Посвящение

После тридцати новые друзья не заводятся, а старые только теряются. Древняя истина. Но, к счастью, у любого грустного правила всегда находятся радостные исключения.

С Шурой Кушнаревым я познакомился, когда мне исполнилось 34. Мы вместе летали на парапланах неподалеку от Феодосии. Летать с Шурой одно удовольствие, он – не пижон, как некоторые воздухоплаватели, и готов прыгать с горы, даже когда в небе тишина и нет восходящих потоков, которые унесут тебя высоко.

Шура – абсолютно не привязанная к предметам и деньгам личность. Поздней осенью 1998 года он взял и подарил мне компьютер. Приезжаю к нему в Москву попить пива, а он мне – компьютер. Через месяц выяснилось, что цена вещи – 1000$. Вот на эти деньги я издал книгу. Иначе бы – никак.

Год назад Шура чуть было не угробился насовсем, а ведь я его предупреждал: «Не летай, дорогой друг, на той сомнительной штуковине, на которой ты летаешь. Продай ее от греха подальше». Не послушал меня Шура и на следующий день грохнулся, и весь переломался, да так, что собирать его заново крымские врачи отказались из-за неумения – пришлось ехать в Москву.

Перенеся две операции-сборки, он уже вполне сносно может ходить и все чаще с тоской поглядывает в небо. Но тоска эта временная потому, что он уже обзавелся новым парапланом и намеревается скоро взлететь.

Будь здоров, Шура Кушнарев! Живи долго, и пусть дети твои будут похожи на тебя. И пусть тем, кто с ними повстречается, будет так же хорошо, как мне сейчас, когда я знаю, что у меня есть друг.

ЗАЯАБАРИ

Заяабари – у бурятских шаманистов означает судьба, рок. Это действие верховной божественной сущности Хухэ Мунхэ Тэнгри – Вечно Синего Неба. Все, что с нами происходит значимого, – это Заяабари. Рождение и смерть, то, зачем и почему мы живем – это Заяабари. Заяабари непостижимо, оно указывает нам путь, конца которому нет – это странствие, путь без цели, путь любви, путь в небеса, Хухэ Мунхэ Тэнгри.

О странствии можно говорить много и все без толку. Я расскажу, как это происходит на самом деле, как это случилось однажды со мной, но так до сих пор и не закончилось.

Кому-то покажется, что эта книжка ни о чем, но это не так. Она о любви, которая приходит раз и на всю жизнь, о пути, который никогда не пройти, о цели, которую никогда не достичь. Слов в книжке много. Они всякие: короткие и длинные, меткие и некстати, резкие и нежные, поверхностные и со смыслом. Но как их не переставляй и не заменяй на другие – главного ими все равно не высказать. Потому, что главное у меня в груди и оно бессловесное, его можно только нечаянно ощутить и обрадоваться.

В основном наше внимание занято так называемыми повседневными хлопотами, которым, по сути, цена грош, а занимают они нас полностью, порождая страх остаться без них. Но как только мы оказываемся в положении, когда заботиться не о чем, вдруг обнаруживается, что жизнь без этих самых хлопот существует и даже очень неплохо. И посещают нас разные новые и необычные мысли. Как, например, то, что нечего было бояться оставить всю нашу привычную суету и начать жить по-другому, да так, что все вокруг преображается, начинает петь и светиться разными красками, на душе становится радостно и хочется плакать и смеяться одновременно. Если такое произошло, то считайте, вам повезло, потому что таким образом вы оказались в начале пути, пути в никуда – это странствие.

И пусть весь этот мир никогда не изменится, и пусть в нем будет царить невежество и страх, и та великая радость, которой вдруг захотелось поделиться с другими, рассеется и исчезнет, вам все равно чертовски повезло, что испытали это чувство, потому что только тогда вы и жили по-настоящему.

Была ранняя осень 1995 года. Роскошные пейзажи Южного берега Крыма раскинулись по разные стороны от меня: сзади были горы, впереди – море, с боков – мысы. Я стоял на берегу Черного моря и занимался созерцанием горизонта. Ничего там, вдали, не было видно, я и не пытался ничего отыскать. Не были милы мне прелести осени, не был мил мне никто, и не было нужды в чьей-либо милости, потому что душа моя была полностью опустошена и я даже не знал, чего хотеть, и знать не хотел.

