В городе нет тишины, потому что для настоящей тишины надо еще много свободного пространства. Тишина – это не отсутствие звука. Тишина – это отсутствие человека. В природе никогда не бывает тихо совсем, даже в пещерах. Но натуральные звуки не мешают тишине – они дополняют ее гармонию. Смуту вносит только человек. Отсутствие людей поблизости чувствуется очень сильно. Сознание этого факта пьянит.

Но безлюдье – это еще не одиночество, которое достигается только при осознании и чувствовании своего положения. Вот когда пройдет страх, беспокойство и успокоится ум, тогда открываются бесконечные дали счастья ощущения мира.

Чувство мира и его сущности – это как бы жизнь заново. Я лежу и чувствую тишину, ощущая все, что находится в огромном пространстве вокруг. Я чувствую огромную массу воды, горы и бесконечное небо. Каждая деталь вселенной была во мне, а я был везде. Я растворился в природе и меня будто не стало. Я стал счастливым.

Шел дождь. Я лежал в спальнике в палатке и ничего не видел, кроме тента над головой. Мне не было нужды видеть что-либо. Я потерял время.

Дождь, казалось, никогда не закончится, как вдруг задул ветер, облака рассосались, появилось синее небо и солнце – все вокруг не узнать.

Мрачные краски сменились радостными всего за несколько минут, и настроение мое преобразилось так же стремительно: только что я летал в облаках, а теперь полон энергии и решимости продолжить путь. Предо мной открывается манящий горизонт. Я хочу туда.

Пальцы на руках разбиты и опухли, на трех из-под ногтей вытекает гной, если надавить. На мозоли внимания не обращаю. Лодку постоянно приходится подкачивать. Для этих целей у меня две ножные помпы-лягушки. Одна порвалась уже на второй день. Остался с одной. Дорожу ею – как бы чего не вышло. Лодку по-другому не накачать.

Окончательно утвердил способ передвижения по-байкальски: иду на веслах, а при попутном ветре ставлю прямой парус, весел при этом не убирая. Ветер то появляется, то исчезает, случается, даже меняет направление. Начинаю привыкать к такой чехарде.

Прохожу устье Бугульдейки. Горы расступились, обнажая долину реки. Место опасное, но не очень, потому как нет у реки значительной растопыренной и мелководной дельты, как у Голоустной, и можно держаться в безопасной близости от берега.

Бугульдейка – это ворота в другой мир. Пейзаж преображается до неузнаваемости, как будто светская дама после бала снимает красивое платье и облачается в лохмотья, превращаясь заодно в бабу-Ягу. До этого она плясала менуэты и очаровывала всех – теперь же она дряхлая старуха с колдовскими наклонностями. Но дряхлая она только на вид – внутри чувствуется наличие таинственной силы.

Горы безобразно оголились и стали выглядеть как бритый череп новобранца. Места начались гиблые. Не представляю, как надо себя при этом вести: может стоит опечалиться?

Как будто не в Сибири. Окрестности похожи на песчаные и безжизненные отроги берегов Аральского моря. Показалось, что я в Казахстане. Будто чудо произошло и я стал способен путешествовать через пространство и время.

Обогнул Бугульдейскую пристань и пошел вдоль берега, стараясь не удаляться более чем на 200 метров. Погода начала портиться: небо посмурнело и покрылось сплошными серыми облаками, Байкал нахмурился и поменял расцветку.

