Действительно, правды я еще не знал. Были пока одни догадки. Я взглянул на Татьяну. Она сидела на жухлой придорожной траве и, дотягивая уже совсем короткий бычок, внимательно изучала свои красиво наманикюренные ногти, очевидно, слегка пострадавшие в ходе стрельбы.
— Слушай, и часто ты вот так работаешь?
— Как?
— Ну, вот как со мной этой ночью. Татьяна посмотрела на меня долгим и пристальным взглядом.
— Ты специально говоришь мне гадости?
Мне стало стыдно. Действительно, за что? Я просто хотел знать правду.
— Я просто хочу знать правду, — сказал я ей.
— Ты уверен в этом? — спросила она.
— Да. Потому что я люблю тебя.
— Врешь, Разгонов. Ты любишь Машку. А я у тебя так, в качестве дублера. Верно? Ведь мертвые вне конкуренции. Цитирую по памяти.
Меня поразило, как точно она определила свою роль. В моем дневнике четырнадцатилетней давности (Боже, когда-то я еще и дневники вел!) была такая запись про Татьяну Лозову. На очередном турнире, куда я пришел полюбоваться Машей Чистяковой, Маши не оказалось, но выступала Лозова. Она мне тоже нравилась, даже очень нравилась, и в отсутствие Чистяковой я в нее действительно влюбился, от любования ею я получал ничуть не меньше удовольствия, и вот тогда я назвал ее дублером в своем дневнике. Конечно, я не сказал этого Татьяне. Я сказал совсем другое, впрочем, совершенно искренне:
— Это жестоко, Таня. Зачем ты так?
— Извини. — Она поднялась, шагнула ко мне, и мы обняли друг друга. — Извини, любимый.
Господи! Да как я мог подумать о каком-то шпионском задании!
Я целовал ее щеки, глаза, лоб, губы, все еще горячие и солоноватые после стрельбы и нервотрепки.
— Ты все узнаешь, Мишик… ты все узнаешь, любимый… ты узнаешь всю правду… ты узнаешь даже больше, чем можешь себе представить, — шептала она, а я тушил ее шепот поцелуями, и наконец мы совсем замолчали, и мир опять закачался, не стало неба, травы и дороги, не стало машины, оружия и бандитов… Только страшно знакомый звук назойливо врывался в наш иллюзорный мир.
Сигнал вызова. Тополь.
— Десять минут, — сказал я, с трудом оторвавшись от Татьяны, — это очень мало.
— Да, — согласилась она, и я рванулся к передатчику.
— Ясень слушает. Прием.
— Я Тополь. Приземлился в полукилометре от Заячьих Ушей. Через двенадцать минут жду вас возле твоего дома. Как понял меня? Прием.
— Понял тебя хорошо. Конец связи.
Я мог себе позволить не торопиться. Я устал от скорости. По так хорошо знакомому пути я ехал медленно, зато не выбирая направления, нарочито спрямляя все изгибы проселочной дороги. «Ниссану» было все равно: тракторная колея, луг, скошенное поле, лужа или стожок — он пер себе как танк и, конечно, не забуксовал ни разу. Серую крышу своего дома рядом со старой ветлой на краю деревни я, как всегда, увидел издалека. А чуть позже увидел и фигуру Тополя. Наверняка это был он. Больше некому. Фигура помаячила возле дороги и скрылась за кустами жасмина перед моим крыльцом.
— Это Тополь? — спросил я Татьяну.
Она молча кивнула.
Я попал колесом в лужу, и взлетевшие веером брызги окатили мирно гулявших кур возле дома Петровны. Куры, возмущенно кудахтая и хлопая крыльями, ретировались. Зато появилась Петровна. С тех пор, как три четверти деревни скупили московские дачники, прошло уже лет пять, и теперь Дарью Петровну, живущую в крайнем доме напротив моего и почти одиноко зимующую в Заячьих Ушах, трудно было чем-то удивить. Заезжали в эту глушь и джипы, и лимузины, а Генка Терехов пригнал однажды на совершенно фантастического вида спортивном «Мазератти», взятом напрокат. Более того, пару лет назад дядька игнатовской Лариски с другого конца деревни, военный летчик, лично доставил всю их семью на могучем армейском вертолете с двумя винтами. Так что Дарья Петровна вышла теперь не на диковинную машину поглазеть, а просто полюбопытствовать, кто же это приехал.