Мой народ, не успев сообразить что к чему, решил жить по-капиталистически, и я с ним заодно. Я честно старался стать буржуем, и у меня даже получалось. Но вдруг понял, что делаю чего-то не то, совершенно не то, ради чего мама меня родила. Но куда себя в жизни девать, тогда толком не знал. Именно это обстоятельство заставляло глядеть в даль, не моргая.

Мне нравилось в детстве заплывать ночью подальше в море, окунуть голову в воду и смотреть вниз в черноту пучины. От этого голова начинала кружиться, и я запросто мог потерять сознание. Я чувствовал очарование бездны, ощущая себя очень одиноким, отчего становилось немного жутко, но это почему-то нравилось.

Примерно такие же чувства я начинал испытывать тогда в реальной жизни. То, что виделось впереди, была черная пустота, которая открывала дорогу в неизвестность. Жуткое чувство перемешивалось во мне с чувством предвкушения неимоверного блаженства от близости таинственного. Я начал зависеть от этой неопределенной прелести, которая с каждым днем заявляла о себе все отчетливей. Толчком тому послужили несколько одиночных полетов на параплане в горах. Сам не знаю, почему, но чувствовал какую-то святую обязанность полетать в одиночестве на фоне врожденного панического страха высоты.

Я стоял один на краю большой горы. Подо мной разверзлась величественная пустота воздушного пространства. Чувствовал себя уж очень необычно, как будто меня забыли на другой планете. Острота впечатлений усугублялась еще и тем, что я был недостаточно опытным пилотом и ни черта не разбирался в метеорологии. Атмосферу воспринимал в первую очередь как стихию, непредсказуемую и коварную. Страх великий властвовал надо мной, проникая в каждую клеточку организма, отчего тело даже как-то слабо чувствовалось. Я смотрел вниз и никак не мог представить себя там – внутри необъятного воздушного пространства. Какие только умственные усилия не предпринимал, ничего не получалось: как будто уперся в невидимую непреодолимую преграду.

Наверное, я сошел с ума. Что здесь делаю я – взрослый человек? Мне бы заняться чем-нибудь другим: полезным и серьезным. Но чем? Все вдруг показалось совсем неинтересным и скучным, даже в кругосветное плавание не хотелось. У меня как-то сразу не стало пути назад. В одно мгновение показалось, что я старый дед, пацан-пионер, грудной ребенок, и как будто меня вовсе нет.

Что происходит? Я уже не я, а какая-то шахматная фигура, которую двигают вперед с целью пожертвовать, чтобы победить. Невидимая здоровенная ручища схватила меня за грудки и швырнула в пропасть.

Земля улетела из-под ног со страшной скоростью, куда как более той, с которой работала у меня мысль. Не успеваю соображать, что происходит. А происходило немыслимое: я свистел через воздушное пространство, болтаясь на стропах, привязанных к куску тряпки площадью 25 кв.м. Сильно захотелось спеть что-нибудь громко и с выражением, но, так и не вспомнив подходящей песни, принялся орать что попало, отчаянно болтая ногами.

Я помню каждый миг моего первого настоящего полета. Даже не надо засыпать, чтобы увидеть все, как в кино. Горы пришли в движение и стали как-то необычно передвигаться и наклоняться. Здоровенные крымские сосны виднелись внизу как остатки травы на выбритом животными лугу. Сразу вспомнились кадры из голливудского фильма "Дикая Орхидея", но не там, где показывают красавца Микки Рурка и его жертву, а там, где кинокамера пролетает на вертолете над Рио-де-Жанейро в самом начале, когда еще не понятно, о чем кино: про секс или про убийства. Крымские горы ничуть не хуже тамошних, американских, а даже, по-моему, краше, но мне почему-то казалось, что я лечу в Южной Америке. Наверное от того, что это совсем другой край земли, а мне было так необычно и так радостно.

Тогда я даже и не подозревал, что от страха нельзя освободиться с помощью воли. Мне очень хотелось стать бесстрашным, и я начал отчаянно летать с большой горы совсем один. Это крайне безрассудно, но мне было все равно – я превратился в раба страсти, которая возбуждала до крайности. Но почему-то страх не исчезал, а только прятался. Так летал потом долго, аж три года, пока наконец не понял, что хожу вокруг какой-то нерешенной задачи и просто в состоянии заблуждения трачу свою жизнь, попусту рискуя при этом здоровьем. Если бы в определенный момент мне не повезло, как не повезло многим моим товарищам по полетам, я бы угробился, не имея под этим фактом никакой идейной основы. Было бы обидно, честное слово.

