Я отступал с достоинством, принимая откровенную боевую стойку, даже руку из кармана вынул, а про себя подумал: "Возможно, он просто здоровый от природы. Но вряд ли. Все-таки это руки настоящего спортсмена. Дай Бог, не боксера и не самбиста, но все равно дело может принять серьезный оборот. Пролить кровь за прекрасную незнакомку - это, конечно, красиво, но только в том случае, если выходишь победителем, а если очнешься утром, а вокруг ни прекрасной дамы, ни соперника, ни бумажника с деньгами... А то бывает, и вообще не очнешься..." Все эти мысли промчались у меня в голове примерно с той же скоростью, с какой горнолыжник размышляет, куда ему повернуть перед очередным флажком на трассе гигантского слалома. И вывод был готов через две секунды: рука нырнула обратно в карман. - Да ты кто такой?! - снова взревел громила, надвигаясь. - Стоять! - сказал я с холодным бешенством, усилием воли заставляя не дрожать поднятую руку с пистолетом. Все-таки первый раз в жизни целился в живого человека. - Да ты что, офонарел, что ли? - как-то неправдоподобно тихо спросил мой враг и напряженно замер, по-моему, оценивая расстояние между нами спокойным взглядом профессионала. Когда выхватываешь оружие и не стреляешь в ту же секунду, как учат учебники и инструктора по боевому самбо, ты рискуешь в основном тремя вещами: первое - кто-то может тоже выхватить оружие и выстрелить раньше; второе - оружие могут вырвать и применить против тебя; и третье (специфика нашей замечательной страны) - от тебя удерут, а потом накапают в ментовницу. В данном случае третье исключалось: он не знал меня, а стоящий позади "ниссан" должен был отбить всякую охоту от знакомства. Второе он исключил сам, внимательно просчитав свои и мои возможности. А первое оставалось, строго говоря, под вопросом, но кажется, он все-таки был безоружен. - Вали отсюда, - повторил я почти добродушно. - Девушка попросила меня о помощи. Этого достаточно. Так что садись в свою тачку и чтобы через десять секунд тебя здесь уже не было. Я начинаю считать. Раз... Он медлил. - Два... - я держал теперь пистолет обеими руками. - С-сука, - процедил он сквозь зубы, сплюнул, повернулся и не торопясь зашагал к "жигулям". Наверно, он был из тех людей, которые совсем не привыкли убегать. И я подумал: "Ну, ладно, приятель, сейчас мы тебя испытаем". Когда я громко произнес "Девять!", он уже закрыл дверцу, но машина еще стояла. По счету "десять" я выстрелил (в воздух, разумеется). Уж очень было интересно, как он себя поведет. И этот персонаж не обманул моих ожиданий: "жигуль" взревел, очевидно он вдавил педаль в пол на первой передаче, и рванул с места, как "мерседес", причем сильно вильнув вправо (то ли занесло, то ли он специально вывернул руль из соображений безопасности). Я громко и радостно расхохотался, уронил "ТТ" обратно в карман и лишь тогда оглянулся. Спасенная мною красавица стояла совсем близко и смотрела на меня в упор, но в глазах ее была вовсе не благодарность и обожание, а растерянность, недоверие, страх и еще что-то странное, чего я не мог назвать, но понимал: именно это чувство для нее сейчас главное. Упрек? Разочарование? Обида? Бессильное отчаяние? Ей было плохо, и я брякнул первое, что пришло на ум: - Не бойся, дурашка, я тебя не обижу. Ноль эмоций. Точнее, эмоции все те же - ноль изменений. - Пистолет-то газовый, - соврал я. - С этим парнем все в порядке. Этот новый заход тоже не дал эффекта. Она лишь нервно втянула носом воздух, и я счел нужным прокомментировать: - Ветер не в нашу сторону. Но она, кажется, даже не поняла, к чему я это сказал, и еще раз шмыгнула носом. Она плакала. - Господи, да что с тобой?! - я вдруг словно проснулся. И тут она, покачнувшись, сделала два неверных шага, упала мне на грудь и заревела в голос. - Вот-те на! Девочка моя, я что-то не так сделал? Может, надо было ему помогать? Или вам обоим? Я бы сказал, обеим. - Нет-нет, извини меня, все нормально, я просто очень перепсиховала, просто испугалась очень, у тебя сигареты есть, дай закурить, а еще бы лучше сейчас выпить, холодно очень, холодновато, устала я как собака, ты-то здесь чего делаешь, на ночь глядя, грибы что ли собираешь, тачка у тебя крутая, спасибо, спасибо, что "Голуаз", я люблю "Голуаз", особенно синие, а выпить дашь, коньяку бы сейчас неплохо... Вот так она и говорила: без пауз, без интонаций, тихо, неуверенно, словно заученный текст