На берегу бурят ловит рыбу странным способом. На расстоянии метров пятидесяти от него плывет небольшая деревянная конструкция – кораблик. Рыболов идет вдоль берега и тащит его за собой, причем кораблик не приближается к берегу, а движется вдоль. Я не заметил приспособление сразу и зацепил веслом. Пока распутывал леску, – разглядел конструкцию. Она нехитрая: к кораблику привязаны две лески: одна тянется к хозяину, другая, с грузилом и крючком, должна опускаться в водную пучину чтобы обдурить рыбу. Бурят показался мне странным, потому как сохранял глубокое молчание и, вроде, не замечал меня. То, на чем я плыл его не интересовало совсем. Он был невозмутим, как тибетский лама, и пролетай я мимо на метле, он, похоже, не вышел бы из своего дивного состояния. Так я увидел первого бурята. Мы не поздоровались и, как следствие, не попрощались. Какой-то самостоятельный, цельный и самодостаточный у него был внутренний мир, не имеющий выхода наружу. Или все-таки имеющий, но в недоступном для моего понимания и восприятия месте. Потянуло азиатским востоком, вспомнился Вьетнам и сбил меня с толку. Я потерялся среди своих чувств, воспоминаний и впечатлений, и казалось, что нахожусь в далекой восточной заграничной стране, только непонятно, в какой именно.

Держу курс на мыс Голый. Он действительно голый и ничего удивительного из себя не представляет, как и его название. Постепенно прихожу в чувства после резкой перемены обстановки и даже начинаю привыкать к перспективе остаться вечером без дров. Лес отступил далеко вглубь континента, лишь только кое-где видны отдельные деревья, иногда небольшой реденький лесок. Плавника на берегу нет, а бегать по горам за дровами неохота.

Жизнь моя проходит по большей части на воде, к берегу не пристаю в течение всего дня. Я привязался к воде, и без нее мне как-то не по себе. Я – водяной человек.

Небо неожиданно прояснилось. Какое же все-таки оно огромное и очень синее! Захотелось улететь ввысь. Даже представил, что я уже там, в вышине, лечу себе в неизвестном направлении.

Очень необычное небо на Байкале, оно не похоже на небо степей, и в нем просматривается космическая чернота, как в горах.

Как я понимаю бурят, которые назначили небо самым верховным божеством из тьмы божеств, необходимых для существования великих шаманских представлений о мире! Хухэ Мунхэ Тэнгри – Вечно Синее Небо. Ничего к этому небу не приклеить, кроме сказочного Хухэ Мунхэ Тэнгри, никакие христианские представления не подходят к байкальскому небу. Ни к чему здесь обрядность и мышление христиан. Поп с кадилом так же неуместен здесь, как шаман с бубном в Иерусалиме.

Нельзя насиловать природу с помощью не к месту сконструированных представлений. Шаманизм – тоже конструкция, но он видит мир вещей в одухотворенном свете, и это очень правильно. Здесь нельзя по-другому. Чтобы понять это, надо быть здесь и попытаться услышать то, что вокруг существует. И то, что жизнь у природы здесь особенная и одушевленная нетрудно почувствовать. Все, кто был на Байкале знают это и, уехав отсюда, хранят в душе сказочные воспоминания. Просто материя в голом виде не способна так влиять на людей, какую бы изысканную форму она ни принимала. Не способны просто камни и вода запасть в душу. На душу воздействует только душевная сила, которая присутствует здесь повсеместно и в больших количествах. По этой причине не рекомендовано приезжим находиться здесь долго. Говорят, можно серьезно нарушить душевное равновесие.

Хухэ Мунхэ Тэнгри. Это пошло от монголов из тьмы времен, еще до Чингиз-хана, который считал себя наместником в поднебесной Хухэ Мунхэ Тэнгри и исполнителем его воли. Хухэ Мунхэ Тэнгри не существо, а сущность, первопричина, что-то вроде Брахмана и Атмана в буддизме, но не совсем, потому что наделено полом – мужским, и является источником жизни. Женское начало – это земля, и производит на свет только форму. Все действия неба – это Заяабари – судьба, рок. Вот так… Теперь мир вокруг стал таким, каким и должен быть в этом месте планеты. Я весь во власти небес. Заяабари.

О словах написано много всякого: слова обожествляют или, наоборот, ни во что не ставят. Многие великие недовольны были словами из-за того, что они не позволяли им выразить свои хитрые мысли и переживания. Не в словах дело, а в слушателе, но без слов и слушателя нет. Чтобы дознаться до сути, слово надо пережить. Заяабари.