Как-то раз на высоте 1 км подлетаю к морю. Подо мной родной поселочек, который навевает сразу все воспоминания детства. Огромная высота не скрывает мельчайших деталей: кажется, что различаю лица прохожих. Атмосфера прозрачнейшая, отчего горизонт слегка отодвинулся в сторону Турции. Неожиданно попал под воздействие неведомой силы, которая начала увлекать в направлении заграницы, и я взял курс на открытое море. Вскоре земля оказалась за спиной, и если не вертеть головой, то можно было ее и вовсе не замечать. Надо мной была бесконечная синь небес, подо мной – пустота и море. Я почувствовал себя вольной птицей. Так и тянуло лететь и лететь вперед, никогда больше не возвращаясь вниз, на землю.

Я ощутил себя глубоко одиноким, отчего стало грустно и радостно сразу. Грустно от того, что терял все, оставаясь один, а радостно от того, что как бы обретал себя заново. Чувствовал себя так, как, наверное, чувствует блудный сын, возвратившись домой после долгой разлуки. Я испытал дивную радость, она заставляла меня молчать и слушать тишину. Все происходило недолго, каких-нибудь пять минут, после чего чувства собрались в точку и запрятались глубоко внутри меня.

Жизнь текла, а маленькая точечка внутри жила себе спокойно и просто ждала подходящего момента, чтобы снова заявить о своем существовании. Я все время знал, что она там, во мне, но очень боялся потревожить, воспринимая ее как бесценный дар волшебного происхождения. Я начинал любить ее постепенно и осторожно, боясь спугнуть и расстаться навсегда. Мы беседовали во сне и наяву, и постепенно я открывал для себя много разных счастливых прелестей, которые происходили во мне, не производя на окружающих никакого впечатления, потому что внешне никак не проявлялись. Со временем отметил, что точка внутри начала потихоньку расти, пока, наконец, не завладела полностью всем моим существом и не стала моей сущностью, моим миром и моей жизнью.

В один прекрасный момент я почувствовал органическую необходимость просто существовать в течении жизненной реки. Взял да перестал стремиться достичь того, что, по сути, мне совершенно не нужно, и все вдруг начало происходить само по себе, как бы без моего участия. Я решил отправиться в путешествие, в настоящее, большое путешествие, о котором мечтает, наверное, каждый, но так никогда и не успевает решиться. С каждым днем все более отчетливо ощущал необходимость этого, и не потому, что хотел увидеть новые интересные места, а потому, что не чувствовал в себе привязанности к какому-либо месту. Ничего конкретного не планировал, просто ощутил душой потребность пути. Я хотел идти и идти только вперед, нигде не останавливаясь, и в этом процессе начинал усматривать свою целостность и гармонию. Тянула вперед страшная пустота, очень похожая на ту, которую всегда вижу, глядя в водную темень ночного моря.

Очень скоро начал мечтать о лодке, куда загружу нехитрый экспедиционный скарб, как в Ноев ковчег, и отправлюсь, куда глаза глядят. Как будет она выглядеть, пока не представлял, но знал точно, что для ее приобретения понадобятся деньги и немалые. От бизнеса меня мутило, поэтому заработать решил старым и испытанным способом: поехать в Москву и подрядиться на высотные работы. Дело это я знал хорошо и особо не волновался за успех предприятия, несмотря на то, что подобными вещами не занимался со студенческих времен.

Приехав в столицу, направился к своему другу Мише Шугаеву жить до выяснения местоположения той организации, которая готова будет заплатить много денег за то, что я ей чего-нибудь сделаю нехитрое на огромной высоте.