на незнакомом языке. А я смотрел на ее лицо, на мокрые голубые глаза, на бледные щеки, где веснушки перемешались со следами размазанной туши, на дрожащие губы и таял от нахлынувшей нежности. Я вдруг вспомнил, кого она мне напоминает. Майку Глумову из "Малыша" Стругацких, Майку Глумову с иллюстраций Рубинштейна в питерском издании семьдесят пятого года. А потом я вспомнил, кто еще напоминал мне мою любимую Майку знаменитая фигуристка Лозова, имя которой гремело лет пятнадцать назад. Лозова... Чистякова... Боже! Ну, вот я и вспомнил о Маше Чистяковой. К чему это сейчас? Скоро уже тринадцать лет, как ее нет на этом свете... - Тебя зовут-то как? - Татьяна. - Ну, слава Богу, не Маша, - сказал я какую-то глупость и добавил, представляясь: - Михаил Разгонов, известный писатель. - Правда, что ли? - спросила она, словно и впрямь знала такого писателя. - Могу показать членский билет. - Не надо. Мы стояли на узкой тропинке очень близко друг к другу и курили. Стало уже совсем темно, и только огонек сигареты при каждой затяжке выхватывал из мрака ее чумазые щеки и крохотные капельки, застывшие на ресницах. - Пошли, - сказал я, - чего тут стоять? Я же коньяка обещал. "Ниссан" уютно светился изнутри маленькими внутрисалонными лампочками и мне вдруг пришло в голову, что прежде чем доставать свою походную фляжку, следует, как выразился этот Тополь, "пошукать в багажнике". Почему-то я решил, что там и коньяк будет. И, можете удивляться, но я не ошибся. Коньяк я увидел почти сразу, едва открыл большую створку задней двери и смахнул с верхней коробки в сторону бесчисленные пакетики с орешками, сушеными фруктами, конфетами и печеньем. Я увидел коробку коньяка "Хэннеси". Запечатанную коробку. Сомнений не было. Это я возил в коробке из-под компьютера картошку или в коробке из-под голландского бренди Андрюшкины шмотки. А в этой машине коробок "из-под" явно не держали. Здесь было все без дураков: раз коробка "Хэннеси" - значит, шесть бутылок роскошного французского коньяка. Я вынул одну. - О! - сказала Татьяна. - Красиво жить не запретишь. - К сожалению, - сообщил я, срывая черное колечко плотной фольги и аккуратно вынимая пробку, - традиционных для этого напитка фужеров в форме тюльпана я с собой не захватил - есть только пластиковые стаканчики. - Сойдет, - улыбнулась Татьяна. Улыбнулась впервые за вечер. А улыбка у нее была чудесная, какая-то по-детски чистая и беззаботная. И опять накатило. Все тот же ностальгически сладкий и горький одновременно поток ассоциаций: Майка... Лозова... Чистякова... белый лед арены... белые костюмы... белый снег на замерзшей реке... белый дом... белые цветы на могиле... "белый, белый день"... - Выпьем! - сказал я решительно, отгоняя наваждение. - Со свиданьицем! - предложила она. - Со свиданьицем, - согласился я. Коньяк был мягким и изысканно ароматным, однако я выпил свои сто граммов единым махом. Удивительно, но Татьяна сделала то же самое, хотя я налил нам поровну, и не закашлялась, не поперхнулась, а облизнув губы соблазнительным язычком, сказала: - Класс! Мы помолчали, смакуя оставшийся во рту тонкий привкус. Потом она спросила: - Тачку на гонорар, что ли, купил? - Издеваешься? На гонорар от последнего романа едва можно было купить видеодвойку. Теперь мало кому платят так, как раньше. Да и тачка-то не моя, - поспешил я добавить зачем-то. - Конторская. Видишь, номер какой? - В номерах я ничего не понимаю. А ты, значит, водитель, а не писатель, разочарованно протянула она. - Нет, - сказал я, - особо ценный сотрудник, которому доверяют такую машину. - Вот как. - Не очень-то она мне верила. - И чем же ты занимаешься? - А вот это, дорогая моя Танюшка, коммерческая тайна. - Понятно. Ну, а едешь-то ты куда? - Хороший вопрос. Я бы сказал, законный. На него не ответить трудно. Но можно я отвечу вопросом на вопрос? Ты куда-нибудь торопишься? - Теперь уже нет. - Что значит "теперь"? - Н-ну, во всяком случае, до утра мне спешить некуда. - Аналогично. Я тоже утром жду именно здесь одного человека. - Женщину? - спросила она быстро. - А это имеет значение? - Может быть, - Татьяна загадочно улыбнулась. - В таком случае отвечаю как на духу: я жду мужчину и сексуального влечения к нему не испытываю. А больше я ничего о себе не скажу. Давай поиграем в "Последнее танго в Париже". - Уже не получается: мы назвали друг другу свои имена. - Но ты не назвала фамилию. - А ну