Я уважительно высунулся из окошка и поприветствовал ее:
— Здравствуйте, Дарья Петровна, как поживаете?
— Спасибо, хорошо. За грибам приехали? Готовь куженьку. Грибов в лесу — любоваться. Летось не было столько.
(Что в переводе с тверского диалекта означало: «За грибами приехали? Готовь корзину. Грибов много. Больше, чем в прошлом году».)
— Грибочков пособираем, — ответил я скорее уже самому себе и подрулил к дому.
Тополь сидел на лавочке у крыльца, курил и щурился на солнце. Был он ужасно длинный и на первый взгляд удивительно нескладный, особенно когда сидел, сложившись весь под острыми углами, как кузнечик. Потрепанные высокие армейские башмаки приблизительно сорок восьмого размера, вытертые кожаные брюки, ковбойка с закатанными рукавами, очень смуглая кожа, лицо в морщинах и седоватый ежик на голове — то ли ему лет сорок пять, но можно дать и шестьдесят, как Штирлицу, если посмотришь внимательно в усталые и печальные глаза; то ли, наоборот, — возраст уже пенсионный, а держится молодцом, как настоящий спортсмен «доанаболической» эпохи. Улыбка грустная, но обаятельная, зубы белоснежные, как у американского политика, и в длинных пальцах длинная сигарета «Мор». Кто он? Ковбой? Разведчик? Спортсмен? Путешественник? О! Я понял, какое сравнение будет самым точным. Звездолетчик дальних рейсов, прилетевший в отпуск на Землю. Этакий Леонид Андреевич Горбовский, член Всемирного Совета. Полдень. Двадцать второй век…
«Ну, вот ты и допился, приятель: начали оживать потихонечку герои любимой книжки детства, которую ты без всякой задней мысли взял с собой. Сначала Майка, теперь Горбовский… Кто следующий? Держись, старина! То-то будет весело, когда из всех щелей твоего старого дома полезут негуманоиды».
И только одно я знал теперь наверняка: они не бандиты. Еще тогда, в дороге, я подумал, что Татьяна Лозова не может работать на бандитов. Детский сад, конечно, наивное стремление выдать желаемое за действительное, но в поисках аргументов я отметил слишком уж странный стиль работы у них с Тополем. Помилуйте, какая мафия станет вот так вести себя с попавшим к ней в лапы придурком, каким бы ценным заложником или носителем информации он ни являлся! И наконец этот звездолетчик. Ну, нет, ребята, ну, режьте меня, мафиози такими не бывают!
Я вышел из машины без оружия, протянул ему руку и представился:
— Михаил.
— Леонид, — ответил он, вставая.
— А я-то думал поначалу, что вы бандиты.
— Мы сами так иногда думаем, — улыбнулся Тополь, наклоняясь за своей кожаной дорожной сумкой, огромной, такой же нескладной, как он сам, и словно изжеванной бегемотом. — Пошли в дом. Откроешь дверь, хозяин? А то деревня у тебя больно шумная. Дюже много народу.
— Да? — удивился я. — А мне казалось, тут очень тихо.
Я открыл ему дверь, а сам вернулся к машине. Татьяна стояла, прислонившись к капоту в трогательной растерянности, словно решала, с кем ей теперь держаться рядом: со мной или с Тополем.
— Леонид, — спросил я, — а оружие из машины забрать?
— У вас тут воры, что ли, кругом?
— Да нет, просто меня так учили: никогда не бросать оружие.
— Ишь ты! Ну тогда бери. В общем, это правильно.
И, пригнувшись в дверях, он шагнул в полумрак сеней.
В доме было прохладно: все-таки август, а не топили уже давно. Мы прошли в комнату, сели вокруг стола. Молча закурили. Татьяна поежилась и первая нарушила тишину:
— Печка работает?