Полностью привыкнуть к этим местам я так и не сумел, не по мне они. Непонятно, почему здесь и далее нет деревьев? Наверное, что-то не так, или лес просто не хочет здесь жить.

Тянулся заунывный берег. Впереди виднелись громады мысов Вора-Елга и Крестовский. Надо подумать, где расположиться на ночь. Для жизни берега совершенно не приспособлены: узкие пляжи без дров, прижимы. Но вот, наконец, показалось что-то более-менее приемлемое – падь Марта. Падь возникла из рельефа довольно неожиданно. Горы в этих местах как будто соревнуются между собой: кто больше надавит на Байкал. Многим это удается лучше, и они образуют мощные прижимы с отвесными желтыми скалами. Я высадился на берег, поставил палатку и пошел за дровами.

Уже почти стемнело, как вдруг из лесу раздался рев. Орал непонятно кто да так, что в самый раз этим звуком озвучивать фильмы ужасов. Звук был нечто среднее между лаем и хриплым ревом. Ничего подобного я раньше не слышал и не представлял, что кто-нибудь на нашей планете может так рявкать. До источника звука было каких-нибудь 100 метров. В сумерках я разглядеть ничего не мог, понял только то, что чудище никуда уходить не собирается. Что это за живность, узнал от местных жителей только спустя несколько дней – горный козел. Но тогда я ничего не знал.

Представьте: темень, я один, до ближайшего человека лесника Жени 40 км., ружья у меня нет, есть только перочинный ножик со сломанным лезвием; страшный рев поблизости; деваться некуда. Надо ложиться спать и ждать своей неизвестной участи. Развел костер и приготовил пищу из риса с тушенкой, вскипятил чай, а чудище в лесу все не унималось. Зачем столько и так громко кричать? Наконец, я привык к воплям и перестал обращать на них внимание. Если бы поблизости находился саблезубый тигр, реакция у меня была такая же. Происходящее выглядело чересчур фантастичным.

Что это во мне: тупая невосприимчивость или отсутствие страха? Скорей всего первое, потому что чувства явной угрозы не было. Видимо, чтобы ощутить реальность угрозы, надо увидеть, как на твоих глазах дикое животное разрывает на куски тело товарища. Такого я еще не видел и поэтому к хищникам на природе отношусь достаточно спокойно.

Чувствую, как преображаюсь. Наполняюсь невидимым эфиром. Мои ощущения трудно определить словами, это нечто среднее между волшебным спокойствием, отсутствием страха, чуткостью, радостью, чувством растворения в окружающем мире и многим чего еще.

Когда оказываешься совсем один, то все вокруг начинает восприниматься несколько необычно. К этому поначалу трудно приладиться, но ненужные чувства скоро покидают. Можно конечно оградить себя от необычностей с помощью суеты: можно насобирать дров и устроить пионерский костер, можно заняться рыбалкой или другими полезными делами. В мелких заботах приблизится время сна, а на следующий день можно загрузить себя заново. Поступив таким образом, вы лишитесь основной прелести странствия: не сможете увидеть, услышать и почувствовать мир.

Подстелил полипропиленовый коврик и сел на него. Передо мной были костер, Байкал и бархатистое черное небо. Звезды очаровывали фактом своего существования. Голова шла кругом от неизвестной причины их появления там, в неведомой дали. Первопричина всему была над моей головой – Хухэ Мунхэ Тэнгри, начало всех начал, верховная божественная сущность, и я – и все.