ее к черту, мою фамилию! - с сердцем сказала она. - Не получается "Последнее танго", тем более, что я читала твой роман, твою "Подземную империю". - Ого! Ну, и как? - Нормально. - "Нормально"! - передразнил я. - Да это гениальная вещь! Роман века. - Нахал ты, Разгонов, ужасный нахал. Пожалуй, даже хам. А эти непристойные намеки с "Последним танго"! Во что ты здесь собираешься играть? - Узнаешь, - произнес я многозначительно. - Ты все узнаешь. Но давай сначала покончим с некоторыми формальностями. - С какими еще формальностями? - Ну, как же, откровенность за откровенность. Я признался, что не жду завтра утром женщину, а ты расскажи, кто был этот человек в "жигулях". - Господи, да никто! Почти случайный попутчик. Знакомый знакомых, который согласился меня подвезти... Оказался полнейшей свиньей. - И это все? - Все. Очень кушать хочется. - Золотые слова, Танечка! Я уже битых три часа хочу жрать, как сто китайцев.
      Сначала мы решили сделать костер. Нет, не потому, что холодно, а потому что темно, и вообще для романтики. Казалось как-то пошло ужинать летним вечером, сидя в машине, да еще когда ужин праздничный - с коньяком и шампанским. Шампанское в багажнике тоже нашлось, и естественно, французское. А еще там нашлись офигительные австрийские лоточки из фольги со встроенным подогревом. Я о таких раньше только слышал от приезжающих из-за границы, но в последнее время, поговаривали, что их завозят и в наши супермаркеты. И было в этих лоточках на выбор несколько ресторанных блюд. Мы с Татьяной остановились на лангете с грибами. Из багажника "ниссана" сыпалось все, как из рога изобилия: ветчина, осетрина, соленые огурчики, маринованные оливки, свежие помидоры, бананы, киви, какие-то соки, крекер, шоколадные конфеты и еще черт знает что. - Ты каждый день так ужинаешь? - поинтересовалась Таня. - Нет, - ответил я как можно серьезнее. - Обычно я ужинаю в ресторане. Просто сегодня день такой странный получился. Потом мы обнаружили почти на дне багажника складной столик и четыре складных стульчика. И уже окончательно войдя в роль, я пробурчал: - Забыли тент положить, мерзавцы! - Обойдемся, - сказала Татьяна. - А если дождь? - Продолжим праздник в машине. "Да, кто-то явно собирался на пикник", - думал я, рассеянно осматривая еще не вынутые из "ниссана" припасы, и наткнулся взглядом на красноречиво промасленную тряпку, под которой угадывались очертания АКС или чего-то вроде. Ужасно захотелось развернуть его, но при Татьяне это было бы полным безумием. - Накрывай на стол, - сказал я ей тихо, и в этот момент новая мысль обожгла меня, как прикосновение оголенного провода: "Ну, я-то завтра собрался умирать, а причем здесь Таня?! Имею ли я право пудрить ей мозги? Ведь автомат в тряпочке - это уже не игрушки. Я должен рассказать ей правду. Но тогда... Тогда не будет романтического ужина, прекрасного вечера, не будет любви, и едва послышавшиеся звуки танго, последнего парижского танго, растворяться в тишине или в пронзительном вое сирены... Вот именно! (Это была еще одна мысль примчавшаяся вдогонку.) Ты можешь рассказывать всю правду о себе, но не о Тополе. Тебе что, разрешили болтать кому попало о хозяевах "ниссана"? Да, может, тут в каждом шурупе жучки установлены. Ясень, у тебя нет выбора. Ты уже работаешь на Тополя, кем бы он ни был. И с этой девчонкой ты будешь молчать о работе. И вам будет хорошо вдвоем, а наутро ты попросишь ее уйти, ничего не объясняя. Она поймет, ты же видишь, какая она - она обязательно поймет. А еще ты должен сообщить Тополю, что ты не один. Хотя бы потому, что ты не знаешь, в котором часу наступит его утро". - Миш, у тебя есть ножик, помидоры порезать? Ее вопрос словно разбудил меня, и в задумчивости я чуть было не брякнул, как Деточкин в "Берегись автомобиля": "А черт его знает, что там есть". - Ножик... - протянул я, собираясь с мыслями. В "ниссане" я бы искал его глупо и долго. Поэтому шагнул к своему рюкзаку и извлек из кармана любимый складной офицерский нож. - Слушай, - улыбнулась Татьяна, - а зачем ты возишь с собой рюкзак? Я перешел на зловещий шепот и сообщил: - Я - диверсант. В рюкзаке у меня тротил, чтобы взрывать железнодорожные мосты. - А-а, - сказала Татьяна. - Да просто старая привычка автомобилиста. Любая машина может выйти из строя, а при движении пешком, ничего нет лучше рюкзака. Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.