— Две печки, — поправил я, — обе функционируют. Сейчас организуем.
— Погодите, ребята, — вмешался Тополь, то бишь Леонид, — с печками вы без меня разберетесь. Я, конечно, вижу, что вы сейчас гашеные, и даже догадываюсь, почему. Абсолютно не возражаю, если уже через пять минут вы оба отправитесь спать, но прежде — ты не сердись, Верба, — я все-таки представлюсь нашему новому другу, а то он, боюсь, не уснет без этого. И давай договоримся: ты воздержишься от комментариев и сейчас, и потом, вплоть до моего возвращения.
— Вас понял, Тополь. Прием, — дурашливо козырнула моя славная рыжая Верба.
Тополь церемонно поднялся, изобразил легкий поклон, чуть ли не щелкнув каблуками, извлек из кармана брюк красную блестящую ксиву и протянул мне.
— Взгляните, сэр.
И я взглянул. Тополь еще что-то такое говорил, объясял, что возьмет нашу машину, сгоняет на ней куда-то и к вечеру обязательно вернется, обмолвился о каком-то Кедре и о возможных радиовызовах, что-то персонально выговаривал Татьяне, но я это все слышал вполуха, как если бы голос его звучал за стеклянной стенкой, а по эту сторонy невидимой преграды было только одно — красная книжечка в блестящем полиэтилене. Удостоверение генерала майора ФСБ на имя Горбовского Леонида Андреевича. Наконец ко мне вернулся дар речи, и я спросил:
— Выпить можно?
— Можно, — сказал Тополь-Горбовский, — сейчас! даже нужно. А вообще, приятель, придется с этим завязывать и как можно скорее.
Он достал плоскую фляжку, снял с моей полочки три маленьких граненых стакашки и расплескал по ним буроватый напиток.
— Не бойся, не самогон, — зачем-то пояснила Татьяна, хотя меня в тот момент устроил бы даже денатурат, — по-моему, Тополь, кроме «Мартеля», ничего с собой не возит.
— Он, родимый, и есть, — подтвердил Тополь. — За знакомство.
Мы выпили. Вместо закуски я сказал:
— Значит, меня вербуют.
— Не совсем так, Ясень, просто сейчас нет времени рассказывать, а чтобы тебе стало хоть чуточку понятнее…
Он замялся, поглядел на Татьяну, и теперь уже она сунула руку в задний кармашек джинсов, доставая оттуда вторую красную книжечку…
Вот тут, ребята, я и понял, что пора просыпаться. Ведь документик-то был не на имя Лозовой Татьяны Вячеславовны, зам. директора ЦРУ или Сикрет Интеллидженс Сервис (это бы я еще как-нибудь пережил), — документик был (да-да, вы почти правильно догадались!) на имя генерал-лейтенанта ФСБ Малина Сергея Николаевича, а фотография в нем была моя. Вот вам истинный крест, ребята!
Глава четвертая. РАЗГОВОР ПРИ СВЕЧАХ
И снова я проснулся от жажды. Глаза, постепенно привыкая к темноте, различили вверху кривые неструганые жерди кровли, темное окошко, заросшее паутиной, наконец, нависавшие со всех сторон клочья сена. В дальнем углу сеновала шуршали мыши, внизу деловито протопотал прикормленный ежик, сквозь неплотную дверь из сеней пробивался свет. Все было очень знакомо. Все. Даже головная боль. До боли знакомая головная боль — во какой оригинальный литературный штамп!
Для начала я решил вспомнить, какой сегодня день, а не справившись с этой проблемой, задался вопросами посложнее: когда мы приехали в Уши, зачем и в каком составе по какому поводу я надрался, что именно пил и почему лежу здесь совсем один. Оказалось, что не помню я ровным счетом ничего.
Не то чтобы я сильно испугался, но сразу вскочил, пытаясь сбросить остатки сна. Сделалось как-то неуютно — уж слишком глубокая амнезия. И хохмы ради я задал себе мысленно вопрос: «Ну а как зовут тебя, помнишь?»