Помню, как в детстве смастерил телескоп, лазил на крышу по ночам глядеть на звезды и мечтать стать астрономом. Ничего необычного на небе, кроме звезд и планет я не видел – так мне казалось тогда. А сейчас, думаю, что был счастлив, просто этого не понимал. Мне казалось, что занятие это, хотя и увлекательное, но все-таки недостаточно веселое. Для полноты счастья хотелось заняться чем-нибудь еще, например, девочками – и занимался. И звезды оказывались ни при чем. А я думал, куда они денутся со своих мест? Звезды, конечно, никуда не девались – делся я. Я стал смотреть себе под ноги.

А сейчас мысли мои полностью были о звездах и ничего больше не хотелось. Всяческие увеселения казались далекими и безделушечными. Поначалу к этому трудно приладиться: хочется чем-то заняться, куда-то деться, но это достаточно быстро проходит, примерно, через полчаса ничегонеделания. Ум перестает суетиться и вы, наконец, видите просто небо. Звездам не надо развлекаться: они просто есть. Они не добрые и не злые. Оттого, что их так много и что все они смотрят на меня своими глазками-искорками, иногда бывает неловко, как будто вдруг ни с того ни с сего оказался голый на сцене перед множеством зевак.

Бурятские небеса обетованные, и живет там тьма небожителей разного назначения. Одни – добрые, другие – злые. Сначала мне было жаль небеса из-за того, что там обитают всякие нехорошие существа. Но позже, когда вычитал, что природа добра и зла едина, то успокоился. Я не хотел сталкиваться со злыми созданиями, но допускал их существование в качестве необходимого для природы балласта. Небожители называются Тэнгрии, их два лагеря: западные Тэнгрии – добрые и восточные – злые, и могут навредить человеку. Тэнгриев много, они всякие разные, но для меня важней всего:

ГУРБАН ШАЛХИН ТЭНГРИИ – трое богов ветра,

СЭГЭЭН СЭБДЭГ ТЭНГРИ – божество холода,

ЗАЯН САГААН ТЭНГРИ – дарующий счастье.

Я не мог представить конкретно каждого из них, потому что не видел никогда их изображений, но, по-моему, не так это и важно. Главное – знать, к кому обращаться за помощью в случае чего. Услуги Гурбан Шалхин и Сэгээн Сэбдэг мне требовались постоянно в течение дня, а по вечерам я о них не думал: мысли были заняты куда более романтическими звездными созданиями. Их немного, но зато они величественны и прекрасны.

Большая Медведица, по одним представлениям, – семь мудрых старцев, вознесшихся в небеса, а по другим – верхние части черепов семи сыновей легендарного кузнеца Хожор. Черепа видеть на небе не очень-то и приятно, поэтому мне нравятся больше семь старцев, которые задумались и вознеслись ввысь.

Пояс из трех звезд в созвездии Орион – это три убитых оленя каким-то важным охотником из легенды. Оленей, конечно, жаль.

Компания старцев не нарушает моего одиночества из-за страшного расстояния, которое нас разделяет. Но мысленно могу слетать к ним. Там, в далеком космическом далеке, мы вместе сидим у костра и молчим. Нам не надо произносить слова, чтобы понять друг друга. Мы сидим и думаем разные думы обо всем на свете, отчего нам безмерно хорошо. Сегодня мы еще не расстались, а я уже начинаю мечтать о том, что завтра опять будет вечер и мы снова увидимся.

Думы старцев полны космической печали об устройстве мира, они знают все, только сказать не могут, поэтому мы их не слышим и не знаем точно, о чем им мечтается.

Я не пытался останавливать свои мысли о суетном прошлом – их не остановить специально. Даю им зеленый свет, и они, пометавшись в пространстве ума и сообразив, что на них не обращают внимания, постепенно затихают и вскоре утихомириваются совсем. Я как будто перестаю существовать.

На что это похоже? На любовь с женщиной, но только не в нижней части туловища, как это обычно происходит, а внутри черепа.

К сожалению, полеты в небесах когда-нибудь заканчиваются. Они не могут быть вечными и в этом их прелесть тоже.

