Посвящается Саре Энн Фрид — замечательному редактору и еще более замечательному человеку, которая поверила в меня, за что я ей очень признателен.

С благодарностью — выдающемуся агенту Ричарду Пайну, Рику Хоргану за его редакторскую мудрость и Лари Киршбауму за то, что он постоянно подставлял мне плечо. И еще — моим колумбийским друзьям, которым хватало терпения объяснять мне, где я напортачил.

Пролог

Это старая присказка. Поговорка. Ободряющее мудрое слово. Точнее — помощь напуганному. Эта присказка призвана успокоить, утешить, внести умиротворение в мысли.

Так говорят, когда человек боится что-то сделать.

Например, пуститься в путь.

Ехать по рельсам. Сесть в самолет. Или путешествовать морем.

Заняться дайвингом. Горными лыжами. Встать на ролики. Полететь на воздушном шаре.

Люди часто опасаются, что с ними приключится нечто ужасное и, вместо того чтобы наслаждаться приятным днем, отпуском, самой жизнью, они окажутся на том свете.

Что им на это сказать?

Вероятность того, что их собьет автобус, гораздо выше, когда они переходят улицу.

Ведь это так часто происходит, не правда ли?

Человек открывает нижний ящик стола, достает погребенную под грудой бумажек секретную папку и стряхивает с нее пыль. Она специально хранится там как напоминание для подобных случаев.

* * *

Джей Бокси, тридцати восьми лет, готовился к помолвке. Выходил из ювелирного магазина и любовался сверкающим овальным камнем весом два карата в филигранной оправе из белого золота.

* * *

С. Льюис, двадцати двух лет, только что получила магистерскую степень Бакнельского университета в области делового управления. Выходила после первого собеседования по поводу предстоящей работы и удивленно разглядывала огромное административное здание — ничего подобного ей раньше не приходилось видеть.

* * *

Т. Нунан, семидесяти лет, любящий дед. Гулял с четырехлетним внуком и объяснял ему, почему Бэтмен не сможет победить Супермена в честном бою. Ни за что не сможет, никогда в жизни.

* * *

Р. Рискин, шестидесяти лет.

С. Мейсмер, семидесяти восьми.

Р. Вэз, тридцати трех.

Л. Паркинс, одиннадцати.

Джей Барбагалло, тридцати пяти.

Р. и С. Парксы, восемнадцати лет, близнецы.

* * *

Их всех сбил автобус, когда они переходили улицу.

Всех до одного.

И все они умерли.

Папка напоминала ему: как бы это ни казалось им невероятным, такое вполне возможно.

Это вполне может случиться.

С каждым.

Глава 1

Buenas tardes[1].

Первое, что увидели Пол и Джоанна, добравшись до Боготы, был мужчина без головы.

Фотография этого человека, который некогда был вице-мэром Медельина, красовалась поперек расклеенных на стенах аэропорта «Эльдорадо» плакатов, рекламировавших столичные газеты. Мужчина беспечно разлегся посреди улицы, словно ему вдруг вздумалось отдохнуть. Вот только рубашку запятнала запекшаяся кровь, и фигуре явно не хватало чего-то очень важного. Его разорвало бомбой в машине, а подложила взрывное устройство либо левацкая ФАРК[2], либо ультраправые — любая версия подойдет, выбирайте по вкусу.

Чертовски негостеприимно, решил Пол, однако почувствовал облегчение от того, что путешествие наконец завершилось.

Он рад был оказаться на месте.

Рейс № 31 из международного аэропорта Кеннеди до Боготы длился восемнадцать часов — на одиннадцать часов дольше, чем было положено по расписанию. На пять часов задержались в самом аэропорту, а потом еще совершили незапланированную посадку в Вашингтоне, округ Колумбия, где взяли багаж оставшегося инкогнито колумбийского дипломата.

Несколько часов пришлось провести на прожаренной насквозь стоянке аэропорта в Вашингтоне, где не подавали ни «Кровавую Мэри», ни джин с тоником, чтобы помочь пассажирам побороть скуку и спастись от жары. Федеральное управление гражданской авиации запрещало разносить алкогольные напитки во время задержек на земле. И надо думать, не без оснований. Люди на борту начинали закипать. Почти все громко проявляли недовольство, кроме Джоанны и пассажира справа от Пола, которые спокойно смотрели перед собой.