«Разумеется, — лихо начал я и запнулся, потому что имя-то я вспомнил, но оно мне не понравилось, не мое это было имя, но помнил я именно его… — Сергей Малин. Малин Сергей Николаевич. Малин…» — повторял я словно в бреду и, кажется, уже вслух, когда в сенях звякнули ведра и раздался громкий голос Белки (то есть. Господи, какой Белки — Татьяны, конечно!):
— Сережа, вставай, пожалуйста, Леонид приехал.
И тогда словно кто-то дернул за веревочку, белая простыня амнезии упала быстрыми складками вниз, а перед взором моей памяти предстал величественный монумент всех событий, происшедших со мной за последние дни — от смерти матери до знакомства с Горбовским. Монумент оказался тяжеловат, голова моя закружилась, и я рухнул навзничь обратно в сено.
Что же случилось после знакомства с Горбовским? Здесь не было провала в памяти, но был какой-то туман, неясность какая-то, неуверенность в реальности происходившего. Наверняка я мог сказать лишь одно: увидев свое лицо на гэбэшной ксиве, я, разумеется, выпил еще стаканчик «Мартеля», а может, и два. А потом… Кажется, Горбовский потом уехал, но мы еще успели вынуть из «Ниссана» еду и даже что-то убирали в холодильник, кажется, Татьяна сделала замечательную яичницу с ветчиной, зеленым луком и помидорами, нет, с баклажанами, точно — с баклажанами, было очень вкусно, и мы снова выпили за мои генеральские погоны, только теперь уже какое-то красное вино (откуда взялось красное вино?), а потом пили кофе, должно быть, опять с коньяком, и страшно хотелось спать, и мы пошли на сеновал, но спать, конечно не стали, потому что с этой рыжей бестией да еще на дурманяще-ароматном сеновале спать совершенно невозможно, и было нам опять очень хорошо, и мы окончательно разгулялись и пошли купаться на пруд, и по дороге я показывал Татьяне все местные достопримечательности и предлагал пойти «за грибами», но, кажется, в лес мы так и не пошли, а вернулись домой на сеновал с известной целью, а потом с наслаждением хлебали ледяную окрошку из холодильника, потому что день был жаркий и больше ничего не хотелось. Интересно, когда и из чего мы сделали окрошку, главное, где квасу взяли, разве что вместо него использовали пиво «Туборг»? Кстати, похоже, что именно так и было, потому что как раз после окрошки я и вырубился насовсем…
А теперь была ночь. И была Татьяна. И был Тополь. И меня звали Сергеем. Я должен был привыкнуть отзываться на это имя.
И очень, очень болела голова.
Слева от меня валялась открытая баночка пива, и, к счастью, она оказалась не пустой. Мне стало чуточку легче, я спустился по шаткой лестнице и вышел в сени.
Татьяна наливала воду в самовар, а Тополь только вошел, поднырнув под притолоку, он даже еще не успел разогнуться и сумку свою чудовищную держал в руке. Тополь смотрел на льющуюся из ковшика в Таниной руке воду с таким пристальным вниманием, словно от этого процесса зависела вся наша дальнейшая судьба. Торжественность момента нарушил соседский кот, неожиданно свесивший с чердака свою большую черную морду и сказавший:
— Мр-р-р…
— Ух ты, лапочка, — отозвался Тополь, — пойдем я тебе рыбы дам.
Он распахнул дверь, и кот, свалившись с чердака тяжелым черным комком, охотно ринулся в комнату.
— Устал как собака, — вздохнул Тополь. — Танюш, сделай чайку поскорее. Настало время поговорить. Серьезно поговорить. Слышишь, Ясень?
— Слышу. Только башка тяжелая.
— Выпей таблетку.
— Таблетки на меня не действуют.
Это была правда. Чего я только не перепробовал в свое время, но действенными оставались для меня лишь два средства: хороший коньяк или сон в зависимости от ситуации. В остальных случаях мою головную боль излечивало время.