Когда долго летаешь на параплане – надоедает. В один момент вдруг чувствуешь себя не летящим, а просто подвешенным на стропах высоко над землей: пора приземляться. Хухэ Мунхэ Тэнгри. Козел в чаще угомонился, наконец, и я иду спать.

Пришло утро и начался день. Его невозможно удержать и сохранить. Он неизбежно пройдет и исчезнет, оставив за собой след в виде сомнения о его всамделишном существовании.

Лежу в спальнике и смотрю вверх, думая о прелести бессмысленного и бесцельного существования. Я просто живу, унося свое тело, мысли и душу в плавном течении времени на пути в никуда. Я вижу бездну.

Цель, наверное, выдумывается для того, чтобы оправдать способ своего существования, которым мы не совсем довольны и не знаем до конца, что с этим существованием делать. Цель вредна, потому что уничтожает таинство. Прелесть мира в таинственности, а суть тайны в ее нераскрытости. Тайна дарит нам путь без конечного пункта, без цели. Поиск смысла – это препарирование таинства, а постановка цели – его заведомое уничтожение.

Вылез из палатки и увидел Байкал. Он был раскрашен по-утреннему ненавязчиво в нежнейшие волшебные полутона, которые только намекали о существовании чего-то вечного и прекрасного.

Я думал про любовь и вспоминал друга Ваню, который купил за сумасшедшие деньги землю у воды. Я пытался понять Ваню еще раз с большого расстояния и не смог. Даже представил, что мне предложили купить кусок земли где-нибудь здесь, где хорошо. Сосредоточился, но так и не понял, зачем это может понадобиться. Я стоял и смотрел на Байкал, и не было нужды покупать то место, на котором стоял. Я счастлив на нем совершенно бесплатно. На мгновение даже стало неловко от того, что как будто живу даром. А может быть, жизнь даром и есть та свобода, о которой все только и делают что мечтают? Жизнь даром…

Пошел прогуляться в падь Марта в надежде обнаружить следы ночного чудища и ничего не нашел. Неужели все показалось?!

Готовить завтрак не стал, просто доел то, что оставалось в котелке после ужина. Процесс поедания пищи перестает меня увлекать, видимо, от одиночества. В обществе за собой такого не замечал: при виде товарища аппетит растет. Большинство желаний – продукт коллективного творчества. Одиночество оставляет для тела только самые необходимые потребности. В этом состоянии природа человеческая сориентирована в основном на то, чтобы только не мешать жить. Одиночество – чудодейственный бальзам для тела и духа.

Покидая падь Марта, я попрощался с ночным чудищем – горным козлом, и взял курс на мыс Вора-Елга.

Плавая по обширной водной поверхности, живешь в двух стихиях: Воздухе и Воде. Мир представляется объемным и просторным. Осознаешь величие пространства. Это особое состояние, никоим образом не связанное с жизнью на суше. Земля маячит где-то в стороне и как бы между прочим. Она представляется картинкой и кажется не очень реальной. Любуешься ею, но всерьез не воспринимаешь.

Все чаще стали появляться величественные утесы, а после мыса Крестовский начались настоящие прижимы. Я оказался в царстве скал и воды. Все, что видел до этого, можно запомнить отдельно и подвести черту. Путешествие начиналось заново, в новой стране и в другое время. Если не удаляться на значительное расстояние от берега, что очень опасно, то полнеба перегородят огромнейшие скалы. Это сбивает с толку, и непонятно, как себя надо чувствовать: среди скал, среди моря или среди неба?

Если подойти совсем близко к берегу, то создается впечатление, будто попал под землю. А там страшно, там царствует могучий и грозный Эрлен-Хан со свитой многочисленных помощников.

Прижимы за мысом Крестовским поражают своей мощью, и хотя берег рядом, как убежище перестал существовать. Получалось так, что я вдруг оказался в открытом море.

Те места, к которым действительно нельзя пристать, на карте явно не обозначены, об их существовании можно только догадываться. А то, что берег изображен достаточно крутым и обрывистым, тоже ни о чем, как правило, не говорит, так что я никогда не знал наперед какая протяженность прижима.