Этот пассажир представился сам — он был орнитологом. Привык ждать. Теперь он направлялся в джунгли северной Колумбии охотиться на желтогрудого тукана.

Пол не сводил глаз со своих наручных часов и не мог понять, почему стрелки совершенно не двигаются.

Джоанна, как всегда бастион спокойствия, напомнила ему, что они ждали пять лет, так что десятью часами больше, десятью часами меньше — это уже не смертельно.

Она, разумеется, была права.

Задержка в Нью-Йорке, незапланированный восьмичасовой простой в Вашингтоне и зловонный салон самолета его, конечно, не убьют. Пол знал, что может убить человека, а что — нет. Ведь он занимался актуарными расчетами в страховой компании, чей логотип — баюкающие отеческие ладони — двадцать раз в день появлялся на телеэкране в тошнотворно-приторных рекламных роликах. Мог прокрутить в голове вероятность риска в любом виде человеческой деятельности и привести точную статистику несчастных случаев и смертей.

Он знал, например, что вероятность гибели в авиакатастрофе составляет 1 к 354 319, несмотря на все старания людей по имени Аль и по фамилии Каида. Так что в смысле страховых рисков их задержку на земле следовало считать несущественным фактором.

Задержка рейса убить не может.

А подложенная в машину бомба — может.

Вот об этом и речь.

Вид безголового мужчины немного ошарашивал. По дороге из терминала к багажной стойке Джоанна заметила отвратительный плакат и поспешно отвернулась, и Пол ощутил неясный укол страха.

Они долго-долго возились на таможне, и проход сквозь строй солдат, вооруженных автоматами Калашникова и мрачно взиравших на пассажиров, тоже не улучшил настроения. А когда наконец разобрались с чемоданами, к ним подошел седой человек с табличкой, на которой коряво от руки было выведено: «Брейдбарт Пол», — фамилия оказалась написанной неверно.

— А меня он принимает за багаж? — проворчала Джоанна.

— Пабло, — назвался встречающий, застенчиво пожал Полу руку и быстрым движением схватил все три чемодана. А когда Пол попытался отнять у него хотя бы один — как-никак колумбиец был лет на тридцать старше его, — вежливо отказал и улыбнулся. — Все в порядке... Следуйте за мной.

Пабло наняли через местный сиротский приют Святой Регины. «Я буду вашим человеком в Боготе», — объяснил он. Он взялся их возить, совершать покупки и помогать на всех этапах оформления документов. И заверил, что постоянно будет рядом.

Это успокаивало.

Пабло провел их сквозь буйную, неуправляемую толпу. Любой аэропорт мира — это своего рода эксперимент в области слабо организованного хаоса, но «Эльдорадо» оказался хуже всех остальных. Пассажиры напоминали возбужденных футбольных фанатов — шумные, толкающиеся, агрессивные. В свое время Пол не слишком преуспел в испанском и теперь забыл, как сказать «извините» и «позвольте пройти»; вместо этого он прибегал к примитивному языку жестов. Большинство не обращали на него внимания, другие смотрели так, словно он повредился в уме. В конце концов пришлось просто расталкивать людей направо и налево.

Но продраться сквозь толпу оказалось не самым сложным.

Труднее оказалось угнаться за Скороходом Гонзалесом, который до этого назвался Пабло.

Для человека, которому стукнуло семьдесят, он обладал необыкновенной прытью. А ведь он еще тащил на себе три раздутых от вещей чемодана.

— Может, он жует коку или еще что-нибудь? — предположила Джоанна. Три дня в неделю жена совершала пробежки и могла выдержать полтора часа на тренажере, но и она едва поспевала.

— Пабло! — Пол раз, другой, третий выкрикнул его имя, прежде чем человек, которому надлежало находиться рядом с ними, как приклеенному, наконец обернулся и заметил, что вверенная ему парочка совершенно запыхалась и опасно отстала.

— Извините, — почти застенчиво проговорил он. — Я привык, как это вы говорите... поторапливаться.

— Ничего, — отозвался Пол. — Мы просто боялись вас потерять.

Они выскользнули из боковой двери и оказались на задворках примыкающей к терминалу стоянки. Море машин, испещренное фигурками медленно бредущих людей, казалось бескрайним.

