нам бы помогли. Как-нибудь выкрутились бы. Вся община его бы поддержала. Все бы кончилось хорошо.

«Нет», — чуть не сказал Пол. Ничем хорошим это не кончилось бы. Община могла поддержать продувшегося игрока, но не контрабандиста наркотиков и похитителя людей.

— Покончить с собой только потому, что кому-то задолжал? Бессмыслица!

Пола снова так и подмывало выложить все напрямик. Дело было не в деньгах, а в страхе. И не только за себя — за жену и сыновей. В итоге себялюбец пошел на самоотречение. Майлз решил: если его не станет, семье ничто не будет угрожать. Однако Риохас не из тех, кого ужаснет мысль убить женщину и ее детей.

— Множество людей совершают убийства из-за денег, — продолжал он. — Убивают себя или других. Я это знаю, потому что работаю в страховой компании.

Рейчел опустила глаза и уперлась взглядом в свои руки. Пол заметил, что у нее на пальце все еще надето обручальное кольцо. Интересно, сколько времени понадобится, чтобы она его сняла и спрятала в ящик секретера?

— И что же он вам еще сказал? Похоже, именно вас он выбрал, чтобы поверять все свои секреты? — Это было произнесено с легким оттенком горечи.

«Нет, — сказал себе Пол. — Не все».

— Рассказывал о семье. Говорил, как вы ему дороги.

— Оказывается, не очень. Вы говорите мне то, что я, по-вашему, хочу от вас услышать. Не надо.

Пол покачал головой.

— Я определенно почувствовал, что семья была для него всем. Удивляюсь, почему вы сами не взяли на воспитание ребенка. Ведь помощь детям была его жизненным призванием.

Рейчел ответила не сразу.

— Сомневаюсь, чтобы община одобрила такой шаг — взять ребенка из Колумбии. Мы — изолированное сообщество, мистер Брейдбарт. Это еще мягко сказано. Неприятно об этом говорить. Но это так.

— Мне показалось, что у Майлза были странные отношения с общиной и религией. Что-то вроде любви-ненависти.

— Это не религия. Это образ жизни.

— Понимаю. Но не уверен, что этот образ жизни был комфортен для Майлза.

— А он и не предполагает комфортности. Он требует угождать Богу. А это непросто.

Кто-то заглянул в комнату, но увидел, что они разговаривают, и не стал мешать.

— Вы кого-нибудь из них видели?

— Кого-нибудь из кого?

— Из детей. Которых брали на воспитание.

В комнату вошла пожилая женщина, наклонилась к Рейчел и что-то сказала на идише. Вдова поднялась. Пол хотел ее поддержать, но Рейчел отстранила его. У Пола сложилось ощущение, что эта женщина сильнее, чем показалась на первый взгляд, — достаточно сильная, чтобы пережить самоубийство мужа и все следующие за ним долгие, одинокие ночи. Во второй раз она не скоро упадет в обморок.

Пол еще немного покрутился в их доме.

Ему становилось все более неуютно. Жара жарой, но, кроме нее, ему досаждали косые взгляды, перешептывание на идише и недружелюбие соболезнующих, которые явно не звали его в свою компанию.

Но тут, к его большому облегчению, явился еще один такой же неуместный человек, как он сам.

Он был черный — чернее некуда.

Поначалу Пол решил, что человек пришел убраться. Собрать пустые тарелки, полные крошек коробки из-под пирогов, испачканные губной помадой картонные стаканчики и вынести все это в мусорный ящик.

Однако на черном был костюм. Плохо сидевший, не слишком дорогой, но тем не менее костюм. Он был bona fide[57] соболезнующий.

Тут же стало очевидно: если на Пола смотрели, как на лезущего не в свое дело, то на него — как на откровенно непрошеного гостя.

Но черного как будто не тронула реакция собравшихся на его появление. Он подошел к Рейчел, которая снова сидела на неудобном табурете без спинки (Пол отметил, что и это неудобство, видимо, было одной из составляющих их образа жизни), наклонился, пожал ей руку и что-то сказал. Рейчел выглядела немного изумленной — наверное, все еще переваривала то, что сообщил ей Пол. Но нашла в себе силы кивнуть и что-то пробормотать в ответ.

Когда черный отошел и уставился на последнюю оставшуюся на столе галету с печеночным паштетом, явно не понимая, что это такое, Пол объяснил:

— Печень.

— Неужели печень? Вот уж не подумал бы. Ненавижу печенку.

— Это печеночный паштет, совсем другое дело. Очень вкусно.

— Все равно я не любитель печени. Меня зовут Джулиус.

— Пол Брейдбарт. — Они обменялись рукопожатием.

— Похоже, Пол, мы с вами здесь единственные, кто не носит тюбетеек.

— Кип. — Пол не удержался, чтобы не поправить его.

— Как? Ну да ладно, все равно.

— Вы друг Майлза?

— Друг? Угу. Наши дорожки пересекались.

— По профессиональной линии?

— Что?

— Вы тоже адвокат?

Вопрос рассмешил Джулиуса.

— Да нет, я с другой стороны.

— Что значит «с другой стороны»?