Тополь достал ярко-синюю блестящую облатку и протянул мне.
— Эти помогают всем. Возьми. Запивать только водой.
Таблетка и сама оказалась ярко-синей, а название я, разумеется, не запомнил. Зато эффект от таблетки запомнил навсегда. Не прошло и минуты, как невидимая нежная рука стерла в моей голове даже воспоминание о боли — так влажной тряпкой протирают пыльный плафон, и свет вспыхивает ярче. Мне показалось, что в комнате и впрямь стало светлее. Нет, мне не показалось. Я поглядел на лампочку под потолком и понял, что горит она ярче обычного.
— Знакомая история, — сказал я. — Сейчас свет погаснет.
И свет погас. Естественно, во всем доме, точнее, во всей деревне..
— Это надолго? — спросил Тополь.
— Возможно, на всю ночь, а то и на сутки. Но могут и сразу починить.
— Вот и попили чаю из самовара, — грустно констатировал Тополь.
— Ерунда, — возразила Татьяна, — я сейчас на газ чайник поставлю, а потом, если хотите, перелью в самовар. У тебя свечи есть, Сергей, или будем лучиной пользоваться?
— Ну, до лучины мы еще не скоро дойдем, потому что есть керосиновая лампа. Но и свечи тоже есть.
— Давай свечи, — распорядилась Татьяна.
Вода на плите закипела быстро. И Тополь принялся колдовать над моим захрюканным треснутым кофейником (заварочный чайник куда-то запропастился), подсыпая в него из нескольких коробочек любовно отмеряемь дозы разных сортов чая.
Пять свечей — Татьяна зачем-то зажгла их все — горели на столе тихо и торжественно, создавая в комнате атмосферу таинственного заговора.
— Слушай, Тополь, а таблетка — это надолго?
— У всех по-разному. Но на пару часов точно хватит. Вообще смотря какая боль. Такая, как у тебя, скорее всего уже и не вернется. А если вернется, так можно и повторить. Только больше двух таблеток в сутки не рекомендуется.
— А я как-то четыре слопала, — поведала Татьяна.
— Ну и чего хорошего? — отозвался Тополь. — Ты у нас и без того девушка не фригидная.
— А что, — удивился я, — влияет на это дело?
— Еще как! От передозировки люди становятся сексуально агрессивными, я бы сказал, сексуально неуемными.
— Иди ты! — сказал я и посмотрел на Татьяну.
Она игриво показала мне кончик языка и хитро улыбнулась.
— Слушайте, — не выдержал я, — у вас вообще секретная служба или бордель?
— А вот об этом мы сейчас и поговорим.
Тополь разлил по чашкам свой изысканный ароматный напиток и сел к столу. Потрескивали свечи. Дрожали язычки пламени. Колыхались тени на бревенчатых стенах. Пахло дымом, плавленым воском, жасмином, смородиновым листом и еще маракужей, что ли, — в общем, чем-то экзотическим. Я сделал глоток и почувствовал, что сейчас начну медитировать.
— Видишь ли, Разгонов, — проговорил Тополь, закуривая и глядя в стол, — я знаю, что ты не любишь ГБ.
— Откуда? — поинтересовался я, ожидая ответа типа: «А я все про тебя знаю».
Но Тополь ответил по-другому:
— Из твоего романа.
— Да у вас там что, мой роман входит в программу обязательной подготовки сотрудников?
— Где — у нас? — спросил он.
— На Лубянке, естественно.
— А мы не с Лубянки, Разгонов.
— Вот как, — не очень-то я ему верил. — Откуда же?
— Мы из Двадцать первого главка ФСБ.
— Что-то не слыхал про такой.
Тополь пристально и с интересом посмотрел на меня, но от вопроса удержался.
— А про него никто и не должен слышать. Это новое и очень секретное подразделение. Специальная служба по контролю за специальными службами. Мы поставлены над ними над всеми, и в штате у нас только старшие офицеры.
— Ну и что? — сказал я. — В некоторых главках бывшего КГБ, Пятнадцатом, например, тоже служили одни лишь старшие офицеры.