— Что это за запах? — спросила Джоанна.

Пол потянул воздух и чуть не ответил: «Бензин и дизельное топливо». Но Джоанна обладала невероятно острым обонянием, и он промолчал.

— Ну вот... Подождите здесь... — Пабло поставил чемоданы на растрескавшийся асфальт и отошел ярдов на двадцать — к какой-то будочке, которая отсюда казалась чем-то вроде билетной кассы. Но это была не касса.

Пабло вернулся с двумя плотно упакованными свертками, из которых исходили тонкие струйки пара.

— Empanadas[3], — сказал он, передавая свертки Полу и Джоанне. — Polio[4].

— Цыплята, — шепнул Пол на ухо Джоанне.

— Спасибо за подсказку, — поблагодарила она. — Я такие ела в «Тако Белл»[5]. — И, повернувшись к Пабло, спросила: — Сколько мы вам должны?

— Nada[6], — мотнул головой тот.

— Благодарю вас, вы очень щедры. — Она откусила кусок и слизнула потекший по губе сок. — М-м-м... очень вкусно.

Пабло улыбнулся, и Пол решил, что лицо у него одновременно и мягкое, и грубое. Во всяком случае, обветренное.

— Ждите здесь, я схожу за машиной. — Провожатый явно отдавал должное их слабому телосложению.

— Приятный человек, — проговорила Джоанна, когда Пабло скрылся за шеренгами «фольксвагенов», «рено» и «мини-куперов».

— Может, его и усыновим? — Пол взял жену за руку и почувствовал, что ее ладонь мокрая от пота. — Волнуешься?

— Да, — кивнула она.

— В масштабе один к десяти?

— К шестьсот одиннадцати.

— Всего-то?

Через несколько мгновений появился Пабло за рулем допотопного синего «пежо».

Глава 2

Их адвокат заказал им гостиницу в лучшем районе Боготы, с французским названием и американскими удобствами. Место именовалось Калле-93 и было набито модными бутиками, первоклассными отелями и хипповыми ресторанами с затемненными стеклами, отливающими синевой.

Гостиница называлась «Эспланада». Слово отдавало французским шиком, но в меню закусочной при входе значились техасские бургеры и филадельфийское жаркое.

Из окна номера на десятом этаже открывался вольный вид на окрестные зеленые горы. Когда Джоанна открыла жалюзи и показала их Полу, тот не мог отделаться от чувства, что с вершин на него смотрят партизаны. Но он решил не делиться своими ощущениями с женой.

Их, разумеется, предостерегали против поездки в Колумбию.

Их личный адвокат советовал попытать счастья где-нибудь еще.

Где угодно.

Например, в Корее, предложил он. Или в Венгрии. «А что скажете насчет Китая?» Колумбия — слишком нестабильная страна, уверял юрист и добавил: «Самая перспективная отрасль промышленности там — производство пуленепробиваемого стекла».

Но в Корее, Венгрии или Китае это может занять до четырех лет.

В Колумбии на все уходит два месяца. Самое большее.

Прождав пять долгих изнурительных лет, они считали, что еще четыре года им не вынести. Отчаяние взяло верх и положило благоразумие на лопатки.

Их немедленно отправили к другому адвокату, который занимался Латинской Америкой.

Его звали Майлз Гольдштейн, и, судя по всему, он оказался настоящим энтузиастом. Был страстным, импульсивным, абсолютно неутомимым и беззаветно преданным своему делу. Он стремился свести две разъединенные страдающие стороны. Были дети, которым требовался дом, и были супружеские пары, которые хотели детей. Его миссия заключалась в том, чтобы сделать и тех и других счастливыми. И прямо над его головой висело вытканное от руки изречение: «Тот, кто спас одного ребенка, спас целый мир».

Трудно не симпатизировать адвокату, который подписывается под высказываниями такого рода.

Майлз уверил их, что, хотя Колумбию нельзя назвать оазисом спокойствия, в столице нет каких-либо особых проблем. Борьба между левыми и правыми идет уже тридцать лет — она превратилась в одну из деталей пейзажа. Но этот пейзаж раскинулся где-то на севере, в горах, вдали от Боготы. Более того, исследование, проведенное журналом «Дестинейшнз», ксерокопию которого Майлз немедленно извлек из ящика стола, доказывало, что обстановка в Боготе не опаснее, чем в Швейцарии.