Миша, учился со мной на физтехе. Давно это было. Закончив обучение, он распределился в Московский институт физики Земли и начал посвящать свою жизнь служению отечественной науке. Когда я содержал свою фирму по производству солнечных установок, Миша проявлял дивную верность своему ремеслу и бизнесом заниматься не хотел, а продолжал работать в своем институте в надежде получить Нобелевскую премию за изобретение формулы, которая объяснит сразу все на свете. По-моему, к тому времени он ее уже придумал, но чтобы убедить мир в своей правоте, Мише надо было чего-то там еще доказать. А чтобы это доказать, надо было еще что-то доказать и т. д. Цепочка получалось внушительной длины, но Миша мужественно и кропотливо шел к намеченной цели во имя блага всего человечества. Деньги его не интересовали совершенно, и он вместе со своей семьей мучился на одну зарплату научного сотрудника. В то время он подарил мне книжечку – сборник статей, где была и его публикация на тему о природе твердых тел. Подарил от всей души. А я не прочел. Сейчас попытался найти у себя среди книг. Не поленился – перерыл все и не нашел. Прости, Миша! Но сейчас, обремененный капиталистическими заботами, ты уже, наверное, забыл, о чем там речь. Мысли твои устремлены далеко вперед, в направлении обычного буржуйского счастья.

Нас много, друзей-однокурсников. И за время застоя каждый успел позаниматься наукой и даже что-то написать. Удивительно то, что практически никто не удосужился ознакомиться с трудами своего друга. Так ли уж важны были наши сочинения, если друзьям они безразличны? Над чем-то несущественным мы, видно, старались, незаметно для себя.

Миша поселил меня у себя дома на раскладушке в углу. Я давно привык к этой раскладушке и знал ее особенности: ложиться надо было осторожно и сразу всем телом, иначе гнилой брезент мог треснуть. Я не мог позволить себе валяться как попало. Лежа на спине, нельзя было сильно прижимать подбородок к груди и расслаблять полностью мышцы спины, иначе зад будет касаться пола. Позже Света, супруга Миши, начала стелить на раскладушку ненужный ковер – жить стало легче. Даже можно ворочаться по ночам.

Без Мишиной помощи у меня ничего бы не вышло вообще, как не вышло бы без помощи всех моих друзей, старых и новых. Я их всех очень люблю и дорожу воспоминаниями. Я молюсь за их благоденствие и счастье. В душе постоянно присутствует теплое чувство, похожее на благодарность, только гораздо честнее.

Долго у Миши жить стало неудобно, хотя он не возражал. Надо было срочно найти работу и жилье, и я, закусив удила, занялся поисками, которые в скором времени увенчались успехом.

Нашлась контора, которая испытывала нужду в услугах альпиниста. Ремонтировать надо было швы на панельных шестнадцатиэтажных домах. Для начала работы требовалось раздобыть альпинистское снаряжение, но, стесненный материально, я не мог позволить себе купить все необходимое в магазине. Помог мой друг Шура Пономарев.

С Шурой знаком вечность. И то, что мы когда-то не знали друг друга, кажется неправдой. Мы вместе учились в одном институте и в одной группе, вместе начинали лазать по пещерам в студенчестве, потом работали на Сахалине, пытаясь двинуть вперед науку.

Шура спас мне жизнь, вытащив из полыньи, а сейчас не придает этому факту никакого значения. Но я чувствую себя обязанным ему, как родителю.

Мы, в основном, забываем платить по счетам. Лично у меня их накопилось прорва. На протяжении всей своей жизни хочу купить цветы прекрасной женщине Евгении Захаровне, зубному врачу, которая совершенно бескорыстно воевала с моим кариесом лет двадцать подряд. С Дальнего Востока я ей привозил такие подарочки, что она всегда качала головой, глядя в мою открытую пасть. Только благодаря ей еще способен чем-то жевать. Так вот, цветы я ей до сих пор не подарил.

С Пономаревым складывается очень похожая ситуация. Однажды я все-таки притащился к нему с бутылкой по поводу своего спасения, но он так ничего и не понял.

На Сахалине была осень 1983 года. По первому льду мы с Шурой пошли на рыбалку и взяли с собой моего четырехлетнего сына Федю. Искали рыбацкое счастье на озере Тунайча, которое представляет из себя лагуну примерно 10х10 км и находится в сорока километрах от Южно-Сахалинска на восточном побережье острова.

Рыба не ловилась, и мы решили перейти в другое место, ближе к Охотскому морю. Побрели вдоль берега по льду. Я шел впереди и тащил санки с сыном. Вдруг лед подо мной начал трещать и прогибаться. Мне удалось отскочить на твердый лед, но в том месте, где только что был, образовалась полынья, и в нее по инерции вкатились санки. Не раздумывая, прыгаю следом, хватаю сына и отшвыриваю его подальше на прочный лед.