Только здесь, за мысом Крестовским, впервые почувствовал себя оторванным от берега. Если стихия вздумает разгуляться, то до безопасного места добраться не удастся. Я не мог полностью надеяться на непотопляемость моей лодки, которая травила воздух довольно серьезно и ее постоянно приходилось подкачивать. Последняя оставшаяся в живых помпа тоже не внушала особого доверия.

Стало страшно неуютно. Я вдруг почувствовал себя далеко от всего: от людей, от спасительного берега и от цивилизации. Стало одиноко.

Раньше в подобных ситуациях я обычно стискивал зубы, напрягал волю и переживал неприятность. Но сейчас вдруг до меня дошло, что нет толку для души от такого преодоления, как не бывает толку от попыток завладеть чем-либо с помощью силы. Можно добиться только видимости покорения. К сущности так не приблизиться, как нельзя силой добиться любви. Можно совершить в точности все механические действия, которые проделывают влюбленные, но любви не достичь, потому что она не достигается.

Вспомнилась вся прошлая жизнь и показалась до обидного зряшной. Я развернул оглобли и взял курс в открытое море, уплывая все дальше и дальше. Исполинские скалы уменьшались в размерах, пока не превратились в условные обозначения. И странно было думать, какое впечатление величия и могущества они создают вблизи. Скалы показались нереальными, а страхи – выдуманными.

Стало ужасно жаль себя за то, что прожил долго, так и не успев сообразить, что в этом мире вообще делаю. Стало жаль себя за то, что не приблизился к истине ни на шаг, проделав путь в 37 лет. Я лег на спину и мной овладело удивительное спокойствие. Даже не спокойствие, а какая-то странная опустошенность проникла в меня. Так, наверное, чувствует себя скорлупа от съеденного яйца.

С берега подул ветер и стал уносить меня еще дальше в море. Он был не очень сильным, примерно 3 м/с, но моя лодочка, представляющая из себя воздушное сооружение, развила приличную скорость. Было все равно, куда меня несет, и я продолжал лежать, глядя в небо. Неожиданно заснул. Сон, словно волшебное мгновение, как будто просто моргнул, но в этот миг прошел целый час, и за это время меня отнесло от берега, наверное, километров на 5.

Проснулся будто родился. Чувствую себя несколько необычно, и мир начал представляться заново. Я обнаружил небо над головой, а под собой – километровую толщу воды. Я увидел землю вдали и начал грести в ее направлении. Земля приближалась и представления мои о ней начали потихоньку совпадать с реальностью. Заяабари.

Курс на гору Токдора. Надо преодолеть опасное место – залив Усть-Анга, который расположен между горными массивами, образующими горловину, откуда, по байкальским обычаям, может дунуть вдруг и сильно. Хочу предупредить путешественника, который захочет пройти это место на утлом суденышке: не поленитесь и обойдите залив вдоль берега, иначе можно нарваться на неприятность. Западная часть залива состоит из многокилометрового прижима. Скалы огромнейшие и мрачные.

Выбрал я не самый лучший маршрут, начав преодолевать около четырех километров открытого водного пространства под прицелом горловины залива Усть-Анга.

Посмотрев на часы, прикинул, когда примерно смогу достичь берега. Никогда не загадывайте наперед, особенно на Байкале. Наверное, это дурная примета. Всякий раз, когда пытался что-нибудь предвидеть или рассчитать, со мной обязательно случалось непредвиденное.

Как всегда, ничто ничего не предвещало. На море полный штиль. Вдруг водная гладь сначала подернулась местами легкой рябью, но уже через минуту вся вода разом сморщилась. Ветер усиливался стремительно, не давая привыкнуть к тому, что уже есть. Он вел себя очень необычно, и непонятно было, откуда он взялся: как по щучьему велению.