— Вот в Швейцарии-то как раз и надо опасаться за свою спину, — заметил Майлз.

Пабло держал слово.

Довез их до самых дверей, впорхнул внутрь с чемоданами и отказался от предложенной помощи явно разъяренного коридорного. Когда Пол и Джоанна вошли за ним в вестибюль, отделанный в стиле арт-деко, их встретила льстивая консьержка с выцветшими светлыми волосами и, слегка шепелявя, вызвалась проводить в номер.

Пабло пообещал вернуться за ними через три часа и отвезти в сиротский дом. После его ухода Пол развалился на кровати изрядных размеров и проговорил:

— Хорошо бы заснуть, но не могу. — А проснувшись через два часа, спросил: — Сколько времени?

Джоанна сидела поодаль у окна и читала номер журнала «Мать и дитя». Пол невольно вспомнил, что она начала подписываться на это издание четыре года назад.

— Сочувствую, что тебе никак не удается заснуть, — съязвила жена.

— Кажется, все-таки сморило.

— Вроде того.

— А ты так и не вздремнула?

— Не получается. Слишком взбудоражена.

— Так сколько сейчас времени?

— Час до возвращения Пабло.

— Час... Так-так...

Джоанна положила журнал разворотом вниз и улыбнулась. На обложке была поразительно крупная фотография детских глаз: младенчески-голубых.

— Все как-то очень нереально, — сказала она.

— «Нереально» — хорошее слово.

— Только подумай, через час мы ее увидим.

— Да... Может, пуститься в пляс или выкинуть еще что-нибудь?

— Лучше «еще что-нибудь».

— Я бы сплясал, но здесь маловато места. Так что считай, что я пляшу мысленно.

— Пол...

— Что?

— Я так счастлива. Мне кажется, счастлива.

— Почему «кажется»?

— Потому что я боюсь.

Бояться было не в духе Джоанны — бояться всегда было его прерогативой. И одного этого хватило, чтобы поднять его с кровати. Пол подошел к жене, слегка размял ноги, чтобы избавиться от онемения и колотья, и наклонился обнять ее. Джоанна положила голову ему на плечо, и он различил смесь запахов: аромат шампуня, «Шанели» № 5 и, что греха таить, легкий, но острый запах страха.

— Ты прекрасно со всем справишься, — успокоил он ее. — Великолепно.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, потому что ты десять лет нянчила меня и у меня нет на тебя никаких жалоб.

— Ну, раз ты знаешь...

Джоанна подняла голову, и Пол поцеловал ее в губы. Милые губы. Красивые губы, подумал он. Джоанна была из тех женщин, которые хорошо выглядят, только что поднявшись с постели, — наверное, даже лучше, чем в остальное время, поскольку косметика скорее скрывала, чем подчеркивала ее черты. Бледную, слегка веснушчатую кожу и зеленовато-голубые глаза, какие обычно рисуют у хрупких фарфоровых кукол. Хотя определение «хрупкая» вовсе не подходило жене. Пол назвал бы ее сильной, умной и целенаправленной. А иногда ему хотелось окрестить ее Зеной, королевой воинов, но, разумеется, про себя. Через две недели Джоанне исполнялось тридцать семь, но она все еще выглядела на двадцать семь. Пол иногда задумывался: может, она навсегда останется для него такой? Может быть, счастливые пары видят супругов такими, какими они были раньше, пока однажды не просыпаются лет в шестьдесят и не спрашивают удивленно: «Кто этот пожилой человек, что спит со мной рядом?»

— А если я не справлюсь? — заволновалась Джоанна. — Я же этому никогда не училась.

— Я слышал, что это приходит естественным образом.

— Сразу видно, ты не читал «Мать и дитя».

— Зато ты читала.

— Все... Сейчас соберусь и перестану паниковать.

— Вот и отлично.

— Успокаивай меня, когда я в следующий раз начну мандражировать.

— Договорились.

— Пойду приму душ. Мне кажется, я двое суток провела в самолете.

— Именно столько ты в нем и провела.

— Но понимаешь, я уверена, что игра стоила свеч.

Пабло явился на двадцать минут раньше. Для него-то во всей этой истории не было ничего необычного.