Тополь вскинул на меня глаза теперь уже с явным удивлением.
— Откуда ты знаешь про Пятнадцатый главк?
— Из своего романа, — буркнул я.
— В романе этого нет, — не приняв шутки, возразил Тополь.
— Ну нет. А что это за вопрос? Я не понял. Ты предлагаешь мне расколоться? Заложить хорошего знакомого?
— Не обязательно.
— «Не обязательно»! — передразнил я. — В вашей славной госбезопасности сотни тысяч сотрудников. И уж как минимум десять тысяч из них треплются не по делу с друзьями за рюмкой чая. Какая разница, кто из них что сказал? Платить надо больше, как на Западе, тогда все будут молчать. А еще можно на кол сажать, как при Иване Грозном, — тоже метод. Или как при отце народов: сказал лишнее — к стенке! Или куда там? Живьем в печку?
— С чего ты завелся? — не понял Тополь. — Упреки не по адресу. Я же тебе еще раз объясняю: ты будешь работать не на ГБ и не на военную разведку.
— А я этого пока не понял. Весь букет новых спецслужб в нашей стране — это либо бывшая ГБ, либо ГРУ, как бы они там ни разваливались от переизбытка демократии и разубедить меня в этом будет очень непросто.
— Я постараюсь, — скромно сказал Тополь.
А Татьяна подтвердила решительно:
— Он постарается.
— Ну, валяйте, — согласился я. — Буду задавать вопросы. Хорошо? Допустим, вы — Двадцать первый главк. Директору ФСБ вы подчиняетесь?
— Да нет же! Двадцать первый главк ФСБ — это условное название. Ну, вроде как восьмое чудо света или там Четвертый Интернационал. Нет такого главка в структуре сегодняшней ФСБ. Мы пользуемся удостоверениями и вообще всеми правами сотрудников службы безопасности просто для удобства работы в этой стране. В других странах мы пользуемся другими удостоверениями.
— Ага. Значит, вы международная организация. Понятно. Но кому-то же вы подчиняетесь? Совету Объединенной Европы, Интерполу, Международному валютному фонду, Совету Безопасности ООН, ну, я не знаю, лично генеральному секретарю, в конце концов!
— Эх, Разгонов! Боясь показаться законченным параноиком с манией величия, не стану говорить, что мы над всем этим, скажу мягче: мы в стороне от всех этих организаций, мы — отдельно. Двадцать первый главк — это российское подразделение Международной службы контроля (МСК), или службы ИКС, как еще мы ее называем по первым буквам английского наименования — International Control Service. Служба возникла…
— Стоп, стоп, стоп, — прервал я его. — В общем, масонская ложа, иезуитский орден, Союз Девяти и так далее. Все понятно. Наверно, не обошлось и без зеленых человечков.
— Обошлось, — спокойно возразил Тополь.
— Слава Богу! Но я не поэтому тебя прервал. У меня вопрос, так сказать, о порядке ведения. Если ты рассказываешь мне сказки, то, по-моему, момент не очень подходящий, да к тому же по части сказок я сам специалист. А если все это правда, то, извини, почему я должен ее знать? Меня что, убьют через полчаса, потому что роль свою я уже для вас выполнил? Или мне все-таки предстоит поработать, но никто не спросит, хочу ли я этого?
Тополь надолго замолчал.
— Слушай, Верба, — произнес он наконец, — а какой дотошный парень попался!
— Писатель, — вздохнула Татьяна.
— Ну и что — писатель? Кто у нас не писатель?
И он опять замолчал надолго. Я успел выкурить целую сигарету, прежде чем он разродился новой фразой:
— Ну так вот, дорогой мой Ясень. Сергей Николаевич Малин — это не твой кагэбэшный псевдоним, как ты изволил давеча выразиться. (И когда я успел так выразиться?) Это на самом деле был такой человек. Утром ты оказался невнимателен и, я бы даже сказал, недогадлив, чем, признаться, удивил меня. Там же не твоя фотография, Разгонов.