Те, кто хоть отдаленно представляет подобную ситуацию, поймут, что шансов на благополучный исход у меня было немного. Мы находились метрах в 300 от берега. Веревки с собой не было. Попытки вылезти самому не увенчались успехом: лед ломался, не давая возможности отжаться на руках о край полыньи. Друг Пономарев оказался молодцом и не суетился. Он оценил ситуацию и стал медленно подползать в моем направлении. Лед под ним прогнулся, и он не рисковал приблизиться. Если бы на его месте был я, то начал бы действовать более решительно и, скорей всего, потерпел роковую неудачу. Но Шура мешкал и что-то соображал. Я сообразил быстрее. Снял рюкзак, который был у меня за плечами, и кинул его на лед, не выпуская одной лямки из рук. Шура осторожно дотянулся до рюкзака и медленно вытащил меня. Лед под нами прогнулся сантиметров на тридцать, предупреждая о своей готовности треснуть в любую секунду.

Именно в такие моменты начинаешь чувствовать в себе жизнь по-настоящему. Каждая клеточка организма мобилизована на выживание, и ты ощущаешь себя несколько иначе. Мир преображается и воспринимается с поразительной остротой. С потрясающей точностью могу воспроизвести все детали тех событий. Стоит только призадуматься, и все начинает вдруг проявляться и видеться, как наяву. Я думаю и чувствую себя, как тогда. Настоящее отступает и исчезает. Всамделишная жизнь кажется нереальной, и забывается, как сон.

Мама у Шуры – настоящий космонавт. Она была дублером легендарной Терешковой и состояла в отряде космонавтов много лет. Жаль, что ей так и не удалось слетать в Космос.

Я очень уважаю маму Шуры Пономарева, но чувствую, что находится она далеко от меня, на совершенно другой орбите. Подобные чувства мы обычно испытываем к человеку, который совершил что-нибудь очень выдающееся, например, возглавил ООН или обошел пешком вокруг земного шара. Переживания таких людей мы, простые смертные, не в состоянии даже представить, поэтому интерес к ним естественным образом падает, и во время восхищения по поводу геройства недостаток откровенности прячем за вежливостью. Про космонавтов я читаю только в газетах, но видеть живьем никак не могу привыкнуть.

Путь в небеса у индийских йогов делится на восемь условных этапов. Первый включает в себя обет непринятия подарков. Считается, что подарки делают человека зависимым, не давая возможности душе вырваться за пределы реальности. Основываясь на этом, я обрек свою душу вечно рождаться и страдать в поднебесной, потому что принял в подарок от Шуры 300 метров капроновой веревки диаметром 12 миллиметров.

Остальное необходимое снаряжение приобрел в магазине "Альпиндустрия". Это, конечно, тоже потребовало определенных расходов, но по сравнению со стоимостью веревки они оказались незначительными. Теперь можно приступить к работе.

Я покинул гостеприимный кров друга Миши Шугаева и отправился жить в непосредственной близости от домов, которые должен был ремонтировать. Поселили меня в маленькой комнатке, служившей складом электрооборудования. Кровати и другой мебели там не было. Хорошо, что предусмотрительно, по старой походной привычке, захватил из дому спальник.

Удивительные чувства испытывает человек, когда ему приходится жить на складе. Это не похоже на жизнь дома, и так же не похоже на жизнь в палатке на природе. Дома вы живете с чувством уюта и защищенности. В палатке при определенной сноровке тоже можно достигнуть этого состояния, все-таки палатка – тоже дом. А вот ночевка на складе не подарит никогда такого ощущения. Здесь вы будете чувствовать себя вещью, оставленной на хранение или просто брошенной и забытой.

По вечерам я лежал в спальнике и читал избранные труды Свами Вивекананды, пытаясь проникнуться идеями любимого ученика великого Рамакришны Парамахамсы. Чтение трудов знаменитого индуса навевало тоску по поводу необходимости заново рождаться в разных телах на одной и той же планете. Индусам это кажется утомительным, и воспринимают они это как своего рода наказание. Мне бы это тоже надоело, если бы вдруг вспомнил все свои предыдущие жизни. Я толком не могу разобраться с моей текущей, а подвергать анализу все предыдущие – это, по-моему, кошмарный труд. Вот тогда бы точно устал жить. Наверное, забывать – благо. С другой стороны, зачем тогда жить, если нечего вспомнить?