Он постучал и вежливо остался за дверью даже после того, как Джоанна пригласила его войти и присесть.

Пол не успел до конца одеться и поспешно натянул на себя недостающее: черные полотняные брюки и слегка помятую белую рубашку, которую он так и не удосужился заранее вынуть из чемодана. Бросил быстрый взгляд на свое отражение в зеркале и увидел именно то, что ожидал: лицо застряло где-то между мальчишеством и подбирающимся средним возрастом, а сам он представлял собой некую сумму отдельных составляющих, каждая из которых нисколько не выделяла его из толпы. Что ж, мужчину делает одежда. Пол дополнил свой наряд эффектным красным галстуком. В конце концов, он готовился к главной встрече в своей жизни.

«Пежо» приткнулся перед входом в отель.

Пол заметил: когда Пабло наклонился, чтобы усадить их на заднее сиденье, швейцар что-то шепнул ему на ухо. По радио звучала похожая на румбу мелодия.

— Что он сказал? — спросил Пол у их провожатого, когда машина отъехала от тротуара.

— Пожелал вам счастья.

— О, так вы сообщили ему, куда мы едем?

— Да.

— Вам часто приходилось делать подобные вещи? — спросила Джоанна. — Со многими парами?

Пабло кивнул: «Счастливая работа, да?»

— Конечно, — согласилась она. — Разумеется.

Они разминулись с группой солдат, которые, сгорбившись, сидели плечом к плечу в открытом джипе, произведенном в Детройте. И Пол невольно вспомнил фалангу вооруженных часовых в аэропорту.

— У вас тут много солдат.

— Солдат? Si.

— И как обстоят дела? — Пол колебался, прежде чем задать этот вопрос, потому что боялся услышать неприятный ответ.

— Дела?

— Ну да, с повстанцами. С ФАРК. — Пол подумал, что аббревиатура прозвучала как ругательство, но он считал, что именно так ее воспринимает большинство колумбийцев. Революционные вооруженные силы Колумбии. Левые партизаны уже захватили большую часть севера страны. И скорее всего именно они взорвали вице-мэра Медельина ради своего грядущего царствия.

Хотя, разумеется, могло быть и наоборот: бомбу вице-мэру подсунули правые. ФАРК уже много лет вела долгую, беспощадную войну с Объединенными силами самообороны, или USDF, — правой полувоенной организацией, которая отличалась необыкновенной жестокостью.

По дороге из аэропорта они проезжали разукрашенную красными граффити стену. Казалось, на нее брызнули свежей кровью из артерии и вывели буквы.

«Libre Manuel Riojas!»[7] — вопили слова. Мануэль Риохас был известным командиром USDF и отсиживал срок в американской тюрьме за контрабанду наркотиков.

— Я не знаю, — мотнул головой Пабло. — Не интересуюсь политикой.

— Что ж, может быть, это и мудро.

— Si.

— Но все-таки иногда бывает страшно?

— Страшно? — Шофер пренебрежительно отмахнулся. — Я занимаюсь своим делом. Не читаю газет. Это очень плохо.

Перед отъездом Пол заказал видеофильм под названием «Колумбийский образ жизни». Но не посмотрел и пяти минут, как понял, что он был рассчитан на школьников до двенадцати лет. Камера следовала за двумя подростками — Маурицио и Паулой — по улицам солнечной Боготы, и весь замысел сводился к тому, чтобы показать, что «этот современный латиноамериканский город — не только кофе, кокаин и насилие», — так по крайней мере утверждала реклама на задней стороне видеокассеты.

Пабло провез их по улице широко раскинувшихся усадеб. Пол догадался, что сами дома стояли где-то в глубине, поскольку их не было видно с дороги. По сторонам бежали бесконечные оштукатуренные стены высотой десять футов. И только очередные электронные ворота указывали на начало территории нового владельца, имя которого было выложено мозаикой на стене.

Каса де Флора.

Каса де Плайа.

Они проехали мимо пятнистого пса с выпирающими ребрами, который мочился на ярко-оранжевый забор Каса де Фуэго.

Что-то в этой картине настораживало. Пол не сразу сообразил, что именно.

Отсутствие людей.

Кроме нескольких нищих и изнуренных женщин, безучастно качающих на коленях детей, им никто не попался на глаза.