Вот это да! Вот это промах! Действительно, люди от любви глупеют. Правда, я поглупел не только от любви. Было от чего и совсем задвинуться.
Я достал свою красную книжицу и еще раз поглядел на фото. Да нет же, лицо мое, ну ей-Богу! А вот пиджак, галстук… Господи, как же я сразу не заметил! Из-за этого досадного промаха до меня даже не сразу дошло главное, что сказал Тополь, а он между тем продолжил:
— Так вот. Сергея убили. Три дня назад. Но мы хотим, чтобы об этом никто не узнал.
Теперь уже я замолчал надолго, переваривая услышанное.
— На, выпей, — предложил Тополь, плеснув в стакан коньяка.
— Ты же сказал завязывать.
— Правильно. Но это алкоголикам следует резко выходить из запоя. А обычным пьяницам из состояния похмелья рекомендуется выползать очень плавно, потихонечку.
Я выпил и произнес. Тихо так произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Стало быть, тень воина.
Собственно, это были мысли вслух. Вольная ассоциация. Но Тополь понял.
— Ты имеешь в виду фильм Куросавы? Да, что-то вроде этого. Ты абсолютный его двойник. Даже наш антрополог подчеркнул, что подобные совпадения встречаются очень редко.
— Прелестно, — сказал я. — Редчайший экземпляр yникальный биологический вид — двойникус натуралюс. И кем же мне суждено теперь быть? Кем был ваш Сергей? Императором Японии? Прокуратором Иудеи? Президентом Тасеевской партизанской республики? Или надо брать выше?
— Бери выше, Разгонов.
— А что это за Тасеевская республика? — поинтересовалась Татьяна.
— Была такая в Красноярском крае в девятнадцатом году. А когда я там лес валил шестьдесят лет спустя, как раз ее юбилей отмечали. И на какой-то пьянке меня избрали почетным президентом.
— Ты еще и лес валил в Сибири? — удивилась Татьяна.
— Ах, где я только не был, чего я не изведал, ах, сколько душ я загубил!.. Слушай, Тополь, эта твоя таблетка — она с алкоголем как?
— Нормально, — сказал Тополь. — Очень весело.
— Ах ты, зараза! Ну, ладно. Так кто он был все-таки, ваш Сергей?
— Выражаясь в уже понятных тебе терминах, Сергей был начальником Двадцать первого главка.
— Отлично, — сказал я. — Значит, теперь вы все мои подчиненные. Почему сидите в присутствии начальника?! Встать! Выходи строиться!
— Ну, брат, начальником ты станешь, конечно, не сразу. Ясень ведь по первое был диссидентом, потом агентом, потом суперагентом и лишь после этого — шефом спецслужбы.
— Нет, — заартачился я, — так не пойдет! Мы так не договаривались. Агент из меня никакой. Я от природы человек добрый, мягкий и очень открытый. Руководить могу. Гуманно и мудро. А шпионом работать — фу, какая гадость! Не мое это дело.
— Агентами не рождаются, — серьезно и строго объяснил Тополь. — Ими становятся. И в нашей конторе умеют сделать суперагента из любого человека.
— Ну, тогда ладно, — продолжая дурачиться, согласился я.
Я не верил ему. Не верил фантастическим сказкам про восьмое чудо света — Двадцать первый главк. Однако история с двойником, кажется, была настоящей. Иначе как еще объяснить, зачем я им понадобился? И ветровое стекло «Ниссана» было вполне реальным, и немыслимые синие таблетки… Ощущалась огромная сила, стоящая за этим нескладным звездолетчиком Тополем и этой шальной фигуристкой Вербой. Оставалось только понять, кто же за ними действительно стоит и чего они на самом деле добиваются. А путь к пониманию был у меня только один — согласие на все их условия, работа с ними. Строго говоря, у меня вообще не было выбора. Я слишком серьезно вхлопался в эту историю. Татьяну я уже просто любил, по-настоящему любил, не вру. А Тополь, честно говоря, был мне искренне симпатичен. С образом гэбэшного офицера (а я знавал одного при личном контакте) он у меня никак не монтировался. Уж скорее вспоминался придуманный мною накануне Центральный Комитет бандитской партии бывшего Советского Союза. Может, их пресловутая служба контроля и была на самом деле международной мафией, но, если Генеральным секретарем ЦК у них Тополь, а одним из членов Политбюро — Татьяна, я готов вступить в эту мафию-партию даже рядовым бойцом. А еще каким-то краешком сознания я понимал: бежать невозможно. Я уже слишком много знаю, и, если побегу, они будут стрелять. Люди они, конечно, замечательные, может, потом даже всплакнут, но огонь откроют на поражение, обязательно откроют. Потому что инструкция. И потому что привычка — вторая натура. И все-таки я оставался с ними не за страх, а за совесть, точнее — за любовь. За любовь и за любопытство.