Меня начало сносить в море, и лишь ценой героических усилий удалось выгрести к берегу напротив лысой горы Токдора, которая прикрывает собой небольшой залив Ая. Залив представляет из себя идеальное убежище от всех ветров, кроме восточного. Он изящной запятой огибает гору Токдора. Берега обрывистые и скалистые. Высадиться можно только на небольшом пляжике в дальнем конце залива. Там же – зимовье.

Вечерело. Я осмотрелся в поисках удобного места для стоянки. Останавливаться в зимовье залива Ая не хотелось. В этом случае пришлось бы сделать крюк и проплыть лишние 4 км. Решаю пересечь залив и попытаться засветло добраться до более-менее хорошего плоского берега, который просматривался вдали на расстоянии примерно 8 км.

Мечтаю о большом количестве горячей пищи. Не хочется ничего особенного: просто рис с тушенкой и горячий чай – божественная еда. Тушенку скорей всего придумали на небесах.

Погода под вечер решила меня побаловать. На море воцарился штиль, и 8 километров я преодолел за два часа.

Под конец настолько выдохся, что сил хватило только на то, чтобы вытащить лодку на берег. Через некоторое время пришел в себя и стал способен двигаться, но не полностью: пальцы на руках приняли форму рукоятки весла и не хотели разгибаться. С трудом удалось распаковать вещи и поставить палатку.

На берегу – люди: трое мужчин в возрасте от 30 до 40 лет и две женщины чуть помоложе. Приехали из Иркутска. Я не понимал, что они тут делают. В ближайшей округе не было леса – одни голые сопки с выжженной солнцем травой, а всего в сотне километров южнее и ближе к Иркутску – прекрасные леса и чудные берега. Самые неприглядные и неприветливые на вид места именно здесь. Оказалось, все просто: до красивых мест на машине не добраться.

Компания моих новых знакомых была разношерстная: Женя – военный, Александр – врач, Сергей – командир пассажирского авиалайнера иностранной марки "Боинг", принадлежащей иркутской авиакомпании. Не могу сейчас вспомнить, что же их объединяло на самом деле, кроме дружбы. По-моему, они вместе учились, но могу ошибаться. Это не главное. Важно то, что они все вместе казались мне очень необычными, как и природа вокруг. Встреча наша напоминала сон. Я уже неделю путешествую по диким местам и вдруг откуда ни возьмись – командир "Боинга", и совсем не похожий на тот образ, который зарезервирован в моем сознании просто так, на всякий случай. Командир воздушного лайнера должен быть мужчиной лет 45-ти, крепкого телосложения, с легкой сединой и представлять из себя нечто среднее между хорошо ухоженным военным и директором автотранспортного предприятия. Сережа таким не был: ему было лет 35 и выглядел как нечто среднее между младшим научным сотрудником, засидевшимся на своей должности, и шофером-дальнобойщиком. Его причастность к авиации подтверждала только летная меховая куртка. Врач тоже казался неправильным и был похож на инженера-электронщика, а вот с военным все было в порядке – он выглядел, как настоящий военный.

Байкальская ночь – загадочное явление природы. Вы как будто не в ночи, а в театре с выключенными люстрами. Свет погасили, и сейчас должно произойти что-то необычное, чарующее и непонятное, что-то вроде спектакля магического театра для сумасшедших из "Степного волка", но ни в коем случае не балет.

Я всего два раза ходил на балет в Большой театр во времена студенчества и оба раза на "Жизель". Весь театр закупил наш институт и зрители полностью состояли из студентов и преподавателей. Второй раз шел на "Спартак", но попал все равно на "Жизель". С Лиепой что-то стряслось, и тему балета поменяли неожиданно, когда все уже сидели по местам. Я сидел в боковой ложе во втором ряду, и весь вид мне преграждала голова майора Ходарева, нашего преподавателя с военной кафедры. Я честно пытался понять балет и приобщиться таким образом к обществу интеллигенции, ведь после окончания института я надеялся стать интеллигентным человеком и тренироваться начал заранее. Ничего у меня с балетом не получалось.