Ни одного человека в этой округе. Все скрылись из виду, спрятались за высокими стенами нового Иерихона.

— Ла Калера, — ответил Пабло, когда Пол спросил, как назывался этот район.

Но затем, слава Богу, окрестности стали меняться.

Сначала попалось несколько разбросанных магазинов электроники и бытовых электроприборов. Затем замелькали кафе, где предлагали цыплят, patatas[8] и huevos[9], скопища новых лавочек, лотерейные магазинчики, супермаркеты — целые улицы шумных очагов торговли. Сквозь приспущенные стекла машины просочилась мешанина запахов: выхлоп автобусов, аромат цветов, вонь сырой рыбы, газетной краски. Пола так и подмывало попросить Джоанну, чтобы та открыла ему остальные составляющие запаха. Как и обещал Майлз, они оказались в центре нормальной столичной жизни. И Пол задумался, является ли эта отстраненность сознательной, или в стране, где заместителям мэров регулярно отрывают головы, обязательно должна существовать «страусиная» ментальность. Чтобы колумбийцы могли отгородиться от продолжающейся войны, как высшие классы в районе Ла Калера старательно отгородились от бедности.

Но все размышления сразу вылетели из головы, как только он увидел спрятанную в рощице вывеску.

«Сиротский дом Святой Регины».

— Здесь, — шепнул Пабло, свернул на неприметную дорожку и остановил машину. Закрытые ворота, обрамленный медью черный звонок.

Он выключил зажигание, вылез из «пежо» и нажал на кнопку звонка.

— Пабло, — сказал он в микрофон. — Сеньор и сеньора Брейдбарт.

Секунд через десять ворота открылись. Пабло вернулся в машину, запустил мотор и въехал в тенистый внутренний двор под высокими веретенообразными соснами.

«Ну что ж, — сказал про себя сеньор Брейдбарт, когда машина остановилась, — пошли знакомиться с нашей дочкой».

Глава 3

Пол не чувствовал ног.

Знал, что они у него есть, — определенно и без всяких сомнений: он на них стоял, — но никаких ощущений от этого не испытывал.

Секундой раньше в комнату, шаркая ногами, вошла низенькая метиска в белой накрахмаленной одежде. Она прижимала к груди красное детское одеяльце.

В одеяльце был завернут ребенок.

И не просто ребенок.

Их ребенок.

В стерильной приемной они добрых двадцать минут ждали Марию Консуэло, директрису сиротского дома Святой Регины. И это время тянулось для них дольше, чем полет на самолете. Пол вскакивал, садился, прохаживался по комнате, выглядывал в окно, опять садился. Считал черные плитки в узоре на полу — пытался привычно развеяться, играя в цифры (плиток оказалось двадцать восемь). Время от времени стискивал Джоанне руку и из последних сил ободряюще улыбался. Наконец появилась Мария — строгого вида женщина со стянутыми в пучок иссиня-черными волосами. Она пришла в сопровождении небольшой, но шумной свиты.

Директриса поздоровалась с Джоанной и Полом, назвав их по именам, словно те были ее старыми друзьями и приехали в гости, а не обращались с просьбой об удочерении девочки. Затем церемонно представила своих коллег — старшую воспитательницу, двух учительниц и свою личную помощницу. И каждая, прежде чем удалиться, пожала им руки. Мария проводила их в свой кабинет; они устроились за маленьким столом, на котором лежали аккуратные стопки журналов, и провели еще двадцать минут: распивали горький кофе, который принесла им чернокожая девочка-подросток, и говорили о пустяках.

А может быть, и не совсем о пустяках.

Полу все больше начинало казаться, что он попал на устный экзамен. Письменная часть была уже сдана: справки о налинии работы, справки из банка, справки о собственности и о том, что она не в закладе, рекомендации от родных и друзей, которые подтверждали, что у них хороший характер и вообще они приличные люди. И еще письмо, которое Пол сочинял целую неделю, рвал наброски, переписывал, старательно редактировал и наконец отослал.

«Моя жена и я намереваемся Вам рассказать, кто мы такие. И кем хотим стать. Родителями».

Мария начала с того, что поблагодарила за посылку, которую они направили сиротскому дому: пеленки, бутылочки, детские смеси, игрушки — нечто вроде узаконенной взятки. Майлз сказал, что так принято, когда берут на воспитание ребенка в Латинской Америке.