Свечи уже догорали. Я закурил последнюю в пачке сигарету и спросил:
— Так что я должен делать, ребята?
— Молодчага, Ясень! Мне нравится твой вопрос. Отвечаю: завтра у нас день отдыха и общей подготовки, а вот послезавтра — ответственная операция по захвату убийцы Ясеня.
— Ясеня?
— Да, твоего двойника.
— И вы так быстро узнали, кто его убил?
— Мы умеем работать, приятель, — ответил Тополь по киношному лихо. Потом сам улыбнулся этой хвастливои фразе и добавил: — Если честно, то нам повезло. Но подробности расследования как-нибудь в другой раз, тем более что оно еще не закончено. Мы ведь, как водится, знаем пока только исполнителя. Его необходимо взять, и взять довольно хитро, чтобы использовать не как «языка», а как наживку на более крупную рыбу. В общем, все, что надо, я объясню тебе завтра в деталях, а если успеем, расскажу и многое другое, как говорится, из области лирики. Понятно?
— Понятно. А этот исполнитель — кто он?
— Профессиональный киллер высшего класса по кличке Золтан. Возраст — сорок два. Вес — около восьмидесяти. Мастер спорта по боксу. Семь лет службы в спецназе ГРУ. Афган, Карабах, Босния. Сорок шесть заказных убийств за три последних года. Ни одной судимости. Связи на уровне кабинета министров. Покровительство двух сильнейших бандитских группировок. Счет в швейцарском банке. Личная охрана. В общем, еще один Карлос. Санчес Карлос Рамирес Ильич. Слыхал про такого? Сидит сейчас во Франции.
— Слыхал.
— Еще вопросы есть?
— Почему вы не посадили этого Золтана раньше, если так много о нем знаете?
— Потому что не всех надо сразу сажать. И не всех можно. К тому же Золтан последние годы работал все время за границей. Ему приписывают только четыре убийства в России. Это — пятое. Но причастность к тем четырем доказать не удалось. Не думай, что все так просто.
— А я и не думаю. Ладно, объясни мне теперь мою роль в операции захвата.
— Пожалуйста, только вкратце. Подробности тоже завтра. Ты должен показать ему свое лицо и сделать выстрел из газового пистолета. Убивать нельзя — требуется лишь напугать. По нашим расчетам, он будет полностью выбит из колеи появлением перед ним собственноручно уничтоженного три дня назад суперагента Ясеня. По имеющимся у нас неофициальным данным, Золтан склонен к мистицизму и панически боится всякой нечисти: вурдалаков, привидений, зомби. А как профессионал он отлично помнит, что размозжил тебе голову весьма основательно. Поэтому, сам понимаешь, все козыри будут в твоих руках. Ну а подстраховку мы берем на себя.
— Где это будет происходить?
— На его даче в Завидове.
— Рядом с Ельциным?
— Не совсем. Но Завидово то самое.
— Понятно. Отсюда недалеко.
— Вот именно. Поэтому и завтрашний день мы проведем в здешних краях — на нашей базе под Тверью. Потренируемся. Я бы с удовольствием в твоей деревне остался. Красиво тут. И люди все такие приветливые, лишних вопросов не задают. Но от греха лучше уедем. Кстати, кроме Дарьи Петровны, видел тебя кто-нибудь?