В первом акте все внимание было занято поиском удобного положения своего тела, в котором можно замереть и попытаться прочувствовать таинство сценического действа. Мешала голова майора, которой он постоянно вертел. Удобную позу так и не нашел, и, отчаявшись, пошел в буфет пить коньяк с товарищами. На второй акт майор не вернулся (наверное, из буфета), и я пересел на его место в первый ряд. Наконец стало видно все, и ничто, казалось, не мешало приобщиться к театральному волшебству. Программки у меня не было, и я точно не знал, что там на сцене пытаются изобразить. Однако догадывался, что надо уловить момент прекрасного, но не знал, с чего начать, и стал просто следить за балеринами, пытаясь прочувствовать изящество форм и движений. После прочувствования очень хотелось выйти на другую орбиту и стать более интеллигентным.

Дамы разделились на две небольшие группки и разбежались в разные стороны. Не понял, зачем.

"Хорошо. Пусть будет так", – подумал я, и приготовился удивиться чему-нибудь другому.

Потом каждая балерина встала на одну ногу, а другую задрала вверх и в таком неудобном положении все вместе начали прыгать друг другу навстречу, смыкая ряды. Я пытался заставить себя проследить изящество и получить от него удовольствие, но вместо изящества услышал грохот: это барышни-лебеди долбили деревяшками, вшитыми в тапочки, об пол во время приземления после прыжка. Поначалу старался этого не замечать, но так и не смог себя заставить. У меня сложилось представление не об изяществе и легкости, а о том, что на сцене марширует взвод солдат. Я начал всматриваться в лица зрителей в надежде там найти подсказку, но лица ничего не выражали или выражали, но не понятно что. Как ни старался, так и не смог распознать очарование балетного искусства, и я снова пошел в буфет пить коньяк с такими же безразличными к искусству товарищами.

Байкальская ночь не похожа на балет, потому что балет – выдумка и к природе никакого отношения не имеет. Здесь все по-другому – все вокруг не продукт ума, а первозданный мир, предназначенный для душевной радости. Небо становится черным не из-за того, что Земля повернулась к Солнцу спиной, а потому, что тьма снизошла с небес. Байкальская темень настолько очаровательна и необычна, что ее буквально можно ощупать, как материальный предмет, бархатистый и нежный. Волшебная ночь. И все люди внутри этой ночи – сказочные существа. Мы сидели в байкальской ночи, окутанные темнотой, и мы испытывали странное чувство – байкальский синдром. Сергей сказал, что если люди подружились на Байкале, то это на всю жизнь. Такое колдовское восприятие мира – очень правильное и полезное для души занятие. У всех, кого встретил на Байкале, был именно такой настрой. Правда, у каждого он проявляется по-разному, но природа явления одна – источник жизни, который присутствует здесь незримо и который наполняет радостью всех, кто здесь оказался.

Мы запекали рыбу хитрым способом: коптили ее в медицинском футляре для стерилизации шприцов. Дно футляра посыпали опилками, а на сетку клали несколько рыбин. Потом ставили все это хозяйство на огонь. Минут через пять готова царская пища.

Говорили обо всем и ни о чем, но только хорошее. В эту дивную ночь в чудесной стране Байкал над миром царили дружба и доброта. Неправильный мир, где всем заправляли алчность, ложь, насилие и полный букет страстей человеческих, был далек от нас. Мы были островком счастья, затерянном в океане жизненных неурядиц. Благословенны те дни!

Я сделал несколько фотографий, и все они ночные. Желтую голую землю, которая попала в кадр, можно принять за часть пустыни или Луны, а тьму вокруг нас – за бесконечное космическое пространство. Наверное, мне так только кажется, но очень хочется так думать. Мы сидим около костра и тянемся руками к огню. Можно подумать, что совершается тайный магический обряд.