Затем они перешли к делу.

Директриса задала вопрос о работе: «Занимаетесь страхованием, да, Пол?» Да, согласился он, но не сказал, что его занятия сводятся к тому, чтобы, запершись в крохотном кабинетике, обсчитывать статистику случаев, с которыми сталкивались настоящие страховщики. Что его работа заключается в определении вероятности рисков во всех возможных видах человеческой деятельности и он барахтается в потоке необработанных данных, пытаясь свести всю многогранную жизнь к полууправляемому путешествию по минному полю. Таково уж определение рода его занятий: актуарий — это тот, кто хочет обслуживать клиентов, но у него не хватает характера.

— Вы давно там работаете? — спросила она.

— Одиннадцать лет.

«Как это меня характеризует?» — подумал Пол. Как надежного кормильца семьи? Или как работника, который недолго держится на одном месте? Но независимо от ответа Пол понимал, что директриса заранее имела эти сведения. Может быть, теперь она проверяла его искренность?

Дальше пошли вопросы позаковыристее.

Мария спросила Джоанну о ее работе. Ответственная за персонал одной фармацевтической фирмы. Однако было очевидно, что директрису интересовал не характер ее работы, а то, собирается ли она увольняться теперь, когда придется ухаживать за ребенком.

Интересный вопрос.

Пол и Джоанна сами бились над ним несколько выходных, но так и не пришли к определенному решению. По тону Марии Пол заключил: она считает, что жене лучше с работы уйти.

Несколько секунд Джоанна молчала, и Пол слышал только шелест лопастей вентилятора, электрическое гудение люминесцентного светильника и собственный внутренний голос, который кричал жене, чтобы она солгала.

Хотя бы раз.

Но беда была в том, что ложь — совсем не ее МО[10]. Джоанна мастерски обнаруживала вранье, полуправду и подтасовки фактов, но себе не позволяла солгать.

— Я возьму отпуск, — наконец выдавила она.

Недурно, подумал Пол. Вполне правдоподобно.

— Надолго? — поинтересовалась Мария.

Пол уставился на выставку фотографий, которая занимала полстены в кабинете Марии: ребячьи мордашки всех оттенков кожи смотрели с террасок, из плавательных бассейнов, игровых комнат, со спортивных полей «малой лиги»[11], улыбались из-под выпускных шапочек колледжей. «Интересно, — подумал он, — удостоится ли снимок нашей дочери места в этой галерее?»

— Пока не знаю, — пробормотала Джоанна.

Пол повернулся к директрисе и улыбнулся. Теперь он был похож на малыша, который рассчитывает получить леденец.

— В конце концов, я поступлю так, как будет лучше девочке и мне. Я буду хорошей матерью, — добавила жена.

Мария вздохнула и потянулась к руке Джоанны. Пол подумал, что таким жестом ободряют собеседника врачи и священники, прежде чем сообщить печальные новости. Вот так его похлопал по руке и сжал плечо священник, когда ему было одиннадцать лет. В тот день умерла его мама.

— Джоанна, — улыбнулась Мария, — я тоже не сомневаюсь, что вы будете хорошей матерью.

Пол не сразу осознал, что они выдержали экзамен.

Испытание позади.

Пол почувствовал, как у него отлегло от сердца, но расслабиться не удалось, потому что Мария произнесла:

— Думаю, настала вам пора познакомиться с дочерью.

Она говорила что-то еще, но Пол больше не слушал.

Голос директрисы растворился в биении его сердца — гулком и тревожно-непостоянном. И еще к нему примешался новый звук: тяжелые шаги, которые медленно, но неукротимо приближались по коридору. Пол ясно ощутил, как по рукам хлынули потоки пота.

Это она?

Шаги стихли, и наступила тишина.

А через мгновение он засек на своем внутреннем радаре другие шаги — они становились громче, яснее и отчетливее и вдруг замерли как будто за самой дверью.

— Понимаю, как вы страшитесь этой первой встречи, — сказала Мария. — Но не стоит тревожиться: она красивая.

До этого Джоанна и Пол получили только черно-белые снимки небольшого размера, очень темные и неприятно размытые.

Дверь медленно отворилась. Потолочный вентилятор не переставал вращаться, но Пол готов был поклясться, что воздух застыл.