Чтение трудов Свами Вивекананды не внесло ясность в этот вопрос, а, наоборот, посеяло в душе смятение, несмотря на то, что автор старался высказываться предельно просто и темпераментно для упрощения понимания.

Занялся подготовкой снаряжения. Надо было прочно сшить много разных ленточек и тесемочек так, чтобы в результате получилась подвеска, в которой собрался висеть на высоте 50 метров над землей.

Комнатушка моя не была изолированной и входила в состав конторки, которая днем превращалась в проходной двор, а ночью – в помещение для дежурных лифтеров. Народ смотрел на меня примерно так же, как я смотрю на маму Шуры Пономарева. Для них я был инопланетянин. Мужики, видя снаряжение и кучу веревок, относились ко мне почтительно и обращались на "Вы".

Наконец, я подготовил все необходимое и полез на крышу. Перелез через карниз, спустился метра на два и завис основательно. Устройство для спуска было сделано не очень правильно, и веревку заклинило наглухо. Болтаюсь на высоте 15-ти этажей – и ничего не могу сделать. Из такого положения можно довольно просто выйти с помощью специальных устройств, предназначенных для подъема по веревке. Но их у меня не было.

Холодина страшная! Ветер. Помочь мне некому. И тут вспомнились студенческие годы, когда мы, одухотворенные молодостью, лезли в пещеры в поисках приключений. Вольный ветер дул на нас. И сейчас на меня тоже дул ветер, но только не вольный, и никаких романтических иллюзий он не навевал. Потому что висел на веревке я не по доброй воле, а из коммерческих соображений, и было не до романтики. Мне надо было отцепить эту чертову веревку во что бы то ни стало. Провозился долго, пока наконец не освободился.

Если находиться в теплом и уютном помещении, то климат в Москве представляется вполне нормальным, но когда в этом климате приходится долго висеть на веревке между небом и землей, он кажется самым несносным. Осенние московские небеса никогда не бывают в полном порядке. Облака серые и мрачные, ветер сильный и порывистый. Спустившись на землю, всех этих прелестей не замечаешь. Москвичам-пешеходам совершенно невдомек, что творится над их городом.

Контора, где я работал, состояла из множества отделений, которые обслуживали разные районы. В каждом отделении были свои порядки и нравы. Те, которые располагались неподалеку от офиса, отличались от удаленных большей добропорядочностью и меньшим потреблением спиртного на душу трудящегося. На периферии пили ужасно много и мрачно. Я жил далеко от офиса, и мне постоянно приходилось стряхивать со своего спальника невменяемое тело какого-нибудь электрика, а однажды даже тело самого начальника отделения.

Дочитав Вивекананду, занялся созерцанием облупившегося потолка на складе электрооборудования. Думал о том предназначении, которое подарила мне страна, обучив в престижном вузе, и что мне теперь с этим добром делать. Делать было совершенно нечего. Мировой прогресс теперь будет обходиться без моего участия. И где он теперь находится, этот мировой прогресс? Где-то в далеких странах, которые настолько далеки, что кажутся выдуманными. И занимаются там, в далеком-далеке, какой-то ерундой: например, придумывают новый телевизор, который лучше старых, и никак не могут остановиться в своем яростном стремлении все улучшать. Я не испытываю большего счастья, глядя на современный телевизор, чем когда в давние времена смотрел у себя дома обыкновенный черно-белый. Не это главное и не оно оставляет в душе след. Размер экрана и качество изображения тут совершенно ни причем. Над какими-то несущественными вещами старается человечество.

По старой научной привычке меня увлекали вопросы мироздания, и все свободное время я проводил в Ленинской библиотеке, пытаясь состыковать представление Канта о времени с современными воззрениями на мир, как на случайный процесс. Занимало это сильно, и я ощущал себя натурфилософом древности, потому что работал над темой в одиночку. Раньше, во времена моей молодости и застоя, подобное было немыслимо, а сейчас, в условиях капитализма – запросто: сижу себе в Ленинке и делаю, что хочу. Посидел где-то неделю, пока не обнаружил, что до всего самого интересного додумался впереди меня великий и мудрый лауреат Нобелевской премии Илья Пригожин. Он молодец: первый сообразил, что форма рождается из хаоса. Прочел у него описание одного забавного эксперимента. Записали электрические сигналы мозга у здорового человека и у больного на голову. Оказалось, что у здорового данные носили случайный характер, а у больного – систематический. Получалось, что упорядоченная мысль появлялась на свет из исключительной первоначальной чехарды в мозгу.