— Он меня защищал. — На правой кисти Джулиуса был длинный шрам, убегавший к запястью.

— О, так Майлз был вашим адвокатом?

— Именно. Суд по делам несовершеннолетних. Давние дела. Я был тогда скверным мальчишкой и вляпался в дерьмо.

— Он вам помог?

— Еще как! Вытащил мою задницу из детской каталажки.

— Освободил вас из тюрьмы?

— Типа того. А что тут удивительного?

— Я просто поддерживаю разговор.

— Ах вот что...

— Я никого здесь больше не знаю.

— Мне с ними тоже не в жилу.

— Тогда зачем пришли?

— Я же сказал: Майлз все отлично обтяпал. Вытащил из детской тюрьмы.

— Вас отпустили?

— Вам выдать отчет по полной программе? Так вот, я оказался по уши в дерьме. Застрелил одного козла. А Майлз добился, чтобы меня освидетельствовали. Асоциальный тип. Таких помещают в дурдом.

— Ну и что? Получилось удачно?

— Ничего. Сидишь себе, рисуешь картинки, к тебе особенно не пристают. Я много читал, все время терся в библиотеке. А когда вышел, уже знал, куда пойти, кроме как к тем волкам.

— И долго пришлось там оставаться? В больнице?

— Немало. Угодил в зверинец в пятнадцать лет.

— Зверинец? Вы же сказали, что там не так плохо.

— Угу. Мы называли больницу зверинцем, потому что она стояла напротив зоопарка в Бронксе. По ночам мы слышали слонов. А иногда львов. Весной наших придурков выводили туда на прогулку. Давали еду для лам. А половина ребят сами ее ели. Вот умора.

Один из соболезнующих, пожилой еврей с густой седой бородой, покосился на них укоризненно.

— Ну вот, нас опять записали в невежливые рожи.

Пол под предлогом поисков съедобного куска мягко увлек собеседника в другой конец комнаты.

— Вы поддерживали отношения с Майлзом? — спросил он, когда нужная тарелка была найдена, захвачена и подчищена.

— Вроде того. Время от времени. Заскакивал, если делал что-то хорошее, чтобы он знал, что я еще жив. Клевый был человек.

— Да, — подтвердил Пол.

Настало время уходить.

Джулиус откланялся несколько минут назад, объявив о своем уходе у входной двери:

— Джулиус вас покидает, но никто об этом не жалеет.

«Что я предложу орнитологу? — думал Пол. — Неопределенный доклад о многообещающих близких результатах?»

Он попрощался с Рейчел и мальчиками, и вдова с облегчением наблюдала, как он уходит.

А на ступенях столкнулся с кем-то, кто поднимался в дом.

Поднял глаза, собираясь извиниться, и осекся.

— Не покажешь, где припаркована машина?

Моше был одет в элегантный траурный костюм — черный шелковый пиджак, угольно-черный галстук и пришпиленная к волосам заколкой черная вязаная шерстяная кипа. Он был не один.

Рядом с ним стоял тот, кого Пол оглушил куском цемента. На лбу — повязка с проступившими пятнами.

Пол физически, как дуновение ветра, почувствовал угрозу.

— Так как насчет машины, Пол? Будь добр, скажи, где она стоит?

— В Куинсе, — ответил он.

Перед тем как сесть в поезд и вернуться в город, Пол оставил украденный автомобиль на Лонг-Айленде.

— В Куинсе... — повторил Моше. — А если поточнее? Может быть, рядом с «Корона айс кинг»? Не поверишь, но там лучшее в городе мороженое. Так о какой части Куинса мы с тобой толкуем?

— Лонг-Айленд-сити. Двадцать четвертая улица на пересечении с Северным бульваром. — Пол не сводил глаз с татуировки «СССР». Это было несложно, поскольку ее хозяин торчал как раз перед ним.

— Хорошо, что ты мне сказал. Ценю.

Наступила тишина. Но не покой. В атмосфере что-то витало, и отнюдь не приятное.

— Ты нервничаешь, дружок, — продолжал Моше. — Снова напал паук?

Пол не шевелился. Моше обошел его и направился наверх. Пол умудрился не отступить, даже когда с ним поравнялся дылда с татуировкой. На верхней ступени Моше обернулся.

— Расслабься, приятель. Я работаю за наличные. Нет наличных — нет и работы. Ясно? — Он кивнул в сторону двери. — Человек, с которым я сотрудничал, скончался. Беда. — Он взялся за ручку, но сделал вид, что спохватился: — Хотя постой. Расслабляться тебе рановато. Мой друг на тебя сильно сердит. — Моше громко рассмеялся и вошел в дом.

Глава 40

Пол ходил и непрестанно обливался холодным потом.

Слышал, как тикают его наручные часы.

Ему снилось, что Джоанна умерла. Он присутствовал на ее похоронах и разговаривал с Майлзом.

Однажды утром за спиной почудился ее голос. Пол обернулся: позади него шла молодая мама, толкая перед собой коляску и разговаривая по мобильному телефону.

Теперь допросы назывались опросами. Но смысл не изменился. Отчет Пола расценили должным образом — как лепет не подготовившегося к экзамену двоечника.