Основываясь на этом, я должен был додуматься до чего-то очень и очень интересного, потому что в голове у меня царил кавардак полнейший. Иногда я смотрел на люстру в читальном зале No2 и думал над тем, что я здесь делаю: ничем не занимаюсь и ни к чему не стремлюсь, а по идее должен бы. Расскажи кому-нибудь, чем занимаются безработные экс-физики, меня сочли бы за идиота. Мир кругом рушится, надо бороться за место под солнцем и, толкаясь локтями, пробиваться наверх, к великим идеалам капитализма. Толкаться локтями я не собирался, а Ленинка грела душу, и чувствовал себя в своей тарелке, хотя и без места под солнцем.

Ничего великого я, конечно, не высидел. Ясность мысли не увеличилась, а, наоборот, уменьшилась в связи с отсутствием ответов на вновь появившиеся вопросы.

Сидение в библиотеке прерывал прогулками по Арбату в поисках пищи. Питался бананами и был подобен негру, который жует нашу северную клюкву в условиях экваториальной Африки. И то и другое – не в коня корм. Древний закон о том, что питаться заморскими продуктами вредно, мной игнорировался полностью. Я не собирался соблюдать диету, а просто хотел подольше просуществовать на те небольшие деньги, которыми располагал. Бананы – самый дешевый корм в Москве, и они мне надоели, как и прогулки по Арбату с этими бананами.

За месяц пребывания в Москве я отремонтировал один дом и познакомился с трудами Ильи Пригожина. Если бы не он, пришлось тратить время на открытия природы времени и формы, а так я спокоен за судьбу человечества. Теперь все люди могут спать спокойно и не мучиться вопросом, откуда взялась форма и что делать с этой напастью.

Устал от Москвы, и она, похоже, от меня тоже. Не люблю этот город за то, что он такой большой и, вместо людей, здесь одна сплошная масса народа. Провинциальный я, видимо, человек по своей внутренней природе. Тянет всегда из города прочь. И чем больше город, тем дальше хочется. Наверное, поэтому после окончания московского вуза распределился на Сахалин.

Уехал домой, в Крым, ждать причитающуюся мне зарплату. Прекрасное настало время.

Благодарю судьбу за то, что она предоставила тайм-аут в моих бытовых заботах и позволила увидеть мир чуть дальше своего кончика носа. Как мне раньше не хватало побыть самим собой! Как это важно и нужно для каждого человека! Только в такие моменты можно ощутить течение жизни.

Я задумался над тем, кто же я есть на самом деле? Думал долго и пришел к неутешительному заключению, что представляю из себя жалкое и ничтожное зрелище: какой-то сгусток условностей, комплексов и страхов без особой причины. Именно страхов. Моя эгоистическая природа по сути своей страшится всего на свете: я боюсь умереть, боюсь непредсказуемого будущего, боюсь нищеты и тюрьмы. Боюсь всего, но с возрастом научился делать вид, будто не боюсь ничего. Мы все, взрослые, так делаем. Мы боимся даже признаться сами себе, что боимся. Все мои героические усилия на протяжении жизни по преодолению страха гроша ломаного не стоят. Я с детства боялся высоты, а сейчас многое из того, чем занимаюсь, связано с высотой: основной мой заработок – промышленный альпинизм, основной вид деятельности, кроме заработка, – парапланеризм. Я привык к высоте, и, казалось, таким образом победил сам себя. На самом деле просто договаривался со своим страхом на время. Взамен получил иллюзию победы.

Позвонил в Москву и выяснил, что можно приезжать за деньгами. Примчался в контору и после целого дня, проведенного в ожидании счастливого момента, наконец получил положенную сумму.

Была зима. Мороз страшный. Но это не могло остановить меня отремонтировать еще один дом, чтобы разбогатеть снова. Я занялся привычным альпинистским делом, но только в ужасных климатических условиях. Температура падала низко, а иногда и очень низко, случалось даже до -30. Мастика, которая применялась для герметизации швов, такой температуры не выдерживала и очень быстро затвердевала.

Мороз и неправильные температурные характеристики мастики заставляли меня крутиться при производстве высотных работ, как белке в колесе.